Текст книги "Оттенки серого"

Одна бровь

2.8.02.03.031: Велосипеды не могут использоваться за пределами Внешних пределов, так как стальная рама притягивает молнию.

Я глубоко вдохнул и сел на близлежащую скамейку, чтобы привести мысли в порядок. Следовало побывать по старому адресу Зейна С-49 в Ржавом Холме, если я хотел выяснить, что же произошло в магазине красок. Но отец был прав: для моей поездки требовались очень-очень веские основания. Ржавый Холм был близко, отправиться и вернуться в тот же день казалось вполне возможным. Тогда я отделался бы десятибалльным штрафом за отсутствие на ланче. Конечно, проделывать пешком двадцативосьмимильный путь, да еще по такой жаре, я не собирался. Я задумался над тем, у кого можно одолжить велосипед, и тут услышал голос:

– У вас есть хобби?

Я поднял голову. На другом конце скамейки сидела вдова де Мальва, глядя на меня в упор. Вопрос был риторическим: иметь одно хобби считалось обязательным, даже для серых, у которых не оставалось времени на это. Утверждалось, что «хобби изгоняет из головы праздные мысли», но о самом хобби правила ничего не говорили. Чаще всего люди записывали номер локомотивов, собирали монеты, марки, бутылки, пуговицы и камешки. Многие занимались вязанием, живописью, выращиванием морских свинок и игрой на скрипке. Некоторые собирали предметы из эпох, предшествовавших Тому, Что Случилось: редчайшие штрихкоды, зубы, кредитные карты, клавиши от клавиатур. Все это могло быть самых разнообразных форм и размеров. Некоторые выбирали дурацкие хобби, желая позлить префектов: вращение животом, прыжки на месте, экстремальный счет. Что до меня, я предпочитал более абстрактные развлечения: я коллекционировал не только старинные слова, но и идеи.

– Сейчас я обдумываю методы по убыстрению продвижения очередей, – многозначительно ответил я, но де Мальва не проявила к этому ни малейшего интереса.

– А я люблю проделывать дырки в предметах, – объявила она, показывая продырявленный лист бумаги.

– Это требует немалого умения.

– Да. Я делаю дырки в древесине, картоне, листьях, даже в веревках.

– А как это – в веревках?

– Я делаю петлю, – объяснила она с обезоруживающей простотой, – и вот вам дырка. Думаю, никто больше так не поступает. А поглядите, что я нашла сегодня утром в лавке. – Вдова показала мне пончик и огорченно воскликнула: – Увы! Сегодня никто не трудится, придумывая себе оригинальные хобби, все как безумные скачут по крышам вагонов.

– Это все госпожа Ляпис-Лазурь, – коварно заметил я.

Глаза де Мальвы округлились.

– Я так и знала!

– Извините, я только что увидел человека, с которым должен поговорить.

И, вскочив со скамейки, я помчался за каким-то зеленым, который нес тромбон. Это не было лишь желанием отвязаться от старушки: у зеленого имелась только одна бровь.

– Простите…

Он остановился и мгновение недоуменно смотрел на меня, а потом, видимо, признал.

– Вы ведь сын нового цветоподборщика? И вы видели последнего кролика?

– Д-да.

– На что он похож?

– Такой… меховой.

Я быстро назвал свое имя, чтобы избежать подробных расспросов о кролике. Чувствовал я себя неловко и как-то странно: никогда раньше мне не приходилось по-дружески беседовать с зеленым. В Нефрите каждая цветовая группа варилась в собственном соку. Джейбсу было лет двадцать пять; судя по одежде – фермер.

– Ваша бровь. – Я показал пальцем. – Томмо говорит, что Джейн ее оторвала. Это правда?

– Ага, – ухмыльнулся он, трогая шрам кончиком пальца. – Но все случилось так быстро, что я почти не почувствовал боли. Если бы она и вправду ненавидела меня, то вырвала бы все с мясом.

– Да, она поступила благородно, – медленно проговорил я.

– Я думал о пересадке донорской брови, – сказал Джейбс, – но, если вдруг ее прилепят плохо, я буду выглядеть глупо до конца жизни. А вы не хотите назначить ей свидание?

– Больше не хочу.

– Не знаю, почему я это сделал, – нахмурился он, – может, из-за ее носа. В нем что-то есть, согласны?

– Да, конечно.

– Только Джейн не говорите. Ей… не понравится.

– Привет! – воскликнул вновь нарисовавшийся Томмо. – Эдди, это Джейбс Лимонебо, зеленый в первом поколении, поэтому парень что надо. Что тут у вас?

– Мы с Эдди обсуждали, как назначить свидание Носику.

Томмо поднял брови.

– Так ты хочешь ее склеить?

– Мы просто разговаривали о том о сем.

– Конечно, хочешь. Мой тебе совет: оставь ее в покое. – Томмо заговорщически хихикнул. – Если уж выдавать преступные секреты, то вот один: Джейбс – дитя любви. Его родители поженились, потому что – представь себе – не могли друг без друга! Потрясно!

– Я нисколько не стыжусь этого, – заметил Джейбс с достоинством, – но поразмысли вот о чем: если ты встречаешь оранжевого или зеленого, не стоит думать о пустом разбазаривании цвета. Перед тобой – тот, чьими родителями двигало нечто более благородное, чем бешеная жажда хроматического превосходства.

Я никогда не думал об этом в таком плане. Бурые вот уже столетие старались отвоевать утраченные цветовые позиции. Мой союз с Марена позволил бы нам занять то же место, что и до женитьбы моего прапрадеда на серой. Красный цвет был, если угодно, моей судьбой: меня обрекли на него.

– Если уж мы болтаем откровенно, – ухмыльнулся Джейбс, – расскажи Эдди, как ты глазеешь на голых купальщиц.

– Злостная клевета! – заявил Томмо. – Я не глазел, а просто заснул с открытыми глазами, а они шли мимо.

Последовала пауза. Я не знал, как завязать разговор с зеленым, и выпалил первое, что пришло в голову:

– А на что это похоже – видеть зеленый цвет?

Джейбс понизил голос:

– Это… это самое лучшее, вот и все. Трава, листья, побеги, деревья – все это наше. А мельчайшим вариациям цвета нет числа. Возьмем листья: яркий и нежный оттенок, когда они распускаются, и темный, насыщенный поздним летом, перед тем, как они сворачиваются и опадают. Тысячи, если не миллионы оттенков. Иногда я просто сажусь в лесу и гляжу.

– Да-да, именно так, – подтвердил Томмо. – Я видел его. Но не поменяю свой красный на его зеленый даже за тысячу баллов. Томмо не хочет быть пожранным гнилью, находясь в полном сознании. Спасибо, не надо.

Это была оборотная сторона природного цвета: если за тобой приходила плесень, Зеленая комната не действовала, даже если надевать очки с цветными стеклами. Зеленым приходилось плохо: не теряя сознания, они задыхались все сильнее, по мере того как споры закупоривали дыхательные пути. Некоторые из зеленых совершали самоубийство, чтобы прекратить мучения, другие вступали в организации самопомощи, но это было против правил.

– Вот она, разница между тобой и мной, – с улыбкой глядя на Томмо, заметил Джейбс. – Целая жизнь, полная богатых, обильных цветов природы в обмен на каких-то пять часов страданий! Лес всегда с легкостью побеждает.

– Ну, это не для меня, – весело ответил Томмо. – Как только споры начинают прорастать, я кидаюсь головой вперед в эндорфиновую похлебку, даже не успев сказать: «Привет, ребята, все это была большая куча дерьма».

Джейбс решил, что пора уходить, пока Томмо не разошелся.

– Добро пожаловать в наш город, Эдди. Если не хочешь отправиться на перезагрузку, слушай одно слово из десяти. Друзья?

Доля секунды ушла на раздумья. До сих пор ни один зеленый не предлагал мне дружбу. И вообще, из четырехсот тридцати шести моих друзей насчитывалось лишь двенадцать оранжевых, шесть синих, Берти Маджента и с недавних пор еще Трэвис. Остальные были красными.

– Друзья.

Джейбс легонько, по-дружески толкнул Томмо и удалился.

Мы пошли по мощеной улице с лавками и мастерскими разного вида и разной полезности: лавки портного, скобяная, ремонтная, «Фотостудия Северуса», «Шерстяные и галантерейные изделия», лицензированный Главной конторой изготовитель вилок. Томмо рассказывал о представляющих интерес людях, которые попадались нам по пути, и знакомил меня с ними, если считал необходимым.

– Банти Горчичная. Самая зловредная баба в городе.

– Мы уже знакомы.

– Ну, тогда ты все знаешь. Когда она отобьет Кортленда у Мелани, их отпрыск получится таким мерзким, что они оба мгновенно воспламенятся. Но помни, я этого не говорил.

– Конечно. – Мысленно я пребывал в Ржавом Холме. – Ты говорил, что можешь улаживать всякие дела.

– По большей части. Кортленд немного преувеличивал, когда говорил, что мы можем устроить все что угодно.

– Мой отец завтра собирается в Ржавый Холм. Мне надо придумать какой-то довод, чтобы поехать с ним.

Томмо закусил губу.

– Знаешь, сколько народу умерло во время эпидемии плесени? Тысяча восемьсот человек. Если бы я в самом деле плевал на правила – а я на них не плюю, между прочим, – я бы там давно уже побывал. В тех местах валяется не меньше сотни ложек. А если я найду ложку с незарегистрированным почтовым кодом, это значит, что Коллектив может увеличиться на одного работника. Любой город дорого заплатит за возможность увеличить свое население. В общем, дело страшно прибыльное. Но я туда не сунусь.

– Почему?

Томмо огляделся и понизил голос.

– Призраки!

– Призраков нет. Так говорится в правилах.

– Так все думали в Ржавом Холме. Но про них есть кое-какие истории. Ну что, все еще хочешь туда?

– А ты все еще хочешь линкольн?

– Предоставь это мне, – сказал Томмо, наморщив лоб. – Может, что и удастся сделать.

Мы дошли до смотрительского сарая, где стоял потрепанный «Форд-Т». Его усердно смазывал человек в комбинезоне.

– Привет, ложечник, – сказал он, увидев Томмо. – А кто это с тобой? Мастер Бурый?

– Да, – отозвался я.

– Добро пожаловать в Восточный Кармин, – сказал он с видом некоторого превосходства. – Я Карлос Фанданго, местный смотритель. Томмо показывает вам наши достопримечательности?

Я кивнул.

– Отлично. Томмо – славный парень, но не одалживайте ему денег.

– Что, продаст собственную бабушку?

– А, слышали об этом? Жуткий бизнес.

– По крайней мере, я могу отличить спелый помидор от неспелого, – возразил Томмо, которого мало волновали оскорбления семейной чести.

Реплика насчет помидора была откровенным нарушением протокола, а кроме того, просто грубой. Фанданго, однако, попросту проигнорировал ее и сказал мне, что завтра он везет моего отца в Ржавый Холм и подъедет к нашему дому ровно в восемь. Я обещал передать отцу. Томмо, красный от негодования – его фраза не подействовала! – потянул меня за рукав: мол, пойдем.

– Фанданго – пурпурный лишь на четырнадцать процентов, – сказал он, когда мы отошли от сарая. – Он пыжится от гордости, но до прохождения теста Исихары он был серым. Четырьмя процентами меньше – и он корячился бы на поле или на фабрике. Он очень надеется заработать на своей дочери, Имогене, предполагая, что она окажется пурпурной уже наполовину.

– Так, значит, Фанданго женился на сильно пурпурной девушке?

– Совсем наоборот.

И Томмо скривился в притворном изумлении – мол, хроматический разрыв между родителем и ребенком можно получить, если прыгнуть выше головы. В данном случае это делалось за деньги.

– Чета Фанданго решила отпраздновать получение права на зачатие в Гранате. В «Зеленом драконе». Там есть номер для новобрачных – «Радужная комната». За известную сумму можно обзавестись ребенком любого цвета.

– Чтобы пурпурные торговали своей наследственностью, которую добывают с таким трудом? – недоверчиво фыркнув, спросил я. – Просто смешно. И потом, они же не хотят потерять власть.

– Что, в больших городах все и правда такие наивные? Посмотри вокруг, и ты увидишь целый мир за пределами правил. Но если у тебя есть богатые пурпурные на примете, Карлосу будет интересно. Если хочешь поуправлять «фордом» или посмотреть на гировелосипед, сделай для него что-нибудь.

Мне потребовалось кое-какое время, чтобы приспособиться к грубости Томмо – даже не к его нахальству, а к тому, как легко он болтал о наклонностях других людей. Это был апофеоз плохих манер.

– И откуда ты узнал, что я продал свою бабушку?

– Ничего я не знал. Просто мне показалось, что так будет забавнее.

– A-а. Слушай, не можешь ты мне привезти из Ржавого Холма пару мужской обуви для улицы?

Он показал мне свои ботинки – собственно, не ботинки, а начищенные куски кожи, привязанные к ступням.

– Ладно.

– Девятый размер.

– Ага, понятно. Девятый.

– Видишь того парня? – Он показал на привлекательного мужчину лет тридцати с небольшим. – Бен Лазурро. Красивый парень, многогранная личность. Переполошил весь наш курятник, когда объявил, что хочет жениться. Побольше бы в городе таких, как он.

– Ты тоже хочешь жениться?

– Нет. Но это чуть-чуть изменит брачный рынок к моей выгоде. Я думаю так: еще шесть таких случаев – и я смогу найти себе симпатичную девушку. Ты, может, удивишься, но я не считаюсь удачной партией.

– Почему так?

– Придержи язык, солнце мое. А вот тут у нас камень-лизунец. За стойкой – госпожа Кармазин.

Он показал на чайную – самое оживленное место в любом городе. Вывеска гласила: «Упавший человек» – необычное название, учитывая, что большинство чайных звались «У госпожи Крэнстон». Над дверью висело какое-то изображение, выцветшее до монохромности. Я пригляделся: в кожаном кресле сидел мужчина и ощипывал пушистые облака. Галстук его задрался кверху.

– Странное название, – заметил я.

– А у нас это обычное дело, – весело пояснил Томмо. – Другая чайная называется «Поющая вешалка». И то и другое – местные легенды. Первая – про человека, который упал неподалеку от города. Вторая – про вешалку, которая вдруг запела.

Я слышал, что металлические вещи порой издают дребезжащий звук, похожий на речь или пение, но сам никогда не наблюдал этого феномена.

– Поющий кусок проволоки и упавший человек – все, что у нас имеется по части легенд, – добавил Томмо. – А что у вас?

– Есть Лесбийская Венера, – сказал я, – но это, скорее, не поддающийся объяснению артефакт, чем легенда. Но зато у нас была Ночь великого шума. Старики до сих пор рассказывают, как наутро все было покрыто какой-то паутиной, а все приставные лестницы исчезли.

– Извини, наверное, не стоило мне спрашивать. А это Дэзи Кармазин. – Томмо показал на проходившую мимо молодую женщину. – Красивая девушка из хорошей семьи, пусть и слегка низкоцветная. Ее отец заведует городскими теплообменниками. Кое-кто говорит, будто Дэзи слишком часто хихикает, а нос у нее слишком острый. Но это никогда не волновало меня… или ее, если угодно.

Мы приблизились к зенитной башне типичной конструкции: квадратная в плане, слегка сужавшаяся к вершине, где от всех углов отходили плоские округлые выступы. Бронзовые двери давно унесли на переплавку, сквозь бойницы пророс перпетулит. Оставались только взметнувшаяся ввысь пирамида и грубые округлые дольки, как на приготовленном к печению хлебе. Еще двести – триста лет – и не останется даже этого.

Томмо обогнул башню. На одной из сторон торчали бронзовые крюки – по ним, как видно, взбирались те, кто монтировал громоотвод. На уровне груди из башни торчал кусок трубы не толще кулака – когда-то здесь была бойница. Томмо положил в трубу сэндвичи, затем яблоко. Я удивленно глядел на него.

– Это для Ульрики, – объяснил он. – Я думаю, что она бандитка.

– Ты хочешь сказать, что…

– Тсс! Не надо пугать ее.

Когда он закончил, то жестом подозвал меня обратно и, видя изумление на моем лице, спросил:

– В чем дело?

– Как она там оказалась? – Томмо пожал плечами. – Тогда откуда ты знаешь, что это Ульрика? Что это женщина? Что это бандитка?

– Эдди, – Томмо притянул меня к себе, – если я хочу, чтобы у меня была ручная бандитка по имени Ульрика, которая живет в зенитной башне и питается через трубу, она у меня будет. И ни один бестолковый и безголовый исследователь кроликов не докажет мне обратного. Понятно?

Я ответил, что да, теперь понятно, но ничего не сказал о собственном воображаемом друге, которого тоже кормил. Звали его Перкинс Брусникка, и жил он в дупле бука на окраине нашего городка. Я знаю, это звучит по-детски, но еда, которую я приносил, наутро всегда исчезала.

Маринованный лук и заварной крем

2.6.21.01.066: Обед можно принимать в частном порядке или заказывать на общественной кухне. В этом случае необходимо предупредить главного повара не позднее 16.00 и получить обеденный талон.

Мы должны были обедать в семь часов. Отец к назначенному времени так и не появился. Джейн пригрозила вышвырнуть обед в окно, если он не придет в течение пяти минут.

– Вот как? – сказал он, когда я прибежал в колориум, чтобы сообщить об этом.

Я заверил его, что Джейн вполне способна так поступить. Поскольку отец с равным успехом мог закончить свою работу дома, он закрыл чемоданчик, и мы вместе пошли через площадь.

– Мне нужно заполнить заказ для Национальной службы цвета, – сказал отец. – Поможешь?

Новость была неважная. Я надеялся, что он заполнит все сам и у меня будет веская причина не снабжать линкольном Томмо и Кортленда.

– Да, с удовольствием, – ответил я через силу.

Джейн заверила меня, что не добавила в еду никакой гадости. И вообще, в этот вечер, несмотря на отдельные резкости, она вела себя более-менее любезно. Я спросил почему, в ответ на что она пожала плечами и объяснила, что мой отец «проявил участие». Видимо, это касалось больничных для страдающих насморком и преждевременного ухода на пенсию господина С-67. Рассчитывая снискать расположение Джейн, я чуть было не пригласил ее на чай в «Упавшего человека», но духу у меня не хватило, и момент оказался упущен.

– А почему вы не обедаете с нами? – спросил отец, когда Джейн оставила обед на сервировочном столике.

Она оглянулась, чтобы понять, к кому обращены эти слова, потом сообразила, что к ней. Вряд ли она когда-нибудь ела за одним столом с хроматиками.

– Благодарю вас, но здесь не хватит на всех.

– Не хватит?! – воскликнул отец, показывая на дымящуюся кастрюлю с супом. – Да здесь хватит на четверых!

Прежде чем Джейн успела ответить, отворилась дверь и вошел апокрифик. На нем была только грязная майка.

– Я мог бы стать претендентом, – пробормотал он, разговаривая сам с собой, – и еще до конца десятилетия мы намерены высадить человека и вскрыть коробку или забрать деньги.

Затем он взял кастрюлю и исчез, прежде чем мы успели моргнуть. Мы бы не расстраивались так сильно, если бы успели налить себе супу.

– Никто унес наш обед, – вздохнул отец. – Что-нибудь еще есть в доме?

Джейн вскочила, собираясь отправиться на поиски, но тут в дверь позвонили. На пороге стоял красный префект Смородини.

– Мы как раз сели обедать, – объяснил я, и Смородини, ошибочно приняв эти слова за приглашение бесплатно поужинать, благодарно принял его.

– Пахнет великолепно, – заметил он: хотя супа уже не было, запах его все еще стоял в помещении. Я освободил для префекта свой стул, он сел и оглянулся в ожидании. – У вас суп?

– Был суп, – ответил отец. – Чем обязаны визитом?

– Есть две причины. Во-первых, Караваджо. – Оказалось, до сведения Совета дошло, что в Ржавом Холме имеется картина Караваджо «Хмурая девушка, отрубающая голову бородачу». Редко где можно было встретить Караваджо: в Красном секторе предпочитали Тернера или Кандинского. – Ее никто не видел уже четыре года. Полотно следует поместить в надежное место, пока оно не стало жертвой погоды или бандитов. Вы же знаете, как они охочи до старых картин.

Отец принялся объяснять, что у него нет времени на поиск барочных шедевров, но у Смородини уже был наготове ответ:

– Совет решил вписать вашего сына в разрешение на поездку.

Итак, Томмо не подвел. Отец спросил, хочу ли ехать; я сказал, что хочу. Подняв голову, я обнаружил, что Джейн пристально смотрит на меня.

– Я могу приготовить маринованный лук и заварной крем, – сказала она, не отводя от меня взгляда. – Больше никаких продуктов в доме нет.

– Ну что ж, я пошел. – Смородини поднялся со стула.

– Вы сказали про две причины, – напомнил отец.

Префект щелкнул пальцами и посмотрел на меня.

– Сотрудник Национальной службы цвета прибывает в субботу. Он будет проводить тест Исихары в воскресенье днем. Вы желаете пройти его здесь или отложить до возвращения домой?

Волнение охватило меня. Получить результаты теста за три недели до Роджера Каштана было серьезным преимуществом: если они окажутся хорошими, можно добиться согласия от Констанс до того, как станут известны показатели Роджера. Если она будет тянуть, можно все же получить ее руку, начав притворно ухаживать за Шарлоттой Бургунди, которую Констанс ненавидит. Если же результаты будут плохими, то какая разница, узнаю я о них раньше или позже? Я энергично кивнул.

– Тогда я заношу вас в список, – сказал Смородини. – Удачи в завтрашней поездке. И если вы увидите в Ржавом Холме точилку для карандашей, надеюсь, вы поступите достойно. Счастливо.

С этими словами префект удалился.

– Ну что ж, ты добился своего, – сказал отец, протягивая мне бланк заказа. – Кажется, Роджеру Каштану придется искать себе другую невесту.

– Мне почти жаль его, – с улыбкой ответил я. – Почти.

Джейн меж тем ушла на кухню, откуда послышался грохот падающей посуды.

Следующие двадцать минут отец диктовал заказ, а я записывал. Счастлив сообщить, что, когда дело дошло до линкольна, я поставил «1», как велел отец, то есть не поддался давлению Кортленда и Томмо. Отблагодарю Томмо за поездку в Ржавый Холм иначе, подумал я: например, ботинками.

– Еще мне нужен 293–66–49 от общего воспаления, – продолжал отец, сверяясь с записной книжкой, – и 206–66–45 для борьбы с избыточным образованием ушной серы.

Я записал оба номера. Вернулась Джейн с маринованным луком и заварным кремом. Все это оказалось намного вкуснее, чем я предполагал, – но, поскольку я предполагал, что пища окажется вообще несъедобной, любое изменение было к лучшему. Еда не заняла много времени. Затем отец пошел в свой кабинет – оформить смерть и передачу кода серого, который попал под гильотинные ножницы на линолеумной фабрике. Я решил понаблюдать за закатом – вдруг покажутся красные тона? Я не хотел встречаться с Джейн, но она поджидала меня на кухне. Мне захотелось сказать что-нибудь умное, но на ум ничего не приходило.

– В воскресенье я буду проходить тест Исихары.

– Надо же, какая радость!

– Правда?

– Нет.

Сказать что-нибудь умное не получилось, но у меня были в запасе идеи.

– Кортленд не собирается жениться на Мелани.

Я подумал, что эта информация окажется для нее интересной или полезной, но оказалось, что нет.

– Информация как валюта? Для чего? Думаешь подлизаться?

Я не ожидал такого ответа, но Джейн была права: я хотел заслужить ее расположение. Я понимал, что она из тех людей, кого невозможно обмануть, – даже пытаться не стоит. Поэтому я решил говорить правду.

– Мне кажется, Кортленд поступает подло, и Мелани должна об этом знать, вот и все.

– Очень любезно и предупредительно с твоей стороны. Но разве ты так непроходимо туп и не понимаешь, что Мелани обо всем догадалась?

– Она… знает, что Кортленд ей солгал, пообещав жениться?

– Само собой. Ахроматики видят все немного иначе. В этой помойной яме под названием Восточный Кармин быть просто девушкой будущего желтого префекта – своего рода достижение. Мы очень надеемся, что нам много чего обломится благодаря Мел.

– Он станет префектом лишь через много лет.

– Это долгосрочная стратегия, красный. Ты приносил что-нибудь в жертву ради общего блага?

– Я однажды оставался три месяца без десерта, чтобы мы могли купить 259–26–86 для покраски гортензий.

– Что ж, тогда ты отлично представляешь себе, через что надо пройти Мелани.

– Звучит как насмешка.

– Знаю. А теперь вот что: зачем тебе ехать в Ржавый Холм?

– За Караваджо.

– И больше ни для чего?

Я решил ответить вопросом на вопрос:

– А для чего еще мне туда ехать?

Она, прищурившись, взглянула на меня в упор, очевидно пытаясь понять, как много я знаю и знаю ли что-нибудь вообще.

– Хочешь совет? Возвращайся домой. Ты слишком любопытен. А любопытных здесь ждет всегда одно и то же.

– Смерть?

– Хуже. Прозрение.

– Мне нравится это слово.

– Хотя и не должно. Поверь, уютное неведение – самое лучшее для таких, как ты.

– А кто они – такие, как я?

– Не задающие вопросов члены Коллектива.

В других обстоятельствах это было бы комплиментом, но из уст Джейн прозвучало неприятно.

– Ты мне угрожаешь?

– Просто предупреждаю. Это любезность по отношению к твоему отцу, – добавила Джейн на тот случай, если мне вдруг показалось, что она считает мое общество хоть чуточку терпимым.

– Нельзя ли проявить еще немного любезности и выпить со мной чаю завтра?

Не знаю, что подвигло меня на этот вопрос. Возможно, желание втереться к ней в доверие. Так или иначе, ее ответ положил конец моим мечтам о чае с пирожными – по крайней мере, в ближайшее время.

– Скорее, я выколю себе глаза. А почему ты хватаешься за бровь?

Неважно. Так или иначе, вернуться я не мог – мой обратный билет был у де Мальвы.

– Ты отдал свой билет? – недоверчиво спросила она. – Значит, ты не так глуп, как мне показалось.

– Спасибо.

– Это не комплимент. Ты значительно глупее.

– Ну, давай продолжай поддевать меня. Надеюсь, я стану совсем нечувствителен к этому. Но что ты вообще имеешь против порядка? Члены твоей семьи за пять поколений до тебя могли быть префектами. Стали бы они выступать против порядка?

Поставленный прямо вопрос смутил ее – но ненадолго.

– Может быть, и нет. Но я надеюсь, что подвластные им серые стали бы. И что у моих предков хватило бы мудрости к ним прислушаться.

– Овцам нужен пастух, а пастуху – овцы, – возразил я, почти незаметно для себя переходя к Словам Манселла. – Разъединенные, мы все же вместе. Необходима иерархия, в той или иной форме. Пурпурные гордятся собой и важничают не потому, что они пурпурные, а потому, что облечены властью. Думаешь, серые вели бы себя иначе, если бы роли переменились?

– Я не хочу видеть серых у власти. Как и желтых, скажем. Я считаю, что все должны быть равны. Одинаковые заслуги, одинаковые правила, одинаковое положение внутри города. Один год – пурпурный главный префект, один год – серый. Или вообще никаких главных префектов.

– Равенство – миф, и это давно известно, – заметил я, не в силах удержаться от избитых доводов. – Ты хочешь вернуться на путь Прежних с их разрушительной близорукостью и культом собственного «я»? Или скатиться к анархии, царящей среди бандитов?

– Что бы ты ни вычитал у Манселла, есть и другие возможности. Мы заслуживаем лучшего. Все мы. Мы можем править городом, так же как правим Серой зоной. Никаких значков, никаких рангов – просто люди. Почему я должна проявить себя как полноценный член общества, заслуживающий всех гражданских прав, прежде чем вступать в брак? Почему я должна подавать заявление, чтобы иметь право зачать? Почему я не могу поехать в Кобальт, если захочу? Почему я должна выполнять такое-то или такое-то правило?

– Из-за Того, Что Случилось.

– Из-за чего именно?

На этот вопрос не было ясного или простого ответа.

– Нечто… прочно забытое. Ты можешь ненавидеть жизнь по правилам Манселла, но она продолжается уже почти пять столетий. Кроме того, со своими мыслями и поведением, которые заслуживают порицания, ты остаешься в явном меньшинстве.

Она подалась ближе ко мне.

– Ты говоришь так. Но вправду ли я в меньшинстве?

Я открыл рот, желая ответить, – но не смог. После похода в библиотеку я много размышлял о недоступной пониманию теории скачков назад. «Маленький отважный паровозик Тилли» – что в нем было такого опасного для общества? Почему телефонную связь потребовалось отменить? Почему больше нельзя было слушать Simply Red? Почему запретили рифленые чипсы, велосипеды, воздушные змеи, застежки-молнии, шарики йо-йо, банджо и марципаны? Я сделал паузу, и этого было достаточно для Джейн.

– Мне совсем не нужно, чтобы ты со мной соглашался, – спокойно сказала она. – Я буду счастлива, если ты хоть чуточку во всем усомнишься. Сомнение есть благо. Это фундамент, на котором уже можно строить. Если добавить в него любопытства, это приведет к чему-нибудь полезному, например к размышлению – и к действию. – Она пристально поглядела на меня. – Но это все не для тебя.

И на этом Джейн оставила меня наедине с моими мыслями. Они были по большей части сбивчивыми, но я был рад, что мои долго вынашиваемые сомнения пригодились хоть для чего-то. Джейн будет счастлива.