Текст книги "Сильнее"

Я проснулся как обычно, с судорогами и колотящимся сердцем. Через темноту пробивались слабые лучи ламп. Большой Ди и Тим сидели у телевизора, убавили громкость и смотрели новости. Говорили о стрельбе, об угоне автомобиля, о попытке грабежа.

– Это они, – сказал я.

– Нет, – сказал Большой Ди. – Это другие ребята.

– Это просто какие-то сопляки, – добавил Тим.

Но я знал, что это были подрывники. Я знал это. Я никогда не думал, как их поймают, но как только услышал, что они стреляли в копов, я знал, что им уже никуда не уйти.

Позже этой ночью мне приснился первый кошмар. Я не помню, о чем он был, но я проснулся с криком.

– Я здесь, Джефф. Я здесь, – сказал Тим, сидя около двери. – Не о чем беспокоиться, приятель. Мы здесь.

9

Я написал Кевину в шесть утра следующим утром: «Ты встал?»

Он встал. Все встали. СМИ просто взорвались, когда молва о перестрелке в Уотертауне, пригороде в нескольких милях от центра, начала распространяться. Кевин был на ногах с четырех утра, щелкая каналы ТВ и обновляя почту, как и большинство людей из Бостона. Офицер полиции погиб. Другой был в критическом состоянии. Один подозреваемый погиб в перестрелке с полицией, но второй сбежал. Полагалось, что он скрывается где-то в Уотертауне, хотя Кембридж тоже был перекрыт. Подозреваемый проехал в Уотертаун из Кембриджа на украденной машине.

– Мы убеждены, что это и есть тот террорист, – сказал репортерам глава полиции Эд Дэвис в 4:30 утра в пятницу, – Мы убеждены, что это тот самый убийца. Крекеры? Я написал Кевину.

Кевин приехал через полчаса с несколькими пачками крекеров для каждого. Ресторан Flour был закрыт в тот день из-за ситуации в городе, но в пекарне уже продавали утреннюю выпечку. Помощник менеджера дал Кевину столько, сколько он мог унести.

Кевин остался тем утром и пытался развлечь нас беседой, пока мы следили за новостями. Я думаю, что он пытался отвлечь меня от происходящего. Мы говорили о музыке и какой-то отвлеченной ерунде. Я сказал ему, что мне нравится Боб Дилан и Радиохэд. Он знал, что я играю на гитаре, поэтому спросил о Джеймсе Тейлоре. Джеймс Тейлор жил в Массачусетсе.

– Эрин обожает Джеймса Тейлора, – сказал я. – Тот самый ДТ.

Когда пришел дядя Боб с детьми, Кевин уехал домой.

Я отправил ему эсэмэску: «Спасибо, сэр».

Вскоре после этого ФБР опубликовало фотографию второго подозреваемого: Джохара Царнаева. После пяти дней ожидания Бостон взглянул в лицо дьявола, человека, который вышел на улицу с намерением раздробить тела людей. Я не знаю, что ощущали остальные жители Бостона. После пяти дней увидеть его так, прямо перед нами, было шоком. Некоторое время никто не говорил.

– Ужас, – сказал Большой Ди. – Да он же ребенок.

Прошло немного времени, как СМИ выпустили фотографию второго подозреваемого – его брата, Тамерлана.

– Это он, – сказал я, как только его увидел.

Больше не нужно было ничего говорить. Тамерлан отнял у меня ноги. Он был тем самым человеком. Теперь он был мертв, а его брата зажали в углу. Я думал, что буду счастлив, но я чуть не упал в обморок.

– Переключи канал, – сказал я. – Давайте посмотрим что-нибудь другое.

Затем Эрин позвонила Тиму. Она была с Гейл и с подругой Эшли в своей квартире в Брайтоне, прямо напротив Чарльс Ривер из Вотертаун.

– Они говорят, что Джефф идентифицировал подрывников, – сказала она. – Что он был тем, кто увидел их. Что будет, если брат пойдет за Джеффом? Он в отчаянии. Он знает, что я девушка Джеффа. Это сказали по новостям. Что, если он придет за мной?

Сейчас Эрин признает, что это была паранойя и что Джохару не было смысла приходить за ней. Но в те первые часы, когда погиб офицер полиции, а у другого было опасное ранение, все выглядело возможным. Эрин это не казалось сумасшедшим. Даже я, несмотря на попытки отрицать свой страх, боялся стать жертвой, хотя и находился в защищенной больнице с двумя охранниками за дверью. Никто не должен был узнать, что я помог ФБР. Моя семья пришла к согласию, что эту информацию мы никогда не обнародуем. Без ног я чувствовал себя уязвимым. И кто знает, как далеко это все могло зайти? Пресса заявила о двух подозреваемых, но что, если они были частью более масштабной группировки? Что, если у них были друзья?

Это были глупые дети. Но кто их сподвиг? Тамерлан был психопатом однозначно, но кто научил его убивать?

Даже сегодня я до конца не уверен, что они действовали в одиночку. Бомба Бетти Крокер – так называется подобный вид атаки. Найди инструкцию в Интернете, сделай бомбу. Так случилось в Лондоне и Мадриде. Так случается в Ираке и Афганистане постоянно.

Но это не было очень легко. Бомба, взорвавшая мои ноги, была сдетонирована с контрольной панели на дистанционном устройстве. В бомбе находился приемный сигнал; у Джохара был детонатор. ФБР позже сообщило мне, что детонатор был единственной вещью, которую подрывники не могли сделать сами. Они нашли человека на западном побережье, и он сделал контроллер. Он сказал, что не знал, для чего детонатор будет использован, и я полагаю, что так оно и было.

Но мне до сих пор не по себе, будто произошло нечто большее, чего мы не знаем. И даже если ничего подобного не было, это значит, что каждый идиот может сделать бомбу. Становится ли ситуация от этого лучше? Это лишь значит, что этот инцидент легко может повториться.

Поэтому я надеюсь, что Крис не выдал новостям сведения о моей вовлеченности.

Крис – мой младший брат. Я люблю его. Он был мне и другом, присматривал за мной в больнице. Я не виню Криса. Он не знал, что те две девушки, с которыми он разговаривал возле больницы, были репортерами.

Крис никогда еще не переживал трагедий, он был истощен и расстроен. Я помню, что пытался его рассмешить: натянул свою кислородную маску, глубоко вдохнул и сказал голосом Дарта Бейдера: «Крис, я твой отец. Теперь принеси папке чизбургер и картошки». Крис должен был быть со мой на марафоне, но я его пригласил слишком поздно. Он не смог взять выходной в «Макдоналдсе». У него была мысль, что он бы мог все изменить, если бы был там. Именно так ты думаешь, когда тебе двадцать два.

Крис оговорился, и утром же на Блумберг вышла статья, в которой говорилось, что я идентифицировал подозреваемых (конечно, лишь отчасти правдивая). Это было в разгар преследования, и каждый подхватил и пересказывал новость. Мы переключились на новостной канал после звонка Эрин, там мое лицо фигурировало постоянно:

«Бауман. Нет ног. Джефф Бауман. Идентифицировал подрывников. Царнаев. Бауман. Царнаев…»

Они продолжали показывать фото меня и Эрин, взятое с Фейсбука:

«Бауман – герой. Бауман и его девушка. Мы упомянули, что он потерял ноги?»

Эрин перезвонила часом позже, когда Тим беседовал с полицией Брайтона. Агент ФБР позвонил и сказал ей не волноваться. Подрывник был в бегах, и ей не грозила опасность. Она позвонила отцу, он сказал ей не выходить на улицу и уже ехал к ней. Голос Эрин звучал увереннее, хотя позже она призналась, что укрывалась под одеялом на кровати.

«Крепись», – написал я ей.

А затем, медленно, напряжение спало, и все встало на свои места. Прошли часы, и ничего не случилось. В четверг в отделении интенсивной терапии был хаос. Репортеры, родственники пострадавших, знаменитости были повсюду. Ходила молва, что Опра собиралась посетить здание на следующий день, чтобы встретиться с выжившими. Маму это взволновало. Мама любит Опру.

Но даже ей не удалось пройти, поэтому в пятницу в больнице было тихо. Без мамы, моих теть и отца атмосфера была мирная, и я постоянно то засыпал, то просыпался. Медсестры постоянно были рядом, но мне до сих пор не нравилось оставаться одному. Хотя, быть может, мне действительно нужно было больше времени на отдых.

Или новость о смерти Тамерлана Царнаева успокоила меня.

Моим самым большим страхом было то, что подрывники останутся непойманными. Я полностью полагался на полицию. Не думаю, что моя информация была важна. Максимум – моя информация лишь помогла сдвинуть процесс с мертвой точки. Эти парни и так никогда бы не пустили дело на самотек. Нельзя просто взорвать бомбу на марафоне и уйти. Не в этом городе.

Я боялся, что подрывники начнут все отрицать. Если бы Тамерлан Царнаев мирно сдался и заявил о невиновности, начался бы цирк. Я был бы в новостях. Мне бы пришлось по крайней мере год встречаться с ФБР, выслушивать адвокатов защиты, свидетельствовать на суде.

– Видел ли я этого человека на месте происшествия?

– Да.

– Видел ли я на нем рюкзак?

– Да.

– Видел ли я, как этот рюкзак взорвался?

– Нет.

Я знаю, что у ФБР есть части рюкзака, подтверждающие, что в нем была бомба. Но она была взорвана с дистанционной контрольной панели, поэтому нельзя было увидеть и бомбу и детонационное устройство одновременно. Но эта маленькая деталь волновала меня. Как я мог быть уверен, что этот парень был убийцей, а не тем, кто просто случайно исчез в определенный момент?

Тамерлан решил эту проблему за меня. Убив офицера полиции Шона Колье, он обозначил себя как убийцу. Хладнокровного ублюдка. Он готов был умереть за свое дело, какой бы цели ни служил, и он умер.

В пятницу я спал спокойнее, но не потому, что Тамерлан Царнаев получил по заслугам. Я не верю в расплату. Я спал спокойнее, потому что он показал свое истинное лицо.

Я еще спал, когда вдруг раздался звонок от Кевина около 15:00. Город был оцеплен, и никому не позволялось выходить из больницы весь день. Поэтому Кевин провел моих родственников по аллее в суши-ресторан, где согласились открыть для них двери и накормить хорошим ужином.

На обратном пути пятеро из них остановились посреди Вашингтон-стрит, одной из самых загруженных дорог в Бостоне, и сделали снимок. Это было в 16:00 в пятницу. Не было ни единого человека.

«Спасибо, Кевин», – написал я ему после того, как дети дяди Боба сказали, что он сделал.

«Пожалуйста, – ответил он. – И спасибо, что зовешь меня Кевином».

____

Эрин приехала около 16:30. Она вышла из дома до снятия комендантского часа с разрешения ФБР. Ее квартира была в пяти милях, но по дороге встретилось не более четырех или пяти человек.

Как и я, она выглядела заряженной в тот день, не в последнюю очередь потому, что приняла первую ванну за неделю. Она взяла себя в руки и, несмотря на моральное давление новостей о погоне за преступниками, начала разбираться с моими делами.

Она попросила свою подругу Кэт, которая работала в связях с общественностью, проследить запросы в СМИ о нас. Мы ей не платили, она никогда не была со мной знакома, но согласилась тотчас же.

Тетя Джен была моим представителем на странице «Джефф Бауман» в Фейсбуке. Ее создали парни из Колорадо, которых я не знал. На странице были сотни тысяч подписчиков, она стала главным источником новостей и пожертвований. Так много людей следило за моей историей, что даже незнакомцы стали выкладывать посты ссылками на меня и мои фотографии. Тетя Джен хотела помочь мне и быть уверенной, что на мне не будут спекулировать, поэтому мониторинг страницы был идеальным занятием для нее.

Дядя Боб говорил со своими друзьями-адвокатами об установлении официального фонда поддержки и сбора денег. Когда мне станет лучше, адвокаты организуют трастовый сбор на мое имя. До этого момента деньги будут держать на открытом банковском счету.

Теперь у Эрин оставалась лишь одна причина для беспокойства: я. Второй подозреваемый еще не был пойман, но ходили слухи о новых выстрелах (позже они оказались неправдой). Мы уселись на постель и смотрели новостную сводку вместе. Где-то около ю: оо объявили, что второй подозреваемый схвачен живым.

Радостные возгласы доносились даже до моей больничной палаты на пятом этаже. Как только новость вышла в эфир, люди стали вываливаться из своих домов и бежали в общественные места, радостные, что снова вернули себе город. Эрин и я следили за этим в прямом эфире по телевизору: суматоха на Бойлстон-стрит, охрипшие студенты Северо-Восточного университета, размахивающие флагами и обнимающие полицейских. Центр Бостона наполнился людьми, все хлопали и радовались. В Дорчестере, где работал Мартин Ричард, запускали фейерверки.

– Закончилось, – сказала Эрин. – По крайней мере, эта часть.

Я обхватил ее рукой. Верхняя моя половина к тому времени достаточно зажила, чтобы мы могли облокотиться друг на друга.

– Не беспокойся, Эрин, – сказал я ей, когда по телевизору показали звон церковных колоколов в Вотертауне. – У наших детей будут ноги.

10

На следующий день Рэд Соке вернулись в Бостон в первый раз после инцидента со взрывом. Это была дневная игра в идеальную солнечную субботу. Толпа прибыла посмотреть церемонию открытия, посвященную памяти жертв теракта. Фраза «Бостон Сильный» распространилась по всему городу и обрела много новых значений. Ее можно было увидеть на рубашках и на знаках по всей улице Фенвей: «Мы Сильные Бостонцы». Фраза стала еще популярнее, когда слово дали Дэвиду «Большой Папа» Ортизу, суперзвезде Рэд Соке последних десяти лет. Его речь стала именем собственным, хотя состояла из всего пары строк, придуманных на ходу:

На футболках, что мы носим сегодня, не написано «Рэд Соке». На них написано «Бостон». Мы хотим поблагодарить вас, майор Менино, губернатор Патрик и все отделение полиции, за работу, которую вы проделали в течение последней недели. Это наш город, черт побери! И никому не позволено ограничивать нашу свободу. Крепитесь.

«Наш город. Наша свобода. Мы бостонцы вместе, и мы сильные». Для людей эти слова были идеальным концом ужасной недели, но я не слышал речи Дэвида Ортиза, по крайней мере в прямом эфире. Потом я много раз видел запись в Интернете, но, когда он произносил эти слова, я был у физиотерапевта, учился надевать нижнее белье.

– Перевернись на одну сторону, – учила она меня. – Затем на другую. Затем снова на первую.

Меня переводили во вторичное отделение интенсивной терапии, поэтому я должен был уметь это делать. Теперь это были жизненно необходимые навыки.

Когда Рэд Соке опустились ниже Канзас Сити Рояле, я учился подниматься с помощью веревок, прикрепленных к моей кровати, и натягивать нижнее белье до талии. Когда они делали хоум ран в восьмом иннинге, я учился вставать с постели. Для этого требовалось специальное устройство: деревянная доска. Не какая-то специальная доска, а обычная шлифованная доска. Мне нужно было расположить ее между углом кровати и ручкой кресла, затем занять определенную позицию и надавить руками. Чтобы поднять тело и «перенести» его в кресло, этого было достаточно.

Было тяжело, я не мог доверяться своим рукам. Если я упаду, никто меня не подхватит. Я упаду прямо на пол, ногами вниз, если повезет, и вниз головой, если нет. Это случилось. Конечно, это случилось. Когда ты сам себя поднимаешь, иногда ты падаешь. Боль была мучительной. Удариться ногами о пол было все равно, что ударить по оголенным нервам кувалдой.

– Замечательно, – сказал я, когда в первый раз залез в кресло. – Я готов к большему.

Десять минут спустя я пластом лежал на спине в постели. Боль была настолько сильной, что мне казалось, я больше не встану.

– Это нормально, – сказал мне специалист. – Твоим ногам пришлось несладко, некоторое время будет больно сидеть.

– Некоторое время – это сколько?

– Может, месяц.

Нет. Я не хотел ждать месяц. Я снова и снова тренировался, перемещал себя, пока доска не раскололась подо мной и я не упал пятой точкой на одну из щепок (нет, на мне не было нижнего белья). А вы говорите о современных технологиях! К счастью, в больнице была еще одна доска.

К воскресенью я уже думал о следующем шаге: о походе в ванную. Я учился ходить в туалет. Мне даже принесли небольшой биотуалет и поставили около кровати.

Однажды я им воспользовался.

Я думал, что если смогу это сделать, то смогу перейти и на настоящий туалет. Если я смогу и это сделать, то усижу и в инвалидном кресле.

В тот вечер отец и мачеха принесли мне подарок – мешковатые спортивные шорты и футболку. Вещи, которые легко надевать парню без ног.

– Мы подумали, что они помогут, – сказала Большая Чилла.

– Конечно, – ответил я, чуть ли не вырывая их из ее рук. Почему я сам до этого не додумался?

В понедельник я чувствовал себя довольно бодро.

– Давайте прокатимся, – предложил я Крису и Тиму, которые остались со мной прошлой ночью.

Мы пробрались в инвалидное кресло. Я не уверен, можно ли мне было тогда им пользоваться по полной, но мы просто не спрашивали разрешения у медсестер. Я положил доску между кроватью и креслом, погрузил себя в него и выкатил себя из комнаты, направляясь к медсестрам. Все было чисто, без каких-либо проблем.

– Я снова в игре, – подумал я.

Коридор был намного более тихим, чем я ожидал. Полагаю, что, когда шумиха закончилась, пресса вернулась в офисы и продолжила работать, как обычно. Я увидел Большого Ди в комнате посетителей, но он меня не заметил, поэтому я покатился мимо него, не сказав ни слова. Когда он увидел меня, его челюсть отпала.

Кевин, который был с ним в комнате для посетителей, начал кричать.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Будто могу летать.

Это было в две минуты второго, спустя неделю после взрыва, согласно словам Кевина. Он говорил так, будто заметил что-то необычное. Он и Большой Ди обсуждали мое будущее (мне кажется, большую часть говорил Кевин), а когда увидели меня счастливого в инвалидном кресле и с широкой улыбкой на лице, Кевин потерялся. Он сравнивал это чувство с чувством, что твой ребенок делает первый шаг.

Кевин – гей. Он состоит в длительных отношениях и пока не планирует усыновлять ребенка. Иногда мне кажется, что он усыновил меня.

Мы говорили какое-то время. Большой Ди и я в основном подшучивали над тем, как эмоционален был Кевин. И хотя разряжать трудные моменты юмором было нашим обычным поведением, мы оба не ушли от него далеко.

К счастью, нас прервал какой-то мужчина. Он хотел пожать мою руку.

– Я был там, – сказал он. – Я видел, как вы лежали на земле. – Он сделал паузу. – Я не верю, что говорю сейчас с вами.

Он не закончил фразу, но я знал, что он имел в виду: Я думал, что вы точно погибнете.

Звали этого мужчину Кевин Коркоран. Он стоял рядом со мной с женой и дочерью, когда взорвалась первая бомба. Его жена Селеста потеряла обе ноги. Она единственная, кроме меня, кому ампутировали обе ноги.

– Селеста очень расстроилась, – признался он. – Она не может представить, на что теперь будет похожа ее жизнь. Ей нравилось гулять по пляжу. Всегда активистка, она ненавидела чувствовать себя беспомощной. Ее дочь, Сидни, была в койке рядом с ней, но Селеста не могла держать ее. Она не могла сказать своей собственной дочери, что все будет в порядке. Сидни потеряла чуть ли не смертельное количество крови на Бойлстон-стрит, но тогда Кевин не знал об этом. Он не мог найти ее в хаосе. Ему казалось, что с Сидни все в порядке, поэтому он остался с женой. Он встал на колени около нее и обнимал. Он думал, что она умрет. Она была вся в крови, а ее ступни едва держались. Потом ему сказали, что Сидни при смерти и что она тоже может потерять ногу. Ей было только семнадцать.

– Радостно видеть, что ты счастлив, Джефф, – сказал он, борясь со слезами.

Он пожал мою руку и ушел обратно в палату, где лежала его семья. Я посмотрел на Большого Ди и Кевина. Затем я развернулся и покатился вдоль коридора настолько далеко, насколько было возможно, пока не доехал до самого конца. Кевин догнал меня там.

– Я горжусь тобой, – сказал он, кладя руку на мое плечо так, как кладет ее отец после трудной игры в бейсбол.

Я ревел. Я плакал так сильно, что слезы текли ручьем по моим щекам. Мне было стыдно.

– Посмотри, что они сделали, – сказал я.

– Плакать – нормально.

Я не мог бы остановиться, даже если бы хотел. На улице стоял прекрасный день. Я видел сад и центр Бостона на расстоянии. Я представлял Рэд Соке там, на Фенвэй, и Ортиза, который кричал, что Бостон – это наш город, черт побери.

– Я не волнуюсь о себе, – сказал я. – Я волнуюсь о других. Тех, кто получил травмы.

Не знаю, была ли это правда. Мне кажется, я плакал из-за всего. Но думал я о Сидни Коркоран.

Кевин не вымолвил ни слова. Он просто дал мне выплакаться.

– Зачем? – спросил я наконец. – Зачем они сделали это с нами?

Выздоровление

11

Только после перевода во вторичное отделение интенсивной терапии меня начал мучить вопрос: почему? Почему все это произошло? Почему мы?

И еще более важный вопрос: что мог бы сделать я?

Для меня он был самым сложным. Я рассматривал самые разные решения. Что, если бы мы перешли улицу, чтобы встать с сестрой Эрин, Джилл? Что, если бы мы не прошли еще один квартал? Рэми прошла к финишной линии лишь за пару минут до взрыва. Что, если бы Мишель и я присоединились к ней, как она того хотела? Я уже собирался предложить это Мишель, когда взорвалась бомба. Что, если бы бомба взорвалась минутой позже? Были бы мы все в порядке тогда?

Или было бы еще хуже?

Я думаю о бомбе все время. О том, как она взорвалась в обратную от беговой дорожки сторону. Как шрапнель пошла низом из-за того, что рюкзак стоял на земле. На мои ноги пришелся прямой удар. Они были так близко к бомбе, что приняли на себя огромную часть шрапнели. Это уничтожило их мгновенно, но защитило людей позади меня. Мои мышцы и плоть буквально расщепило. Если бы моих ног не было на пути, большее количество людей могло пострадать.

– Нам повезло, – так говорят эксперты, когда оценивают список погибших. Могло быть намного хуже.

Что, если бы шрапнель пошла поверху? После взрыва я на секунду потерял сознание. Парой дюймов выше, и я бы уже никогда не проснулся.

Что, если бы я сделал шаг назад? Тогда бы шрапнель уничтожила мои ноги? Кристл Кампбел стояла в нескольких шагах от меня, смотрела на забег, но ее рана была выше, около талии. Кристл Кампбел погибла на месте.

А что, если бы я пошел к Рэми? Что, если бы я начал двигаться и моих ног там бы не было? Погиб бы еще один человек? Или два? Или десять?

Я говорил с другим выжившими – и знаю, что каждого из нас посещают подобные мысли. У нас у всех вопросы.

Почему Господь позволил этому произойти?

Почему кому-то нужно было так поступить?

Я понимаю, что это могло случиться, но как это могло случиться со мной?

Еще более сложный вопрос: «А что, если?» Что, если бы я поступил иначе? Ощущение, что на этот вопрос можно отвечать бесконечно. И от этого тяжело.

Но сомнения мучили не только выживших. После первой недели, когда у всех наконец появилось время на осмысление, вопросы и чувство вины стали зарождаться в каждом. Мой брат Крис думал, что он мог настоять на выходном. Мой друг Салли сказал, что он тоже должен был быть там. Рэми посещали ночные кошмары, потому что она оставила меня и Мишель позади.

Я до сих пор помню, как Эрин впервые сказала:

– Прости, Джефф. Это моя вина.

– Нет, – сказал я.

– Если бы не я, тебя бы там не было. Это я заставила тебя прийти и встретить меня на финишной черте. Если бы не я, у тебя до сих пор бы были ноги.

– Нет, Эрин, никогда больше так не говори. Это был мой выбор. Я хотел быть там. Я гордился, что был там ради тебя.

– А если бы я не бежала марафон? Что, если бы я не замедлилась? Я тогда бы финишировала…

– Эрин, ты не сделала ничего плохого. Если хоть кто-то и сделал что-то плохое, то это был я.

Я видел, что этот парень был подозрительным. Я знал, что его там быть не должно. Что, если бы я… схватил его или что-то вроде того. Иногда у тебя появляются подобные фантазии: Я остановил взрыв! Но, конечно, я бы никогда так не поступил, не схватил бы незнакомца в толпе.

Что, если бы я пошел в полицию? То была финишная линия Бостонского марафона, полицейские были повсюду.

Но у меня бы не было времени. Все произошло слишком быстро.

Но ведь я мог сказать ему что-то. Эта мысль преследовала меня. Тамерлан Царнаев смотрел прямо мне в глаза. Он сделал это жуткое движение. Его взгляд будто говорил: «Да, сынок, я в твоем пространстве, и что ты сделаешь?» Он издевался.

Что, если бы я сказал ему что-то? Не оскорбительное, а, например, спросил бы, как дела? Что, если бы я уделил больше внимания? Заставил бы его чувствовать себя некомфортно? Оставил бы он бомбу, если бы знал, что я наблюдаю за ним?

Я знаю, что в подобных размышлениях нет смысла. Конечно, было бы прекрасно, если бы я собрал все доводы воедино и начал действовать. Я был бы настоящим героем. Но жизнь так не работает.

Ничто из этого не было моей виной. Это было виной Тамерлана Царнаева. Он сделал это с нами. Не Господь. Не случай. Тамерлан. Но что, если…

Эрин угнетала себя неделями. Сколько бы раз я ни сказал: «Не надо думать подобным образом, Эрин. Никогда». Она никак не могла отбросить чувство вины.

Его невозможно отбросить. На самом деле я не тот человек, который любит порассуждать. Что, если бы мои родители не развелись? Что, если бы я окончил колледж? Эти вещи меня не беспокоят. В чем смысл? Я живу с тем, что жизнь дает мне. И стараюсь получить от этого максимум.

Но даже меня посещали сомнения на протяжении всей второй недели. Когда боль ослабла и когда я начал встречаться с другими жертвами. Селеста и Сидни Коркоран стояли около меня. Как и Джон Одом, и Кристл Кампбэл, они погибли. Я не заметил их тогда, но они были там. Поддерживали своих любимых или просто незнакомцев и наслаждались моментом. Но теперь, если им повезло, они были в больнице, напуганные, а их мечты разбились вдребезги.

Но не сама история, рассказанная мистером Коркораном, повлияла на меня в тот день. А то, как он на нее смотрел. Он был травмирован. Существуют вещи, которые невозможно пережить. Одна из них – увидеть, как твои жена и дочь попадают под жестокий взрыв.

Я не плачу из-за себя. Я пытаюсь не злиться. Я могу справиться с тем, что произошло, потому что это произошло со мной. Но если бы подрывники причинили вред маме или Эрин? Если бы это мне пришлось смотреть на кого-то, кого я люблю, сверху вниз на больничной койке? Все было бы по-другому. Я бы упрятал этих ублюдков в могилу.

Насчет мистера Коркорана я все же ошибся. Он был Сильным Бостонцем. И он горд. У него замечательная семья. Но в той больнице в ту неделю он выглядел так же плохо, как и его жена.

Не я сделал это с ними. Я никогда так не считал и никогда на самом деле не винил себя. Но в те последние минуты до взрыва в мире был лишь один человек, который мог все это предотвратить. Лишь один. И этим человеком был я.

Не думай об этом, Джефф, говорю я себе. Это в прошлом. Сосредоточься на настоящем.

И я так и поступил. Я мог проснуться ночью с болью и мыслями о будущем, но в течение дня я улыбался.

12

Мне повезло – так я старался смотреть на произошедшее. Я стоял прямо около бомбы и выжил.

У меня была медицинская страховка. Тысячи людей, желавших помочь мне, пожертвовали тысячи долларов. Я получил лучшее медицинское обслуживание – доктора сказали мне, что благодаря щедрости благотворительного фонда у меня будут лучшие искусственные ноги в мире.

У меня замечательная девушка.

У меня щедрая семья. Каждый день дядя Боб и тетя Кэтлин приносили мне домашнюю еду. Все пациенты ели местную еду, тогда как я ел стейки с чили.

– Где ты живешь? – спросил я Кевина однажды утром, когда он принес мне выпечку.

Если мне что-то требовалось, я писал Кевину, и он приезжал через пять минут.

Он подошел к окну, сделал снимок и принес его.

– Видишь эту улицу, – сказал он. – Это мой квартал. – Кевин жил в четырнадцати домах от больницы.

Как я и сказал, повезло.

Ко вторнику второй недели я уже мог сесть в инвалидное кресло и кататься где захочу. Тогда я узнал, что многих жертв еще не выписали из отделения интенсивной терапии. Мои раны были такими ужасными, что не возникало вопросов об их лечении. Ноги пришлось отрезать. И поскольку мои колени спасти не удалось, доктора сделали диагональный разрез через бедра, чтобы в дальнейшем закрыть раны на ногах должным образом.

Другие люди, травмы которых были не такие сильные, прошли через многочисленные хирургические операции в попытке спасти ноги. Или же у них были серьезные ожоги, требующие нахождения в отделении интенсивной терапии неделями. Мистеру Одому сделали одиннадцать операций на разорванные артерии. Его рана проходила сквозь бедро; будь она выше, ногу пришлось бы ампутировать. Последним, кто покинул больницу, был Марк Фукэрил, у него рядом с сердцем застрял металлический осколок. Он потерял одну ногу и ложился под нож шестнадцать раз, в итоге он прошел через сорок девять хирургических операций.

Также, к счастью, у меня не было инфекций, которые могли бы принести столько же ущерба, сколько и сами раны. Мой новый друг Патрик, например, потерял одну ногу ниже колена. Обладать коленом очень важно для тех, кто пережил ампутацию; в нем больше мышц, и оно дает контроль над еще одной важной связкой. Если ты потерял одну ногу ниже колена, ты вернешься к нормальной жизни через пару недель. Потеря связок, как у меня, меняет все.

Поэтому сначала казалось, что Патрик должен выздороветь быстрее меня. Но чтобы сохранить колено, докторам нужно было наложить кожный трансплантат.

Трансплантат занес инфекцию, поэтому понадобилась еще одна операция, чтобы заменить его. В итоге их было несколько. Через месяц появились осложнения: кожный трансплантат стал отрываться, когда Патрик начал использовать искусственную ногу. Представьте, что идете, и вдруг шесть дюймов вашей кожи отрывается, и это продолжается снова и снова.

Так что мне повезло. Повезло, что раны не подверглись инфекциям. Повезло, что моя операция была простой и прошла успешно.

Но не сказать, что было очень легко. Не было. Я ненавидел смотреть на свои бедра. Однажды, лишь однажды, я поднял их руками, чтобы посмотреть, как мои ноги выглядят снизу. Они были полностью покрыты кровью и шрамами. Неудивительно, что боль была такой сильной.

В фильмах героев избивают, на следующий день им прикладывают лед к синякам, но они говорят, что им больно. Пять минут спустя они уже за кем-то бегут. Но я даже неделю спустя чувствовал себя так, будто мои органы превратились в жижу. Это больше всего и волновало докторов: я был раздавлен внутри. Полагаю, мне повезло отделаться лишь болью, хотя невозможность лежать на животе очень сильно раздражала. Разрез длиной в один фут, который сделали для операции, был еще слишком сырой.

Однако это не помешало мне забираться в инвалидное кресло. Как только меня перевезли в другую палату, я уже мог ездить. Не хочу придавать этому какой-то особый смысл. Все же я просто ездил вдоль коридора больницы. Но я мог навещать людей – не только других жертв, но и их семьи тоже.

И поскольку угрозы для моей жизни не было, многие могли навещать меня. Друзья пришли в первый раз на той неделе. Мой племянник Коул, которому было семь, заскочил навестить после школы.