Текст книги "Каин и Авель"

– У Генри Осборна другая версия. Он говорит, что вы в ответе за смерть своей матери и вы не вернули ему долг. После того как вы таким образом обошлись с Дэвисом Лероем, мне в это легко верится.

Уильяму никогда ещё не приходилось прилагать столько усилий, чтобы контролировать свои эмоции. Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил.

– Могу я объяснить вам всё это раз и навсегда во время встречи на нейтральной территории, где нас никто не узнает?

– В мире осталось только одно место, где никто вас не узнает, мистер Каин.

– Где же?

– На небесах, – ответил Авель и положил трубку.

– Немедленно найдите мне Генри Осборна, – велел он секретарше и забарабанил пальцами по столу.

Ей понадобилось пятнадцать минут, чтобы найти конгрессмена Осборна, который водил своих избирателей по зданию Капитолия.

– Авель, это вы?

– Да, Генри. Я подумал, что вам это будет интересно: Каин знает всё, поэтому война теперь пойдёт в открытую.

– Что вы имеете в виду под словами «знает всё»? Вы думаете, он знает, что я замешан в этом деле? – встревоженно спросил Генри.

– Конечно, знает. Похоже, он также знает о специальных счетах, о моих акциях «Лестера» и «Интерстэйт Эйруэйз».

– Но как же он мог раскопать такие подробности? Только вы и я знаем о специальных счетах.

– И Кертис Фентон, – перебил его Авель.

– Верно. Но он никогда не стал бы сообщать Каину.

– Значит, сообщил. Больше некому. Не забывайте, что Каин работал с Фентоном напрямую, когда я выкупал у его банка группу «Ричмонд». Наверно, они с той поры и поддерживают контакты друг с другом.

– О боже!

– Вы чем-то встревожены, Генри?

– Если Уильям Каин всё знает, то игра пойдёт совсем по-другому. Предупреждаю вас, Авель: у него нет привычки проигрывать.

– У меня тоже, – возразил Авель. – А Уильям Каин не пугает меня, во всяком случае, пока все тузы у меня на руках. Продолжайте переговоры с Парфитом, но помните, что я никуда не спешу. Какое-то время позволим Каину гадать, что мы затеяли. И смотрите – ничего не предпринимайте до моего возвращения из Европы. Могу заверить вас, что после моего разговора с Каином этим утром ему стало жарко, а надо мной не каплет и голову мне не печёт. Он может делать что угодно, пока я не буду полностью готов нанести свой удар.

– Отлично, – сказал Генри. – Я буду держать вас в курсе, если случится что-то, требующее нашего внимания.

– Выбросьте это из головы, Генри, нам тут не о чем беспокоиться! Мы держим вашего друга мистера Каина за яйца, и теперь я собираюсь немного нажать на них.

– С какой радостью я буду наблюдать за этим! – произнёс Генри самым весёлым тоном.

– Иногда я думаю, что вы ненавидите Каина сильнее меня.

– Желаю вам приятной поездки в Европу! – сказал Генри, нервно хохотнув.

Авель положил трубку на рычаг и уставился в пространство, размышляя над своим следующим шагом и продолжая барабанить пальцами по столу.

Вошла секретарша.

– Соедините меня с Кертисом Фентоном из банка «Континентал Траст», – произнёс он, не глядя на неё. Его пальцы продолжали стучать по столу, а глаза – смотреть в пространство.

Зазвонил телефон.

– Фентон?

– Доброе утро, мистер Росновский, как ваши дела?

– Я хочу закрыть все мои счета в вашем банке.

Воцарилось долгое молчание.

– Вы слышите меня, Фентон?

– Да, – сказал ошеломлённый банкир. – А могу я спросить – почему, мистер Росновский?

– Потому что Иуда никогда не был моим любимым апостолом, вот почему. С данного момента вы больше не являетесь членом совета директоров группы «Барон». В ближайшее время вы получите письменные распоряжения, подтверждающие эти слова, и информацию о том, куда надо будет перевести счета.

– Но я не понимаю, что случилось, мистер Росновский. Что я сделал…?

Авель повесил трубку.

– Не очень-то ты вежливо разговаривал, папа, – заметила вошедшая в кабинет Флорентина.

– А я и не хотел быть вежливым, но тебе незачем об этом думать, дорогая, – сказал Авель совершенно другим тоном. – Ну, все платья собрала для поездки в Европу?

– Да, спасибо, папа, но я не знаю, что носят в Лондоне и Париже. Могу только надеяться, что не ошиблась в выборе. Не хочу выделяться на общем фоне.

– Ты обязательно будешь выделяться, моя дорогая, как самая красивая девушка, которую британцы видели за многие годы. Они поймут, что твои платья не из магазина готовой одежды и что у тебя есть врождённое чувство стиля и цвета. Молодые европейцы станут из кожи вон лезть, чтобы постоять с тобой рядом, но рядом буду я и не позволю им даже прикоснуться к тебе. А теперь пойдём пообедаем и обсудим, чем займёмся в Лондоне.

Через десять дней они вылетели из нью-йоркского аэропорта Айдлуайлд в лондонский Хитроу. Полёт на «Боинге-377» продолжался долгие четырнадцать часов, и, хотя у них были билеты первого класса, по прибытии в Лондон в отель «Клэридж» на Брук-стрит им хотелось только одного – как следует выспаться.

Авель совершал поездку в Европу по трём причинам: во-первых, чтобы подтвердить контракты на строительство новых отелей «Барон» в Лондоне, Париже и, возможно, в Риме. Во-вторых, он хотел показать Флорентине Европу, перед тем как она отправится в Редклиф-колледж изучать иностранные языки. А в-третьих, – и это было самое важное, – он хотел ещё раз увидеть родовой замок и узнать, есть ли хоть какой-нибудь шанс восстановить свои права на него.

Пребывание в Лондоне оказалось успешным для них обоих. Консультанты Авеля нашли место напротив Гайд-парка, проинструктированные им стряпчие немедленно приступили к переговорам о выделении участка и получении разрешений на строительство в английской столице отеля «Барон». Аскетизм и простота послевоенного Лондона показались Флорентине грустными после роскоши её дома, но лондонцев, похоже, не пугал ущерб, причинённый войной их городу, и они верили, что он вновь станет мировой столицей. Флорентину приглашали на обеды, ужины и балы, и её отец оказался прав, когда говорил о вкусе дочери в выборе платьев и о том, как отреагируют на неё молодые европейцы. Каждый вечер Флорентина возвращалась с горящими глазами и рассказами о своих новых победах, о которых забывала к утру. Она никак не могла решить, за кого ей следует выйти замуж: за выпускника Итона, гвардейского гренадёра или за члена Палаты лордов, который состоял при короле. Она не совсем представляла себе, что такое «состоять при короле», но он-то уж точно знал, как обходиться с дамой.

В Париже темп их жизни не снизился, и поскольку они оба говорили на хорошем французском, то обворожили парижан так же, как прежде – англичан. Обычно уже в конце второй недели отдыха Авель начинал считать дни до возвращения домой, к работе. Но только не тогда, когда он находился в компании Флорентины. После развода с Софьей она стала центром его жизни и единственной наследницей его состояния. Авель всё ещё вёл переговоры о покупке когда-то знаменитого, но теперь разорившегося отеля на бульваре Распай. Он не стал говорить владельцу отеля месье Нефу, который казался ещё более разорённым, чем его гостиница, что он планирует снести здание, чтобы построить новое. Спустя несколько дней после того, как Неф подписал документы, Авель приказал сровнять здание с землёй. Теперь у Авеля и Флорентины не оставалось больше причин задерживаться в Париже, и они с неохотой отправились в Рим.

После дружелюбных британцев и весёлых жителей столицы Франции угрюмый и разрушающийся Вечный город немедленно охладил их сердца. В Риме Авель испытал ощущение острой финансовой нестабильности страны и решил положить на полку свой план строительства гостиницы в столице Италии. Флорентина чувствовала страстное желание отца ещё раз увидеть свой замок в Польше[16]16
  Одна из многочисленных неточностей автора. После войны в обмен на прибавление территорий на западе за счёт Германии восточные области Польши отошли к Советскому Союзу, и город Слоним оказался в их числе. Так что идти Авелю надо было не только в польское, но и в советское консульство. И пересекать не одну, а две границы м польскую и советскую. А Слоним и сегодня находится на территории Белоруссии. – Пер.


[Закрыть] и предложила уехать из Италии на день раньше запланированного.

В попытке получить для себя и Флорентины визу в страну за «железным занавесом» Авель столкнулся с бюрократическим сопротивлением, которое было несравнимо более жёстким, чем при получении разрешения на строительство отеля в Лондоне. Менее настойчивый человек, возможно, отказался бы от своего намерения, но Авель добился результата и отправился с Флорентиной в Слоним во взятом напрокат автомобиле и со свежими визами в паспортах. На польской границе они были вынуждены провести в ожидании несколько часов, и им очень помогло то, что Авель бегло говорил по-польски. Авель разменял пятьсот долларов на злотые, и они поехали дальше. Чем ближе они подъезжали к Слониму, тем глубже Флорентина понимала, как много значит это путешествие для её отца.

– Папа, я никогда не видела, чтобы ты так волновался.

– Так ведь я родился здесь, – объяснил Авель. – Я провёл столько лет в Америке, где всё меняется каждый день, и не могу поверить, что опять оказался в этих краях, где ничего, похоже, не изменилось с тех пор, как я отсюда уехал.

Они приближались к Слониму, и Авель в ужасе и гневе смотрел на хаос и разруху когда-то цветущих земель и домов. Через пропасть в почти сорок лет он вдруг услышал свой собственный детский голос, который спрашивал барона, не пробил ли час угнетённых народов Европы. На его глаза навернулись слёзы, когда он вспомнил, как короток был этот час и как мал его вклад в общее дело.

И вот перед ними появились огромные железные ворота имения барона Росновского. Авель рассмеялся от волнения и остановил машину.

– Всё именно так, как я запомнил. Ничего не изменилось. Давай сначала сходим в дом, где я провёл первые пять лет своей жизни, – не думаю, что кто-то живёт в нём сейчас, – а потом осмотрим мой замок.

Флорентина пошла за отцом, уверенно шагавшим по небольшой тропинке в лесу среди покрытых мхом берёз и дубов. Спустя двадцать минут они вышли на небольшую полянку, и перед ними появился домишко охотника. Авель стоял и пристально смотрел на него. Он и забыл, как невелик был его первый дом: как же в нём могли поместиться девять человек? Черепичная крыша явно нуждалась в ремонте, камни стен были выщерблены, стёкла в окнах – разбиты, а сам дом казался необитаемым. Когда-то ухоженный фруктовый сад и огород поросли сорняками.

Да живёт ли тут кто-нибудь? Флорентина взяла отца за руку, медленно повела его ко входной двери и тихонько постучала. Ответа не было. Флорентина постучала ещё раз, теперь чуть погромче, и за дверью послышалось какое-то движение.

– Иду-иду, – произнёс по-польски скрипучий голос, и дверь приотворилась. На них смотрела старая женщина, сгорбленная и худая, одетая во всё чёрное. Вихры неприбранных волос торчали из-под её платка, а серые глаза непонимающе смотрели на визитёров.

– Этого не может быть! – воскликнул Авель по-английски.

– Что вам нужно? – спросила старуха с оттенком подозрения в голосе.

– Можно зайти и поговорить? – спросил Авель по-польски.

Её глаза испуганно смотрели то на Авеля, то на Флорентину.

– Старая Елена не сделала ничего плохого, – умоляющим тоном произнесла она.

– Я знаю, – сказал Авель нежно. – У меня для вас хорошие новости.

Старуха с неохотой позволила им войти.

– Не могу разжечь огня, – проскрипела она, шевеля решётку своей палкой. Слабо тлеющее полено не хотело разгораться, а женщина напрасно рылась в карманах. – У меня нет бумаги. – Она взглянула на Авеля, и в её глазах впервые загорелась искра интереса. – А у вас нет бумаги?

Авель пристально посмотрел на неё.

– Вы не помните меня? – спросил он.

– Нет, я вас не знаю.

– Да знаете, Елена. Меня зовут… Владек.

– Вы знали моего маленького Владека?

– Владек – это я.

– О нет, – произнесла она с печальной отрешённостью. – Он был слишком хорош для меня, на нём была Божья отметина. Барон отнял его, чтобы сделать ангелом, да, забрал у матери малыша…

Её старческий голос был скрипуч и тих. Она села, её морщинистые руки теребили подол.

– Я вернулся, – сказал Авель уже настойчивее, но старуха не обращала на него внимания, и только её дрожащий голос продолжал звучать, как будто в комнате никого больше не было.

– Они убили моего мужа, моего Яцека, а всех моих любимых детей забрали в лагерь, кроме маленькой Софии. Я спрятала её, и они ушли ни с чем. – Её голос был ровным и равнодушным.

– А что случилось с маленькой Софией? – спросил Авель.

– Русские отняли её у меня в следующую войну, – сказала она безразличным голосом.

Авель содрогнулся.

Старуха очнулась от воспоминаний.

– Что вам нужно? Почему вы задаёте мне эти вопросы? – требовательно спросила она.

– Я хотел познакомить вас с моей дочерью Флорентиной.

– Когда-то у меня была дочь по имени Флорентина, а теперь осталась только я одна.

– Но я… – Авель начал расстёгивать рубашку.

Флорентина остановила его.

– Мы знаем, – улыбнулась она старухе.

– Да как ты можешь знать? Это случилось задолго до твоего рождения.

– А нам рассказали в деревне, – не задумываясь, ответила Флорентина.

– У вас нет бумаги? – спросила Елена. – Мне нужна бумага, чтобы развести огонь.

Авель беспомощно посмотрел на Флорентину.

– Нет, – ответил он. – Извините, мы не захватили.

– Чего вам надо? – вновь повторила старуха злым голосом.

– Ничего, – ответил Авель, смирившийся с тем, что она не вспомнит его. – Мы просто зашли сказать «привет».

Он вытащил из кармана бумажник, вынул из него злотые, которые обменял на границе, и протянул старой Елене.

– Спасибо, спасибо, – довольно сказала она.

Авель наклонился, чтобы поцеловать свою приёмную мать, но та уклонилась.

Флорентина взяла отца за руку, вывела из дома и повела его по лесной тропинке к автомобилю.

Старуха следила за ними из окна, пока не убедилась, что они скрылись из виду. Затем смяла каждую банкноту в комок и аккуратно подложила их в печь. Они сразу же загорелись. Старуха положила поверх горящих злотых поленья и села у огня – самого яркого за многие недели – потирая руки от удовольствия и тепла.

Всю дорогу к машине Авель молчал, пока перед ними не показались ворота имения. Он изо всех сил пытался забыть о том, что видел в домишке, и сказал Флорентине, что сейчас она увидит самый красивый замок в мире.

– Когда ты прекратишь всё преувеличивать, папа?

– В мире, – тихо повторил Авель.

– Я скажу тебе, превосходит ли он Версаль, – засмеялась Флорентина.

Они сели в машину, и Авель въехал в ворота, вспоминая грузовик, на котором он проехал через них же в последний раз, и направился к замку в полутора километрах отсюда. На него нахлынули воспоминания о счастливых днях, когда он жил здесь ребёнком с бароном и Леоном, и о несчастных днях, когда русские увезли его из любимого замка и он думал, что никогда больше его не увидит. Но теперь Владек Коскевич возвращался, и возвращался, чтобы потребовать назад то, что принадлежало ему по праву!

Автомобиль подбрасывало на ухабистой дороге, оба молчали в ожидании; и вот они повернули в последний раз и наконец увидели дом барона Росновского. Авель остановил машину и уставился на свой замок. Никто не произнёс ни слова, они просто с недоумением смотрели на руины его мечты.

Они медленно вышли из машины. Флорентина изо всех сил сжала руку отца, а по его щекам текли слёзы. Они всё ещё молчали. От замка осталась только одна стена, которая напоминала о былом величии, а всё остальное представляло собой заброшенную груду мусора и кирпича.

У Авеля не хватило сил рассказать ей об огромных залах замка, о его кухнях и спальнях. Он подошёл к трём холмикам, которые теперь сровнялись с землёй и поросли густой травой. Это были могилы барона, Леона и Флорентины. Авель опустился на колени, и ужасные видения последних секунд их жизни предстали перед его глазами. Дочь стояла рядом, положив руку ему на плечо. Прошло много времени, затем Авель медленно поднялся, и они молча побрели среди руин. Держа друг друга за руки, они спустились в полуразрушенный подвал.

– Вот здесь твой отец провёл четыре года своей жизни.

– Но как это возможно? – недоумённо спросила Флорентина.

– Теперь-то здесь лучше, чем было тогда, – продолжал Авель. – По крайней мере много свежего воздуха, солнце и чувство свободы. А тогда ничего этого не было, только темнота, смерть, запах смерти и – что хуже всего – желание смерти.

– Уйдём отсюда, папа! Боюсь, что, если ты останешься здесь дольше, тебе станет плохо.

Флорентина за руку отвела упирающегося отца к машине и сама села за руль.

Пока они ехали по аллее, Авель ни разу не оглянулся на разрушенный замок.

По пути обратно в Варшаву он был очень немногословен, а Флорентина не пыталась расшевелить его.

– Теперь мне осталось достичь лишь одной цели в жизни, – заявил её отец, а Флорентина задумалась: о чём это он говорит? – но не стала выяснять. Впрочем, ей удалось уговорить отца провести выходные в Лондоне, что, как ей казалось, развлечёт его и поможет ему забыть старуху и развалины его замка.

На следующий день они вылетели в Лондон, сняли номера в том же «Клэридже», и Флорентина отправилась возобновлять знакомства с прежними друзьями и заводить новых. Авель провёл много времени за чтением всех газет, которые только смог достать. Он хотел войти в курс последних событий в Америке, произошедших, пока он был в отъезде.

Небольшая заметка в субботнем выпуске «Таймс» привлекла его внимание. Самолёт «Виккерс-Вискаунт» компании «Интерстэйт» разбился сразу же после взлёта в аэропорту Мехико в пятницу утром. Погибли семнадцать пассажиров и экипаж. Мексиканские власти тут же обвинили «Интерстэйт» в плохом обслуживании своих самолётов. Авель снял трубку и попросил телефонистку соединить его с отделом трансатлантической связи.

– Связь будет минут через тридцать, – ответил отчётливый и приятный женский голос, приняв заказ.

– Спасибо, – Авель лёг на кровать, около которой стоял телефон, и задумался. Аппарат зазвонил через двадцать минут.

– Ваш заокеанский собеседник на проводе, – сказал всё тот же голос.

– Авель, это вы? Где вы?

– Конечно я, Генри. Я в Лондоне. А теперь слушайте внимательно. Вы читали в газетах о катастрофе «Виккерса» компании «Интерстэйт» в аэропорту Мехико?

– Да, читал. Но вам не о чем беспокоиться. Самолёт был должным образом застрахован, компания возместила ущерб, так что никаких убытков не было и акции не упали.

– Страховка – это последнее, что меня интересует, – сказал Авель. – Но этот случай может дать нам возможность проверить, насколько крепок мистер Каин.

– Не думаю, что понимаю вас, Авель. Что вы имеете в виду?

– Слушайте меня внимательно, и я объясню вам, чего именно я от вас хочу, когда биржа откроется послезавтра, в понедельник. Я вернусь в Нью-Йорк во вторник и финалом этого концерта буду дирижировать сам.

30

Уильям понял, что нужно ждать очередных неприятностей от Авеля Росновского, в то утро, когда ему позвонил Кертис Фентон и сообщил, что Чикагский Барон закрывает все счета своей группы в «Континентал Траст», обвиняя самого Фентона в обмане и неэтичном поведении.

– Я думал, что поступаю правильно, направляя вам письмо о приобретении Росновским доли в капитале «Лестера», – грустно произнёс банкир, – а теперь всё закончилось тем, что я потерял одного из самых крупных своих клиентов. Не знаю, что скажет совет директоров…

Уильям, как мог, извинился перед Фентоном, хотя это было бесполезно, и обещал переговорить с его начальством. Однако больше всего он размышлял над тем, каким будет следующий ход Росновского.

Не прошло и месяца, как он узнал об этом. В понедельник утром Уильям читал почту, когда позвонил один из его брокеров и сообщил, что кто-то разместил на бирже акции авиакомпании «Интерстэйт» на сумму в миллион долларов. Уильям принял моментальное решение, что его личный фонд должен приобрести их, и дал указания покупать. В два часа того же дня на рынке объявилась ещё часть акций, и опять на сумму в миллион долларов. Уильям не успел дать приказ покупать и эти, как цены на них поползли вниз. К закрытию Нью-Йоркской фондовой биржи акции «Интерстэйт» упали на треть.

На следующее утро Уильяму опять позвонил взволнованный брокер и сообщил, что с открытием на бирже появился ещё один пакет тех же акций, и опять на сумму в миллион долларов. Брокер добавил, что последний вброс имел лавинный эффект: отовсюду стали поступать предложения о продажах акций «Интерстэйт», и они резко упали в цене.

Уильям попросил Альфреда Роджерса созвать совет директоров банка в следующий понедельник. Ему нужно было время, чтобы найти подтверждённые данные о том, кто стоит за вбросом акций. К среде он оставил попытки удержать цену на акции «Интерстэйт», скупая их, как только они появлялись на рынке. К моменту закрытия торгов Комиссия по ценным бумагам заявила, что проведёт расследование относительно сделок с акциями «Интерстэйт». Уильям понимал, что совету директоров банка придётся решать, стоит ли поддерживать авиакомпанию в течение трёх или шести месяцев, которые понадобятся Комиссии, чтобы завершить расследование, или нужно позволить ей обанкротиться. Обе альтернативы угрожали и карману Уильяма, и репутации банка.

Уильям совершенно не удивился, когда в очередном отчёте Тэда Коэна прочитал, что первое миллионное размещение акций «Интерстэйт» было сделано компанией, за которой стоит Авель Росновский, – инвестиционной корпорацией «Гарантия». Представитель «Гарантии» позже сделал заявление для прессы, объясняя причину продажи: они были озабочены будущим авиакомпании после заявления мексиканского правительства о том, что «Интерстэйт» не обладает достаточными возможностями для обслуживания своих самолётов.

Газеты раздули заявление «Гарантии», и в пятницу Федеральная комиссия по гражданской авиации запретила полёты самолётов авиакомпании до окончания тщательной проверки её наземного оборудования.

Уильям был уверен, что «Интерстэйт» нечего бояться подобных проверок, но запрещение на полёты оказалось катастрофой для пассажиров, купивших билеты на ближайшие рейсы. Никакая авиакомпания не может позволить своим самолётам оставаться на земле: они приносят деньги, только когда летают.

Положение Уильяма усугубилось тем, что другие крупные компании, интересы которых представлял «Лестер», захотели пересмотреть условия сотрудничества в будущем. В прессе сразу же отметили, что гарантии «Интерстэйт» предоставлял банк «Лестер, Каин и компания».

К удивлению многих, акции «Интерстэйт» к вечеру пятницы вновь начали расти, и Уильяму не понадобилось много времени, чтобы догадаться, почему. Догадку подтвердил Коэн: покупателем был Авель Росновский. Он продал акции «Интерстэйт», принадлежащие ему, когда они были дороги, а теперь понемногу скупал их по дешёвке. Уильям даже головой затряс в завистливом восхищении. Росновский пытался немного заработать для себя, обанкротив Каина и очернив его репутацию.

Уильям узнал, что группа «Барон» рисковала тремя миллионами, но теперь могла получить огромную прибыль. Более того, было совершенно очевидно, что Росновского не останавливала угроза потери этих денег, которые он мог списать с налогооблагаемой базы. Его единственным интересом был подрыв репутации «Лестера».

Когда в понедельник собрался совет директоров, Уильям рассказал всю историю своего столкновения с Росновским и предложил написать заявление об отставке. Предложение это было отклонено, не было даже голосования, но Уильям понимал, что, если Росновский атакует снова, его коллеги могут занять более жёсткую позицию.

Совет перешёл к рассмотрению вопроса о том, стоит ли и дальше поддерживать «Интерстэйт». Тони Симмонс убедил их, что расследование Федеральной комиссии сыграет на руку банку и что со временем «Интерстэйт» покроет все его убытки. После заседания Тони признался Уильяму, что их решение в конечном итоге пойдёт на пользу Росновскому, но у «Лестера» не было выбора, если он хотел защитить свою репутацию.

Тони Симмонс оказался прав со всех сторон. Когда КЦБ опубликовала результаты своего расследования, то объявила, что «Лестер» действовал «безупречно», а в адрес инвестиционной компании «Гарантия» у комиссии нашлось несколько жёстких слов. Акции «Интерстэйт» постоянно росли в цене и скоро достигли своего докризисного уровня.

Тэд Коэн проинформировал Уильяма, что главным покупателем был Авель Росновский.

– Чёрт возьми! – воскликнул Уильям. – Он не только получает огромную прибыль на этих сделках, но и может повторить манёвр в любое удобное для него время.

– Вообще-то, – возразил Коэн, – это именно то, что нам нужно.

– Что вы имеете в виду, Тэд? – спросил Уильям. – Раньше вы никогда не говорили загадками.

– Мистер Росновский допустил ошибку в своих оценках и нарушил закон, так что теперь ваша очередь пуститься за ним в погоню. Похоже, он даже не догадывается, куда влез.

– О чём вы говорите?

– Очень просто, – пояснил Коэн. – Вы с Росновским так сильно были заняты военными действиями, что оба упустили один важный момент: если акции продаются с единственной целью обрушить рынок, с тем чтобы позднее скупить эти же акции по дешёвке и заработать на разнице, то такая операция запрещена правилом 10-5 Комиссии по ценным бумагам и считается преступлением в виде мошенничества. Конечно, нет никаких сомнений в том, что целью мистера Росновского была не прибыль, – он всего лишь хотел поставить лично вас в тяжёлое положение. Но кто поверит Росновскому, что он сбрасывал акции в связи с ненадёжным положением компании, если он купил те же самые акции, когда они упали? Ответ: никто, и уж точно не КЦБ. К завтрашнему дню, Уильям, я пришлю вам письменные разъяснения и анализ того, какие последствия по закону всё это может иметь.

– Спасибо, – поблагодарил воспрянувший духом Уильям.

Справка Тэда Коэна лежала на столе Уильяма на следующий день в девять часов утра, и, внимательно ознакомившись с ней, Уильям созвал ещё одно заседание совета. Директора согласились на шаги, которые Уильям хотел предпринять, и Коэну было поручено в тот же вечер написать продуманный пресс-релиз. «Уолл-стрит Джорнел» опубликовала его на первой полосе на следующее утро:

«Председатель совета директоров банка «Лестер, Каин и компания» мистер Уильям Каин имеет основания считать, что решение инвестиционной корпорации «Гарантия» продавать акции авиакомпании «Интерстэйт», которую поддерживает банк, было принято исключительно с целью получения незаконной прибыли…

Банк «Лестер, Каин и компания» направил копии соответствующих документов в отдел по борьбе с мошенничеством Комиссии по ценным бумагам».

Под заявлением были помещены текст правила 10-5 и пространный и подробный комментарий к нему. Внизу полосы разместилась карикатура, изображающая президента Гарри Трумэна, который поймал бизнесмена, запустившего руку в банку с печеньем.

Уильям улыбался, читая сообщение, уверенный, что больше никогда не услышит об Авеле Росновском.

Авель поднял глаза на Генри Осборна, а его пальцы в раздражении забарабанили по столу.

– Молодчики в Вашингтоне, – продолжил Осборн, – готовы разобраться с этим делом до конца.

– Но Генри, вы же знаете: я продавал акции «Интерстэйт» не для того, чтобы обрушить их рынок, – сказал Авель. – Прибыль меня совершенно не интересовала.

– Я знаю это, но попытайтесь убедить финансовый комитет Сената в том, что Чикагского Барона не интересовала прибыль и что на самом деле он хотел свести старые счёты с неким Уильямом Каином. В Сенате вас поднимут на смех.

– Чёрт побери! – воскликнул Авель. – И что же мне делать?

– Во-первых, стать тише воды ниже травы, пока время не охладит страсти. Молитесь о том, чтобы случился какой-нибудь ещё более крупный скандал, который отвлёк бы внимание Трумэна, и чтобы политики занялись своей избирательной кампанией и не давили бы на следователей. Если повезёт, новая администрация может даже забыть обо всём. Но, что бы вы ни делали, Авель, не покупайте больше акции, связанные с «Лестером», или вы как минимум нарвётесь на очень крупный штраф. А я попытаюсь узнать, чем нам могут оказаться полезны вашингтонские демократы.

– Напомните в конторе Гарри Трумэна, что я пожертвовал пятьдесят тысяч долларов в его избирательный фонд во время прошлых выборов и сделаю то же для Эдлая Стивенсона.

– Разумно. Я бы также посоветовал вам вложить пятьдесят тысяч долларов и в республиканцев.

– Они делают из мухи слона, – сказал Авель. – Правда, это такая муха, из которой Каин легко сделает слона, если мы дадим ему шанс.

Его пальцы продолжали барабанить по столу.