Текст книги "Каин и Авель"

22

К концу 1932 года Америка всё ещё находилась в тисках депрессии, и Авель начал испытывать лёгкую тревогу относительно будущего группы «Барон». За последние два года исчезли две тысячи банков, и каждую неделю закрывались всё новые. Без работы оставались ещё девять миллионов человек, хотя это и давало Авелю возможность обеспечить высокопрофессиональный персонал для своих отелей. И всё-таки группа «Барон» за год потеряла семьдесят две тысячи долларов, хотя он предполагал не допустить убытков. Он уже задумывался над тем, хватит ли у его кредитора денег и терпения, чтобы дождаться, когда он повернёт течение дел.

Во время успешной кампании Антона Чермака на пост мэра Чикаго Авель начал активно интересоваться политикой. Чермак уговорил Авеля вступить в Демократическую партию, которая развернула бурную кампанию против «Сухого закона». Авель всей душой выступил на стороне Чермака, поскольку «Сухой закон» серьёзно вредил гостиничному бизнесу. Да и происхождение Чермака – он был иммигрантом из Чехословакии, – послужило сближению двух мужчин. Авель обрадовался, когда его избрали делегатом на съезд Демократической партии, который в том году проходил в Чикаго. В ходе съезда Чермак заставил весь набитый битком зал вскочить на ноги своей речью, в которой были такие слова:

– Меня не было на «Мэйфлауэре». Это правда, но я приехал сразу же, как только смог.

На съезде Чермак представил Авеля Франклину Рузвельту, который произвёл на Авеля огромное впечатление. Рузвельт легко выиграл президентские выборы, и по всей стране официальные должности начали занимать демократические кандидаты. Одним из вновь избранных депутатов городского муниципалитета Чикаго стал Генри Осборн. Когда несколько недель спустя Антон Чермак был сражён в Майами пулей убийцы, покушавшегося на Рузвельта, Авель решил пожертвовать средства и время на дело польских демократов в Чикаго.

В 1933 году группа «Барон» потеряла только двадцать три тысячи, а один отель – в Сент-Луисе – даже показал реальную прибыль. Когда президент Рузвельт выступил 12 марта по радио со своей первой «беседой у камина» и призвал соотечественников «вновь поверить в Америку», уверенность Авеля в успехе подскочила до небес, и он принял решение вновь открыть два отеля, которые закрыл в прошлом году.

Софья ворчала по поводу его долгих визитов в Чарльстон и Мобил, где он вытаскивал из нафталина два отеля. Она никогда не хотела, чтобы Авель был кем-то выше помощника управляющего в «Стивенсе», – тогда ей было бы с ним полегче. Но дела шли всё быстрее с каждым месяцем, она поняла, что не может держаться наравне с Авелем, и начала переживать, как бы он не потерял к ней интерес.

Её беспокоило и отсутствие у них детей; она стала ходить по врачам, которые заверяли её, что беременности ничто не мешает. Один даже предложил обследовать Авеля, но Софья отказалась, понимая, что он даже упоминание об этом воспримет как попытку опорочить его мужское достоинство. Наконец, когда эта тема обострилась настолько, что им было трудно о ней говорить, у Софьи пропали месячные. В слабой надежде она прождала ещё месяц и только потом сказала Авелю и посетила врача, который подтвердил, что она наконец беременна. К радости Авеля, Софья разрешилась девочкой. Это произошло под Новый, 1934 год. В память о сестре Авеля её назвали Флорентиной. Авель был очарован дочерью с первого взгляда, и Софья поняла, что с этого дня она перестала быть его единственной любовью. Джордж и двоюродный брат Софьи стали кумовьями, а в день крещения девочки Авель устроил традиционный польский пир с десятью переменами блюд. Ребёнка одарили множеством подарков, включая и красивое антикварное кольцо от кредитора Авеля. Можно было сказать, что он ответил подарком на подарок, когда группа «Барон» показала прибыль в шестьдесят три тысячи долларов. Убыточным оставался только «Барон» в Мобиле.

После рождения Флорентины Авель обнаружил, что проводит в Чикаго гораздо больше времени, и это обстоятельство подсказало ему решение построить отель «Барон» и здесь тоже. После Всемирной выставки, которая прошла в Чикаго, гостиницы переживали расцвет. Авель захотел сделать новый отель флагманом группы в память о Дэвисе Лерое. Компания всё ещё владела участком земли, который занимал старый «Ричмонд» на Мичиган-авеню. Авель неоднократно получал предложения продать владение, но удерживал его за собой в надежде, что однажды он найдёт силы и средства, чтобы отстроить отель заново. Под проект требовались капиталовложения, и Авель решил использовать семьсот пятьдесят тысяч долларов, которые он в итоге получил от страховой компании «Грейт Вестерн» за старый «Ричмонд», чтобы начать строительство нового. Как только его планы сформировались, он рассказал о своём намерении Кертису Фентону с единственной целью выяснить, не захочет ли Дэвид Макстон помешать строительству возможного соперника «Стивенса», – Авель считал, что в сложившихся обстоятельствах необходимо было узнать это. Несколько дней спустя Кертис Фентон сообщил, что его кредитор пришёл в восторг от идеи восстановления отеля «Барон» в Чикаго.

Для того чтобы построить новый «Барон», Авелю потребовалось двенадцать месяцев, причём огромную помощь ему оказал депутат муниципального собрания Генри Осборн, который быстро собрал необходимые разрешения городских властей. Здание было открыто в 1936 году мэром города Эдвардом Келли, который после смерти Чермака стал главным организатором работы Демократической партии. В память о Дэвисе Лерое в отеле не было двенадцатого этажа, этой традиции Авель придерживался при строительстве каждого нового отеля «Барон».

На церемонии присутствовали оба сенатора от штата Иллинойс, они выступили с речами перед двумя тысячами собравшихся гостей. Чикагский «Барон» был верхом совершенства как по архитектуре, так и по качеству строительства. Авелю отель обошёлся в сумму более миллиона долларов, но было ясно, что каждый цент истрачен с пользой. Холлы отеля были просторны и роскошны, с лепниной на высоких потолках и убранством, выдержанным в пастельно-зелёных тонах, что производило приятное и успокаивающее впечатление. На полах лежали толстые ковры. И повсюду была видна тёмно-зелёная буква «Б» – от флага, развевавшегося на вершине здания в сорок два этажа, до аккуратного лацкана на пиджаке младшего коридорного.

– Этот отель уже несёт на себе приметы успеха, – сказал Гамильтон Льюис, старший сенатор от Иллинойса, – поскольку, друзья мои, Чикагский Барон – не здание, а человек.

Авель сиял от нескрываемого удовольствия, слушая такие слова под одобрительный крик двух тысяч гостей.

Ответное выступление Авеля было удачно составлено и убедительно изложено, поэтому закончилось овацией, все присутствующие встали. Авель начинал уверенно чувствовать себя среди больших политиков и крупных бизнесменов. Софья не находила себе места на торжественном мероприятии и держалась в тени мужа. Эта церемония была слишком тяжела для неё. Она не понимала и не интересовалась успехом, которого добился Авель. Она теперь могла позволить себе самые дорогие платья, но всё равно выглядела простушкой, которой здесь не место, хотя и прекрасно понимала, что это раздражает Авеля. Он разговаривал с Генри Осборном, а она стояла рядом.

– Это, наверное, поворотный пункт в твоей жизни, – сказал Генри, хлопая Авеля по спине.

– Точно, поворотный – мне только что исполнилось тридцать.

Авель положил руку на плечо Генри, и в этот момент сработала фотовспышка. Авель сиял, первый раз в жизни ощущая, что значит быть публичной фигурой.

– Я построю отели «Барон» по всему миру, – сказал он достаточно громко, чтобы его слышал журналист. – Я хочу стать для Америки тем же, чем для Европы стал Цезарь Ритц. Держись рядом, Генри, ты получишь незабываемое удовольствие.

23

На следующее утро за завтраком Кэтрин показала Уильяму небольшое сообщение на семнадцатой странице «Глоуб», где говорилось об открытии отеля «Барон» в Чикаго.

Уильям улыбался, читая статью. Насколько же были глупы директора «Каин и Кэббот», что не прислушались к нему, когда он советовал им поддержать группу «Ричмонд»! Уильяму было приятно, что он не ошибся в своих оценках Росновского, хотя банк и потерял довольно много, не заключив тогда сделки. Его улыбка стала ещё шире, когда он прочитал прозвище, данное Авелю, – «Чикагский Барон». И вдруг ему стало нехорошо. Он внимательнее посмотрел на фотографию, иллюстрировавшую статью, – ошибки быть не могло, да и подпись к ней гласила: «Авель Росновский, председатель группы «Барон», беседует с членом совета директоров Федеральной резервной системы Мечиславом Шимчаком и депутатом городского собрания Генри Осборном».

Уильям швырнул газету на стол и на секунду задумался. Как только он прибыл в свой кабинет, сразу же позвонил Томасу Коэну из «Коэн, Коэн и Яблонз».

– Сколько лет, сколько зим, мистер Каин, – таковы были первые слова Томаса Коэна. – Я с большим сожалением узнал о смерти вашего друга Мэттью Лестера. Как ваша жена и сын, кажется, его зовут Ричард?

Уильям всегда восхищался способностью Томаса помнить имена и степени родства.

– Да, его зовут именно так. Спасибо, с ними всё в порядке, мистер Коэн.

– И чем я могу вам помочь на этот раз, мистер Каин? – Томас также помнил, что Уильям не выносит более одной фразы разговора не по делу.

– Я хочу нанять через вас надёжного сыщика. Я не хочу, чтобы моё имя ассоциировалось с этим расследованием, но мне опять нужна вся информация о Генри Осборне. Всё, чем он занимался с тех пор, как покинул Бостон, а особенно – о том, есть ли связь между ним и Авелем Росновским из группы «Барон».

В воздухе повисла короткая пауза, после чего юрист ответил:

– Хорошо.

– Вы можете подготовить информацию за неделю?

– Пожалуйста, дайте мне две, мистер Каин, – попросил Коэн.

– Вся информация по этому поводу должна лежать у меня на столе через две недели, мистер Коэн. Хорошо?

– Через две недели, мистер Каин.

Томас Коэн оказался, как всегда, надёжным человеком, и на пятнадцатое утро на столе Уильяма лежал исчерпывающий отчёт. Уильям внимательно прочитал досье. На первый взгляд никаких официальных деловых контактов между Авелем Росновским и Генри Осборном не было. Похоже, Росновский считал Осборна полезным политическим контактом, но не более того. Сам же Осборн после отъезда из Бостона перелетал с работы на работу, пока не осел в главном офисе страховой компании «Грейт Вестерн». Судя по всему, именно так он вошёл в контакт с Авелем Росновским, поскольку старый «Ричмонд» в Чикаго был застрахован именно в этой компании. Когда отель сгорел, страховая компания поначалу отказалась выплатить ему страховку. Некий Дезмонд Пэйси был отправлен в тюрьму на десять лет по обвинению в поджоге, но имелись подозрения, что Авель Росновский тоже замешан в этом деле. Доказать ничего не смогли, и страховая компания позднее предложила сойтись на трёх четвертях миллиона долларов. Осборн теперь, сообщалось далее в отчёте, депутат городского собрания и занимается исключительно политикой. В обществе уверенно считают, что он надеется стать конгрессменом от Чикаго. Недавно он женился на некой мисс Мэри Акстон, дочери богатого фармацевта, но детей у них пока нет.

Уильям ещё раз перечитал отчёт, чтобы ничего не пропустить – даже не имеющего отношения к делу. Хотя и было ясно, что двух мужчин связывает немногое, он не мог отделаться от ощущения, что отношения между Авелем Росновским и Генри Осборном – пусть и по сколько угодно мелкому поводу – несут в себе возможную опасность для него. Он отправил чек Томасу Коэну и попросил, чтобы досье обновляли раз в квартал. Прошло три месяца, новый квартальный отчёт не открыл ничего нового, и он перестал волноваться, решив, что слишком резко отреагировал на фотографию в «Бостон Глоуб».

Весной 1937 года Кэтрин подарила мужу девочку, которую назвали Виргиния. Уильям опять стал менять пелёнки, и его восхищение «юной леди» было настолько сильным, что Кэтрин пришлось уносить девочку каждую ночь из боязни, что он не даст ей заснуть. Ричард, которому теперь было два с половиной года, мягко говоря, не слишком приветствовал новоприбывшую, но время и новые игрушки смягчили его ревность.

К концу года отдел Уильяма в «Каин и Кэббот» принёс банку приличную прибыль. Уильям вышел из ступора, в котором находился после смерти Мэттью, и скоро вновь подтвердил свою репутацию прозорливого игрока на фондовом рынке, во многом ещё и потому, что изобретатель схем «продажи коротких позиций»[11]11
  Продавец, у которого ещё нет товара, продаёт его покупателю, в надежде на то, что, когда третья сторона поставит товар ему, цена на него упадёт и он обойдётся ему дешевле, чем заплатил покупатель. Так называемая игра на понижение, вид биржевой спекуляции. – Пер.


[Закрыть] Смит признался, что всего лишь усовершенствовал метод Уильяма Каина из Бостона. Даже Тони Симмонс перестал раздражать его. И, тем не менее, Уильям был озабочен тем, что у него нет перспективы стать председателем совета директоров «Каин и Кэббот», пока Тони Симмонс не уйдёт в отставку через семнадцать лет. Поэтому он начал приглядываться к другим банкам в поисках нового места работы.

Кэтрин и Уильям взяли за правило раз в месяц по выходным ездить к Чарльзу Лестеру в Нью-Йорк. За три года, прошедшие после смерти Мэттью, банкир сильно постарел, и в финансовых кругах ходили слухи, что он полностью потерял интерес к своему делу и редко наведывается в банк. Уильям стал было задумываться над тем, долго ли ещё протянет старик, как вдруг несколько недель спустя Лестер умер. Уильям отправился на похороны в Нью-Йорк. Казалось, там собрались все, включая и вице-президента Соединённых Штатов Джона Гарнера. После похорон Уильям и Кэтрин вернулись в Бостон, горестно сознавая, что потеряли последнюю ниточку, соединявшую их с семейством Лестеров.

Прошло ещё шесть месяцев, и Уильям получил сообщение от знаменитой юридической конторы «Салливан и Кромвель», где выражалась надежда на то, что он сможет почтить своим присутствием церемонию оглашения завещания покойного Чарльза Лестера в их конторе на Уолл-стрит. Уильям поехал на оглашение не столько для того, чтобы узнать, что оставил ему Чарльз Лестер, сколько из уважения к его памяти. Он надеялся получить там какую-нибудь вещицу в память о Мэттью, которую мог бы поместить рядом с «гарвардским веслом», что до сих пор висело на стене гостевой спальни в Красном доме. Он также с радостью ждал возобновления знакомства с многочисленными членами семейства Лестеров, которых узнал, когда вместе с Мэттью проводил школьные и студенческие каникулы.

За день до начала оглашения завещания Уильям отправился в Нью-Йорк на только что купленном «Даймлере» и остановился в Гарвардском клубе. По прибытии на следующее утро в контору «Салливан и Кромвель» он с удивлением обнаружил, что в зале собралось более пятидесяти человек. Уильям приветствовал кузенов, кузин и тётушек Мэттью, которые казались ему сильно постаревшими, затем поискал глазами сестру Мэттью Сьюзен, но не нашёл. Ровно в десять часов в зал вошёл Артур Кромвель в сопровождении помощника, в руках которого был коричневый кожаный портфель. Все замолчали в ожидании и надежде. Юрист начал с того, что объяснил собравшимся будущим наследникам, что срок в шесть месяцев со дня смерти до оглашения завещания был специальным условием мистера Лестера. Он хотел, чтобы волнения после его смерти улеглись, и только потом его завещание было бы оглашено.

Уильям оглядел зал и увидел напряжённые лица людей, ловивших каждый звук, который вылетал изо рта юриста. Артуру Кромвелю понадобился почти целый час, чтобы зачитать завещание. После обычных отчислений помощникам и слугам, на благотворительность и в пользу Гарвардского университета Кромвель перешёл к оглашению основного завещания Чарльза Лестера, которым тот делил личное состояние между всеми родственниками в более или менее полном соответствии со степенью родства. Его дочь Сьюзен получала большую часть его состояния, а остальное поровну разделили пять племянников и три племянницы. Все деньги и акции оставались в доверительном управлении банка до достижения ими тридцати лет. Нескольким тётушкам и другим отдалённым родственникам предназначались единовременные выплаты наличными.

В этом месте мистер Кромвель объявил:

– Таким образом распределяются все известные активы покойного Чарльза Лестера.

Люди начали ёрзать на стульях, и по залу полетели нервные шепотки. Никто не хотел признаваться в том, что безвременная смерть сделала их богатыми.

– Однако завещание мистера Чарльза Лестера на этом не заканчивается, – невозмутимо сообщил юрист, и все снова уселись на свои места в страхе перед последним громом с ясного неба. – Я продолжу собственными словами покойного: «Я всегда считал, что банк и его репутация не могут быть лучше, чем люди, которые в нём работают. Как известно, я надеялся, что мой сын Мэттью будет моим преемником, но вмешалась трагическая и безвременная смерть. До настоящего момента я никому не раскрывал свой выбор преемника на место главы банка «Лестер». Теперь же я должен сообщить вам, что хочу, чтобы сын Ричарда Лоуэлла Каина и вице-председатель банка «Каин и Кэббот» Уильям Лоуэлл Каин был на ближайшем пленарном заседании совета директоров банка назначен председателем совета и компании доверительного управления Лестера».

В зале раздался шум. Многие стали оглядываться в поисках загадочного мистера Уильяма Лоуэлла Каина, которого знали только члены семьи Лестера.

– Вот теперь завещание покойного Чарльза Лестера оглашено полностью, – сказал мистер Кромвель.

Уильям поднял глаза. К нему приближалась Сьюзен Лестер. Она уже не была толстым щеночком, но привлекательные веснушки остались. Он улыбнулся, но она прошла мимо, даже не посмотрев в его сторону. Уильям похолодел.

Не обращая внимания на шум голосов, к Уильяму быстро подошёл высокий седовласый человек в тёмном костюме в полоску и серебристом галстуке.

– Вы Уильям Каин, не так ли?

– Да, это я, – нервно ответил Уильям.

– Меня зовут Питер Парфит, – представился незнакомец.

– Вице-председатель банка Лестера, – добавил Уильям.

– Именно так, сэр. Я незнаком с вами лично, но мне известна ваша репутация. Я имел счастье знать вашего отца. Раз Чарльз Лестер считал, что ваше место – в кресле председателя, то это для меня достаточно серьёзная рекомендация.

Никогда ещё Уильям не испытывал такого облегчения.

– Где вы остановились в Нью-Йорке? – продолжил Питер Парфит, не давая Уильяму ответить.

– В Гарвардском клубе.

– Прекрасно. Могу я спросить: свободны ли вы сегодня вечером, чтобы отужинать со мной?

– Я собирался вечером уехать в Бостон, – сказал Уильям, – но, видимо, мне придётся остаться на несколько дней в Нью-Йорке.

– Хорошо. Тогда почему бы вам не прийти ко мне на ужин, скажем, в восемь часов?

Банкир вручил Уильяму визитную карточку с выполненным каллиграфическим шрифтом и тиснённым золотом адресом.

– Буду рад возможности поговорить с вами в более дружественной обстановке.

– Благодарю вас, сэр! – Уильям сунул карточку в карман.

Вокруг него стали собираться люди; кто-то был настроен враждебно, кто-то подходил с поздравлениями.

Когда Уильяму наконец удалось вырваться на свободу, он вернулся в Гарвардский клуб и первым делом позвонил Кэтрин, чтобы сообщить новости.

– Как бы порадовался за тебя Мэттью, – тихо сказала жена.

– Я знаю.

– Когда ждать тебя домой?

– Бог его знает. Я сегодня ужинаю с Питером Парфитом, вице-председателем банка. Переночую в клубе, а завтра позвоню тебе ещё раз и расскажу, как идут дела.

– Хорошо, дорогой.

– Всё ли спокойно на Восточном побережье?

– Ну, у Виргинии режутся зубки, и, похоже, она нуждается в дополнительном внимании. Ричард был отправлен в постель раньше обычного за то, что нагрубил няне, и все мы скучаем по тебе.

– Я позвоню завтра, – сказал Уильям, смеясь.

– Да уж, пожалуйста. Кстати, прими мои поздравления. Я одобряю решение Чарльза Лестера, хотя жизнь в Нью-Йорке будет мне ненавистна.

Уильям впервые подумал, что ему предстоит жить в Нью-Йорке.

Уильям прибыл в дом Питера Парфита на Шестьдесят четвёртой улице к восьми часам того же вечера и, к своему удивлению, отметил, что хозяин оделся к парадному ужину. Уильям был слегка смущён и чувствовал себя неловко в обычном деловом костюме, и оправдался перед хозяйкой тем, что собирался вечером вернуться в Бостон. Диана Парфит, которая, как выяснилось, была второй женой Парфита, очаровала гостя. Казалось, она очень рада тому, что Уильям станет следующим председателем совета директоров банка Лестера. Уильям не мог удержаться, чтобы не спросить Питера Парфита о том, как, по его мнению, отреагирует совет директоров на пожелание Чарльза Лестера.

– Члены совета подчинятся его воле, – сказал Парфит. – Я уже переговорил с большинством из них. Пленарное заседание состоится в понедельник, и на нём ваша кандидатура будет утверждена. Я вижу лишь небольшое облачко на горизонте.

– Какое? – спросил Уильям, стараясь не казаться взволнованным.

– Строго между нами: второй вице-председатель, Тэд Лич, ждал, что председателем назначат именно его. Сказать по правде, он уже предвкушал это. Нас всех уведомили, что никаких кандидатур выдвигать нельзя до тех пор, пока не будет оглашено завещание, так что последняя воля Чарльза Лестера стала шоком для Тэда.

– Может ли он затеять свару? – поинтересовался Уильям.

– Боюсь, что да, но вам не о чем беспокоиться.

– Не могу не отметить, – сказала Диана Парфит, пристально глядя на суфле в своей тарелке, – что этот человек мне никогда не нравился.

– Перестань, дорогая! – укоризненно произнёс Парфит. – Мы не должны ничего говорить о Тэде за его спиной, пока у мистера Каина не будет возможности сделать собственные выводы. По моему разумению, совет подтвердит в понедельник назначение мистера Каина, и есть вероятность, что Тэд Лич просто подаст в отставку.

– Мне бы не хотелось, чтобы кто-то подавал в отставку из-за меня, – заметил Уильям.

– Очень достойные слова, – оценил Парфит, – но путь вас не беспокоит лёгкий ветерок. Я уверен, что всё находится под контролем. Спокойно отправляйтесь завтра в Бостон, а я буду информировать вас о том, как легли карты.

– Может быть, мне стоит появиться завтра в банке? Если я не сделаю попытки встретиться с вашими коллегами, не станет ли это поводом для некоторого их недоумения?

– Нет, думаю, что это нежелательно в данных обстоятельствах. Более того, я считаю, что было бы благоразумнее не видеться с ними до окончания заседания в понедельник. Им ведь не захочется почувствовать себя чем-то обязанными вам, они и так уже переживают, что всё было решено за их спиной, а им осталось только торжественно проштамповать резолюцию. Последуйте моему совету, Билл, – возвращайтесь в Бостон, а я сообщу вам хорошие новости по телефону ещё до полудня в понедельник.

Уильям с неохотой согласился на предложение и продолжил приятную беседу с хозяевами дома, обсуждая вопрос о том, где бы они с Кэтрин могли остановиться в Нью-Йорке, пока не подыщут себе постоянную крышу над головой. К удивлению Уильяма, Питер Парфит не выказал ни малейшего желания изложить свои взгляды на банковский бизнес. Уильям усмотрел причину в том, что за столом присутствовала его жена. В результате прекрасного вечера они выпили чуть больше коньяку, чем следовало, и Уильям вернулся в Гарвардский клуб только после часа ночи.

По прибытии в Бостон Уильям сразу же рассказал Тони Симмонсу о событиях в Нью-Йорке, поскольку не хотел, чтобы тот услышал о его новом назначении от кого-то другого. Тони не проявил большой радости, чем весьма удивил Уильяма.

– Мне жаль, что вы уходите от нас, Уильям. Конечно, банк Лестера в два, а то и в три раза больше, чем «Каин и Кэббот», но мне некем заменить вас, так что я надеюсь: вы ещё не раз подумаете, перед тем как принимать предложение.

Уильям не мог скрыть своего удивления.

– Честно говоря, Тони, я думал, что вы только обрадуетесь, увидев мою спину на выходе.

– Уильям, когда же вы наконец поймёте, что мой главный интерес – это банк и что я никогда не сомневался в том, что вы один из самых прозорливых банкиров в сегодняшней Америке. Если вы покинете «Каин и Кэббот», многие крупные клиенты, естественно, пойдут следом за вами.

– Я никогда не переведу свои деньги в банк Лестера, – сказал Уильям, – и, уж конечно, не стану советовать клиентам уходить вместе со мной.

– Разумеется, не станете, но кое-кто из них захочет, чтобы их портфелями продолжали заниматься вы. Как ваш отец и Чарльз Лестер, они совершенно справедливо полагают, что банковское дело – это люди и репутация.

Уильям и Кэтрин в нервном напряжении проводили выходные, дожидаясь понедельника и результата заседания совета директоров в Нью-Йорке. Весь понедельник Уильям в крайнем волнении просидел в своём кабинете, лично отвечая на каждый звонок, но не услышал ничего интересного. Он не отлучался даже на обед. Наконец в начале седьмого позвонил Питер Парфит.

– Боюсь, что появились непредвиденные проблемы, Билл, – были его первые слова.

Сердце Уильяма упало.

– Беспокоиться вам не о чем, поскольку я держу положение под постоянным контролем, но совет требует предоставить ему право выставить своего кандидата против вас. Некоторые его члены даже представили заключение юристов, в котором утверждается, что соответствующий пункт завещания не имеет законной силы. Мне было дано неприятное поручение спросить вас, готовы ли вы соперничать на выборах с кандидатом совета директоров?

– А кого совет выдвигает в этом качестве?

– Никаких имён пока названо не было, но подозреваю, что их выбор падёт на Тэда Лича. Больше никто не проявил ни малейшего желания соперничать с вами.

– Мне нужно время, чтобы обдумать вашу информацию, – сказал Уильям. – Когда состоится следующее заседание?

– Ровно через неделю. Но не слишком забивайте себе голову Тэдом Личем. Я не сомневаюсь в вашей уверенной победе и буду информировать вас о развитии событий на неделе.

– Не хотите, чтобы я приехал в Нью-Йорк?

– Нет, не сейчас. Я не думаю, что такой визит решит проблему.

Уильям поблагодарил Парфита и повесил трубку. Он собрал свой старый кожаный портфель и вышел из кабинета в состоянии более чем угнетённом. Тони Симмонс с чемоданом в руках нагнал его на автостоянке.

– А я и не знал, что вы собираетесь куда-то уехать, Тони.

– Обычный ежемесячный обед банкиров в Нью-Йорке. Я вернусь завтра к полудню. Полагаю, могу совершенно спокойно на двадцать четыре часа оставить «Каин и Кэббот» в умелых руках следующего председателя совета директоров банка Лестера.

– Вполне возможно, что уже экс-председателя, – засмеялся Уильям, рассказал Тони о последних событиях и опять был удивлён его реакцией.

– Тэд Лич всегда видел себя следующим председателем, это правда, – согласился Тони. – Да и в финансовых кругах так считали. Но Тони предан банку, и я не верю, что он выступит против явно выраженного желания Лестера.

– Я и не догадывался, что вы знаете Лича.

– Не то чтобы хорошо знаю, – сказал Тони. – Он учился на курс старше меня в Йельском университете, а теперь я встречаю его время от времени на этих чёртовых банковских обедах, на которых вам тоже придётся присутствовать, когда вы станете председателем совета директоров. Тэд будет там сегодня. Если хотите, могу перекинуться с ним парой слов.

– Да, только, пожалуйста, будьте осторожны, ладно?

– Уильям, вы без малого десять лет говорите мне, что я всё время слишком осторожничаю.

– Извините, Тони. Забавно, как озабоченный своими проблемами человек теряет способность принимать здравые решения, в то время как он легко принимает их, когда дело касается других людей. Я целиком полагаюсь на вас и сделаю так, как вы мне посоветуете.

– Хорошо, тогда оставьте всё на моё усмотрение. Я выслушаю то, что скажет мне Лич, и утром сразу же позвоню.

Тони позвонил из Нью-Йорка, когда Уильям уже крепко спал.

– Я разбудил вас, Уильям?

– Да, а кто это?

– Тони Симмонс.

Уильям зажёг свет на своей половине кровати и посмотрел на будильник. Десять минут первого.

– И в самом деле, вы же обещали позвонить сразу же поутру.

Тони засмеялся.

– Боюсь, то, что я вам сообщу, смешным не покажется. Человека, который выступает против вашей кандидатуры на пост председателя совета директоров банка Лестера, зовут Питер Парфит.

– Что? – Уильям тут же проснулся.

– За вашей спиной он пытается обеспечить себе поддержку членов совета. Тэд Лич, как я и предполагал, выступает за ваше назначение, но совет теперь расколот пополам.

– Чёрт! Во-первых, Тони, благодарю вас, и, во-вторых, что же мне теперь делать?

– Если вы хотите стать следующим председателем совета директоров банка Лестера, вам следует побыстрее приехать сюда, пока члены совета не поинтересовались, почему это вы прячетесь от них в Бостоне.

– Прячусь от них?

– Это именно то, что Парфит последнее время говорит всем.

– Вот сукин сын!

– Ну, раз вы сами об этом заговорили, то я должен сказать, что не поручусь за его безупречную родословную, – заметил Тони.

Уильям засмеялся.

– Приезжайте и остановитесь в Йельском клубе. Там мы с вами можем побеседовать уже этим утром.

– Я приеду как можно быстрее.

– Возможно, я буду спать, когда вы приедете. Тогда наступит ваш черёд будить меня.

Уильям положил трубку и посмотрел на Кэтрин, которая спала в счастливом неведении о его новых проблемах. Он не хотел будить её. Нацарапав несколько строчек в оправдание своей отлучки, Уильям положил записку на столик у её края кровати, оделся, собрался – на этот раз не забыв и смокинг, – и отправился в Нью-Йорк.

Дороги были свободны, и поездка в «Даймлере» заняла у него всего пять часов. Уильям появился в Нью-Йорке одновременно с дворниками, почтальонами, разносчиками газет и утренним солнцем и снял номер в Йельском клубе, когда часы в холле прозвонили один раз, – было пятнадцать минут седьмого. Он распаковал вещи и решил часок отдохнуть, а потом уже будить Тони.

В дверь настойчиво постучали. Он, чуть было уже не заснувший, пошёл открывать. На пороге стоял Тони Симмонс.

– Какая чудная пижама, Уильям, – сказал Тони, улыбаясь. Сам он был уже одет.

– Я, должно быть, заснул. Если вы подождёте минутку, я буду в вашем распоряжении.

– Нет-нет, мне нужно успеть на поезд в Бостон. Принимайте душ, одевайтесь, а мы за это время поговорим.

Уильям пошёл в ванную, но оставил дверь открытой.

– Итак, ваша главная проблема в том… – начал Тони.

Уильям высунул голову наружу.

– Я ничего не слышу, когда льётся вода.

– Ваша главная проблема – это Питер Парфит. Он вообразил себе, что станет следующим председателем совета директоров банка и что именно его имя должно было стоять в завещании Чарльза Лестера. Он настраивает директоров против вас и вовсю ведёт закулисную игру. Тэд Лич посвятит вас в подробности; он хочет, чтобы вы встретились с ним за ланчем в «Метрополитен-клубе», куда он приведёт двух-трёх членов совета из числа тех, которым может доверять.