Текст книги "Каин и Авель"

12

Уильям вернулся в школу Святого Павла в сентябре 1923 года, чтобы начать свой последний учебный год, и был избран президентом старшего класса ровно через тридцать пять лет после того, как эту же должность занял его отец. Его победа на выборах была не совсем обычной, ведь победил он не потому, что был лучшим спортсменом или самым известным учеником школы. Если бы выборы проводились на основании подобных критериев, верх, несомненно, одержал бы его лучший друг Мэттью Лестер. Но Уильям производил на других гораздо более сильное впечатление, и по этой причине Мэттью Лестер не мог его победить. А ещё ректор школы выдвинул Уильяма в качестве кандидата на получение стипендии имени Гамильтона по математике в Гарварде, и весь осенний семестр Уильям посвятил исключительно тому, чтобы завоевать её.

Когда в Рождество Уильям вернулся на Бикон-Хилл, то предполагал, что у него будет свободное время, чтобы поближе познакомиться с «Principia Mathematica». Однако этого не случилось, поскольку по прибытии он обнаружил, что его дожидаются многочисленные приглашения на вечеринки и балы. На большинство из них он ответил вежливым отказом, но одно отклонить никак не мог. Бабушки решили дать бал в Красном доме на Луисбург-сквер. Уильям задумался было над тем, в каком возрасте ему будет позволено защитить свой дом от вторжения этих двух женщин, но понял, что это время ещё не пришло. Близких друзей в Бостоне у него было немного, но это не помешало бабушкам составить огромный список приглашённых.

По сему торжественному случаю они подарили Уильяму его первый смокинг, сшитый по последней моде – двубортным. Юноша достаточно равнодушно принял подарок, но позднее расхаживал по спальне в новом наряде, часто останавливаясь для того, чтобы посмотреть на себя в зеркало. На следующий день он сделал междугородний звонок в Нью-Йорк и попросил Мэттью Лестера составить ему компанию на выходные. Сестра Мэттью тоже хотела приехать, но её мать не сочла это уместным.

Уильям встречал друга на вокзале.

– А не пора ли тебе задуматься над тем, чтобы трахнуть кого-нибудь? – спросил Мэттью, когда шофёр вёз их с вокзала на Бикон-Хилл. – Неужели в Бостоне не найдётся достаточно непритязательных девушек?

– Почему ты спрашиваешь? Ты что, уже переспал с девушкой, Мэттью?

– Да, ещё прошлой зимой в Нью-Йорке.

– А где был я?

– Наверное, штудировал Бертрана Рассела.

– Но ты никогда не говорил мне об этом.

– А и говорить было особенно не о чем. Да и потом, мне показалось, что ты больше увлечён делами банка моего отца, чем началом моей сексуальной жизни. Это случилось на корпоративной вечеринке, которую устроил отец по случаю дня рождения Вашингтона, – традиционное мероприятие для старых пердунов. И вообще, если рассматривать произошедшее в истинной перспективе, меня просто изнасиловала одна из секретарш директора, огромная дама по имени Синтия, с огромными трясущимися грудями…

– А тебе понравилось…

– Да, но я и на секунду не мог себе представить, что сделает Синтия. Она была так пьяна, что, кажется, так и не догадалась, кто был рядом с ней. Но надо же когда-то начинать, а она явно не возражала, и таким образом сын её шефа получил очередной жизненный урок.

Уильям представил себе строгую немолодую секретаршу Алана Ллойда.

– Не думаю, что у меня есть шансы на подобную инициативу секретарши председателя совета директоров моего банка, – усмехнулся он.

– Ты будешь удивлён, когда узнаешь, – голосом знатока сказал Мэттью, – что дамочки, плотно сжимающие ноги, оказываются именно теми, кому не терпится их раздвинуть. Я теперь принимаю почти все приглашения – официальные и неофициальные, – ведь в таких ситуациях дресс-код неважен.

Шофёр загнал машину в гараж, а мальчики по ступенькам вбежали в дом Уильяма.

– Я смотрю, с тех пор как я был здесь в последний раз, ты сменил обстановку, – отметил Мэттью, обводя взглядом модерновую мебель и нарядные обои на стенах. На своём месте осталось лишь кресло малиновой кожи.

– Надо было сделать комнаты немного наряднее, – объяснил Уильям. – А то жили как в каменном веке. Кроме того, слишком многое напоминало мне… Впрочем, идём, нет времени, чтобы обсуждать перемены в интерьере.

– Когда ожидается приезд гостей на вечеринку?

– На бал, Мэттью, бабушки настаивают, что это бал.

– А по-моему, настоящий бал – это нечто совсем другое.

– Мэттью, одна секретарша директора не даёт тебе права считаться мировым авторитетом в области секса.

– О, какая ревность… И это – мой лучший друг. – Мэттью притворно вздохнул.

Уильям засмеялся и посмотрел на часы.

– Первые гости прибудут через два часа. Есть время, чтобы принять душ и переодеться. Ты не забыл смокинг?

– Нет, но если что, я бы всегда мог надеть пижаму. Обычно я забываю что-то из этих двух, но никогда не забываю положить в чемодан либо одно, либо другое. Я даже мог бы положить начало новой моде, если бы прибыл на бал в пижаме.

– Не думаю, что такой шутке обрадовались бы мои бабушки.

Нанятая на этот день прислуга прибыла в шесть часов – общим числом двадцать три человека. Бабушки появились в семь – в длинных чёрных, отделанных кружевом платьях, шлейфы которых стелились по полу. Уильям и Мэттью присоединились к ним за несколько минут до восьми.

Уильям собрался было утащить соблазнительную красную вишенку с восхитительного торта, но услышал сзади голос бабушки Каин:

– Не трогай угощение, Уильям, это не для тебя.

– А для кого? – обернулся Уильям. Он подошёл к бабушке и поцеловал её в щёку.

– Не притворяйся, Уильям. Пусть в тебе и метр восемьдесят, но это не значит, что я не могу тебя отшлёпать.

Мэттью Лестер засмеялся.

– Бабушка, позволь представить тебе моего лучшего друга Мэттью Лестера.

Бабушка Каин придирчиво оглядела его в пенсне и только потом сказала:

– Здравствуйте, молодой человек.

– Знакомство с вами – большая честь для меня, миссис Каин. Мне кажется, вы были знакомы с моим дедушкой…

– Вашим дедушкой? Калебом Лонгвортом Лестером? Он однажды делал мне предложение, это было лет пятьдесят назад. Я отказала ему. Сказала, что он слишком много пьёт и это очень скоро сведёт его в могилу. Я оказалась права. Так что и вы не пейте – вы оба, – помните, что алкоголь отупляет мозги.

– Да у нас и возможности такой не будет из-за сухого закона, – невинно заметил Мэттью.

– Боюсь, что его скоро отменят, – сказала бабушка Каин и недовольно фыркнула.

Появились первые гости, многие из которых были совершенно неизвестны виновнику торжества, но он обрадовался, увидев Алана Ллойда.

– Хорошо выглядишь, мой мальчик, – сказал Ллойд.

– Вы тоже, Алан. Я рад вашему приходу, хотя и не ожидал вас увидеть.

– Чему же тут удивляться? Ведь приглашение поступило от твоих бабушек. Возможно, я набрался бы храбрости и отказал одной из них, но обеим…

– И вы, Алан! – засмеялся Уильям. – Могу я с вами переговорить наедине? – Он отвёл гостя в сторону. – Я намерен несколько изменить мои инвестиционные планы и начать покупать акции банка Лестера, как только они будут появляться на рынке. Хочу обеспечить себе пять процентов к тому времени, когда мне исполнится двадцать один.

– Это не так просто, – сказал Алан. – Акции Лестера не слишком часто всплывают на рынке, поскольку все они находятся в руках частных владельцев. Однако я посмотрю, что можно сделать. А для чего тебе всё это, Уильям? Что ты задумал?

– Ну, моя истинная цель в том, чтобы…

– Уильям, – к ним быстро приближалась бабушка Кэббот, – вот ты где, секретничаешь по углам с мистером Ллойдом, а я так и не видела, чтобы ты танцевал с какой-нибудь юной леди. Как ты думаешь, для чего мы организовали этот бал?

– Конечно-конечно, – сказал Алан Ллойд и поднялся со стула. – Посидите со мной, я вытолкну мальчика в свет, а мы отдохнём, глядя на то, как он танцует, и послушаем музыку.

– Музыку? Это не музыка, Алан. Это не что иное, как громкая какофония без малейшего намёка на мелодию.

– Дорогая бабушка, – сказал Уильям. – Песня называется «Да, у нас нет бананов», это самый последний хит.

– Стало быть, для меня настало время покинуть этот мир, – поморщилась бабушка Кэббот.

– Ни в коем случае, – галантно возразил ей Алан Ллойд.

Уильям пару раз потанцевал с девушками, лица которых показались ему слегка знакомыми, хотя их имён он не помнил. Поэтому он обрадовался, заметив Мэттью, сидевшего в углу, и воспользовался случаем, чтобы покинуть танцпол. Он не заметил девушку, сидевшую рядом с Мэттью, пока не подошёл к ним вплотную. Когда она подняла на него глаза, он почувствовал слабость в коленях.

– Ты знаком с Эбби Блаунт? – спросил Мэттью.

– Нет, – ответил Уильям, с трудом удерживаясь от желания затянуть галстук потуже.

– Это виновник торжества, мистер Уильям Лоуэлл Каин.

Юная леди скромно опустила глаза в пол, и он сел по другую сторону от неё. Мэттью заметил взгляд, брошенный Уильямом на Эбби, и оставил их вдвоём.

– Как же так – я прожил в Бостоне всю жизнь и ни разу не встречал вас? – удивился Уильям.

– Нет, однажды мы встречались. Вы тогда столкнули меня в пруд в нашем городском парке, нам обоим было по три года, а мне потом понадобилось четырнадцать лет, чтобы прийти в себя.

– Извините, – сказал Уильям после долгой паузы, во время которой он лихорадочно пытался найти более уместные слова.

– Какой у вас замечательный дом, Уильям.

Наступила новая натужная пауза.

– Спасибо, – слабым голосом пробормотал Уильям. Он искоса смотрел на Эбби, стараясь не показать, что изучает её. У неё была стройная – о, какая стройная! – фигура, большие карие глаза, длинные ресницы и красивое лицо, от которого Уильям не мог отвести глаз.

– Мэттью сказал мне, что вы собираетесь в Гарвард в следующем году, – начала она снова.

– Да, это так. Я хотел сказать, не хотите ли потанцевать?

– Да, благодарю вас, – ответила она.

Ноги, так легко носившие его несколько минут назад, теперь, кажется, перестали слушаться. Он едва держался и постоянно толкал её на других танцующих. Он извинялся, она улыбалась. Он прижимал её к себе чуть плотнее, чем было можно, и они продолжали танцевать.

– А мы знаем ту юную леди, которая последний час монопольно владеет Уильямом? – с подозрением спросила бабушка Кэббот.

Бабушка Каин надела пенсне и вгляделась в девушку, которая вместе с Уильямом вышла из гостиной в сад.

– Это Эбби Блаунт, – объявила бабушка Каин.

– Дочь адмирала Блаунта? – осведомилась бабушка Кэббот.

– Да.

Бабушка Кэббот одобрительно кивнула.

Уильям проводил Эбби Блаунт в дальний конец сада и остановился под огромным каштаном, который раньше служил ему только для лазанья.

– А вы всегда пытаетесь целовать девушку при первой встрече? – спросила Эбби.

– Честно говоря, я ещё ни разу не целовал девушку, – признался Уильям.

– Я очень польщена, – засмеялась Эбби.

Она подставила ему сначала свою розовую щёчку, потом алые пухлые губки, а потом настояла на том, чтобы они вернулись к гостям. Бабушки с облегчением отметили, что их отсутствие было недолгим.

Позднее юноши обсуждали, как прошёл вечер.

– Неплохая вечеринка, – сказал Мэттью. – Можно сказать, что я почти не жалею о том, что мне пришлось из-за неё приехать из Нью-Йорка в провинцию, хотя ты и украл у меня девушку.

– Как ты думаешь, она поможет мне расстаться с девственностью? – спросил Уильям, не обращая внимания на притворные обвинения Мэттью.

– Ну, у тебя есть три недели, чтобы выяснить это, но, боюсь, ты обнаружишь, что она ещё не рассталась со своей, – сказал Мэттью. – Опыт в этих делах позволяет мне поставить пять долларов на то, что она не поддастся чарам даже Уильяма Лоуэлла Каина.

Уильям тщательно распланировал свою стратегию. Одно дело – девственность, но совершенно другое – проиграть пять долларов Мэттью. После этого разговора он встречался с Эбби Блаунт почти каждый день, пользуясь возможностями, которые ему давало владение собственным домом и автомобилем. Он начал чувствовать вежливое, но настойчивое внимание родителей Эбби, которые всегда оказывались на некотором удалении от них, и не мог осуществить свой план до рассвета самого последнего дня каникул.

Исполненный решимости отыграть свои пять долларов, Уильям утром того дня послал Эбби дюжину роз, а вечером пригласил на обед в дорогой ресторан «У Джозефа». В конце концов ему удалось заманить её в гостиную своего дома.

– Где ты достал бутылку виски, ведь в стране сухой закон? – спросила Эбби.

– О, это не так уж сложно, – похвастался Уильям.

Правда состояла в том, что он спрятал в своей спальне одну из бутылок бурбона, которые остались после Генри Осборна, и теперь был счастлив, что не спустил её содержимое в канализацию, как собирался поначалу.

Уильям разлил напиток, который заставил его поперхнуться, а у Эбби в глазах появились слёзы.

Он сел рядом с ней и уверенно положил руку ей на плечо. Она придвинулась ближе.

– Эбби, мне кажется, ты ужасно красива, – прошептал он ей в ухо, прикрытое рыжими кудряшками.

Она серьёзно уставилась на него широко раскрытыми карими глазами.

– О, Уильям, мне кажется, что ты очень милый, – выдохнула она.

Её кукольное личико было неотразимым. Она позволила поцеловать себя. Ободрённый таким образом, Уильям осторожно опустил руку ей на грудь и оставил её там, как уличный регулировщик, останавливающий поток автомобилей. Она покраснела от негодования и толкнула его руку вниз, открывая путь уличному движению.

– Уильям, тебе не следует этого делать.

– А почему нет? – поинтересовался Уильям, безуспешно пытаясь обнять её снова.

– Потому что ты не знаешь, чем это кончается.

– Нет, я имею некоторое представление.

Но Эбби не дала ему возобновить наступление. Она оттолкнула его, резко встала и оправила платье.

– Полагаю, мне пора домой, Уильям.

– Но мы же только что приехали.

– Мама захочет узнать, чем я занималась.

– Ты всегда можешь сказать ей: ничем.

– А я думаю, что лучше оставить всё как есть.

– Но завтра я уезжаю.

– Что ж, ты можешь писать мне, Уильям.

В отличие от Рудольфа Валентино, Уильям знал, когда проигрывает. Он поднялся, поправил галстук, взял Эбби за руку и отвёз домой.

На следующий день – уже в школе – Мэттью Лестер принял предложенную ему купюру в пять долларов, притворно подняв брови.

– Одно только слово, – предупредил Уильям, – и я буду гонять тебя по всей школе Святого Павла бейсбольной битой!

– Мне в голову не приходят те слова, которые могли бы по-настоящему выразить моё глубокое сочувствие.

– Мэттью, я сказал: по всей школе.

Последние два семестра в школе Уильям стал обращать внимание на жену директора. Это была привлекательная женщина с несколько дряблым животом и бёдрами, но очень красивой грудью, а её волосы, собранные в пучок на макушке, хотя и были тронуты сединой, но весьма благородной. В одну из суббот, когда Уильям растянул запястье, играя в хоккей, миссис Реглан наложила на руку холодный компресс и перебинтовала её. Во время процедуры она стояла гораздо ближе к нему, чем требовалось, позволив Уильяму несколько раз задеть её грудь. Ему понравилось. Позднее по другому поводу, когда у него была температура, он несколько дней провёл в изоляторе, а она приносила ему еду, приготовленную собственными руками, и пока он ел, сидела на его кровати, своим телом касаясь его ног через тонкое одеяло. И это ему тоже понравилось.

Говорили, что она – вторая жена Ворчуна Реглана. Никто в школе не мог представить себе, как Ворчуну удалось заполучить хотя бы одну супругу. Время от времени миссис Реглан лёгкими вздохами и многозначительными умолчаниями давала понять, что скептически относится к собственной судьбе.

В обязанности Уильяма как старшего по школе входил ежедневный доклад Реглану в десять тридцать вечера, после того как он совершал обход общежития и убеждался в том, что во всех спальнях выключен свет. Затем он отправлялся в постель сам. Однажды в понедельник вечером Уильям постучал и с удивлением услышал, как голос миссис Реглан просит его войти. Она лежала на диване, одетая в просторный шёлковый халат, слегка напоминавший японский.

Уильям крепко ухватился за дверную ручку.

– Свет везде погашен, а входную дверь я запер, миссис Реглан. Доброй ночи.

Она спустила ноги на пол, на мгновение показав из-под расшитого шёлка белое бедро.

– Ты всегда так спешишь, Уильям? – Она подошла к столику. – Почему бы тебе не задержаться, чтобы выпить немного горячего шоколада? Я по глупости приготовила на двоих, совсем забыв, что мистера Реглана не будет до субботы.

Миссис Реглан явно подчеркнула слово «суббота». Она принесла дымящиеся чашки и внимательно посмотрела на Уильяма, пытаясь выяснить, понял ли он всю важность её замечания. Удовлетворившись, она подала Уильяму чашку, коснувшись своей рукой его руки. Он начал церемонно размешивать шоколад.

– Джеральд уехал на конференцию, – продолжала объяснять миссис Реглан. Он впервые услышал первое имя Ворчуна Реглана. – Запри-ка дверь, Уильям, и садись поудобнее.

Уильям запер дверь, но ему боязно было садиться рядом с миссис Реглан. Он решил, что кресло Реглана было бы меньшим злом, и пошёл к нему.

– Нет-нет, – сказала она и похлопала по сиденью стула рядом с собой.

Уильям проковылял к столу и сел рядом с ней, озадаченно уставившись на чашку, словно пытаясь найти в ней выход из положения. Не найдя его, он залпом выпил содержимое и обжёг себе язык. Ему немного полегчало, когда он увидел, как миссис Реглан встаёт. Она вновь наполнила его чашку, несмотря на его слабые протесты, а затем прошла в другой конец комнаты, завела патефон и опустила иглу на пластинку.

«Красота и простота решают всё», – услышал Уильям первые слова. Он всё ещё смотрел в пол, когда она вернулась.

– Ты же не позволишь даме танцевать одной, правда, Уильям?

Он поднял глаза. Миссис Реглан покачивалась в такт музыке. «Между нами возникнет любовь, несомненно», – пел Руди Уолли. Уильям встал и нехотя положил руку на талию миссис Реглан. Он держался от неё настолько далеко, что между ними с лёгкостью мог бы влезть Ворчун. После нескольких тактов она придвинулась к Уильяму, а он смотрел куда-то в сторону поверх её правого плеча, чтобы не показать, что он заметил, как её рука спустилась с его плеча к нему на талию. Когда пластинка кончилась, Уильяму показалось, что у него появился шанс спрятаться у чашки с горячим шоколадом, но она завела пластинку снова и вернулась в его объятия раньше, чем он смог шевельнуться.

– Миссис Реглан, мне кажется, я…

– Расслабься, Уильям.

Наконец он нашёл в себе силы посмотреть ей в глаза. Он попытался что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. Её рука теперь скользила по его спине, а её бедро нежно прикоснулось к его промежности. Он крепче обнял её за талию.

– Так лучше, – сказала она.

Они медленно кружили по комнате, крепко обнявшись, всё замедляя темп в такт музыке, и вот пластинка закончилась. Миссис Реглан выскользнула из его рук и погасила свет. Уильяму захотелось, чтобы она поскорее вернулась. Он стоял в темноте, не двигаясь, слыша только шуршание шёлка. Он мог видеть лишь её силуэт, с которого спадали одежды.

Потом она помогла Уильяму снять одежду и проводила к дивану. Он на ощупь потянулся к ней в темноте, и его робкие пальцы новичка обнаружили, что некоторые части её тела не такие, как ему представлялось. Он поспешно переместился на относительно знакомую территорию её груди. Тут его пальцы проявили решительность, а сам он испытал прилив ощущений, о существовании которых даже не подозревал. Ему захотелось громко застонать, но он остановил себя, испугавшись, что это будет звучать глупо. Её руки нежно шарили по его спине.

Уильям подвигался, размышляя о том, как бы ему войти в неё, не выказав полного отсутствия опыта. Это было не так просто, как ему казалось поначалу, и через секунду его охватило отчаяние. Тогда её пальцы опустились вниз, и она опытным движением направила его куда надо. С её помощью он без труда вошёл в неё и испытал немедленный оргазм.

– Извините, – смутился Уильям, не зная, что делать дальше. Он молча лежал на ней какое-то время, а потом она сказала:

– Завтра получится лучше.

Он услышал щёлканье иглы на пластинке.

Вторник, казалось, никогда не кончится, а миссис Реглан весь день стояла перед глазами Уильяма. В тот вечер она вздыхала. В среду она задыхалась. В четверг – стонала. В пятницу – кричала.

В субботу Ворчун Реглан вернулся с конференции, но к этому времени образование Уильяма было полным.

Во время пасхальных каникул, а точнее – в Светлое Христово Воскресение, Эбби Блаунт наконец поддалась чарам Уильяма. Это стоило Мэттью пяти долларов, а ей – девственности. После миссис Реглан она казалась несколько фригидной. Но это событие стало единственным достойным упоминания за все каникулы, поскольку Эбби вскоре уехала с родителями в Палм-Бич, и Уильям основную часть времени проводил, читая книги в доме, где его навещали только бабушки и Алан Ллойд.

До выпускных экзаменов было ещё несколько недель, Ворчун Реглан больше не ездил ни на какие конференции, так что Уильяму оставалось только готовиться.

Во время последнего семестра Уильям и Мэттью часами сидели в классе, не говоря друг другу ни слова до тех пор, пока Мэттью не сталкивался с математической задачей, которую никак не мог решить самостоятельно.

Начались, наконец, долгожданные экзамены; они продолжались всего одну неделю, правда, очень тяжёлую. По их завершении юноши были уверены в своих результатах, но по мере того, как шли дни, а результатов всё не объявляли, их уверенность стала слабеть. Почётная стипендия имени Гамильтона по математике в Гарварде присуждалась исключительно на основании победы в конкурсе и могла быть предоставлена любому школьнику Америки. Уильям не имел никакой возможности узнать, насколько сильны его соперники. Время шло, и, не получая никаких новостей, он стал предполагать худшее.

Когда пришла телеграмма, Уильям играл в бейсбол с другими учениками выпускного класса.

Уильям громким голосом возвестил всем, кто его слушал, что собирается впервые в жизни сделать «хоумран»[5]5
  Удар, при котором мяч вылетает за пределы поля, что позволяет игроку обежать все три базы и вернуться домой, заработав очко для команды. – Пер.


[Закрыть], но, когда ему вручили телеграмму, он и думать забыл о бейсболе. Юноша уронил биту не землю и разорвал небольшой жёлтый конверт. Питчер нетерпеливо ёрзал на своём месте с мячом в руке, равно как и игроки в поле, поскольку читал Уильям медленно.

Мэттью подошёл к другу, пытаясь по выражению его лица узнать, хороша или плоха новость. Не меняясь в лице, Уильям передал телеграмму ему. Прочитав её, Мэттью высоко подпрыгнул от радости, уронил её на траву и побежал следом за Уильямом, который делал круг от базы к базе, совершая-таки свой «хоумран», не ударив по мячу. Увидев это, питчер поднял телеграмму, сам прочитал сообщение и с видимым удовольствием зашвырнул мяч на трибуны. Затем игроки стали передавать друг другу небольшой клочок бумаги.

Телеграмма была адресована мистеру Уильяму Лоуэллу Каину и гласила: «Поздравляем вас с победой в конкурсе на стипендию имени Гамильтона по математике в Гарварде. Подробности последуют позднее. Эббот Лоуренс Лоуэлл, президент».

Уильяму не удалось добежать до дома, поскольку на него навалились несколько игроков и подмяли под себя.

Мэттью с удовольствием наблюдал за радостью своего лучшего друга, но с печалью думал, что она могла означать скорое расставание. Уильям думал так же, но ничего не сказал. Им пришлось прождать ещё девять дней, чтобы узнать, что Мэттью тоже принят в Гарвард.

Пришла и ещё одна телеграмма, от Чарльза Лестера. В ней он поздравлял сына и приглашал юношей на чай в отеле «Плаза» в Нью-Йорке. Обе бабушки поздравили Уильяма, хотя бабушка Каин с некоторым раздражением говорила Алану Ллойду, что «мальчик сделал не меньше, чем от него ожидалось, но и не больше, чем его отец до него».

В назначенный день друзья гордо вышагивали по Пятой авеню. Многие девушки вскидывали глаза на красивую пару, но они от волнения этого не замечали. Юноши сняли свои соломенные канотье, когда вошли в главную дверь «Плазы» в три часа пятьдесят девять минут, и невозмутимо прошли по холлу в зал «Палм Корт», где их ждали члены семей: обе бабушки – Каин и Кэббот, рядом с ними ещё одна дама, которая, как догадался Уильям, была в семье Лестеров тем же, что и бабушка Каин – в его. За тем же столом сидели мистер Чарльз Лестер с супругой, их дочь Сьюзан (не сводившая глаз с Уильяма), а круг завершал Алан Ллойд, рядом с которым стояли два свободных стула – для Уильяма и Мэттью.

Повелительным движением брови бабушка Каин подозвала ближайшего официанта.

– Принесите свежезаваренного чая и ещё пирожных, пожалуйста.

Официант поспешил на кухню.

– Свежий чай и ещё пирожных на двадцать третий столик, – прокричал он.

– Несу, – ответил ему голос.

– Вот чай и пирожные, мадам, – сообщил официант, когда вернулся.

– Твой отец гордился бы тобой сегодня, Уильям! – сказал пожилой мужчина тому из юношей, что был повыше ростом.

Официант подумал: что же сделал молодой человек приятной наружности, чтобы заслужить такой комплимент?

Уильям и не заметил бы официанта, если бы не серебряный браслет у него на запястье, который запросто мог бы украсить витрину «Тиффани». Рука официанта была явно неуместна для подобного украшения, и это удивило Уильяма.

– Уильям, – сказала бабушка Каин, – двух пирожных вполне достаточно, ты не в последний раз ешь перед Гарвардом.

Он с любовью посмотрел на немолодую леди и совершенно забыл о браслете.