Текст книги "Война и право после 1945 г."

Так что Советский Союз в конце концов решил участвовать (по поводу чего, надо думать, в коридорах Кэ-д’Орсэ[132]132
  Кэ-д’Орсэ (Quai d’Orsay) – неофициальное наименование Министерства иностранных дел Франции по названию набережной р. Сены, где расположено здание министерства. – Ред.


[Закрыть] плясали от радости). Но характер участия по-прежнему оставался загадкой. Опыт предыдущих конференций не давал никаких зацепок. Собирался ли СССР всерьез отнестись к конвенциям или все это делалось исключительно из соображений политики и пропаганды? Тщательное и придирчивое изучение западными делегациями поведения государств советского блока на конференции на протяжении многих дней не давало никаких результатов. Их поведение выглядело настолько нормальным, даже образцовым (американская делегация 2 мая сообщала, что СССР даже работал в комитетах вместе с испанцами), что не оставалось ничего другого, как заключить, что СССР в определенном смысле серьезно отнесся к конвенциям, а не только преследовал предсказуемые политические цели[133]133
  US: 514.2, Geneva, 5-249, радиограмма от 2 мая 1949 г. Крейги в своем отчете о первой неделе работы конференции от 4 мая высказывает мнение, что «этот «медовый месяц» не продлится долго, потому, что русская делегация отчетливо стремится к принятию стокгольмского варианта текстов в своей крайней форме», что будет поддержано «не только славянами, но и так называемыми „гуманистами“». FO 369/4149 K. 4590.


[Закрыть].

Отсутствие СССР в Стокгольме в 1948 г. не помешало ему в 1949 г. стать горячим приверженцем стокгольмских текстов. «Можно только догадываться об их истинных намерениях», – сообщал глава канадской делегации в Оттаву 19 мая. «Безусловно, странно видеть советское правительство в роли сторонника стокгольмского проекта со всеми его существенными ограничениями прав суверенных правительств во время войны»[134]134
  CAN: 619-8-40, том 5.


[Закрыть]. Но эта проблема существовала недолго. Шли недели, и можно было видеть, как советская делегация все больше разделяла мнение «реалистов» в вопросах безопасности государств и фактически превзошла их, когда речь зашла о международном наблюдении. Однако СССР и его блок остались демонстративно верны ревностному гуманитарному тону стокгольмских текстов. Довольно скоро выяснилось, что одной из их политических целей было представить государства, которые критически подходили к текстам, как врагов человечества, а государства, которые восторженно их принимали, соответственно как друзей.

Как друзей человечества, а также, по естественной связи идей, друзей мира. Основная тактика советского блока, которая постепенно становилась все более очевидной, состояла в том, чтобы подчеркивать его приверженность миру путем предложения таких поправок к текстам, на первый взгляд призванных ограничивать войну, против которых обязательно бы выступили западные «реалисты». Вплоть до финального атомного сюжета, который оказался «ключевым моментом конференции» (по словам полковника Ходжсона), основной линией продвижения к этой цели были призывы к тому, чтобы список запрещенных Конвенцией о защите гражданского населения и подлежащих наказанию преступлений против гражданских лиц (убийства, пытки, медицинские эксперименты и т. д. – список, по которому было достигнуто всеобщее согласие) был дополнен некоторыми фразами вроде «а также другие средства уничтожения гражданского населения» или «масштабное уничтожение [гражданского] имущества»[135]135
  Например, высказывания Морозова и других выступавших 6 и 10 мая на заседании Комитета 3; Final Record IIA, 645–651.


[Закрыть].

По всем западным коридорам зазвенели тревожные колокола. Стало ясно, куда ветер дует. Если определение гражданского населения жестко не ограничено теми людьми, которые находятся в руках врага либо в качестве иностранцев на его территории, либо потому, что он оккупирует их территорию, оно может толковаться расширительно, включая в себя все гражданское население вражеской страны. И на что, помимо геноцида, могли указывать все эти фразы, как не на того рода площадные и неизбирательные бомбардировки, на которых с некоторых пор стали специализироваться США, Великобритания и страны Содружества? Столкнувшись с ловко задуманной гуманитарной атакой советского блока, США и Великобритания были вынуждены защищаться и оказались перед дилеммой. «Ясно, что не следует включать ничего… что ограничило бы свободу осуществлять операции, особенно бомбардировки, – писал сэр Дэвид Роузвей (Sir David Roseway), высокопоставленное лицо в Министерстве обороны, который передавал точку зрения вооруженных сил их человеку в Женеве, господину Гарднеру. «Мы считаем, что „масштабное уничтожение имущества“ следует снабдить оговоркой вроде „за исключением тех случаев, когда это может произойти или потребоваться в ходе приемлемых действий по ведению войны“»[136]136
  UK: FO 369/4153 K. 5618, письмо от 9 июня.


[Закрыть]. Точно таким же образом необходимо будет смягчить фразу «уничтожение покровительствуемых лиц». «В обоих случаях, – цинично добавил он, – можно также ввести слово „deliberate“ [„намеренное“] или даже „cold-blooded“ [„хладнокровное“], если у русских есть такие слова!»

Но откровенно выступать за бомбежки мирных жителей выглядело бы так некрасиво! И американская делегация направляет в Госдепартамент длинную радиограмму, доставленную через несколько часов после того, как СССР начал новую фазу своего наступления. В ней рассматривались перспективы ситуации со всеми их неудобными последствиями. На данный момент опасность удалось предотвратить при помощи процедурного шага. Но:

«3. Очевидная эмоциональная привлекательность советского проекта такова, что если бы состоялось голосование, американская делегация проиграла бы независимо от своих заслуг… 7. По вопросу о предложенной ст. 19А американскую делегацию поддержала только Канада. Великобритания, Дания, Франция, Нидерланды промолчали. Норвегия, Бельгия, Мексика проявили неспособность понять суть [процедурного] предложения американской делегации, считая вопрос сводящимся исключительно к формулировке. Про Францию известно, что она разделяет эту точку зрения… 9. Канада подчеркнула, что конференция созвана, чтобы защищать жертв войны, а не переписывать Гаагские правила ведения сухопутной войны. 10. Американская делегация получила комплименты от делегатов, которые явно боятся высказывать какие бы то ни было мнения, за то, что противостояла Советам без поддержки других, а также за сопротивление вольному толкованию и неверной интерпретации. 11. Многие делегаты Комитета III абсолютно не подготовлены иметь дело с предметом обсуждения, у них нет инструкций по военным аспектам и аспектам, связанным с безопасностью, или вообще нет никаких инструкций. Во многих ситуациях невозможно предсказать результат голосования по упомянутым поправкам. Есть признаки того что, например, Мексика и Гватемала могут быть введены в заблуждение лицемерными гуманитарными призывами и последуют за Советами»[137]137
  US: 514.2 Geneva, 5-1749, радиограмма от 17 мая.


[Закрыть].

Блокирование шагов Советского блока осложнялось и вызывало нервозность из-за опасения, что если это будет делаться слишком прямо и открыто, то СССР найдет подходящий предлог, чтобы выйти из переговорного процесса. Никто этого не хотел. Поэтому западные делегации, несмотря на трудности, продолжали работу вплоть до начала июля. На совещании Комитета III 15 июня фронт наступления расширился. Британская делегация отмечала, что глава французской делегации пробился сквозь туман словесной войны, попросив советского делегата «четко сказать, какие методы уничтожения гражданского населения она имеет в виду… Дама, представляющая румынскую делегацию, впервые объяснила, что советская поправка на самом деле предназначена для применения не только к оккупированной территории, но и ко всему гражданскому населению… По ее мнению, конференция была созвана не для того, чтобы защитить законы войны, а для того, чтобы защитить гражданское население… Русский делегат не сказала ничего нового, помимо обычных пропагандистских заявлений, с которыми мы постоянно сталкиваемся, о том, что Великобритания и США всегда выступают против благородных и гуманистических целей СССР. На вопросы, заданные французским делегатом и сэром Робертом Крейги, ответов не последовало[138]138
  UK: FO 369/4154 K. 5952, приложено к 8-му сообщению Крейги от 21 июня. Обмен репликами, о котором идет речь, опубликован в: Final Records IIA, 716–719.


[Закрыть].

Занавес над последним актом этой политической драмы поднялся 6 июля, и даже после стольких недель предупреждающих знаков форма, которую приняла эта драма, стала полной неожиданностью. Во все штаб-квартиры по телеграфным проводам полетело поспешно отправленное ошеломляющее сообщение. СССР, в нарушение всех согласованных процедурных норм и всех правил поведения на конференции, выложил на стол переговоров в Комитете III проект резолюции о запрещении атомного оружия. Что можно было с этим сделать? Как и все прежние затеи советского блока, предпринятые в этом направлении, проект ставил англо-американских союзников в заведомо проигрышное положение, когда возражать против него можно было только ценой выставления себя воинственными и безжалостными в глазах всех тех, кто хотел видеть дело именно так. Лондон довольно быстро пришел в себя и настроился воспринимать ситуацию спокойно. Как написал в своем отчете отличавшийся решительным характером посол Австралии: «Британские, швейцарские и французские делегаты до самого конца считали необходимым из соображений пропаганды и влияния на общественное мнение представить и утвердить на конференции встречную резолюцию»[139]139
  AUST: А. 1838, IС 1481/1 pt. 3, para. 11.


[Закрыть]. Вашингтон долго колебался, но в конце концов высказался громовым голосом. Не время было проявлять мягкость. Примирительная резолюция сэра Роберта, если бы она прошла, «создала бы досадный прецедент… она могла бы открыть русским дорогу к тому, чтобы проталкивать свою политику в отношении атомной энергии в международных организациях, помимо КАЭ ООН». Если бы Великобритания продолжала настаивать, американская делегация воздержалась бы или даже выступила против[140]140
  UK: FO 369/7425, телеграмма в Министерство иностранных дел из британского посольства в Вашингтоне.


[Закрыть]. Лондон повиновался, утешая себя соображением, что русские одержали уже целую серию видимых моральных побед, так что еще одна ничего не изменит[141]141
  Ibid., инструкции, полученные Крейги из Министерства иностранных дел.


[Закрыть]. Оттава с самого начала стремилась проводить жесткую линию[142]142
  CAN: 7949-AK-40, vol. 1; подборка писем и др. документов за период с 7 июля по12 августа.


[Закрыть]. Канберра была готова следовать ей. Поэтому неудивительно, что, когда жесткая линия была согласована, полковник Ходжсон, благодаря огромному опыту противостояния Советскому Союзу в Совете Безопасности и Генеральной Ассамблее ООН, неизбежно стал публичным выразителем взглядов этих делегаций. Его речь на 34-м пленарном заседании 9 августа представлялась его сторонникам «весьма результативной»[143]143
  Так оценивала ее канадская делегация в своем сообщении в Оттаву 12 августа. Ibid.


[Закрыть]. Их устроило бы, если бы на этом была поставлена точка. Но последнее слово осталось за СССР. Советский блок выступил с девятью речами, более или менее одинаковыми, а «Правда» отметила, что «советский представитель Морозов разоблачил Ходжсона (sic!) как адвоката англо-американцев, которые… предпочли остаться в тени»[144]144
  Сообщение ТАСС из Женевы, опубликованное в «Правде» от 12 августа под заголовком «В защиту высочайших принципов гуманизма»; полный перевод в: CAN: 619-B-40, vol. 5.


[Закрыть]. По крайней мере в этом утверждении Москва была права.

Все это представление завершилось отклонением предложенного Советским Союзом проекта резолюции как «неприемлемого» 35 голосами против 9 при 5 воздержавшихся. Одним из воздержавшихся был полковник Рао из Индии, немедленно выразивший чувства, которые, без сомнения, разделяли многие из тех, кто голосовал с большинством. ООН, сказал он, теперь стала самым подходящим местом для обсуждения проблемы оружия массового поражения. Поэтому Индия могла не голосовать за резолюцию СССР. Но точно так же она не могла занять такую «бесплодную позицию», как голосование против нее. Резолюция «указала на проблему, которую следовало решать позитивно и конструктивно»[145]145
  Final Records IIB, 508.


[Закрыть]. Дальнейшее подтверждение трагической двойственности отношения большинства делегаций содержалось в речи главы делегации Швейцарии господина Плинио Болла, речи, метко охарактеризованной де ла Праделем как „une intervention nuancée“[146]146
  Проникновение в детали (фр.). – Ред.


[Закрыть].[147]147
  La Pradelle, La conference diplomatique, 40.


[Закрыть] Отмечая, что его правительству придется голосовать против советской резолюции (поскольку она выходила за рамки задач конференции), он выразил уверенность, что подобного рода голосование не будет воспринято как безразличие к насущной и все более нарастающей необходимости предотвращения войн и поиска решения конкретного вопроса, связанного с ведением войны, чего СССР требует от них. ООН и КАЭ в настоящий момент стремятся найти это решение:

«Не нам судить о деятельности этих организаций и тем более давать им советы, но мы могли бы выразить желание и надежду, что эти международные организации добьются успеха в решении взятой на себя задачи во благо всех народов. Желание маленькой страны, у которой нет материальной мощи, как мы все прекрасно осознаем, имеет мало значения, но, как гласит мудрость всех времен и народов, лучше зажечь одну маленькую свечку, чем проклинать темноту»[148]148
  Final Records IIВ, 504. Де ла Прадель точно отметил политические следствия, вытекающие из этой речи. Крейги заметил в своей 12-й депеше от 12 августа, что короткая речь Болла «без сомнения произвела сильное впечатление на некоторых из колеблющихся».


[Закрыть].

Годом позже МККК предстояло пойти на большой риск, зажигая еще одну свечку.

Дипломатическая конференция закрылась через три дня, 12 августа. После прямой конфронтации между Востоком и Западом по поводу атомного оружия, занявшей основную часть времени 9 августа, непрекращающегося подчеркивания политических и национальных позиций, которое продолжалось при обсуждении всех остальных резолюций на конференции, и выражения сомнений (в основном со стороны советского блока, США, Великобритании и Израиля) и сожалений (в основном со стороны Св. Престола и МККК), а также проявлений большого самомнения (Мексика и Монако), которые последовали за формальным голосованием по конвенциям 11 августа, церемония закрытия была – после того как был побит последний козырь СССР насчет «массового уничтожения» – образцом безмятежности и спокойствия[149]149
  Final Record IIB, 527–531.


[Закрыть]. Выступали только трое. Председательствующий на конференции господин Макс Петипьер, слагая с себя полномочия, которые, по всеобщему признанию, выполнял с блеском, трезво оценил достижения конференции и напомнил, что все участники должны, тем не менее, чувствовать глубочайшее желание, чтобы конвенции, которые они выработали, никогда не понадобились. Затем наступила очередь заключительных славословий. Эту часть мероприятия гениально провели полковник Ходжсон, опять-таки охотно взявший на себя роль выразителя взглядов Запада, и обходительный глава советской делегации генерал Славин. Побуждаемые первым и поддерживаемые вторым, «делегаты встали и шумной овацией выразили глубокую благодарность [Швейцарии и Женеве]». Г-н Петипьер кратко поблагодарил участников конференции в ответной речи, пожелал всем благополучно добраться до дома и объявил Дипломатическую конференцию закрытой. Часть дела, и далеко не самая маловажная, стала достоянием истории. История же всего остального только начиналась.

Глава 5
Выработка женевских конвенций

Это был многолетний проект Красного Креста, которому опыт 1939–1945 гг. придал новую актуальность и направленность. К концу Второй мировой войны идея защиты гражданского населения выросла в важнейший вопрос международного масштаба. Не было и нет ничего важнее для МГП, чем разграничение комбатантов и некомбатантов, что примерно соответствует, в переводе на обыденный язык, разнице между военными и гражданским населением. Гуманитарное сообщество, решив по возможности не принимать во внимание свойственные современному миру всевозможные тенденции к тому, чтобы затушевать или даже уничтожить эту разницу, упорно стремится утвердить мысль о том, что мирных людей следует щадить настолько, насколько позволяет реальность современной войны. Огромные страдания, которые люди испытали в период между 1939 и 1945 г., были связаны с одной из трех основных ситуаций: а) гражданские лица, проживавшие в другой стране или путешествовавшие по ней в тот момент, когда эта страна становилась официально вражеской для их собственного государства, и поэтому их как враждебных иностранцев заключали под стражу или подвергали жестокому обращению в какой-либо другой форме; б) гражданские лица страны, которую противник подверг военной оккупации; в) гражданские лица воюющих государств, страдающие от атак противника, которые могут быть направлены непосредственно против гражданского населения либо поражать его случайно, как это особенно часто бывало вследствие воздушных бомбардировок.

С общегуманитарной точки зрения ни об одной из этих трех категорий страданий гражданского населения нельзя сказать, что она нуждается в большем или меньшем внимании, чем остальные. Однако политические обстоятельства диктовали, чтобы защита, согласно новой конвенции, должна была в основном предоставляться только пострадавшим в первых двух случаях, т. е. когда они являлись «враждебными иностранцами» и «гражданским населением под вражеской военной оккупацией». Причем большинство европейских государств на конференциях 1947–1949 гг., занимавшихся выработкой нового законодательства о защите гражданского населения, ощущали себя в первую очередь представителями людей, пострадавших именно от вражеской военной оккупации. Наиболее сильно пострадавшие от бомбежек Германия и Япония не могли заявить и отстаивать свою позицию, в то время как у «специалистов по бомбежкам», США и Великобритании, была масса причин не допускать, чтобы такая позиция была представлена. Как мы уже видели, вопрос об этом был поднят СССР и его союзниками в той малой степени, в которой это допускалось компетенцией и процедурными правилами; но мотивы для этого были смесью политических и гуманитарных устремлений, которые представлялось возможным разделить, но в любом случае наличие политической составляющей было настолько очевидно, что давало возможность «бомбометателям» дискредитировать эту инициативу и настроить большинство (среди которого могли присутствовать самые разные настроения) против тех, кто ее выдвинул.

МККК придерживался другого подхода к этой проблеме, который наверняка трудно было морально дискредитировать, но против которого возникло столько возражений, касающихся его военной реализуемости, что из него фактически тоже ничего не вышло. Этот подход состоял в создании хорошо известных «женевских зон», т. е. четко обозначенных территорий, исключенных из военных операций и принадлежащих к сфере интересов Красного Креста, так что воюющие стороны могли бы договориться избегать этих территорий и уважать их границы. МККК лелеял эту идею в течение многих лет и предложил ее в 1947 г. для рассмотрения на Конференции правительственных экспертов. Разочарованный, но не обескураженный отказом участников принять более обязывающее заключение, нежели сугубо рекомендательное, Комитет представил идею в Стокгольме в более императивной форме: «Уже в мирное время [стороны] прилагают усилия, чтобы установить…» Стокгольмская конференция, конечно, согласилась с этим в отношении «госпитальных зон, а также зон и пунктов безопасности» (для раненых, больных и других категорий особо уязвимых лиц) и добавила проект статьи рекомендательного характера, касающейся более широкой идеи «нейтральных зон», организуемых в военное время в качестве убежищ для гражданского населения в целом[150]150
  Предложения появились как Статьи 12 и 12 (b) стокгольмского текста.


[Закрыть]. Обе статьи вошли в окончательный текст 1949 г., но первая снова была переведена в категорию рекомендательных. Министерство внутренних дел Великобритании 30 мая 1949 г. отправило телеграмму в Женеву своему высокопоставленному сотруднику, в которой была передана точка зрения британского Комитета начальников штабов (она более или менее совпадала с точкой зрения американского и канадского КНШ): «Они никогда не согласятся с оперативной точки зрения принять на себя обязательство объявить [заранее] какие бы то ни было территории зонами безопасности или вынужденно признать таковыми объявленные врагом. [Компромиссное предложение, внесенное Нидерландами, неизбежно приведет к] серьезным практическим трудностям. С оперативной точки зрения приемлем только такой вариант, при котором нам будет гарантировано, что в случае если придется решать, можем мы признать такую зону или нет, решающими окажутся оперативные потребности[151]151
  UK: FO 369/4151 K. 5299.


[Закрыть].

Точно так же Великобритания была не склонна заранее обнародовать географию своих планов эвакуации гражданских лиц из «уязвимых» в «безопасные» районы (по крайней мере тех планов, которые у нее были)[152]152
  Приведенная выше телеграмма сопровождалась другой, «секретной и срочной», от одного сотрудника Министерства внутренних дел другому по поводу планов эвакуации гражданского населения в случае чрезвычайной ситуации и того, насколько слабо эти планы соотносятся с предложением о госпитальных зонах и зонах безопасности. Но как бы то ни было, говорилось в ней, «мы не хотим, чтобы наши планы обсуждались на публике, и должны полагаться на уже представленный аргумент о том, что в маленькой стране, такой как Великобритания, будет неэкономично организовывать зоны безопасности на предложенной основе. Даже если наши районы приема подпадают под определение зон безопасности, мы не хотим быть обязанными раскрывать их местоположение другим странам в мирное время».


[Закрыть]. Как сообщала делегация США в тревожной телеграмме в Вашингтон, «англо-саксонским делегациям» было вдвойне трудно приводить такие аргументы в ответ на предложение, обладавшее значительной «эмоциональной привлекательностью», потому, что они кажутся относящимися к сфере планов на случай войны, – и СССР не преминет указать на это их происхождение[153]153
  US:514.1 Geneva/6-749, 7 June 1949, радиограмма Харрисона в Государственный департамент.


[Закрыть]. В конце, однако, все это вылилось в один из многочисленных споров, которые разрешаются только в процессе взаимных уступок. В Конвенции о защите гражданского населения во время войны были оставлены факультативные нормы о двух разновидностях «женевских зон» и несколько статей, применяющихся ко всему гражданскому населению в военное время в любом месте, т. е. к гражданским лицам tout court[154]154
  Просто (фр.). – Прим. перев.


[Закрыть]. Потом, когда все закончилось, у канадцев возникли смешанные чувства по этому поводу. Во всем этом аспект прав человека не имел силы аргумента по крайней мере для некоторых из них.

«В Конвенции о защите гражданского населения есть одна очень интересная и очень спорная часть, которая не ограничивает сферу своего применения покровительствуемыми лицами, а применяется ко всему населению стран, находящихся в конфликте. Эта часть касается бережного отношения к больницам и их защиты; особых гарантий в отношении детей, особенно разлученных с семьями; возможности поставки санитарных материалов для населения вражеского государства через установленную блокаду; права отправлять и получить сведения о семье. Эта часть конвенции вызвала в Женеве больше споров, чем любая другая. Она была очень привлекательна для тех делегатов, чьи основные интересы лежали в сфере теоретических гуманитарных идей. Другие делегаты, в том числе канадские, были склонны сомневаться в разумности или необходимости введения в международный договор правил поведения правительства в отношении собственных граждан в собственной стране. Да, существуют прецеденты, когда международный документ имеет дело с обязанностями правительства по отношению к собственному населению: яркими примерами этого служат конвенции Международной организации труда, Конвенция о геноциде, Всеобщая декларация прав человека и проект Международного пакта о правах человека. Тем не менее можно обоснованно утверждать, что Конвенция о защите гражданского населения будет гораздо лучше, если ограничится защитой подданных иностранных государств и не будет пытаться указывать правительствам, как им относиться к собственным госпиталям, больным и раненым[155]155
  CAN: п. 15 Меморандума от 10 сентября 1949 г. старшего из двух представителей Министерства национальной обороны на конференции, полковника Джона Кроуфорда (Col. John Crawford) из Управления медицинской службы (ротапринт). Господин Дэйкр Коул (Dacre Cole) из Исторического отдела Министерства иностранных дел очень помог мне во время моего визита в Оттаву в начале 1985 г., но не сумел найти в тот момент никаких официальных отчетов его страны о конференциях 1947–1949 гг. Позднее он обнаружил данный документ и любезно переслал его мне. Его источник не установлен.


[Закрыть].

Часть Конвенции о защите гражданского населения, которая имеет дело с гражданскими лицами в целом, сравнительно невелика. Основную часть конвенции занимает то, что относится к ее главной задаче – защите гражданских лиц, попавших в руки врага. Речь идет об ограничениях на действия государств и их вооруженных сил в отношении гражданских лиц противника, которых они захватили. Длина той части документа, которая отведена правилам обращения с интернированными (часть III содержит 57 из 159 статей конвенции), говорит сама за себя. Ее цель – обязать государства предоставлять задержанным гражданским лицам противника режим достойного существования, в целом соответствующий mutatis mutandis существующему режиму для военнопленных. Любое обзорное описание последнего в равной степени подходит и тому и другому. Для нашего исследования важнее те ограничения и обязательства, которые государства, подписавшие конвенцию, берут на себя в отношении обращения с враждебным гражданским населением, не подвергшимся заключению, т. е с большей частью населения оккупированной территории.

Разработка этих разделов конвенции вызвала намного больше споров и оказалась более хлопотной, чем ожидали участники, для которых этот вопрос был наиболее острым – аккредитованные представители населения тех стран, которые недавно столь сильно пострадали от вражеской военной оккупации, а также гуманитарно настроенные деятели со всех концов света, которые им сочувствовали. Тот факт, что немцы, японцы, их союзники и/или сателлиты всячески выворачивали, извращали или просто игнорировали правовые нормы, регулирующие оккупацию вражеской территории, никто не отрицал. Такие эксцессы необходимо предавать позору, наказывать и предотвращать. Послевоенные трибуналы по военным преступлениям уже к середине 1949 г. подвергли наказанию многих отдельных лиц и многие группы лиц, виновных в преступлениях (в частности, немецкие организации SD и SS). Теперь же, в процессе расширения «женевского права», настало время обеспечить меры предупреждения таких преступлений. Это оказалось не так просто, как могли ожидать сторонние наблюдатели, из-за значительного расхождения во взглядах участников процесса. Выдающийся представитель США Альберт Клаттенберг несколько раз говорит об этом в своем докладе 1947 г.

«Вышеописанное умонастроение делегатов освобожденных стран привело прежде всего к появлению абсолютно нереалистичных предложений, как если бы они верили, будто законодательство может сделать жизнь завоеванных народов и других жертв войны приятной… как сказал, по слухам, прошлым летом делегат китайского Красного Креста, все проблемы Китая были бы решены, если бы страны подписали новые конвенции, составленные в таком духе, после чего оставалось бы только убедить какую-нибудь крупную державу оккупировать Китай целиком»[156]156
  См. документ, процитированный выше в прим. 13 гл. 4 (p. 4).


[Закрыть].

С другой стороны, необходимо отметить, как бы странно и неприятно это ни прозвучало, что не все жесткие и жестокие меры, предпринятые Германией для сохранения своей власти как военного оккупанта, были противозаконными. Более того, приходится добавить, что ни один закон о военной оккупации не может быть разумным и действенным, если он не легитимизирует мероприятия, предполагающие ту или иную степень жесткости. Международное право требует от добродетельных оккупантов своего рода эквилибристики. Предполагается, что они смогут поддерживать, насколько это возможно, нормальное течение жизни и определенные удобства цивилизации на оккупированных территориях, но при этом им должно быть позволено сохранять там собственное присутствие и безопасность до решения судьбы этих территорий в завершающем войну мирном договоре. Компромисс, которого необходимо достичь, – это также компромисс между двумя наборами прав: правами человека в том виде, как они были сформулированы в самом начале периода, охвачиваемого этой частью книги, и правами воюющей стороны, которые берут свое начало в незапамятные времена и которые не являются бесконечно эластичными. Оставаясь в рамках рационального мышления, невозможно ожидать от гражданского населения на оккупированных территориях, что оно будет проявлять по отношению к своим временным хозяевам ту же любовь, почтение и послушание, которых от них ожидают обычно по отношению к собственным национальным правителям. Оно вполне может пожелать оказать сопротивление или даже получить соответствующий приказ. Но международное право, учитывающее интересы каждой из сторон, должно предписать надлежащие нормы такого сопротивления, чтобы захватчик/оккупант относился к нему как к чему-то иному, нежели обычная преступность[157]157
  Этот вопрос обсуждается ниже.


[Закрыть].

В 1949 г. те, кто считал себя бóльшими реалистами, были вынуждены напомнить об этой неизбежной необходимости сопоставления и компромисса тем, кто был заинтересован в гуманитарном аспекте. Их собственный опыт последнего времени облегчил им задачу. Теперь они были оккупантами (каковыми часто бывали в прошлом), и во время этих дискуссий их время от времени посещали неприятные мысли о том, что кое-что из того, на что жаловались по поводу немцев, проделывали они сами, когда выступали в роли оккупирующей стороны. Клаттенберг сетовал в 1947 г., что «французская делегация, в частности, судя по всему, понятия не имела о проблемах, стоящих перед их генералом Кенигом [командующим во французской зоне оккупации в Германии]. Любая попытка поднять эти вопросы наталкивалась на ответ: «Германия – это особый случай, его нельзя сравнивать ни с чем, там была чисто криминальная ситуация, а мы обсуждаем общий случай». И ни один из тех, кто участвовал в этой дискуссии, по-видимому, не способен был понять, что, признавая существование особого случая, они создают прецедент, который предоставит их будущему коварному врагу прекрасный повод сделать заключение о наличии «криминальной ситуации» в их собственных странах всякий раз, когда они снова окажутся под иностранным владычеством»[158]158
  См. ссылку выше в прим. 6.


[Закрыть].

Но если некоторые из членов французской делегации на этой конференции действительно принимали одностороннее видение вопроса, то не потому, что они не имели возможности получить представление об обеих сторонах дела, поскольку такая возможность была предоставлена на Межминистерском комитете, заседание которого состоялось несколькими месяцами раньше. Господин Дюамель (Duhamel) наверняка видел великолепный меморандум, составленный Национальной федерацией политзаключенных и интернированных участников Сопротивления (Fédération Nationale des Déportés et Internés de la Résistance), и, более того, имел возможность приехать на совещание, вооруженный знанием этого документа. В этом тексте содержалось следующее патетическое предупреждение:

«Речь идет о забвении, насколько это может быть необходимо, неравной жестокой борьбы против немцев, в которую мы все были вовлечены, и о том, чтобы не рассматривать проблему исходя из этой двойственной предпосылки, состоящей в том, чтобы видеть проблему отдельного “участника движения Сопротивления” как нечто совершенно иное, нежели проблема оккупированных стран в целом. Не следует забывать, что Франция сегодня сама является оккупирующей страной»[159]159
  FR: анонимный меморандум без даты, напечатанный на желтой бумаге, внесенный в опись просто под названием «Fédération Nationale des Déportés et Internés de la Résistance». Представляется весьма вероятным, что это был план выступления Дюамеля на совещании комитета Ламарля 10 января 1947 г. В оригинале написано не «предпосылка» («hypothèse»), а «гипноз» («hypnose»), но я думаю, что это опечатка.


[Закрыть].

В Швеции также понимали обе стороны вопроса. Швеция не была оккупирующей страной и вряд ли когда-либо могла оказаться таковой, но ее особый нейтральный статус позволял ей видеть обе стороны вопроса с ясностью, которой были лишены ее недавно завоеванные скандинавские соседи. Одной из тем, обсуждавшихся в Министерстве иностранных дел Швеции в первые месяцы 1949 г., была следующая альтернатива: следует ли поддержать предложение главы датской делегации д-ра Георга Кона, в максимальной степени направленное против интересов оккупирующей стороны, или же «согласиться с крупными военными державами, такими как США, которые, вероятно, выступят в пользу многочисленных ограничений прав, предоставляемых гражданским лицам в оккупированных странах»[160]160
  SW: HP/30/B, File XXI, отпечатанный на машинке четырехстраничный меморандум профессора Торстена Гиля (Torsten Gihl), юридического советника Министерства иностранных дел Швеции, от 21 марта 1949 г., любезно переведенный для меня Уллой Монберг (Ulla Monberg). Автор демонстрирует исключительную осмотрительность д-ра Кона из Дании.


[Закрыть].

Наше рассмотрение отношений воюющего государства с гражданскими лицами – подданными страны противника, которые могут оказаться под его властью, может теперь быть продолжено путем рассмотрения прежде всего его обязанностей по отношению к ним, снова сосредоточиваясь на тех, которые предписывает ему взять на себя как военному оккупанту Конвенция о защите гражданского населения. Вспомним, что Гаагские конвенции устанавливали очень мало правовых норм по этому вопросу, отчасти потому, что по тем «цивилизованным стандартам», которые считались общепринятыми в то время, предполагалось, что этого будет достаточно. Это малое число норм теперь дополнялось в конкретных аспектах, суть которых можно конспективно изложить следующим образом: