Текст книги "Гойда"

Глава 2

Во мгновенье ока Иоанн покинул престол и метнулся к дверям. Фёдор следовал за государем, точно был его тенью.

«Прибыл…»

Царь пронёсся стрелою по коридору, как вдруг завидел вдалеке фигуру в чёрной рясе. Сердце иначе забилось от одного лишь вида столь долгожданного, желанного гостя. Святой отец был удивительно бледен ликом. Светлые волосы его уж схватила седина, пощадою обойдя несколько прядей светло-русых. Белая борода ниспадала Филиппу на грудь, едва не доходя до деревянного креста на простецкой бечёвке. Скромное одеяние монаха падало до пола, делая старца больше похожим на святой образ, нежели на человека из плоти и крови. Взгляд был омрачён безмолвной и тяжёлой скорбью. Муки и терзанья души его осели глубокими морщинами на лице.

Великий царь превосходил в росте своих воевод, оттого завелось обыкновение – взгляд Иоанна свысока извечно преисполнялся жестокой гордости. Нынче же тёмные очи глядели иначе. Впервые за долгие лета явилось слабое мерцание надежды, трепетной и кроткой. Иоанн сложил руки и протянул старцу, смиренно склонив голову. Фёдор последовал примеру государя своего и так же безмолвно вопрошал благословения. Филипп осенил государя, а затем и юношу крестным знамением.

После того Иоанн вздохнул, уверовавши, что пред ним воистину стоит друг его старинный. Царь тотчас же крепко обнял святого отца, и стоило лишь на малость отстраниться, холод сковал лицо государя.

– Ежели очи мои не лукавят, – произнёс царь, не видя и проблеска собственной радости в глазах Филиппа, – супротив воли явился ты.

– Признать мне сложно ныне Московское али иные княжества. Такое учиняется… – ответил святой отец да перевёл взгляд на опричника, что всё то время стоял подле государя.

Фёдор едва заметно повёл бровью соболиной, да уста дрогнули едва-едва. Лик же государя омрачился холодом.

– Неужто оно стоит того? – спросил Филипп.

Иоанн глубоко вздохнул – его плечи тяжко опустились, да жестом повелел следовать святому отцу за собою. Фёдор отдал поклон, поцеловал руку государю и оставил их.

* * *

Притихла Москва, затаился люд по дворам своим, лавкам да усадьбам. Ступали копыта по улице, да присвистывалась песенка-считалочка. Покачивались обрубки мётел и собачьи головы у грозных опричников, покуда следовали они навету, полученному накануне, точно стая волков следует по кровавому следу.

– Хочешь не хочешь, выпадает… – тихо произнёс Фёдор Басманов, вглядываясь в резные ставни, наглухо затворённые.

На крыльце стояли двое – мужик да бабка. Оба в лохмотьях да озираются на дверь господскую то и дело, боясь, как отворят, да выследит их господин. Афанасий Вяземский отстегнул с пояса кошель и кинул мужику. Крестьянин тотчас же поймал свои сребреники, указал на дверь да пустился прочь с глаз опричников с перепуганною бабкой своей.

Алексей Басманов первым спешился. Лошадей своих ни он, ни иные опричники привязывать не стали. Тишь стояла, оттого и слышно было на всей улице, как слуги государевы послезали с лошадей. Жалобно скрипнули ворота, как отворил их Басман-отец. Резко присвистнул Фёдор, разрезав замеревшую тишину, и тотчас же вняла тому знаменью братия. Ворвались опричники в дом, сметя с петель двери.

За много улиц слышала крестьянская чета, какие крики разносятся, да точно ведали, над каким двором нынче сгустились тучи и грянул гром. Ведали они, окаянные, что сулит дому опосля навета, да всяко крестились, моля Господа о милости, о прощении. Вскоре поднялся запах гари, эхом разносился клич бесовский.

«Гойда!»

* * *

Со стен Кремля можно было разглядеть бледное полотно дыма, поднимающегося где-то над Москвой. Свёл брови Филипп, глядя, как страшное знаменье восстаёт пред его очами. Святой отец с тяжким вздохом перевёл взгляд на Иоанна, что шёл подле него в царственном одеянии.

– Что учинил ты? – спросил старец.

Царь бросил мимолётный взгляд в пролёт, откуда виден был поднимающийся дым с пожара, да будто и не видел оного.

– Уж прости, умаялся мой старый ум, – Иоанн пожал плечами. – Уж и не ведаю, с чего и начать сказывать.

– С опричников своих и начни, – просто ответил Филипп. – С того начни, как честных людей вверил тебе Господь, а ты их на ножи разбойничьи бросаешь.

Иоанн оставался невозмутим, и на лице его едва ли не скука воцарилась. Пожал плечами владыка да продолжил ступать вперёд, опираясь на посох свой резной.

– Нет иной веры мне, как не на своих разбойников, – ответил государь.

– Народ молил небеса, дабы вернулся ты, Иоанн, на престол. Любил тебя простой люд, любил и молился о здравии твоём на многие лета, – произнёс Филипп.

– На кой чёрт мне любовь холопская сгодится? – усмехнулся Иоанн. – Грош цена тем ликованьям. В той же церкви небось готовились уж Старицкого на царствование венчать. Не единожды, не лукавь, не единожды уж готовились вы все схоронить меня.

– Неужто и впрямь светлый ум твой изменяет тебе? – спросил Филипп. – Взаправду веришь, что они-то и переменять весь порядок вздумали?

– Уж переменили, – холодно отрезал Иоанн.

Рука его паче прежнего сжала посох. Сам же царь и не заметил, как второю рукой схватился за сердце. Тяжкое дыханье охватило его всего.

– Сердце моё бьётся супротив воли вашей… – сквозь зубы произнёс Иоанн. – Переменили они порядок! Уберегли меня, да не единожды!

– Тело твоё, верно, сберегли, – кивнул старец. – Да душа твоя истерзана.

Иоанн обернулся, точно его кто окликнул по имени. Омрачился царский лик, точно вслушивался в тихий шёпот ветра. Чуток слух государева – об том и прознать было, но уж уловил царь, как ворота отворились да топот копыт с гомоном мужицким ворвался во двор кремлёвский. Крепостная стена заграждала от государя ворота, в которые нынче воротились его опричники, но всяко слышал владыка, и сердце тревожно отбило во тревоге.

Двух шагов хватило, чтобы пред взором царским открылся двор в пролёте меж стеною да приказом конюшенным. Видел Иоанн и лошадей вороных, и опричников своих. Иные в руках держали факелы, промасленные да пылающие жаром. В толпе уж приметил старого Басмана, латина, окрещённого Андрюшкою, Скуратова сурового да грузного, и лишь когда завидел царь Фёдора, от сердца отлегла тревога. То было мимолётное мгновенье, царь углядел любимца своего в пролёте да на расстоянии едва ли не в половину версты, но того хватило, чтобы унялось беспокойное сердце его.

Лик государя вновь преисполнился упоением собственной властью, в то время как святой старец, напротив, омрачился при виде опричников. Иоанн обернулся к Филиппу, смерил его грозным взором.

– Душа моя впервые нашла исцеление, – едва ли не прошептал владыка.

* * *

Заливистый смех вторил хлёсткому удару.

– Не гневайтесь, государыня! – кротко произнесла Глаша, не поднимая лица.

– А ты шевелись, валандайка! Ишь, колупается она! – бросила царица, щёлкнув перстами.

Крестьянка уж принялась спешнее прислуживать в бане да поднесла кадку, полную воды с настоем из липы с хвоей. Взяв деревянную плошку, Глаша поливала раскалённые камни. Зашипевши, вода поднялась густым белым паром.

Царица, сидевшая нагая на полотенце, прикрыла глаза, вдыхая поднявшийся сладкий аромат медовой липы. Не глядя, она нашла рукою веник и небрежно бросила его Глаше. Крестьянка нахмурилась от боли, вставая со своего табурета, не смея противиться повеленьям царицы. Немудрено было угадать, отчего ж крестьянка то и дело постанывает при движениях, тем паче ежели напрягает она спину свою. На её белом нагом теле синело пятно – от случайного ушиба ли, от удара – всё одно. Превозмогая боль в теле своём, Глаша прислуживала царице, нагоняя к телу её жар.

– Несладко небось под опричником-то? – усмехнулась Мария.

В ответ Глаша лишь поджала губы да кивнула, не зная, что ей молвить должно. А меж тем в бане сидела и белокурая Дуня. Уж она сполна отведала буйного нраву царицы Марии. Не единожды Дуня пересекалась с государыней, покуда, крадучись, покидала опочивальню царскую. Не смела Мария гневаться на супруга, вот всяко и срывалась на крестьянке. Ежели бы сам государь не воспретил, запорола бы царица девку крестьянскую али выгнала бы на мороз. В том был особый толк сей ревности. Едва ли Мария горячо обожала своего супруга, но один только вид Дуньки, девки этой бестолковой, приводил её в неистовую ярость.

Притом и теперь Мария держала её при себе, да всякий раз отвешивала хлёсткую пощёчину, а иной раз и вовсе хлыстом стегнуть могла. Дуня сидела подле ног царицы да безмолвно омывала ступни в чистой воде. Покосилась государыня на неё:

– Уж что, не приглянулась ли ты боле тому али иному? – улыбнулась Мария, разглядывая девицу, раздетую донага.

В отличие от Глашки тело Дуни было белым да нетронутым. Свела светлые бровки да мотнула пару раз головою.

– Боярин Басманов, великая государыня… – робко произнесла крестьянка, прерванная громким присвистом царицы.

– Неужто этот чёрт псоватый и Глашку, так ещё и тебя зажимает по углам? – подивилась было Мария.

– Нет-нет… – забормотала Дуня. – Фёдор, сын его…

Мария подивилась боле, изогнув чёрную бровь.

– Так-так… – протянула она, барабаня пальцами по сухой горячей доске.

Вновь смерила царица взглядом Глашу да жестом подозвала ближе. Женщина не смела противиться и подалась вперёд. Мария небрежно откинула волосы Глаши с её шеи, открывая лиловые следы, какие проступают всякий раз после пылких лобзаний.

– Эко меньшой Басманов изнежил тебя, – усмехнулась Мария, переводя взгляд вновь на Дуню, на её белую шею, лишённую сих отметин. – Неужто Федька и вполовину не столь пылок супротив хоть своего ж батюшки?

Дуня насупилась, не ведая, что ответить. Помедлив, она сглотнула и едва уж подняла взгляд с тем, чтобы слово молвить, как царица огрела её по щеке. Во мгновенье вспыхнуло всё лицо, и то видала Мария, пущай Дуня и прикрылась рукою.

«Ишь как раскраснелася…» – подумала Мария, жестом велев поддать пару.

* * *

Рынды с поклоном доложили о приходе земских князей. Иоанн восседал на троне в величественном облачении – на плечах его чернел высокий меховой воротник, обрамляющий шубу царскую. Шапка Мономаха да посох аки символы власти великого князя и царя всея Руси начищены до блеска.

– От уж кого не хватало, – вздохнул Иоанн, отдавая чашу юному опричнику, коего уж неизменно держал подле себя.

– Не омрачайтесь так, великий государь, – произнёс Фёдор, принимая чашу из рук царя.

Юноша поставил драгоценную чашу на стол, что был придвинут к стене да заставлен кушаньями и питьём. Фёдор облачился до торжественного рябо. Кафтан его глубокого винного цвета расшит золотом, под стать серьгам, что выглядывали редкими проблесками из-под густых волн вороных волос. Белые руки унизаны перстнями княжескими.

– Право, земские такие же ваши слуги, как и прочие, – произнёс Басманов, не оборачиваясь. – Уж наградил вас Господь сей милостью.

– Куда б податься от этой милости, – усмехнулся Иоанн.

Фёдор усмехнулся, обернувшись к царю, да сам прислонился спиною к дубовому столу. В то мгновенье, как взгляды царя да слуги его покорного встретились, порог переступили князья и низко поклонились своему владыке.

То были Микита Захарьин-Юрьев да Иван Бельский. Иоанн холодно глядел на прибывших мужей, Фёдор же и вовсе будто бы не приметил, что вошёл кто.

– Добрый государь, вели же слово молвить, – произнёс Бельский, выпрямляясь с поклона.

Иоанн чуть прищурился, вглядываясь в фигуру светловолосого князя пред собой. Был он силён в плечах, лик же его был омрачён думами аль волненьем.

– Уж старый ум мой изводит меня, – вздохнул Иоанн, потерев переносицу, точно припоминая что-то.

Едва Бельский было решил рот открыть, дабы молвить боле, так царь мгновенно переменился в лице, а губы его оскалились улыбкой. Из груди его вырвался короткий смешок.

– И право, право… – протянул государь, кивая собственным словам. – Уж не твой ли батюшка Дмитрий Фёдорович?

Князь кивнул.

– Помню сызмальства я вас, Бельских… Право, стало быть, и впрямь чего стряслось, раз сам весь земской свет явился! И Бельский князь, и ты, Микитка! Уж дурно и помышлять, чего же сделалось, раз вы явилися ко мне! Федь!

Юноша поднял взгляд, едва приподняв брови.

– Али стряслось чего, Федь? – спросил царь.

– Неужто? – подивился Басманов, пожимая плечами. – Право, чего не ведаю, царь-батюшка, того не ведаю.

С тем юноша развернулся к столу, выбирая угощенья.

– Москва стенаниями полнится, – произнёс Микита, обращаясь к царю. – Терзают их опричные плети, топчут их копыта этих разбойников! Просят миряне суда праведного, суда честного.

– Так неужто суд чинится нечестный? – спросил Иоанн, подпирая голову свободною от посоха рукой. Посох же едва покачивался из стороны в сторону.

– Да как же… – было молвил Бельский, да тотчас же прерван был.

– Да всё он честный, – просто бросил Фёдор, отстраняя от губ чашу, утерев большим пальцем уста свои. – И самый что ни на есть праведный.

– Неужто нынче нет у нас права обратиться к царю нашему доброму и благодетельному? – спросил Бельский, бросив лишь короткий взгляд на Басманова. – Неужто светлый наш владыка отдал нас на растерзанье своры чёрной?

Посох замер. Иоанн переменился в лице, преисполняясь удивления. Раздалось частое цоканье – то было порицание от Фёдора. С тем и приблизился юноша к трону государеву да дерзнул посягнуть на святыню владыческую. Одним движением он снял венец с главы царя своего, а с тем развернулся к князьям.

Дерзновенье поразило и князей, и рынд, что были уж наготове с секирами своими. Да боле всех, верно, дивился сам Иоанн, но решил не прерывать пока опричника. С непринуждённым присвистом юноша приблизился к Бельскому и уж было надел на него венец царский, как Иван в страхе отшагнул прочь.

– Ерохвост проклятый, что удумал?! – гневно бросил Бельский сквозь зубы.

– Ежели стал ты царю указывать, как державою властвовать да как суд вершить, стало быть… – с тем Фёдор пожал плечами, поглядывая на венец, пылающий самоцветами. – Право, уж и не признал, где предо мною великий князь…

Из-за спины Фёдора раздался низкий звучный смех владыки. Басманов не обернулся да пуще прежнего расплылся в улыбке. Лик князей сковало презрение.

– Вот нынче оно как… – тяжело вздохнул Микита.

– Новые люди при дворе избраны тобою, великий государь, – Бельский склонился пред царём, дабы уж покинуть палату.

Басманов же меж тем воротился к престолу и вернул венец Иоанну, а затем припал устами к руке владыки. После того занял место своё чуть поодаль, справа от трона. Иоанн же переменил веселье, вызванное выходкой молодого опричника, на грозный нрав.

– Иное нынче время, Бельский, иное, – с жуткою улыбкой произнёс царь. – Покуда был я в незрелом отрочестве, губить меня вам надо было. Не то чтобы батюшка твой не чаял того. Да нынче я великий князь и царь всея Руси! Боле не дам спуску ни вам, ни Шуйским, ни иному боярину во всей земле моей! Покуда Господь не освободит вас от власти моей – миритесь с волей моей!

Князья отдали низкие поклоны, приложились устами к перстам царским да покинули Кремль, боле не проронив ни слова. Как только за ними затворились двери, Басманов вышел из-за трона царского, но тотчас же схвачен был чуть выше локтя.

– А ты, Феденька, уж куда путь держать собрался? – спросил Иоанн сквозь усмешку.

Басманов ответил лишь удивлённым взглядом, а с уст его не сходила улыбка. Удар посоха о каменный пол подозвал рынд к государю. Иоанн прислонил посох к стороне своего трона, тем самым освободив руку. Жестом повелел владыка вручить ему секиру одного из стражников, и то безмолвное повеленье тотчас же было исполнено. С тем отозвал Иоанн хранителей своих. Царь отпустил Фёдора. Осторожным движением коснулся государь лезвия секиры.

– А кто тебе, Федюш, венец-то царский дозволял трогать? – спросил Иоанн, разглядывая отблески света на стали топора.

Басманов не ответил. Улыбка на его лице поугасла, но не сошла вовсе. Иоанн поднялся с трона и прошёлся к угощеньям на столе. В одно резкое движенье смёл он блюда да кувшины на пол.

– То-то же… – едва ли не с сожаленьем вздохнул Иоанн, кивая пред собою. – А посему клади руку на отсеченье.

Фёдор сглотнул да пристально уставился во мрачные очи своего повелителя. Неведомо ни Басманову, ни самому царю, что именно узрел в том холодном, едва ли человеческом взгляде юноша, да всяко опричник пожал плечами с глубоким вздохом. После того закатал кафтан с рубахою до самого предплечья, с тем и исполнил волю владыки. Иоанн взглянул на белую руку, столь безропотно отданную под лезвие тяжёлого топора. Фёдор следил за каждым движением царя, вплоть до того мгновенья, как Иоанн замахнулся секирой.

– Государь! – раздался резкий окрик.

Иоанн цокнул себе под нос и обрушил оружье своё в пяди от руки опричника и обернулся. Лезвие вошло едва ли не целиком, оставив в столе глубокую щель. На пороге стоял Алексей Басманов, не верящий очам своим. Фёдор усмехнулся, опуская рукав обратно.

– Чего тебе, Алёш? – спросил Иоанн, возвращаясь на свой трон.

– Да вот… – Басманов поглядел на топор, торчащий из стола, да сглотнул, в недоумении покосившись на сына.

– Да вот? – вновь вопрошал царь.

– Так ведь на дело уж, на службу надобно, а Федьки всё нет, – произнёс Алексей.

Юный Басманов обратился взором к царю, будто бы спрашивал дозволенья покинуть палату.

– Чего ж уставился на меня, Федя? – спросил Иоанн, поправляя ворот шубы. – Али слух отняло?

Молодой опричник низко поклонился и поцеловал руку царю. Уж в коридоре Алексей остановил сына на полпути к большой каменной лестнице, устланной ковром.

– Нет уж, Федька, всё ж изъяснись – какого супостата творится? – спросил Алексей.

Фёдор развёл руками.

– И в самом деле, странные потехи у светлого государя нашего! – молвил он.

Глава 3

Покои царские тонули в кромешной тьме в тот час, когда беспокойные очи государевы раскрылись. Несколько мгновений Иоанн не помнил себя, обуянный неистовым страхом. Царь нынче заснул, сидя за столом. Пред ним лежало письмо, которое он складывал. Подле же левой руки изошлась восковыми слезами свеча, предавшаяся огню столько, что обратилась едва ли не лужицей в медном блюдце.

Пред очами Иоанна будто бы встали те видения, что охватили его во сне. Тотчас же государь потушил короткий фитиль пальцами и с облегченьем выдохнул, будто бы страшный рок миновал его. Всё то время, с того момента, как государь отошёл ко сну, у входа на сундуке сидел холоп да клевал носом. Завидев же, что государь ныне бодрствует, парень поднялся на ноги, сделавшись готовым нести службу.

– Доложи Филиппу волю мою, – произнёс Иоанн, потирая свою переносицу.

* * *

Нынче хмурое небо стояло над Москвою. Изредка солнце выглядывало сквозь грузные тучи, которые никак не торопились разразиться неминуемым громом. С непогоды али по иной причине, да стихла столица. Разбежался люд по домам да теремам, по тем, что уцелели. На улочки да на ворота, что стояли, будто бы бесхозные, взирал государь, восседая на жеребце Громе, прикупленном у немца-опричника. Подле владыки ехал отец Филипп. Оба всадника облачены были согласно уставу монастырскому. Облаченья их скрывали премного черт, но едва ли даже далёкий случайный взгляд не смог бы опознать в скромной чёрной фигуре великого князя и царя всея Руси. Поодаль от Иоанна и Филиппа ехали опричники да ссыпали серебро со своих кошелей к крыльцу домов али просто на дорогу.

– Верно, сыто поживают, – тихо бросил Алексей Басманов своему сыну, – раз уж не соизволили забрать даже милостыни царской!

С теми словами бросил опричник горсть монет на крыльцо терема, в окнах коего нет-нет да промелькнули тени домочадцев.

Меж тем Иоанн со святым отцом уж заметили, как вдалеке чернеет двор, пожжённый накануне опричниками. Взгляд царя омрачился, как и взгляд Филиппа. Опричники меж собою перекинулись безмолвными упрёками, поглядывая друг на друга, точно выискивая, чья была в том вина, ибо был строгий наказ государев – Москву в порядок привести. Едва ли не за версту заприметил Иоанн распахнутые ворота. Одна из дверей лежала в земле, притоптанная и расколотая. Разглядел государь и три столба во дворе, да тела пожжённые, привязанные к ним. Подле трупов уж собрались исхудавшие за зиму уличные псы. Голодные бродяги сбились стаей да принюхивались, утробно рыча друг на друга.

Царь остановил своего коня. Братия притихла. Иоанн медленно обратил на опричников свой грозный взор.

– То верно говоришь, Филипп… – произнёс государь, обращаясь к старцу. – Всё верно – не боле пользы от разбойников этих ленивых, нежели от скота бездумного.

– Гнев свой праведный во благо направь, – произнёс Филипп, указывая на тела. – Вели похоронить достойно людей своих.

Тотчас же Алексей, что стоял во главе отряда опричников, вышел наперёд да погнал свою лошадь в тот самый двор. С ним же пустились Фёдор с немцем. Малюта было ухватился за узду, да Иоанн остановил его, глядя на обугленные чёрные столбы.

– Неужто то упокоит их души? – спросил царь.

– Лишь Господу ведомо. Да тем ты спасаешь не души рабов своих, но свою, – ответил Филипп.

Царь слабо усмехнулся, опустил тяжёлый взгляд на землю да пожал плечами.

– Нынче же утром слышал исповедь мою, – произнёс Иоанн. – Моя душа уж в геенне огненной.

* * *

Тени становились всё длиннее, когда Басмановы со Штаденом въезжали во двор Кремля.

– Ты глянь-ка… – нахмурился Алексей, заприметив Малюту подле конюшен. – Как пить дать – то не к добру. Ну и рожа, пуще прежнего звериная. Видать, и прям чего учинилося…

Григорий Скуратов вышел встречать опричников и даже взял лошадь Алексея под уздцы. И Фёдор, и Андрей-немец смекнули, что Малюта потолковать хочет с Басманом-старшим. Отдали опричники лошадей своих конюшим, да с тем и оставили Скуратова с Алексеем. Малюта глубоко вздохнул, трепля гриву кобылы.

– Ух, Алёш, – начал Скуратов, заводя кобылу Басманова в конюшню, – ежели бы ведал, в каком ныне духе государь наш, сам бы поскакал падаль эту в землю зарывать!

– Об чём же ты, Гриш, толкуешь? – спросил Алексей, спешившись.

– Да об том и толкую, – продолжил Скуратов. – Светлый добрый государь наш нынче велел мне выведать, по чьей вине пожарище неприбранное на глаза Филиппу попалось.

– То бишь, это его и волнует? – усмехнулся Алексей. – Будто не найдёшь ты крайнего! Да чур не немца! Я уж боялся, что нынче нас как душегубов преступных и того!

– Да уж, – кивнул Малюта. – Я к чему то…

Скуратов неспешно вышел из конюшни да размеренным шагом к царским палатам направился. Алексей последовал за ним.

– Дело ж не в нашей службе. И даже не в государе, – понизив голос, произнёс Малюта.

Басманов замотал головой.

– Слишком хорошо нынче живётся мне при дворе, – произнёс Алексей. – Да и Федька мой пред царём уж выслужился.

На тех словах Малюта усмехнулся в рыжую бороду.

– Токмо вякни что! – предупредил Алексей.

Скуратов пожал плечами да кивнул.

– Нет, Гришка, – вздохнул Басманов, обернувшись через плечо поглядеть – не подслушивает ли кто. – Неча пенять на Филиппку. Царь звал его с Соловков ещё до того, как братию учинил.

– Всё верно ты толкуешь, – кивнул Скуратов. – Всё так и было. Всё ждал Филиппку, ждал, письма слал, премного богатств в монастыри раздал, попов, этих окаянных, помиловал. А всё чает государь наш беспокойный, что святой отец избавит его от тревог, наставит на путь истинный. Да токмо иначе всё делается, иначе.

– Неужто не сытно тебе, Гриш? – спросил Басманов. – Не тепло? Али есть в чём нужда – так поди да возьми! На кой чёрт тебе нынче-то лезть-то с указами к государю?

– Да оттого, что Филиппка уж поставит выбор пред Иоанном! – ответил Малюта. – И помяни моё слово, долго будет поп окутывать царя, наставляя на путь, драть его взахвост, праведный!

Басманов помотал головой, усмехнувшись себе в усы.

– Будто ты нрава государева не знаешь! Скорее уж реки обратятся вспять, нежели Иоанн прислушается к совету, так тем более попа.

– Смотри мне, Лёша, – пожал плечами Малюта. – Шоб потом не дивился, будто не толковали мы об этом!

Басманов кивнул, разведя руками, да на том и разошлись. Алексей поспешил переменить одежду, ибо сей ночью уж служба звала мчаться в Земские земли, потолковать по-свойски с казнокрадами.

Меж тем Фёдор было также готовился к ночной службе, да не суждено уж. Подле его покоев ожидал босоногий крестьянин.

– Вас, Фёдор Алексеич, государь… – начал было холоп.

Юноша остановил его жестом, предугадывая речь эту.

«Верно, творится что-то неладное…» – думалось Фёдору, покуда проходил он меж коридоров.

Рынды доложили о приходе Басманова и с тем пропустили юношу в царские покои. Едва Фёдор переступил порог, его тело пробило жуткое чувство, которое не мог он облечь в слова. Оно сравнимо было с тем холодящим душу трепетом, когда ступаешь на тёмный лёд и слышишь страдальческий скрип льдин. Иоанн стоял у окна в чёрном облачении. Руки его дрожали, но всяко дрожь та шла на убыль. В тусклом свете разглядел юноша пару сбитых костяшек на руке государя.

Невольно сглотнув, Фёдор низко поклонился, да на то Иоанн не обратил взора своего. Лишь поднял руку, точно слепец, и, не оборачиваясь, указал на стол. Басманов принялся вглядываться в очертания множества предметов, что загромождали его. Глубоко вздохнув, Фёдор принял сей жест как повеление наполнить чашу из кувшина, который уж был наполовину пуст.

Молодой опричник приблизился к столу и принялся наливать тёмно-кровавое вино в чаши. Когда питьё ударилось с мягким плеском о стенки сосуда, мрачный взор государя обратился на Фёдора, но царская фигура оставалась неподвижной. Басманов поднял взгляд, не скрывая тревоги и волнения в светлых очах. Возможно, в то хотел верить юноша, но ему показалось, что царский лик смягчился. Иоанн принял чашу и перевёл взгляд на тёмное вино.

– Скажи мне, Федя… – помолчав, изрёк государь, переводя взгляд на окно.

На улице темнело. Тени протягивали свои длинные полосы, рассекая двор, улочки и дороги. В куполах Москвы догорало закатное солнце.

Иоанн усмехнулся, скорее горько, нежели с веселием, да помотал головой, вновь переводя взгляд на Фёдора.

– Отчего явился ты к царю своему в таком виде? – царь указал на подол накидки юноши.

К ней, как и к сапогам, прицепилось премного могильной земли. Всяко, дорога отряхнула, но следы оставались.

– Непросто нести вам службу, добрый государь, не замаравшись, – ответил Фёдор.

– Во оно как… – произнёс Иоанн. Царь отпил из своей чаши, затем обернулся к столу, сел в глубокое резное кресло и оставил чашу на столе, прямо поверх писем. – Спой мне что-нибудь, – повелел царь, взяв перо и макая его в чернила.

– Ваша воля, добрый государь, – произнёс юноша, медленно приближаясь к столу и занимая место подле государя. – Но вижу я, что не за пеньем вы позвали меня, что душу вашу гложут тяжкие думы.

Иоанн вскинул бровь, обернувшись на юного опричника.

– Премного возомнил о себе, Басманов, – отрезал царь.

От тех слов Фёдор улыбнулся, будто бы скрывал и боле. Брови государя гневно сошлись, но прищур не был лишён любопытства.

– Право… – произнёс Фёдор, опираясь локтем о стол. – Дивлюсь я воле вашей, премудрый царь. Ежели бы сердцу вашему нынче нужен был покорный раб, покорный, но слепой, на кой же чёрт вы за мною послали? Ей-богу, я и платия переменить не успел!

– А всяко по речам твоим, – ответил Иоанн, – и впрямь не зришь ты, кто пред тобою.

Фёдор прищурился, точно вглядывался, напрягая очи свои.

– Ежели предо мною не государь мой, не великий князь, не свет наш, не месяц ясный, ежели предо мною лишь образ его лукавый, то и, право, незряч я, – произнёс юноша.

Иоанн глядел на опричника, покуда тот говорил. Лишь Фёдор умолк, царь тяжело вздохнул, откинувшись в кресле своём.

– Что ж, – Иоанн сложил руки в замке, – калеки да убогие всегда были мне по сердцу.

Фёдор усмехнулся.

– Ступай, – махнул рукой государь.

– Отчего же гонишь меня? – спросил Басманов.

– Воротишься со службы – то-то и потолкуем. А ныне мне скверно, – отрезал Иоанн, вновь взявшись за перо.

Фёдор поджал губы, не решаясь на откровение, на которое сейчас ни у одного из них не было сил. Заместо того опричник встал, отдал низкий поклон да направился в свои покои.