Текст книги "Отходная молитва"

Глава седьмая
Прелюдия и фуга

Фэллон сразу же понял, кто такой Миллер и спокойно ждал того, что произойдет, ссутулившись, засунув руки в карманы и расставив ноги. Этот человек обладал грубой силой, которую можно было ощутить физически. Отец Да Коста чувствовал, как она исходит от Фэллона и разливается в воздухе. Мысль о том, что может сейчас произойти в стенах его церкви, наполнила его ужасом.

Он торопливо приблизился и встал между Фэллоном и полицейскими. Анна в нерешительности замерла в метре или двух от них, по другую сторону балюстрады.

Миллер остановился, держа шляпу в руках, Фитцджеральд стоял чуть сзади. После неловкой паузы священник сказал:

– Думаю, вы помните мою племянницу, инспектор. Дитя мое, вместе с мистером Миллером пришел инспектор Фитцджеральд.

– Добрый день, мисс, – пробормотал Миллер, глядя на Фэллона.

– А это мистер Фэллон, – сказал отец Да Коста.

– Здравствуйте, инспектор, – проговорил Фэллон, не дрогнув.

Легкая улыбка играла на его губах, и глядя на это бледное лицо с решительным выражением глубоких черных глаз, Миллер испытал странное ощущение холода, у него возникло чувство, словно он увидел собственную могилу; это было необъяснимо. Затем внезапно ему в голову пришла странная и безумная мысль, его осенило, и он невольно отступил на шаг. Воцарилось молчание. Все ждали. Дождь барабанил в окна.

Анна нарушила тягостную тишину. Она направилась к балюстраде и оступилась. Фэллон подскочил к ней и поддержал.

– Все в порядке, мисс?

– Спасибо, мистер Фэллон. Какая я глупая, – произнесла она с очаровательной улыбкой, повернув лицо в Миллеру. – У меня были проблемы с органом. Боюсь, что как и все в этой церкви, он не в очень хорошем состоянии. Мистер Фэллон оказал нам любезность и дал несколько ценных советов.

– Ах вот как? – сказал Миллер.

Девушка повернулась к своему дяде.

– Вам не помешает, если мы сейчас посмотрим орган, дядя? У мистера Фэллона мало времени.

– Пойдемте в ризницу, инспектор, – предложил отец Да Коста. – Или, может быть, вам будет удобнее в домике?

– Честно говоря, мне хотелось бы задержаться здесь еще на некоторое время. Я сам играю на фортепьяно, но, признаюсь, всегда питал слабость к органной музыке. Если, конечно, это не помешает работе мистера Фэллона.

Фэллон любезно улыбнулся.

– Ну конечно, и вообще нет ничего дороже внимания публики, инспектор, ибо оно побуждает нас к наиболее полному проявлению творческих сил.

После чего он взял Анну за руку и повел ее в глубь храма мимо скамей хоров.

В темноте часовенки святого Мартина застыл Миган, он напряженно следил за происходящим. Билли прошептал:

– Я же говорил, что он тронутый. Как, интересно, он выпутается из этой заморочки?

– Голыми руками, Билли, голыми руками, – ответил Миган. – Готов поспорить на кучу денег. Знаешь, что я тебе скажу, – прибавил он с выражением искреннего восхищения, – я наслаждаюсь каждой минутой этого представления. Мне всегда доставляло удовольствие видеть настоящего профессионала за работой. А сегодня представился редчайший случай.

Фэллон скинул френчкот и оставил его на спинке скамьи. Он сел и пододвинул табурет, чтобы удобнее было доставать до педалей. Анна стояла справа от него.

– Вы пробовали клапан в том положении, как я вам говорил? – спросил он.

– Да, совсем другое дело.

– Ну хорошо. Сейчас я сыграю что-нибудь, и мы посмотрим, что еще не в порядке. Что вы скажете, например, о «Прелюдии и фуге ре мажор» Баха?

– Но у меня есть только ноты для слепых...

– Это не страшно. Я помню эту вещь наизусть.

Он повернулся и взглянул на отца Да Косту и полицейских, стоявших с другой стороны балюстрады.

– Если вас интересует, это был любимейший отрывок Альберта Швейцера.

Никто не проронил ни слова. Они ждали, затаив дыхание, и Фэллон снова повернулся к органу. В последний раз он играл давно, очень давно, и однако ему показалось, что это было вчера.

Он подготовил мехи, ловко настроил регистры (кроме голоса и челесты), а также проверил диапазоны и ход педалей. Затем он обратился к Анне:

– Что касается педалей, я посоветовал бы вам не пользоваться регистрами из дерева. Только диапазоном в шестнадцать футов и басами, да еще регистром тридцати двух футов, чтобы звучало громче. Что вы скажете по этому поводу?

– Интересное начало, что ни говори.

Ее охватил ужас, когда он спросил совсем тихо:

– Почему вы вмешались?

– А разве это не очевидно? – прошептала она – Все из-за инспектора Миллера и его напарника. Ну, а теперь играйте.

– Да простит вас Господь, вы ужасная лгунья, – сказал ей Фэллон и начал игру.

По церкви разнеслось арпеджо, не слишком быстрое, в котором ясно звучала каждая нота. Он работал носком и каблуком левого ботинка, чтобы достичь максимума громкости, играя с такой удивительной силой, что безумная догадка инспектора тотчас же потеряла свой смысл, ибо это было действительно талантливое исполнение.

Отец Да Коста был потрясен. Он стоял неподвижно и невольно восхищался блестящей игрой Фэллона, который уже обеими руками касался клавиш основного органа и отвечал каскадом сверкающих аккордов на призыв увертюры. Затем он снова повторил тему для педалей, и вновь ответил на нее блестящим пассажем.

Миллер коснулся плеча священника и шепнул ему на ухо:

– Великолепно, но у меня совершенно нет времени, отец мой. Не могли бы мы теперь поговорить спокойно?

Да Коста кивнул в знак согласия, хотя на душе у него было тяжело и повел их в алтарь. Фитцджеральд вышел последним, и от сквозняка резко хлопнула дверь.

Фэллон остановился.

– Они ушли? – проговорил он.

Анна Да Коста повернула к нему свои невидящие глаза, лицо ее выражало уважение и испуг; она коснулась его щеки.

– Кто вы такой? – прошептала она. – Что вы за человек?

– Это извечный вопрос, который задают человеку, – сказал он, снова начиная пассаж из увертюры.

* * *

Музыка слышалась и в стенах ризницы, она звучала не так громко, но все же проникала сквозь старые стены со странной силой. Отец Да Коста присел на краешек стола.

– Хотите сигарету, господин кюре? – спросил Фитцджеральд, доставая старый серебряный портсигар.

Священник взял одну и прикурил от предложенной зажигалки. Миллер разглядывал его – массивные плечи, черты лица, словно вырубленные из гранита, седая спутанная борода – и вдруг удивился: этот человек нравился ему. И именно поэтому он постарался принять наиболее официальный вид.

– Ну так что, господин инспектор? – спросил Да Коста.

– Вы не передумали, господин кюре, со времени нашей последней встречи?

– Нисколько.

Миллер с трудом сдержал бешенство, а Фитцджеральд дипломатично вмешался:

– Может быть, с вами что-то случилось после происшествия на кладбище, вам угрожали?

– Вовсе нет, инспектор, – уверенно заявил священник.

– Фамилия Миган вам о чем-нибудь говорит?

– Нет... Нет, не думаю. А что, я должен его знать?

Миллер подал знак Фитцджеральду, тот раскрыл папку и достал оттуда фотографию, которую протянул священнику.

– Джек Миган, – сказал он. – Денди Джек для друзей. Этот снимок сделан в Лондоне, на ступенях центрального управления полиции Вест Энда после того, как его выпустили за неимением улик. Он проходил по делу о перестрелке в Ист Энде в прошлом году.

Миган по-прежнему был одет в свое узкое пальто и широко улыбался всему миру, приподнимая правой рукой шляпу, а левой обнимая за плечи известную манекенщицу.

– Девушка здесь исключительно в интересах рекламы, – сказал Фитцджеральд. – Он не афиширует свои связи. На обратной стороне снимка даны все сведения, которыми мы располагаем официально.

Отец Да Коста с интересом прочел. Джеку Мигану было сорок восемь лет, в 1943 году, в возрасте восемнадцати лет, он поступил в Королевский флот, вплоть до 1944 года он служил на морских тральщиках, а потом был приговорен к одному году заключения за то, что разбил челюсть офицеру во время стычки. В 1948 году его посадили еще на шесть месяцев за контрабанду, а в 1954 году ему было предъявлено обвинение в краже, но, за недоказанностью, отменено. С тех пор его более сорока раз привлекали к допросам в полиции по разнообразным делам.

– Кажется, вы не очень-то продвинулись, – заметил отец Да Коста с легкой усмешкой.

– С Джеком Миганом не посмеешься, – возразил Миллер. – Я служу в полиции двадцать пять лет, а хуже него никого не встречал. Помните братьев Крей и потрошителей из Ричардсона? Так вот, Миган намного страшнее, чем все они вместе взятые. У него здесь контора, которая занимается похоронами, но за этим респектабельным фасадом скрывается организация по перевозке и торговле наркотиками, проституция, игорные дома, рэкет в крупнейших городах севера Англии. А он стоит во главе.

– И вы до сих пор его не арестовали? Мне это кажется странным.

– Царство страха, отец мой. Братья Крей использовали этот прием в течение долгих лет. Однако, они просто мальчики из церковного хора рядом с Миганом. Он находит множество способов учить уму-разуму непокорных, используя для этого охотничье ружье и целя жертвам в ноги; человек не погибает, но на всю жизнь остается калекой и служит предупреждением для остальных.

– Вам это доподлинно известно?

– Да, но доказать это мы не можем. Так же как мы не можем доказать его причастность к делу о детской проституции, или то, что он пригвоздил одного из своих подчиненных пятнадцатисантиметровыми гвоздями к столу, или заставил другого есть его собственные испражнения.

На одно ужасное мгновение отцу Да Коста показалось, что он снова находится в том лагере в Северной Корее; он лежит полумертвый в отхожем месте, а ботинок корейца вдавливает его лицо в кучу дерьма. Его пытались заставить есть это дерьмо, но он не стал, потому что думал, что все равно умрет. Он сделал над собой усилие и вернулся в настоящее.

– И вы считаете, что Миган причастен к сегодняшнему убийству Краско?

– Без сомнения, – ответил Миллер. – Краско был, если постараться говорить корректно, его соперником в делах. Миган попытался было прибрать его к рукам, но тот отказался. Как сказал бы Миган, он не пожелал быть разумным.

– И был нанят убийца, чтобы публично прикончить его?

– Во всяком случае, это послужит уроком для других. Простой факт, что Миган осмеливается на такие действия, во многом говорит о его нездоровой психике. Ему известно, что я знаю о его роли во всех этих преступлениях. Он хочет, чтобы я знал об этом, он хочет, чтобы все знали. Он уверен, что останется безнаказанным.

Отец Да Коста посмотрел на фотографию, нахмурив брови, и Фитцджеральд осмелился произнести:

– На этот раз мы могли бы прихлопнуть его, отец мой, но с вашей помощью.

Священник покачал головой с серьезным и важным видом.

– Я искренне сожалею, инспектор. Мне очень жаль.

– Господин кюре, – сказал Миллер сурово, – единственное, что мне известно, это то, что вытекает из вашего поведения. Вы можете опознать убийцу. Вы его защищаете. Вон там стоит инспектор Фитцджеральд, он тоже католик. И он представил мне наиболее вероятное объяснение. Он сказал, что все, что вы знаете, стало вам известно во время исповеди. В этом есть хоть капля истины?

– Поверьте мне, господин инспектор, если бы я мог, я охотно помог бы вам.

– Но вы ведь отказываетесь?

– Увы, да.

Миллер взглянул на часы.

– Так, ладно, господин кюре. У меня назначена встреча через двадцать минут, и я хотел бы, чтобы вы поехали со мной. Никаких угроз, никакого принуждения, это просто просьба.

– Понимаю... Могу я поинтересоваться, куда мы поедем?

– На вскрытие тела Яноша Краско, в морг.

– Ясно... Скажите, инспектор, вы что, бросаете мне вызов?

– Но ведь это же касается вас, господин кюре.

Отец Да Коста поднялся и внезапно почувствовал усталость. Его воля к сопротивлению заметно ослабла. Ему уже порядочно надоело это грязное дело. Странно, но в этот момент органная музыка, глухо доносившаяся из церкви, была единственным, что он отчетливо ощущал.

– У меня еще вечерняя служба, да обед в приюте, инспектор, так что я не смогу долго отсутствовать.

– Это займет час, не больше, господин кюре. Обратно вас довезут на машине, но сейчас нам пора ехать.

Отец Да Коста открыл дверь ризницы и вошел в церковь впереди других. Он остановился возле алтаря.

– Анна? – позвал он.

Фэллон прекратил игру, а девушка повернулась к священнику.

– Мне надо ехать, дорогая, с инспектором Миллером.

– А как же служба?

– Я ненадолго. Что касается органа, то может быть мистер Фэллон окажет нам любезность и придет после службы? И тогда бы мы поговорили.

– Я к вашим услугам, отец мой, – весело ответил Фэллон.

Священник и полицейские прошли вдоль ряда скамей, миновали часовенку святого Мартина, где нашли укрытие Джек Миган и его брат, и выбрались на улицу.

Дверь хлопнула на ветру. Воцарилась тишина. Фэллон пробормотал:

– Честное слово, у меня такое впечатление, что вы спасли мне жизнь. Думаю, что он что-то заподозрил, этот славный инспектор Миллер.

– Но теперь опасность миновала. Особенно после такой блестящей игры. Вы были неподражаемы.

Он тихонько рассмеялся.

– Может быть, раньше так оно и было, признаюсь без сложной скромности, но это все в прошлом. И главное, что мои руки уже не те, что прежде.

– Блестяще, – повторила она. – Другого слова и не подберешь.

Она была искренне взволнована и на мгновение забыла о темной стороне личности Фэллона. Продолжая улыбаться, она на ощупь нашла его руки.

– И что вы говорите о ваших руках, ведь это же глупость!

Она сжала его пальцы, и внезапно улыбка исчезла с ее лица.

– Ваши пальцы... – прошептала она. – Что с вами произошло?

Он поспешно отдернул руки и посмотрел на кончики своих обезображенных, бесформенных пальцев.

– А, это. Одним моим добрым друзьям пришло в голову лишить меня ногтей. У нас вышел спор об одном дельце.

Он поднялся и надел свой плащ. Она осталась сидеть, испуганная, затем протянула руку и стала шарить ей в воздухе, стараясь нащупать его плечо. Он помог ей подняться и накинул на плечи пальто.

– Я не понимаю, – сказала она.

– И дай Бог, чтобы вы никогда не поняли. Пойдемте, я провожу вас.

Они вышли через ризницу. Дверь за ними закрылась. Последовал момент тишины, а затем Билли Миган встал.

– Господь свидетель! Ну, а теперь-то мы можем смыться отсюда, а?

– Ты можешь. Но не я, – возразил Миган. – Давай-ка, догони Фэллона и пристань к нему как банный лист.

– Но я думал, что это работа Уорли?

– А теперь – это твоя работа. Скажи Уорли, чтобы ждал снаружи.

– А ты? – спросил Билли угрюмо.

– А я ненадолго останусь здесь, подожду возвращения кюре. Пришло время нам с ним покалякать. Мне нравится здесь. Здесь так мирно, полумрак, свечи мерцают. Это позволяет сосредоточиться.

Билли замешкался, словно соображал, что бы еще возразить. Миган рассердился.

– Давай же, Господи, Боже мой! Пошевеливайся! Я поговорю с тобой позже.

Он поудобнее уселся на скамье, скрестив руки на груди и прикрыв глаза, в то время как Билли выходил через главную дверь, чтобы выполнить его приказ.

* * *

Дождь на кладбище лил как из ведра. Проходя по аллее к домику священника, Фэллон взял Анну под руку.

– Иногда мне кажется, что это никогда не кончится. Вот уже много дней стоит такая погода.

– Я знаю.

Они подошли к двери. Она открыла ее и задержалась на пороге, Фэллон стоял у крыльца и смотрел на нее.

– Для меня все утратило смысл, – сказала она. – Я не понимаю вас, не понимаю того, что произошло сегодня, и вообще ничего... особенно после того, как услышала вашу игру на органе. В этом нет ни капли смысла, никакой логики.

Он снисходительно улыбнулся.

– Идите скорее домой, мой маленький кролик, вы простудитесь. Будете в безопасности в вашем маленьком мире.

– Теперь это невозможно. Как бы я смогла? Ведь вы сделали из меня сообщницу, так ведь? Я могла бы выдать вас, но не сделала этого.

Ее слова были худшим из того, что он мог от нее услышать.

– Так почему же вы не заговорили?

– Я дала слово дяде, разве вы забыли? А мне ни за что на свете не хочется причинить ему зло.

Фэллон очень тихо отступил назад, в дождь. Она позвала его с крыльца.

– Мистер Фэллон? Вы здесь?

Он не ответил. Она еще несколько секунд постояла в нерешительности, затем шагнула в дом и закрыла дверь. Фэллон повернулся и пошел прочь по аллее.

Билли смотрел на них из укрытия – огромного мавзолея в викторианском стиле, или, если говорить точно, он смотрел на Анну. Она очень отличалась от всех девушек, которых он знал, к которым привык. Сдержанная, гордая, полная чувства собственного достоинства... а ее тело, несмотря на нерешительную походку, было очень привлекательным. Он был уверен, что за ее внешней холодностью скрывается страстная натура, а слепота девушки еще больше возбуждала его, вызывала в нем извращенное желание.

Фэллон остановился, прикрыв рукой огонек зажигалки, закурил. Билли отступил в укрытие.

– Да ладно, Билли, я уже собираюсь возвращаться домой. Раз уж ты здесь, проводи меня к Дженни.

Билли нерешительно постоял, затем с опаской подошел к Фэллону.

– Вы считаете себя ловкачом, так ведь?

– Не так уж трудно быть похитрее тебя, сосунок. И еще одно. Если я когда-нибудь еще увижу, как ты ошиваешься здесь, то я очень рассержусь.

– Да катитесь вы ко всем чертям! – злобно прошипел Билли.

Он повернулся и торопливо зашагал к церкви. Фэллон шел следом и улыбался.

* * *

Морг был построен на манер крепости, его окружала шестиметровая стена, чтобы оградить здание от любопытных глаз. Когда автомобиль Миллера подъехал к главному входу, шофер вышел из нее и подошел к переговорному устройству. Затем вернулся за руль. Через несколько секунд тяжелая стальная решетка поднялась, и они въехали во внутренний двор.

– Ну вот мы и приехали, господин кюре, – сказал Миллер. – Это один из современных моргов, он оборудован по последнему слову техники.

Он и Фитцджеральд вышли первыми, отец Да Коста последовал за ними. Главное здание было построено из стекла и бетона. Строгое, но в своем роде красивое. Они прошли по цементной дорожке до служебной двери, которую им открыл служащий в белом комбинезоне.

– Здравствуйте, шеф, – сказал он. – Профессор Лоулор просил передать, что будет ждать вас в раздевалке. Ему не терпится начать.

Они миновали лабиринт из узких коридоров под жужжание кондиционеров. Миллер взглянул на священника и сказал ему небрежно:

– Они хвастаются, что здесь самый чистый воздух в городе. Право, стоит иногда заехать в это местечко подышать.

Это была просто мысль вслух, и она не требовала ответа, поэтому священник промолчал. Служитель открыл дверь, пропустил их и удалился.

В новом помещении находилось несколько раковин, душ в углу, на вешалках – белые халаты и комбинезоны. На полу были расставлены в ряд белые боты из резины разных размеров. Миллер и Фитцджеральд сняли плащи. Инспектор снял с вешалок халаты и вручил один отцу Да Коста.

– Вот, наденьте это. Боты вам не нужны.

Да Коста выполнил указание, и в этот момент открылась дверь, и появился профессор Лоулор.

– Входите, входите, Ник. Вы вынуждаете меня начать с опозданием, – произнес он, затем лицо его удивленно вытянулось, когда он заметил священника. – Смотрите-ка! Здравствуйте, отец мой.

– Мне хотелось бы, чтобы отец Да Коста присутствовал, если, конечно, это не помешает вашей работе, – сказал Миллер.

Врач был весь в белом, в ботах и в зеленых перчатках из резины.

– Хорошо, но пусть он стоит в стороне. Теперь пойдемте, надо поспешить. У меня в пять лекция.

Он прошел вперед них в коридорчик, а оттуда, через застекленные двери – в зал для вскрытий. Зал был снабжен фосфорными лампами, которые давали такой сильный свет, что от него резало глаза, и повсюду сияли его отражения в никелированных поверхностях столов и инструментов.

Янош Краско лежал на спине на столе возле двери. Голова его покоилась на деревянном бруске. Он был обнажен. Двое служителей стояли рядом с вертящимся столом, на котором были разложены всевозможные хирургические инструменты. Больше всего отца Да Коста удивил телевизор и две камеры; одна рядом с операционным столом, другая – в стороне на подставке.

– Как видите, господин кюре, – сказал Миллер, – прогресс идет полным ходом. Теперь здесь все заснято на пленку, и между прочим, на цветную.

– А это необходимо?

– Безо всякого сомнения. Особенно, когда в деле участвует какой-нибудь ретивый адвокат, не располагающий подробными сведениями и недоверчивый, – он всегда норовит прислать своего эксперта. Или, другими словами, еще одного выдающегося патологоанатома с собственным мнением по поводу того, что произошло.

Один из техников повесил на шею профессора микрофон, а Миллер добавил:

– Профессия медика славится разнообразием мнений, отец мой, я уже давно это понял.

Лоулор холодно улыбнулся:

– Не стоит с возрастом становиться ехидным, Ник. Вам доводилось присутствовать при вскрытии, отец мой?

– Не совсем так, как вы думаете, доктор.

– Гм. Ну, если вам станет дурно, то вы знаете, где раздевалка. И пожалуйста, стойте в стороне... вы все. Ну, господа, – сказал он, обращаясь к ассистентам, – начнем.

Зрелище, которое предстояло увидеть священнику, должно было быть кошмарным. И если этого не случилось, то исключительно благодаря Лоулору и общей атмосфере клиники, где работают профессионалы.

Профессор работал замечательно. Он был не просто мастером своего дела, не просто знатоком во всех областях медицины. Он творил, не выпуская скальпеля из рук, и не переставал комментировать свои действия. Голос его был сухим и четким.

– Все, что он говорит, записывается на пленку, – прошептал Миллер. – Для сопровождения видеофильма.

Священник зачарованно наблюдал. Профессор сделал скальпелем надрез в районе затылка и резким движением обнажил череп убитого, дернув за волосы и сняв его лицо, словно маску.

Затем он подал знак технику, и тот протянул ему маленькую электропилу, включив ее. Лоулор аккуратно пропилил окружность в верхней части затылка.

– Это пила фирмы «Сушер», – объяснил Миллер вполголоса. – Принцип ее работы основан на вибрации. Циркуляционная пила не дает такой точности.

Запах в помещении почти не чувствовался, потому то на потолке были укреплены специальные втяжные приспособления. Лоулор остановил пилу и вернул ее технику. Он снял отпиленный кусок черепа и положил его на стол, затем извлек мозг и аккуратно погрузил его в сосуд из красного пластика, который держал ассистент.

Тот отнес его в раковину, куда уже подошел Лоулор, чтобы произвести взвешивание. Он обратился к Миллеру.

– Я изучу это позже, а пока займусь телом, вы не возражаете?

– Не возражаю, – сказал Миллер.

Врач возвратился к трупу, взял большой скальпель и разрезал тело от горла до живота. Крови почти не было, всего лишь толстая прослойка жира, а под ней слой мяса. Он разложил это тело словно старое пальто; жесты его были уверенными и быстрыми и ни на секунду не прекращались.

– Это необходимо? – пробормотал отец Да Коста. – Ведь рана-то в голове, мы все это знаем.

– Судебный чиновник потребует полный отчет, в малейших деталях, – ответил инспектор. – Существуют нормы права и закона. И в этом нет ничего ужасного, зря вы так думаете. У нас было дело несколько лет назад. Нашли мертвого старика в его квартире. Все выглядело, словно это был сердечный приступ. Если бы во время вскрытия Лоулор определил остановку сердца как причину смерти, то дело было бы закрыто.

– А что, причина была в другом?

– Шейные позвонки были переломаны. Я забыл детали, но это значило, что со стариком довольно грубо обошлись. Расследование вывело нас на одного субъекта, который занимался пожилыми гражданами. Он приходил к ним под видом проверяющего водопровод и требовал в уплату десять фунтов.

– И что с ним стало?

– Суд установил непредумышленное убийство и присудил пять лет. Так что скоро он будет на свободе. Мир полон безумцев, отец мой.

– А что бы вы с ним сделали?

– Я бы повесил его, – просто сказал Миллер. – Понимаете, для меня это война. Вопрос выживания. Либеральные принципы хороши до тех пор, пока они дают вам возможность иметь принципы.

Это заявление было не лишено логики, и оспаривать его представлялось трудным. Отец Да Коста отошел в сторонку, пока ассистенты переносили к раковине различные органы в похожих красных сосудах. Каждый орган взвешивался и передавался Лоулору, который аккуратно разрезал его большим ножом. Сердце, легкие, печень, почки, внутренности – все подверглось изучению и обработке с удивительной быстротой, а камера фиксировала весь процесс.

Наконец он закончил и положил нож.

– Ну вот, – сказал он Миллеру. – Сказать нечего. Я займусь мозгом, после того, как выкурю сигарету. Ну что, отец мой? Что вы об этом думаете?

– Потрясающе. Очень впечатляет.

– Впечатляет то, что человек – это всего лишь гора сырого мяса? – произнес профессор со смехом.

– А вы как думаете? Убедитесь сами!

Лоулор повернулся к операционному столу, и Да Коста последовал его примеру. Тело было распластано на поверхности и абсолютно выпотрошено. Не было ничего внутри грудной клетки, не было ничего вплоть до области гениталий.

– Помните стихотворение Эллиота «Пустой человек»? Я думаю, он имел в виду примерно это.

– И вы считаете, что больше ничего нет?

– А вы?

Один из ассистентов вернул на место кусок черепа и с видимым усилием натянул кожу лица Краско, придав ему прежний вид.

– Чудесная машина человеческое тело, – сказал священник. – Прекрасно действует. Кажется, что нет ни одного дела, с которым оно бы не справилось. Вы со мной согласны, доктор?

– Без сомнения.

– Иногда мне в голову приходит мысль, которая меня ужасает. Разве это все, что остается от Пикассо или Эйнштейна? Опустошенное тело, несколько кусков плоти, плавающие в пластиковом ведерке?

– Ах оставьте! – решительно возразил Лоулор утомленным голосом. – Не надо метафизики, пожалуй та, отец мой. У меня еще полно дел. Вы достаточно видели? – спросил он у Миллера.

– Думаю что да.

– Ну, хорошо. А теперь избавьте меня от присутствия этого адвоката Бога и Дьявола и дайте мне спокойно закончить. Рапорт будет у вас не раньше завтрашнего утра... А теперь... по вполне понятной причине я не имею возможности пожать вам руку, отец мой, но если когда-нибудь ваш путь будет пролегать мимо нас, милости просим, окажите нам честь визитом. Всегда к вашим услугам. В доме всегда кто-нибудь есть.

Врач рассмеялся собственной шутке, смех его доносился до них и тогда, когда они выходили из раздевалки. Их сопровождал служащий, он убедился, что их халаты полетели прямым ходом в корзину с грязным бельем, а в его присутствии они не обменялись ни едином словом.

Дождь еще шел, когда они вышли во двор. Миллер выглядел уставшим и опустошенным. Он проиграл, это было ему ясно. Трудность для него заключалась в том, что он не видел способов воздействовать на священника, кроме как прибегнуть к официальным мерам. А этого ему совсем не хотелось. Когда они подошли к машине, Фитцджеральд открыл им дверцу и сел рядом с шофером. Когда они влились в общий поток машин, Миллер сказал:

– Я хотел показать вам реальность, но это ведь ничего не изменило, не правда ли?

– Когда мне было двадцать лет, меня высадили с парашютом в горах Крета, я был одет партизаном. Очень романтично. Ночная операция и все прочее. Когда я добрался до городка, который был целью высадки, меня остановил немецкий часовой. Он был из полевой жандармерии.

Миллер сам не заметил, как заинтересовался.

– Вас выдали?

– Что-то вроде того. Он не был слишком злым. Он сказал, что ему искренне жаль, но он должен меня сторожить, пока не прибудут люди из гестапо. Он угостил меня вином. Мне удалось ударить его по голове бутылкой.

На мгновение отец Да Коста замолчал, созерцая картины из прошлого, и Миллер спросил:

– Ну так что же дальше?

– Он всадил мне пулю в левое легкое, и я задушил его собственными руками, – ответил священник, показывая свои руки. – С тех пор я молюсь о нем каждый день.

Они свернули на улочку, которая вела к церкви, и Миллер вздохнул:

– Ладно, я понял.

Машина остановилась у края тротуара. Он продолжал более официальным тоном:

– Юридически ваше поведение можно определить как сообщничество. Вы это понимаете?

– Прекрасно понимаю.

– Ладно. Вот что я намерен делать. Я собираюсь обратиться к вашему начальству, может быть они смогут вразумить вас.

– Вы хотите попасть на прием к мистеру О'Хэллорану. Я сам пытался увидеть его сегодня, но он отсутствует. Он будет здесь только завтра утром. Но для вас этот визит будет бесполезным.

– Тогда я попрошу ордер на арест и вы отправитесь в заключение.

Отец Да Коста важно покачал головой.

– Делайте то, что велит вам долг. Я вас очень хорошо понимаю, инспектор. Я буду молиться за вас.

Он открыл дверцу автомобиля и вышел.

Миллер заскрипел зубами, когда машина отъезжала.

– Он будет молиться за меня! Представляете себе?

– Я понимаю, шеф. Святой человек, да?

* * *

В церкви было холодно и сыро, когда священник вошел в нее. Перед службой почти не оставалось времени. Он чувствовал, что устал, страшно устал. День выдался ужасный, это был самый страшный день со времен концентрационного лагеря в Шонг Саме. Эх, если бы Миллер и Фэллон со всей компанией попросту бы исчезли с лица земли!

Он погрузил пальцы в святую воду и заметил, что в часовне святого Мартина зажглась спичка. Она осветила лицо человека, находящегося там и зажигавшего свечу.

На секунду время остановилось, а затем из темноты возник сам дьявол во плоти.