Текст книги "Языки Пао"

6

Беран, Наследник и сын Панарха Аэлло, вел на Пао жизнь, небогатую событиями. Его диета была скрупулезно составлена и тщательно соблюдалась: он никогда не ощущал голода и никогда не наслаждался пищей. За его играми наблюдало несколько превосходных гимнастов – посему они именовались «упражнениями». В результате у него не было склонности к игре. Камердинеры тщательно ухаживали за наследником, любое препятствие тут же устранялось с его пути, он никогда не сталкивался с соперничеством и никогда не знал триумфа.

Сидя на плечах Палафокса, ринувшегося в ночную тьму из открытого окна тюремной камеры, Беран ощущал себя словно в кошмарном сне. Внезапно он потерял вес – они падали! Мальчик почувствовал спазм в желудке и стал задыхаться. Он скорчился и вскрикнул от страха. Они все падали, падали, падали – когда же удар?

– Спокойно, – коротко сказал Палафокс. Беран пригляделся и зажмурился: перед его глазами проплыло освещенное окно – проплыло вниз. Они не падали – они поднимались! Они были уже над башней, над павильоном! Они летели все выше, в самую ночь, легкие как пузырьки воздуха – все выше, выше, в озаренное звездным сиянием небо. Через минуту Беран уже окончательно убедился, что не грезит – это по волшебству Брейкнесского Мага они скользили по воздуху легче пушинок. По мере того, как росло изумление, слабел страх, и мальчик заглянул в лицо Палафокса.

– Куда мы направляемся?

– Наверху нас ждет мой корабль.

Беран с мечтательным сожалением поглядел вниз. Словно актиния, павильон переливался всеми цветами радуги. Наследник не ощущал желания возвратиться – только легкое сожаление. Вверх – все время вверх, еще минут пятнадцать – и вот павильон превратился уже в крошечное цветное пятнышко далеко внизу.

Палафокс вытянул левую руку – импульсы в радарной сетке на его ладони отражались от поверхности земли, преобразуясь в раздражение, достаточно сильное. Он прикоснулся языком к одной из пластинок на внутренней стороне щеки и произнес какой-то резкий слог.

Минуты текли: Беран и Палафокс летели словно призраки. И вот небо перечеркнула длинная тень. Палафокс, протянув руку, схватился за перила и втянул себя вместе с Бераном во входной люк. Он втолкнул мальчика в кессонную камеру, вошел следом и захлопнул люк. Ярко загорелись внутренние огни.

Беран, слишком изумленный, чтобы всерьез интересоваться происходящим, мешком упал на скамью. Он смотрел, как Палафокс поднялся на верхнюю палубу и щелкнул парой переключателей. Небо потускнело, и Беран всем телом ощутил пульсацию – корабль двигался.

Палафокс спустился, изучил Берана оценивающе-бесстрастно. Мальчик не смог вынести его взгляда.

– Куда мы направляемся? – спросил Беран скорее не потому, что это его интересовало, просто ничего лучшего он придумать не мог.

– На Брейкнесс.

Сердце Берана гулко стукнуло:

– Почему я должен лететь туда?

– Потому что теперь ты Панарх. Если бы ты остался на Пао, Бустамонте убил бы тебя.

Беран вынужден был признать справедливость слов Палафокса. Он исподтишка взглянул на Палафокса – тот уже совершенно не походил на тихого незнакомца, что сидел за столом Аэлло. Новый Палафокс был высок как демон огня, он весь светился изнутри сдерживаемой энергией – он был великолепен! Маг, Брейкнесский Маг!

Палафокс сверху вниз взглянул на Берана:

– Сколько тебе лет, мальчик?

– Девять.

Палафокс потер свой длинный подбородок:

– Лучше тебе знать, чего от тебя ожидают. В сущности, программа несложна. Ты будешь жить на Брейкнессе, будешь учиться в Институте, будешь моим подопечным, и придет время, когда ты послужишь мне, как один из моих собственных сыновей.

– А ваши сыновья – мои ровесники? – с надеждой спросил Беран.

– У меня много сыновей! – с мрачной гордостью отвечал Палафокс. – Их сотни! – увидев, насколько ошеломлен Беран, он сухо рассмеялся. – Здесь много непонятного для тебя. Чем ты так удивлен?

Беран сказал извиняющимся голосом:

– Если у вас так много детей, вы, должно быть, стары – гораздо старше, чем выглядите.

Лицо Палафокса странно изменилось. Щеки вспыхнули румянцем, глаза засверкали словно кусочки стекла. Он говорил медленно, ледяным голосом:

– Я не стар. Никогда впредь не говори ничего подобного. Так не разговаривают с Магистром Брейкнесса!

– Я сожалею… – Беран задрожал, – я подумал…

– Неважно. Пойдем, ты устал, тебе нужно поспать.

…Беран был озадачен, проснувшись не в своей черно-розовой постели. Хорошенько оценив ситуацию, мальчик чувствовал себя относительно неплохо. Будущее обещало много интересного, и когда он возвратится на Пао, он будет владеть всеми тайными знаниями Брейкнесса.

Наследник поднялся, позавтракал с Палафоксом, который, казалось, был в хорошем расположении духа. Беран набрался мужества и задал еще несколько вопросов.

– Вы действительно Маг?

– Творить чудеса я не могу, – ответил Палафокс, – разве только чудеса разума.

– Но вы летаете по воздуху! Вы испускаете пламя из пальца!

– То же самое может любой Брейкнесский Маг.

Беран изумленно глядел на длинное острое лицо:

– Тогда вы все маги?

– Ха! – воскликнул Палафокс. – Эти способности являются результатом модификации тела. Я весьма хорошо модифицирован.

Благоговейный страх Берана сменился сомнением:

– Мамароны тоже модифицированы, но…

Палафокс по-волчьи оскалился:

– Вот уж наименее уместное сравнение! Могут нейтралоиды летать по воздуху?

– Нет.

– Мы отнюдь не нейтралоиды, – сказал Палафокс решительно. – Наши модификации увеличивают, а не уменьшают нашу мощь. Антигравитационная ткань вживлена в кожу стоп. Радары находятся в левой руке, сзади на шее, на лбу – они обеспечивают меня шестым чувством. Я вижу на три порядка ниже инфракрасного и на четыре выше ультрафиолетового излучения. Я могу слышать радиоволны. Я могу передвигаться под водой. Я могу летать в безвоздушном пространстве – в космосе. Вместо кости в моем указательном пальце находится приспособление типа лазера. У меня еще множество других возможностей. Источник энергии – энергоблок, расположенный в грудной клетке.

Беран с минуту молчал, потом робко спросил:

– А когда мы прибудем на Брейкнесс, вы меня тоже модифицируете?

Палафокс оценивающе рассматривал Берана – как бы в свете этой новой идеи.

– Если ты в точности будешь выполнять все мои указания, то, должно быть, да.

– Что я должен делать?

– Пока тебе не следует об этом беспокоиться.

Беран подошел к левому борту и выглянул в иллюминатор, но не увидел ничего, кроме стремительно бегущих серых и черных полос.

– Скоро мы достигнем Брейкнесса?

– Уже недолго осталось. Отойди от иллюминатора. Глядеть в подпространство вредно – это повредит восприимчивому мозгу.

Индикаторы на контрольной панели вибрировали и вспыхивали – и вот корабль дал резкий крен.

Палафокс поднялся наверх и поглядел сквозь смотровой купол.

– Вот мы и на Брейкнессе!

Беран, приподнявшись на цыпочки, увидел серый безотрадный пейзаж, освещенный маленьким белым солнцем. Корабль скользнул в нижние слои атмосферы – и мир приобрел более ясные очертания. Беран увидел невообразимо огромные горы, скальные когти высотой миль в сорок, покрытые льдом и снегом, вершины которых были окутаны испарениями. Корабль скользнул над серо-зеленым океаном, усеянным островками плавающих водорослей, затем снова полетел над скалами. Сейчас они медленно спускались в долину со скальными склонами, дно которой было скрыто мраком и туманом. Скалистый уклон перед ними был покрыт какой-то серо-белой коркой. Корабль снизился, и корка оказалась небольшим городом, лепящимся к подножью горы. Постройки были низенькие, сплошь из лавовых пород вроде туфа, с коричнево-красными кровлями, некоторые из них соединялись между собой и свисали с утесов, словно цепочки. Все выглядело уныло и не слишком впечатляюще.

– И это Брейкнесс? – спросил Беран.

– Это Брейкнесский Институт, – сказал Палафокс.

Беран был порядком разочарован:

– Я ожидал другого…

– Мы не любим претенциозности, – заметил Палафокс, – и, в конце концов, Магистров совсем немного и мы очень редко видимся.

Беран заговорил было, но смутился, чувствуя, что он затронул чувствительную струнку. Он спросил осторожно:

– Ваши сыновья живут с вами?

– Нет, – коротко ответил Палафокс, – но, естественно, они посещают Институт.

Лодка медленно снизилась. Индикаторы на контрольной панели мигали и прыгали как живые.

Беран оглядел глубокое ущелье, вспомнил зеленые поля и голубые океаны родины – и вздрогнул.

– Когда я вернусь на Пао? – спросил он в волнении.

Палафокс явно думал совсем о другом и ответил небрежно:

– Когда позволят обстоятельства.

– Но скоро ли это будет?

Палафокс глянул на мальчика сверху вниз:

– Ты хочешь быть Панархом Пао?

– Да, – решительно сказал Беран, – если меня модифицируют.

– Может быть, твои желания исполнятся. Но ты должен помнить, что тот, кто берет, должен отдавать.

– Что я должен отдать?

– Это мы обсудим позже.

– Бустамонте не будет мне рад, – грустно сказал Беран. – Я думаю, что он тоже хочет быть Панархом.

Палафокс засмеялся:

– У Бустамонте крупные неприятности. Радуйся, что ему, а не тебе приходится расхлебывать эту кашу.

7

Да, у Бустамонте были большие неприятности. Его мечты о величии лопнули, как мыльный пузырь. Вместо того, чтобы править восемью континентами Пао и двором в Эйльянре, он оказался господином лишь дюжины мамаронов, трех наименее любимых наложниц и дюжины недовольных чиновников судейского звания. Его королевством стала отдаленная деревушка, ютящаяся на размытых дождем болотах Нонаманда, дворцом – таверна. Бустамонте пользовался этими привилегиями лишь с молчаливого согласия Брумбо, которые, наслаждаясь плодами своей победы, не ощущали пока желания найти Бустамонте и уничтожить его.

Прошел месяц. Раздражение Бустамонте усиливалось. Он колотил наложниц, поносил своих спутников. Пастухи стали избегать этой деревни; владелец ночлежки и деревенские жители день ото дня становились все молчаливее, пока однажды утром Бустамонте, проснувшись, не обнаружил деревню покинутой. Даже стада ушли с вересковых лугов.

Бустамонте снарядил половину своей стражи в поход за пищей, но они так и не возвратились. Министры в открытую строили планы возвращения в более гостеприимные условия. Бустамонте спорил и обещал, но мозг паонитов плохо поддавался такого рода убеждениям.

И вот однажды хмурым утром удрали последние нейтралоиды. Наложницы не дали уговорить себя на побег, и сидели, сбившись в кучку, сопя и хлюпая носами от холода. Все утро до полудня моросил противный дождик, таверна насквозь отсырела. Бустамонте приказал Эсту Коэлло, Министру Трансконтинентального Транспорта, развести в камине огонь, но Коэлло был не в настроении – ему надоело раболепствовать перед Бустамонте. Страсти закипели, чувства вырвались наружу, и вот уже вся группа министров гуськом вышла под дождь и направилась на побережье в порт Спирианте.

Три женщины шевельнулись, поглядели вслед ушедшим, затем, как некое трехголовое существо, разом повернули головы и хитро взглянули на Бустамонте. Он был настороже. Увидев выражение его лица, они вздохнули и разрыдались. Бранясь и тяжко дыша, Бустамонте разломал всю мебель и вскоре в камине заревело пламя.

Снаружи послышался звук – отдаленные вопли, дикое «рип-рип-рип». Сердце Бустамонте ушло в пятки, челюсть отвисла. Это был охотничий клич клана Брумбо. «Рип-рип-рип» приближалось и, наконец, зазвучало уже на единственной улочке деревеньки.

Бустамонте обернул плащом свое коренастое тело, распахнул двери и выступил наружу, на мокрый грубый булыжник мостовой.

По дороге со стороны вересковых болот шли его министры – шли как-то странно, скачками. Сверху по воздуху на летающих конях мчались воины клана Брумбо, вопя, крича и погоняя министров, словно овец. При виде Бустамонте они издали воинственный клич и кинулись к нему, словно соревнуясь, кто же первый схватит Бустамонте.

Бустамонте попятился к двери, решив погибнуть, но не потерять достоинства. Он извлек свой дротик и пролилась бы кровь, если бы вояки с Батмарша уже не стояли позади.

С небес спускался сам Эбан Бузбек – небольшой жилистый человечек с острыми ушками. Его светлые волосы были заплетены в косу длиной около фута. Воздушный конь зацокал по булыжникам, дюзы вздохнули и зафыркали. Бузбек протолкался сквозь кучку всхлипывающих министров, схватил Бустамонте за загривок и рывком заставил его встать на колени. Неудавшийся правитель задом попятился к двери и нащупал дротик, но воины Брумбо оказались проворнее: их шоковые пистолеты рявкнули, и Бустамонте отбросило к стене. Эбан Бузбек схватил его за глотку и швырнул в уличную грязь.

Бустамонте медленно поднялся и стоял, дрожа от ярости. Эбан Бузбек взмахнул рукой – Бустамонте связали ремнями и опутали сетью. Без лишних хлопот вояки Брумбо вскарабкались в седла и взвились в небо – Бустамонте болтался между ними как свинья, которую везут на базар.

В Спирианте кавалькада погрузилась в бочкообразный неуклюжий корабль. Бустамонте, ослепший от воющего ветра, полумертвый от холода, шлепнулся на палубу и лишился чувств на все время, пока корабль летел в Эйльянре.

Корабль приземлился около самого Великого Дворца. Бустамонте протащили через анфиладу разоренных залов и заперли в спальне.

Ранним утром две служанки подняли его. Они смыли с него грязь и глубоко въевшуюся пыль, надели все чистое, принесли еду и напитки. Часом позже двери отворились, воин клана подал сигнал: Бустамонте вышел, мертвенно-бледный, нервный, но все еще несломленный.

Его отвели в комнату для утренних церемоний, как раз напротив знаменитого дворцового цветника. Здесь его ждал Эбан Бузбек в сопровождении воинов клана и меркантилийского переводчика. Казалось, Бузбек был в прекрасном настроении и весело кивнул Бустамонте. Он сказал несколько слов на отрывистом языке Батмарша – меркантилиец перевел.

– Эбан Бузбек выражает надежду, что вы хорошо отдохнули этой ночью.

– Чего он от меня хочет? – прорычал Бустамонте.

Вопрос был переведен. Ответ Эбана Бузбека оказался достаточно пространным. Меркантилиец внимательно выслушал его, затем повернулся к Бустамонте.

– Эбан Бузбек возвращается на Батмарш. Он говорит, что паониты мрачны и упрямы, что они отказываются вести себя как надлежит побежденным.

Бустамонте это ничуть не удивило.

– Эбан Бузбек разочаровался в Пао. Он говорит, что ваши люди – словно черепахи: не сопротивляются и не подчиняются. Он не получает удовлетворения от победы.

Бустамонте сердито покосился на человечка с косой, развалившегося в черном кресле.

– Эбан Бузбек отправляется домой, а вы остаетесь на Пао в качестве Панарха. В его пользу вы должны выплачивать по миллиону марок ежемесячно в течение всего вашего правления. Вы согласны?

Бустамонте глядел на лица, окружавшие его. Никто не смотрел ему в глаза, лица были лишены всякого выражения. Тем не менее каждый воин казался напряженным, словно бегун на линии старта.

– Вы согласны на это условие? – повторил меркантилиец.

– Да, – пробормотал Бустамонте.

Меркантилиец перевел. Эбан Бузбек жестом выразил согласие, поднялся на ноги. Горнист сыграл короткий марш. Эбан Бузбек и его вояки покинули зал, не удостоив Бустамонте взглядом.

Часом позже черно-красный корвет Бузбека, словно нож, вонзился в небесную синь – и до заката ни одного воина Брумбо не осталось на планете.

Невероятное усилие потребовалось от Бустамонте, чтобы вновь сосредоточить в своих руках власть на Пао. Его пятнадцать миллиардов подданных, взбаламученные вторжением Брумбо, больше не демонстрировали непокорности – таким образом Бустамонте остался в выигрыше.

8

Первые недели пребывания Берана на Брейкнессе протекли безрадостно. Ничего не менялось – ни снаружи, ни внутри. Все вокруг было цвета скал – слегка разнились лишь тона и яркость. Непрерывно дул ветер, но атмосфера была разрежена, и Беран при дыхании постоянно ощущал в горле острое жжение. Словно маленький бледный домовой, слонялся он по холодным коридорам большого особняка Палафокса, ища разнообразия и не находя его.

Типичная резиденция Магистра Брейкнесса – дом Палафокса – тянулась вниз по склону вдоль стержня эскалатора. Наверху располагались рабочие кабинеты, куда Берана не допускали, но где он мельком успел заметить невероятно замысловатые механизмы. Ниже находились комнаты общего пользования, отделанные панелями из темных досок, с полом из коричневого туфа, обычно пустовавшие – там находился лишь один Беран. В самом низу, отделенная от главной цепи комнат, находилась большая сферическая конструкция, которая, как случайно обнаружил мальчик, была личной спальней Палафокса.

Дом был холоден и строг, без каких-либо приспособлений для развлечений, даже без украшений. Никто не присматривал за Бераном – казалось, о его существовании вообще забыли. Он брал еду из буфета в центральном холле, спал где хотел и когда хотел. Он научился узнавать с десяток человек, для которых дом Палафокса был чем-то вроде штаб-квартиры. Один или два раза в нижней части дома он заметил женщину. Никто не говорил с ним, кроме Палафокса, но видел его Беран очень редко.

На Пао одежда женщин и мужчин разнилась незначительно – и те, и другие носили похожие костюмы, пользовались одинаковыми привилегиями. Здесь же различия подчеркивались. Мужчины носили одежды из темных тканей, плотно облегающие тело, и черные спортивные шапочки с острыми козырьками. Те женщины, которых Беран успел заметить, носили юбки с оборками веселых расцветок, плотно облегающие жилеты, оставлявшие обнаженными руки и ключицы, туфельки, позвякивающие бубенчиками. Головы их были непокрыты, волосы тщательно и искусно причесаны. Все женщины были молоды и привлекательны.

Когда дом стал для него невыносим, Беран тепло оделся и пошел бродить по горам. Он склонил голову под напором ветра и так, согнувшись, шел на восток, пока не достиг края поселка, где Река Ветров чуть замедляла свое течение. Милей ниже по склону он увидел с полдюжины больших построек – автоматическая фабрика. И над всем этим поднимался невообразимо высоко в небо скальный коготь, словно стремясь дотянуться туда, где маленькое белое солнце трепетало как жестяная тарелка на ветру. Беран возвратился назад.

Неделей позже мальчик снова предпринял попытку обследовать окрестности, но в этот раз повернул на запад, к ветру спиной. Улочка петляла и извивалась между длинными домами – такими же, как и дом Палафокса. Другие улочки разбегались веером – и вскоре Беран стал бояться, что он вот-вот заблудится.

Он остановился, когда увидел Институт Брейкнесса – группу невыразительных зданий, сбегающих вниз по склону. Каждое из них было высотой в несколько этажей, выше прочих домов, и ветер обрушивался на них всей своей мощью. Грязно-серые и черно-зеленые полосы бежали по серым панелям – там, где годами непрекращающиеся изморось и снегопад оставили отметины.

Беран заметил группу мальчиков всего несколькими годами старше него, они поднимались по идущей от Института извилистой горной тропе, серьезно и торжественно, держа путь в космопорт.

Удивительно, – подумал Беран. Какие они неулыбчивые и тихие. Паонитские мальчишки прыгали бы и насвистывали… Он пошел назад, в дом Палафокса, озадаченный тем, сколь затруднено на Брейкнессе человеческое общение.

Острота впечатлений стерлась, приступы тоски по дому то и дело сжимали сердце. Он сидел на скамеечке в зале, бесцельно завязывая узлы на куске бечевки. Послышались шаги, Беран поднял глаза. Палафокс, войдя в зал, хотел выйти в другую дверь, но остановился.

– Ну, молодой Панарх Пао, почему вы сидите так тихо?

– Мне нечего делать.

Палафокс кивнул. Паониты были не из тех, кто просто так, ни с того, ни с сего способен совершать значительные интеллектуальные усилия, и в намерения Палафокса входило, чтобы Беран изнывал от безделья некоторое время – тем самым создавался побудительный мотив для занятий.

– Нечего делать? – спросил Палафокс с деланным изумлением. – Тогда мы должны найти от этого средство. – Казалось, он что-то весьма серьезно обдумывал. – Если ты собираешься обучаться в Институте, ты должен выучить язык Брейкнесса.

Беран неожиданно обиделся:

– Когда я вернусь на Пао?

Палафокс серьезно покачал головой:

– Сомневаюсь, что ты захотел бы этого именно сейчас.

– Но я хочу!

Палафокс присел рядом с мальчиком:

– Ты слышал о Брумбо с Батмарша?

– Батмарш – маленькая планета третьей соседней звезды, населенная воинственными гуманоидами.

– Верно. Люди Батмарша разделены на двадцать три клана, постоянно состязающиеся между собой. Брумбо, один из кланов с Батмарша, вторгся на Пао.

Беран не совсем понял, в чем дело:

– Вы имеете в виду…

– И теперь Пао – вотчина Эбана Бузбека, Гетмана клана Брумбо. Десять тысяч человек в нескольких размалеванных военных кораблях завоевали всю планету, и твой дядя Бустамонте находится сейчас в весьма сложном положении.

– Что же теперь будет?

Палафокс коротко усмехнулся:

– Кто знает… Но тебе лучше оставаться на Брейкнессе. На Пао за твою жизнь не дадут и ломаного гроша.

– Я не хочу оставаться здесь. Мне не нравится Брейкнесс.

– Да? – Палафокс изобразил удивление. – Почему же?

– Он совсем не похож на Пао. Здесь нет ни моря, ни деревьев, ни…

– Естественно! – воскликнул Палафокс. – У нас нет деревьев, но есть Институт Брейкнесса. Ты начнешь учиться и очень скоро найдешь Брейкнесс более интересным. Итак, в первую очередь, язык Брейкнесса. Мы начинаем тотчас же. Пошли!

Интерес Берана к языку Брейкнесса был весьма невелик, но сейчас он обрадовался бы любой деятельности, – как и предвидел Палафокс. Магистр подошел к эскалатору, Беран последовал за ним. Они поднялись на самый верх дома, в комнаты, до сих пор запертые для мальчика, и вошли в просторную мастерскую, где сквозь стеклянный потолок просвечивало бело-серое небо. Молодой человек в плотно облегающей коричневой одежде, один из множества сыновей Палафокса, поднял глаза от своей работы. Он был тонким и гибким, с резкими и отточенными чертами лица. До некоторой степени он походил на Палафокса – даже посадкой головы и манерой жестикулировать. Палафокс по праву мог гордиться таким неопровержимым доказательством своей генетической мощи, которая делала всех его сыновей столь похожими на него. На Брейкнессе престиж основывался именно на этом – на том, сколь мощно отпечатывается «я» человека на его потомстве.

Между Палафоксом и Фанчиэлем – молодым человеком в темно-коричневом – нельзя было заметить и тени симпатии или враждебности. На самом же деле эмоции настолько пронизывали все здание, общежития и залы Института Брейкнесса, что воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

Фанчиэль паял маленькую деталь некоего механизма, зажатую в тиски. Одновременно он глядел на экран, расположенный на уровне глаз, где высвечивалось увеличенное трехмерное изображение этого устройства. На руках мастера были перчатки со встроенными микроинструментами, и он запросто манипулировал деталями, невидимыми для невооруженного глаза.

Завидев отца, Фанчиэль оторвался от работы, тем самым выказывая почтение своему родителю. Они несколько минут проговорили на языке Брейкнесса. Беран уже начинал надеяться, что о нем забыли, как вдруг Палафокс прищелкнул пальцами.

– Это Фанчиэль, мой тридцать третий сын. У него ты научишься многим полезным вещам. Желаю тебе трудолюбия, энтузиазма и прилежания – я хочу, чтобы ты учился не так, как это принято у вас, на Пао, а как настоящий студент Института Брейкнесса, которым, я надеюсь, ты станешь. – С этими словами он удалился.

Фанчиэль неохотно оставил свою работу.

– Пойдем, – сказал он по-паонитски и повел мальчика в смежную комнату.

– Сначала – вступительная беседа, – он указал на стол из серого металла с черным резиновым покрытием. – Будь так добр, сядь сюда.

Беран повиновался. Фанчиэль пристально рассматривал мальчика, не щадя его застенчивости. Затем, чуть заметно пожав плечами, опустился на стул.

– Наша первоочередная задача – это язык Брейкнесса.

Долго сдерживаемая обида вдруг всколыхнула все существо Берана: пренебрежительное отношение к нему, скука, тоска по дому, а теперь это высокомерное игнорирование его личности!

– Я не желаю учить ваш язык! Я хочу возвратиться на Пао!

Фанчиэля это нимало не озадачило.

– В свое время ты непременно вернешься на Пао – и возможно, в качестве Панарха. Если ты вернешься туда сейчас, ты будешь убит.

Слезы горя и одиночества жгли глаза Берана.

– Когда я вернусь?

– Я не знаю, – сказал Фанчиэль. – Лорд Палафокс предпринимает в отношении Пао некий грандиозный план – ты несомненно вернешься, когда он сочтет нужным. А пока не пришло время, постарайся воспользоваться всеми теми преимуществами, которые предлагает тебе Брейкнесс.

Рассудок Берана и природное послушание боролись с упрямством, присущим его расе:

– Почему я должен учиться в Институте?

Фанчиэль отвечал с чистосердечной искренностью и прямотой:

– Лорд Палафокс несомненно надеется, что ты сроднишься с Брейкнессом и отнесешься с пониманием к его целям в будущем.

Беран не мог вполне понять Фанчиэля, но сама его манера изъясняться произвела на мальчика впечатление.

– А чему я научусь в Институте?

– О, множеству вещей – обо всем я не смогу тебе рассказать. В Колледже Сравнительных Культур – там, где преподает Магистр Палафокс – ты изучишь все расы Вселенной, их сходства и различия, их языки и основные устремления, и узнаешь особые средства, с помощью которых на них можно влиять. В Математическом Колледже ты научишься манипулировать абстрактными идеями, различными рациональными системами – в итоге научишься производить в уме сложнейшие вычисления. В Анатомическом Колледже ты изучишь гериатрию и геронтологию – науку о предотвращении смерти, технику телесных модификаций, и, возможно, сам подвергнешься двум-трем.

Воображение Берана заработало:

– А смогу я быть как Палафокс?

– Ха-ха! – воскликнул Фанчиэль. – Забавная идея! Да осознаешь ли ты, что Лорд Палафокс – один из самых могущественных и совершенных людей на Брейкнессе. Он обладает девятью чувствами, четырьмя энергиями, тремя проекциями, тремя видами смертоносного излучения – и это не считая таких способностей, как внушение мыслей на расстоянии, способность существовать в бескислородной среде, железы, выделяющие вещество, снимающее утомление, подключичная кровяная камера, нейтрализующая действие любого принятого им яда. Нет, мой честолюбивый юный друг! – Но вдруг резкие черты Фанчиэля смягчились, он повеселел. – Но если ты станешь Панархом, то в твоем распоряжении будет множество плодовитых женщин, и таким образом тебе будет подвластна любая модификация, известная хирургам и анатомам Института Брейкнесса.

Беран непонимающе глядел на Фанчиэля. Модификации, даже на таких сомнительных условиях, казались делом слишком далекого будущего.

– Теперь, – оживленно начал Фанчиэль, – перейдем к языку Брейкнесса.

Беран смирился с тем, что перспектива модификации отодвигается в далекое будущее, но в вопросе о языке снова заупрямился:

– Почему мы не можем разговаривать на паонитском?

Фанчиэль спокойно объяснил:

– Тебе необходимо будет изучить много такого, чего ты просто не поймешь, если я буду говорить на паонитском.

– Но ведь сейчас я понимаю тебя, – пробормотал Беран.

– Лишь потому, что мы обсуждаем наиболее общие места. Любой язык – это особый инструмент, обладающий ограниченными возможностями. Это нечто большее, нежели средство общения – это образ мысли. Ты понимаешь, о чем я?

Но ответ можно было прочесть по лицу мальчика.

– Представим себе язык как русло реки, прекращающей свое течение в определенных направлениях и пробивающей себе новые русла. Язык определяет твой образ мысли. Когда люди говорят на разных языках, они думают и действуют по-разному. К примеру, ты знаешь планету Вэйл?

– Да. Мир, где все сумасшедшие.

– Правильнее было бы сказать, что их действия оставляют впечатление полного безумия. В действительности они абсолютные анархисты. А теперь, если мы исследуем вэйлианский язык, мы найдем если не причину такого их поведения, то по крайней мере явное сходство. Язык Вэйла – это сплошь импровизация, с минимумом правил. Там любой выбирает себе язык, как ты или я – цвет одежды.

Беран нахмурился:

– На Пао мы не заботимся о подобных мелочах. Наше платье мы не выбираем – никто не наденет костюма, приличествующего представителю другой социальной прослойки – иначе его просто не поймут.

Улыбка осветила строгое лицо Фанчиэля:

– Правда, я забыл. Не в привычке паонитов надевать привлекающее внимание платье. Может быть, отчасти вследствие этого психическая ненормальность – очень редкое явление. И практически все пятнадцать миллиардов паонитов нормальны. То ли дело на Вэйле! Там живут совершенно стихийно – и в языке, и в манере одеваться отсутствуют какие бы то ни было законы. Возникает вопрос: является ли язык первопричиной или лишь зеркальным отражением этих странностей? Что первично: язык или поведение?

Беран был в явном замешательстве.

– В любом случае, – продолжал Фанчиэль, – когда ты увидишь связь между языком и поведением людей, ты, наверное, захочешь выучить язык Брейкнесса.

Берана одолевали сомнения:

– И тогда я начну вас любить?

Фанчиэль сердито спросил:

– Ты хочешь любым способом этого избежать? Могу успокоить тебя. Все мы меняемся в процессе обучения, но ты никогда не станешь настоящим человеком Брейкнесса. Ты родился паонитом – им ты и останешься. Но говоря на нашем языке, ты поймешь нас, и если ты будешь думать так же, как твой собеседник, ты не сможешь его ненавидеть. Теперь, если ты готов, начнем.