Текст книги "Врата рая"

Глава одиннадцатая

– Дорогая, перестань ерзать. Если Эмили будет продолжать тереться об него, никаких сил не хватит, чтобы держать себя в руках.

– Это так неприятно, – пожаловалась она. – Наверно, ты слишком много положил.

Он поправил прижатый к ее виску сверток со льдом.

– Еще немного.

Она сердито фыркнула, и Дрю хихикнул.

– Была бы повнимательней, ничего бы не случилось.

Эмили выдернула у него из рук лед, зашвырнула его в раковину и очень осторожно потрогала небольшую шишку у себя на голове.

– Откуда я знала, что у твоей снохи замах, как у бейсболиста?

Строго говоря, невестин букет поймала Тилли – приведя Шкварку в ужас. Эмили достался лишь удар по голове твердым пластмассовым зажимом от букета, летящего с большой скоростью. Дрю не знал, в кого конкретно метила Аманда. Он не особенно верил, что поймавшая букет женщина окажется следующей невестой, но жалел невезучего Шкварку, а сам чувствовал облегчение, что Эмили оказалась невнимательна.

Он протянул ей стакан с безалкогольным напитком.

– Жить будешь?

– Да буду, наверно. – Эмили отпила глоток и улыбнулась. – А знаешь, пожалуй, я смогу использовать приключение с опасным букетом в рекламе болеутолителя.

Дрю взял ее за руку и повел из кухни в гостиную. Разместившись на диване, обитом черной итальянской кожей, он включил стереосистему. Зазвучал легкий джаз. Лампа на столе бросала ненавязчивый маслянисто-желтый свет, добавляя атмосфере сексуальности.

Эмили свернулась на диване рядом с ним. А к этому можно притерпеться, подумал Дрю. Вообще, каково это – каждый день приходить домой, и тебя ждет одна и та же женщина?

Эту идею он отверг. Глупости какие приходят в голову из-за этих свадеб! Допустим, Кэйл решил податься в женатики, а при чем тут он?

– Так как называлась твоя дизайнерская фирма? «Пусто, голо и нет ничего»? – Эмили подобрала под себя ноги и положила голову ему на плечо.

Дрю обнял девушку и оглядел комнату.

– Неужели так плохо?

– Да, так плохо.

Ну допустим, его квартира действительно смотрится нежилой в сравнении с уютным домом ее бабушки. Но не так уж она нехороша. Гостиная, обеденный уголок и кухня соединены широкими проемами, высокие потолки закрыты пластинами мореного дуба. Ряд окон, выходящих на восток, дает много света, а вечером – роскошный вид на город, расстилающийся внизу.

– Здесь свободно, – сказал он. – Почему тебе не нравится?

Вот чего Дрю не признавал – это считаться с чьим-то мнением о его жилье. Но то, что думала о нем Эмили Дуган, неожиданно стало важным.

– Квартирка хорошая, – ответила она, – но на твоем месте я бы обязательно добавила несколько ярких пятен. Может, всю эту черную мебель выкидывать не стоит, но столики из металла и стекла – лишние, и можно улучшить вид какими-нибудь личными вещами, а то не похоже, что тут вообще кто-то живет.

Возможно, она права, подумал Дрю. У Кэйла и Бена дома висели фотографии родственников, а он не придумал ничего лучшего, как повесить абстрактную гравюру над каминной полкой из черного с серым мрамора. Гостиную Кэйла и Аманды заполняли книги, а в последнее время журналы для новобрачных и брошюры туристских агентств. А вскоре, чего доброго, добавятся издания на тему ухода за ребенком и детские книжки-раскраски. Прозрачную поверхность его коктейльного столика не затемняло ничего.

Черные торшеры кованого железа с простыми белыми абажурами нацеливали свет на подобранные в унисон придиванные столики. Воображение Дрю нарисовало, как Эмили убирает с них кучу игрушечных автомобильчиков и недоеденное печенье. В столовой под лампой, движущейся по круговому черному рельсу, не было ничего, кроме стульев и опять-таки стеклянного стола, со столь же пустой поверхностью. Женские руки поставят на него глиняную вазу с фруктами.

Скучная обстановка никогда Дрю не мешала. Простые, чистые линии, никакого хаоса, ничего лишнего. Разве не так?

Но это не помогло. Все равно представлялось, как кто-то, очень похожий на Эмили, преобразует это бесцветное пространство и наполняет его смехом, яркими красками и невообразимым беспорядком.

А Эмили тем временем поставила стакан на боковой столик позади себя, взяла напиток у Дрю и поместила его стакан рядом.

– Не хочу разговаривать об украшении жилища. – Она приподнялась на колени, поддернула юбку, чтобы не мешала, и уселась верхом на колени Дрю. – Вообще ни о чем не хочу разговаривать.

В ее глазах замерцал задорный огонек, заставив его сердце забиться быстрей. Уголки губ приподнялись в улыбке, говорящей о намерении, которому он не собирался противостоять. Уже дважды Дрю пресекал любовный акт, но сегодня их ничто не остановит.

– Чего ты хочешь? – спросил он, хотя разве что мертвый не понял бы ее намерений. Он мучительно хотел ее с того самого дня, когда они впервые увидели друг друга на ступенях дома ее бабушки.

– Наслаждения. – Одну за другой она расстегивала пуговицы на его рубашке, отстраняя мешающую ткань.

– Наслаждаться – хорошо.

Ее руки гладили его тело, разжигали желание. Он поддержал ладонью ее затылок, наклонил голову и ответил на это требование, своим, еще более страстным.

Дрю совсем не так представлял их первое настоящее любовное свидание. Тихая музыка, мягкое освещение и алые простыни из египетского хлопка. Вновь к вновь он представлял себе: вот она внизу под ним, вот он овладевает ею, смотрит ей в глаза, когда она бьется в судороге наслаждения. Но что все фантазии перед реальным мигом.

Это элегантное платье… женское тело под ним… и ничего больше… захватывает дух! О, какая же она страстная, и как это его возбуждает!

Желание буквально грызло его изнутри. Но не надо пока давать ему волю, пусть продолжается восхитительное напряжение. Не торопись, крошка, не двигайся так резко, сдержись немного…

– Хочу тебя во мне, – требовала она. – Хочу чувствовать тебя там.

– Почувствуешь, – обещал он, – почувствуешь.

Снова и снова он поднимался ей навстречу, толчок за толчком, пока страсть не захватила Эмили безраздельно. Она напрягалась, мотала головой с распустившимися волосами, упавшими ниже плеч пушистым золотым облаком. Жар возбуждения нарастал, крик женщины заполнил весь его мир – и секундой позже этот мир взорвался. Казалось, каждая клеточка в его теле ожила; тяжкие удары сердца отдавались в ушах, заставляли трепетать вены; энергия страсти охватила его с поразительной силой.

Он обнял ее, наслаждаясь продолжающимся соединением тел, затихающими содроганиями законченного любовного акта, медленным расслаблением.

Его шеи слегка коснулись теплые губы, дыхание овеяло кожу, принеся едва различимые слова. Три слова, таких коротких, таких ужасных. «Я люблю тебя».

Опершись о кухонный стол, Дрю нетерпеливо постукивал пальцами по незапятнанно белым глиняным плиткам, ожидая, пока кофеварка закончит работу. За все время, что он потратил на душ и одевание, Эмили, кажется, не пошевелилась. Будить ее не хотелось.

По-хорошему, надо было отослать ее еще вечером, сразу после тех слов, произнесенных шепотом. А он притворился, будто не слышит, увел ее в свою постель и занимался любовью до самого рассвета. Надо же быть таким дураком.

Дрю принялся рычать сквозь зубы. Наговорив достаточно, чтобы устыдить даже Джильду (этого исключительно непристойного в речах попугайчика Кэйл также взял под опеку), он вовсе не устыдился сам. Его раздражение достигло края. Ну вот что теперь делать? Ладно бы, сам начал влюбляться, но чтобы она… Ни в коем случае. Уже очень давно он поклялся, что никогда не примет ответственности за любовь к нему, за боль, не оставляющую возможности жить.

– Доброе утро.

Тусклый со сна и все-таки приятный голос заставил его вздрогнуть. Конечно же, он кончит тем, что сделает ей больно. Лучше немного помучиться сейчас, чем серьезно страдать в дальнейшем.

Не снимая рук со стола, он повернул голову. Взъерошенная, Эмили пробуждала в нем совершенно нежелательные чувства, так близкие ощущениям минувшей ночи. А как сексуальна эта улыбка!

Из выходивших на восток окон лилось солнце, пробиваясь сквозь белую ткань парадной рубашки, позаимствованной из его гардероба. Роскошные формы, просвечивающие сквозь хлопок, манили, и Дрю отвел взгляд. Непослушное тело напряглось, оно помнило ночь, и Дрю стало еще хуже. Эти длинные, безупречных очертаний ноги больше не для него…

Он выпрямился и достал из буфета большую черную кружку.

– Тебе пора домой. Бабушка, наверно, беспокоится.

Он не собирался отсылать ее так резко, но так уж вышло. В конечном счете, оно, пожалуй и лучше. Хватит им заниматься ерундой и взращивать в себе чувства, которых нельзя себе позволять.

Не надо только было смотреть на нее при этих словах. Занялся бы своим кофе и не видел, как изумление на ее лице превращается в страдание.

– Дрю? – Настороженность голоса его добила. – Что происходит?

Он наконец налил себе горячего варева.

– Мне надо поспеть ко второму завтраку у тети. Кэйл с Амандой будут разворачивать подарки, потом уезжают в свадебное путешествие. Я обещал проводить.

А еще обещал, что будет там с Эмили.

Что ж, ничего не поделаешь.

Она скрестила на груди руки.

Дрю отхлебнул кофе, оттягивая момент. Ну что тут такого, прямо так и скажи ей, что намерен пройтись по ее сердцу грязными башмаками. Она – первая женщина, о которой он не побоялся задуматься, но какая разница? Белый рыцарский скакун брыкнул и сбросил его.

– Не умеешь брехать, вот что. – В ее глазах читалось подозрение. – Думаю, моя бабушка и твой завтрак ни при чем, ты выставляешь меня не поэтому.

Паровой молот – это ты, Дрю. Та же деликатность. С тяжелым вздохом он поставил кружку. Началось плохо, будет еще хуже, и ничего с этим не поделаешь.

– Послушай, Эмили…

– Нет, это ты послушай, – загораясь возмущением, перебила она. – Ночью все было прекрасно. Что стряслось? Услышал, как я сказала «люблю»? Поэтому удираешь на четвертой скорости?

Зазвенел телефон. Отрицать или признаться? Поговорить с тем, кто звонит, чтобы выиграть время и найти подходящие слова? Ведь если избегать объяснений, это не приведет ни к чему хорошему, для обоих. Лучше уж покончить с этим и продолжать жить – у каждого своя жизнь и свое дело.

Звонок смолк. Эмили глянула на красные цифры дисплея и заметила, что ответа дожидаются целых семь посланий. В ее взгляде засветилась насмешливая брезгливость.

– Держу пари, с тобой хотят говорить все бедняги, которых обожгло веревкой, когда ты вырвался у них из петли, – так ты боишься, что тебя заарканит женщина.

– Ничего подобного, – запротестовал он, правда, без особой уверенности. Она действительно угадала, не один год ему приходилось внимательно следить, чтобы не вступить ни с кем в более или менее прочную связь.

Эмили сердито откинула с лица волнистую светлую прядь.

– Поэтому ты холоден со мной? Боишься, что я тоже припасла аркан в сумочке? Или я ошибаюсь и я тебе тоже не безразлична? Ведь так?

– Нет… не то, чтобы безразлична. – Слова не пролезали в горло. Не безразлична… очень даже небезразлична. Было бы по-другому, не шел бы сейчас этот разговор.

– Я что, требовала от тебя сжечь твою записную книжицу? – Она оттолкнулась от стола и подошла вплотную, пальцы ног уткнулись в его уличные туфли. – Я хоть раз намекнула, что рассчитываю на брас или на постоянную связь?

– Нет, – признал он. Не будь дело таким серьезным, он бы порадовался этой ярости и злости.

– Так что, – она попыталась проткнуть в нем пальцем дырку, – ты такое забил себе в голову?

Он вздохнул, понимая, что это конец.

– Я не хочу твоей любви, Эмили.

Глава двенадцатая

Если бы он ударил ее, Эмили не оказалась бы более оглушенной. Эмоционально, во всяком случае. Эти негромко произнесенные слова, точно прямой удар в сердце, разбили ее мир на миллион осколков.

Я не хочу твоей любви, Эмили.

Она попятилась, медленно переступая отяжелевшими ногами, пока не наткнулась на шкафчик. Страшные слова эхом отдавались в душе. Дальше от него, забыть, пусть онемеет измученное сердце, пусть не будет этого ужаса, холодом вползающего в тело. Как же можно до такой степени ошибиться – в который уже раз!

– Тогда мне нечего больше сказать. – Странно, но голос у нее даже не дрожит. Вот только руки и ноги… – Пойду заберу вещи.

И пошла, хотя хотела бы сесть прямо тут и заплакать. А еще хотела быть подальше от Дрю, в надежде, что расстояние ослабит боль.

Она успела добраться до гостиной, когда его голос остановил ее:

– Эмили, погоди.

– Не говори больше ничего. Пожалуйста. – Она не могла смотреть на него. Зачем лишний раз напоминать себе о собственной глупости? Надо же, вообразила, что он может оказаться другим.

– Мне страшно жаль.

Извинение не успокоило, а только разозлило. Она засмеялась, и смех прозвучал холодно.

– Ага, мне тоже.

И кинулась в спальню, боясь, что сделает что-нибудь поистине идиотское, – например, заплачет у него на глазах. Возмущение, обида, разочарование и стыд смешались во взрывчатку, готовую разнести все вокруг от малейшей искры.

Дрожащие руки не справлялись с пуговицами мужской рубашки. Сердито зашипев, она стащила рубашку через голову и швырнула на кровать. Смятые, скатанные в клубок простыни, казалось, смеялись над ней.

– Черт возьми, – пробормотала она. В очередной раз обмишурилась. Пора уж бы привыкнуть и не расстраиваться, даже не удивляться. Но в этот раз все вышло иначе, в этот раз ей хватит последствий надолго. Потому что в этот раз – в отличие от предшествующих – она по-настоящему влюбилась.

Подобрав с пола бюстгальтер, она голышом зашлепала в другой конец комнаты за платьем. Ну хорошо, ты не можешь представить себе жизни без него – но что же делать?

Он объяснил предельно ясно, что выбора у нее нет. Он не хочет ее любви.

Он не хочет ее.

Эмили была зла на обоих, на кого больше, она не знала. На себя – за то, что имела глупость влюбиться. На него – за то, что выставил ее за дверь. Оставив у нее на заднице отпечаток кроссовок.

Она шагнула в вырез платья и подтянула до таллии, села на край кровати, чтобы застегнуть бюстгальтер.

– Эмили.

Она подняла глаза. Следовало бы утешиться, видя, как несчастно это красивое лицо, но не получалось. Стало только хуже, так плохо, что захотелось чем-нибудь кинуть в него.

– Я знаю, о чем ты думаешь.

Почему Дрю не оставит ее в покое? Он ведь ясно обозначил позицию. Он ее не хочет и прекрасно, она все поняла.

– Да? – Бретельки заняли свое место на плечах. – И о чем же я думаю?

– Что я хам и скотина. Кто бы спорил.

– Добавь еще пару ласковых и будешь первым мужчиной в истории, оказавшимся правым.

От ее резкости его передернуло.

– У меня сейчас нет настроения препарировать нашу связь, – добавила она. Этим можно заняться потом – запастись коробкой бумажных носовых платков и тонной жалости к себе для полного удовольствия.

Она встала и просунула руки в рукава платья. Надо убраться отсюда, подальше и побыстрее, а то как бы не сделать былью прекрасную сказку о нанесении телесных повреждений одному нахальному дылде.

Дрю не разделял ее вкус к иронии, о чем говорила глубокая складка между его бровей.

– Мне не все равно, что будет с тобой. – Он шумно вздохнул, провел рукой по густым, пышным волосам. – Черт, может, я даже влюбился. Не знаю. Никогда никого не любил, кроме членов своей семьи.

– Ну, повезло. Я влюбляюсь, он влюбляется, но моей любви он не хочет. Ради бога, Дрю, ты с каждой минутой делаешься все более вразумительным.

Эмили застегнула молнию на платье, оглядела комнату, ища туфли. Разве полагается объясняться в любви с обиженным видом? Похоже, правила на этот предмет нуждаются в дополнении.

– Ты не хочешь мне помочь, – пожаловался он.

Ага, вот он – носок туфли, выглядывает из-под кровати.

– Нет, не хочу.

Она встала на колени, чтобы вытащить из укрытия вторую туфлю, откинула в сторону свисающую простыню.

– Подожди, пожалуйста, я тебе все объясню!

Выловив наконец туфли, Эмили выпрямилась так поспешно, что комната вокруг покачнулась.

– Ни к чему, – ответила она и быстро вышла.

Воспоминания не желали отставать. Дрю тоже.

Заколки для волос она отыскала на диване и на полу, вечернюю сумочку – на столике.

Ей на плечо легла большая рука, заставляя остановиться. Она повернулась, но смотреть в лицо не стала. Еще начнешь реветь, и тогда – конец самоуважению.

– Посмотри на меня, Эмили.

Нет. Не смей глядеть в эти невероятные зеленые глаза.

Он зацепил пальцем ее подбородок и мягко приподнял голову. Она глядела, онемевшая от боли, которую увидела в его глазах, от боли, отражавшей ее собственную. Как можно? Почему он делает так больно – им обоим?

– Мой папа любил маму. – Бархатный голос, окрашенный волнением, смягчил ее гнев. – Она была для него всем, – продолжал Дрю, опустив руки. – Когда она умерла, кончилась жизнь и для него. Не буквально, физически, он умер внутри. Я, правда, не лезу больше в огонь, как остальные пожарные, но моя работа все же небезопасна. Я вхожу в выгоревшие здания, чтобы определить, отчего они сгорели. Есть государственные ограничения и меры по обеспечению безопасности, но несчастный случай со мной тоже может произойти.

Непонятно.

– При чем тут наши чувства друг к другу?

– А если что-то случится? А мы живем вместе, поженились, завели детей? И твой ребенок, которого ты носишь? Я не собираюсь делать его и тебя несчастными, как это было после смерти мамы.

У Эмили отвалилась челюсть. В буквальном смысле. Сумочка и полоски кожи с приделанными к ним высокими каблуками выпали у нее из рук, со стуком ударившись о пол.

Он, конечно же, шутит.

Или нет?

Эмили потерла виски кончиками пальцев, медленно опустилась на край дивана и потрясла головой, совершенно одурев от этого признания.

– Давай по порядку, – сказала она, немного оправившись. – Ты не хочешь, чтобы я любила тебя, потому, что считаешь, мне будет плохо, если с тобой произойдет несчастье?

Дрю заметно напрягся.

– Примерно так.

Значит, из-за этого он ее мучит?

– Такой несуразицы в защиту безответственности я еще не слышала.

– Я это пережил, понимаешь? – Он заговорил громче. Похоже, обиделся. – Видел своими глазами, что получается, когда любят слишком сильно.

– Ты пережил тяжелые времена, это верно. Мама умерла, потом отец опускался у тебя на глазах. Такое детство – травма для любого. Но ты не задумывался никогда, могут ли одни люди быть душевно сильнее других?

Он повернулся и пошел к пустому камину. Встал перед ним, по другую сторону комнаты – руки опять в карманах, плечи ссутулены.

– Смерть – это часть жизни, – продолжала Эмили. – Она приходит, забирает близких, но ты продолжаешь жить. – Она встала и двинулась к нему, вовсе не уверенная, что сможет изменить убеждения, сложившиеся за двадцать с лишним лет – убеждения, которых сама толком не понимала. – Да, все мы безмерно грустим о потере любимых, но твой папа жалел только себя. И, вместо того, чтобы хранить благодарную память о твоей матери, он опозорил ее.

Дрю глянул вниз, на нее, и в этом взгляде таился ледяной холод.

– Ты не знаешь, о чем говоришь. – Он произнес это спокойно. – Тебя там не было.

– Не было, но ты же сам сказал: он махнул на себя рукой. И на своих сыновей тоже, что еще хуже, ведь в то время он больше всего был им нужен. И ты больше всего нуждался в нем именно тогда.

– Это так, – резко ответил он. – Будь я проклят, если когда-нибудь… если я устрою такое кому-то, кто любит меня.

Ясно!.. Оговорочка по Фрейду. Так вот почему он ее выпихивает.

– Вот в чем дело! – Его свирепо насупленные брови Эмили проигнорировала. У нее не было выхода, она билась за свою жизнь – за свою жизнь с ним. – Ты струсил потому, что боишься кончить, как он. Хотя ты и думаешь что, возможно, влюбился в меня, но оставить меня все же легче, чем признать правду. Так ты ничем не рискуешь, верно?

В его глазах мелькнула паника, мгновение он выглядел ранимым, но к нему тут же вернулась твердость.

– Глупости.

– Правда? – Эмили была настроена решительно. – Ты до смерти боишься, что уничтожишь сам себя, как сделал твой папа, и этот страх сделал тебя беспомощным. Так вот, если ты не поумнеешь, кончишь тем, что к старости останешься один-одинешенек.

– Пожалуй, тебе лучше уйти.

Холодная угроза в его голосе предупреждала, что она зашла слишком далеко, ковыряясь в открытой, все еще болезненной ране. Потерпит, легкомысленно решила Эмили. Ей и в самом деле было все равно. Не то, чтобы она хотела делать ему больно; но ведь если не открыть ему глаза сейчас, он так и не увидит истинного положения дел.

Глянув в его грозное лицо, Эмили поняла, что ей лучше бы сейчас пулей вылететь за дверь. Вместо этого она уперла руки в бока и приняла не менее грозный вид.

– В чем дело? Не хочешь сознаваться себе в том, что творишь? Или не хочешь видеть, от чего отказываешься, потому что кто-то оказался эгоистом и решил, что имеет право сходить с ума и губить себя, не считаясь с другими?

Дрю грязно выругался и потянулся за загудевшим пейджером, висевшим на поясе. Выругался еще несколько раз, отошел от нее, поднял телефонную трубку и принялся тыкать кнопки. Эмили надела туфли и подобрала сумочку. Дрю не желает видеть истину, и ей ничего не остается, как уйти.

– Еду, – сказал он, кладя трубку.

Простейший, выход, подумала она. Повезло парню, кто-то спас его от дальнейшего самоанализа. А ей вот не посчастливилось, и придется залечивать разбитое сердце… ну, лет так пятьдесят-шестьдесят.

Дрю вернулся в гостиную.

– Не знаю, как и сказать…

– Прощай. – Эмили вздохнула, признавая поражение.

Время. Тоже одно слово, и, похоже, его она исчерпала до конца.

Он поймал ее за руку, не успела она повернуться, чтобы уйти.

– Не то. Эмили, подожди.

Спокойствие в его голосе насторожило ее, и сразу откуда-то возникло мрачное предчувствие, не имеющее ничего общего с их совместным будущим – или неосуществимостью такового.

– Случилось что-нибудь?

– Звонил Бен. Твоя бабушка и сиделка в безопасности, но школа горит. – Он подтащил ее за руку вплотную. Наконец-то на Эмили снизошло благословенное отупение вместе с глухим звоном в ушах. – Право, мне жаль, – добавил он. – На этот раз спасти ее не удастся.

Дрю медленно вырулил на стоянку на противоположной стороне от того, что недавно называлось «Кулинарной академией Норрис». Громоздкие красные машины стояли вдоль бульвара, повсюду вились шланги, пожарники браво сражались с огненным чудовищем.

Густой черный дым волнами шел вверх, строение уже полностью было охвачено пожаром. От здания ничего не останется. Все, на что можно надеяться, – это не дать огню распространиться на соседние постройки.

– Как можно нечто подобное устроить специально? – недоумевала Эмили. – Мне это совсем непонятно.

– У поджигателя своя логика. Если он хочет мстить, то всегда найдет оправдание своим действиям. – Дрю поставил машину в дальнем конце стоянки, подальше от жара, и заглушил двигатель. – По его мнению, он исправляет то, что считает несправедливостью. Око за око, так сказать.

Эмили расстегнула ремень безопасности и повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. К беспокойству, читавшемуся в ее глазах, присоединилось нежелание верить.

– Неужели месть?

Дрю не понимал, чему она удивляется. Ведь они уже обсуждали поджоги из мести.

– Поджигали преднамеренно, с определенной целью.

Дрожащими руками Эмили открыла дверь и выскользнула на тротуар.

– Я переселяю бабушку в гостиницу.

– Давно пора. – Дрю сказал это жестко, с упреком. Его охватил страх того, что могло бы случиться. – Строения можно воссоздать, людей нет.

Возмущенный взгляд и хлопнувшая дверь. Он в расстройстве ударил ладонью по баранке. Двух часов не прошло, а его день успел из плохого стать очень плохим, а теперь совсем никуда не годился. Дрю готов был ненавидеть себя за то, что причинил душевную боль Эмили, но и ею он был не доволен. Психоаналитик доморощенный. Объясняй что-нибудь такой… Даже если она права, слушать это было очень горько.

– Нечего читать мне мораль, Дрю, – выпалила она, когда он ее нагнал. – Поймай лучше этого сукина сына, чтобы бабушка могла жить спокойно и не бояться, что какой-то недоделок сожжет и то немногое, что у нее осталось.

И гордо зашагала в сторону, через автостоянку к креслу-каталке, с которого бабушка смотрела на уничтожение ее школы, защищенная тенью большого дерева. Сьюзет стояла рядом.

Дрю приступил к служебным обязанностям, показав свое удостоверение полицейским у заграждения. Когда ему скажут «можно», он, не рискуя излишне, отправится осматривать пожарище, а пока есть свидетели и их надо расспросить.

Он пошел вслед за Эмили. Когда приблизился, внучка старалась утешить бабушку, обнимая ее хрупкие плечи.

– Я так сочувствую вам, Вельма, – сказал он. Эмили выпрямилась и обогнула кресло, подчеркнуто не обращая на него внимания. Прямые плечи, воинственно задранный подбородок – ясно, что он опять умудрился задеть ее.

– Благодарю. – Вельма подала ему руку, неожиданно сильную для женщины ее возраста. – Даже не верится, что все погибло. Сколько лет… Эмили не говорила вам, что я начала преподавать, когда муж был на войне?

Дрю присел рядом на корточки. Бледно-голубые глаза смотрели вдаль. Его собеседница возвратилась в прошлое, в давно прошедшие времена.

– Герберт уехал, а мне пришлось одной смотреть за детьми. Так плохо было с деньгами, и женщины моего поколения почти не работали вне дома, опыта никакого не было. Можно было пойти на фабрику, только не с кем было оставить детей. Я почти ничего не умела делать хорошо, только готовить, так что начала учить этому делу, чтобы свести концы с концами. Учились у меня больше новобрачные да одинокие молодые женщины, которые надеялись найти дорогу к сердцу мужчины через его желудок. – Губы ее тронула улыбка. – Когда Герберт вернулся с войны, – продолжала она, – мы взяли мои сбережения и его демобилизационные, всего хватило на первый взнос за эту старую трехэтажку. Тогда это было много – заплатить десять тысяч долларов за недвижимость. Мы чувствовали себя так, будто купили Замок Херста.

Дрю тихо присвистнул, мысленно оценив нынешнюю стоимость той покупки.

– Нынче вы получите за нее намного больше.

– За то, что останется, – фыркнула Вельма, показывая на второй этаж, тонущий в пламени. – Года через два мы переросли это жилище, но у нас уже собралось достаточно денег, чтобы построить себе отдельный дом. Уже пятьдесят лет я живу здесь. – Она вздохнула. – А теперь все погибло.

– Жилой дом еще цел, – ободрила ее Эмили.

– Все можно выстроить заново, – добавил Дрю. – Главное, что люди не пострадали. Вы знаете, как все случилось? Не видели кого-нибудь или чего-нибудь подозрительного?

– Нет, ничего. Я уже говорила полиции, как Сьюзет почуяла дым и вызвала пожарных. Потом мы вышли из дома и устроились здесь, ожидая их.

Дрю встал и обратился к сиделке:

– Вельма говорит, вы почувствовали запах дыма, это так?

– Да, – подтвердила женщина. – Мы как раз садились завтракать.

– И ничего не слышали и не видели? – Он продолжал расспрашивать, хотя уже знал ответ. – Никто не шнырял вокруг?

– Нет, никого и ничего. Извините, я, право, хотела бы вам помочь.

– Вы сделали более, чем достаточно, – заверила сиделку Эмили, бросив очередной уничтожающий взгляд на Дрю. – Хорошо, что вы были здесь.

– Вельма! Вельма!

Дрю взглянул через плечо Сьюзет и увидел Марго, бежавшую к ним.

– О, Вельма. Какой ужас! – Голос звучал так, будто ей не хватало дыхания. – Я ехала мимо и увидела дым. Ты в порядке?

Дрю нахмурился. Он проник вместе с Эмили за заграждение только потому, что при нем были служебные документы, полиция огородила весь участок. Он окинул взглядом территорию, но голубого седана Марго нигде не заметил.

– Как ты сюда попала? – спросила Вельма у преподавательницы.

– Я собралась к дочери, посмотреть ее новый дом, – ответила Марго. – Надо помочь ей разобрать вещи.

Вот это уже интересно. Из школьных бумаг, которые Дрю видел, ему было известно, что Марго жила в двадцати милях к западу от школы. Он также слышал, как Марго упоминала о своей дочери в беседе с Ритой, но: или у нее есть еще одна дочь, недавно купившая дом, или ехать ей следовало к Окснарду, к западу от ее собственного дома, а не к востоку, где школа.

А сама она смотрит на горящее здание, точно завороженная.

– О, какое несчастье, – бормочет, – страшное несчастье.

Эмили сняла солнечные очки и бросила многозначительный взгляд на Дрю. Затем обратилась к Марго:

– Думаю, вам повезло, что бабуля не согласилась взять вас в партнеры. – Она произносила слова медленно, как бы тщательно их подбирая. – Здесь скоро ничего не останется.

Увлеченная пожаром, теперь уже не грозившим перекинуться дальше, преподавательница не обращала внимания на Эмили, точно не слышала.

Но пожарный инспектор слышал все и все прекрасно понял. Вот и мотив для поджога. Поиски виновного всегда надо начинать в толпе зевак вокруг пожара. Просто, когда он появлялся в предыдущих случаях, там не оставалось никого, кроме Вельмы.

Накатила злость, но Дрю постарался овладеть эмоциями. Он коротко кивнул Эмили и, пользуясь тем, что Марго не обращала на них внимания, отошел подальше, чтобы поговорить по телефону. Через несколько секунд к ним уже направлялась пара полицейских в форме.

Заметив их, Марго начала ломать руки, но взгляд ее не отрывался от того, что она сотворила.

Дрю подошел к Марго сзади, полицейские встали по бокам.

– Что происходит? – спросила Вельма, переводя взгляд с Дрю на полицейских и, наконец, на Марго.

– Мэм, – обратился к Марго Шон Каллахэн, полицейский, с которым Дрю недавно работал по другому делу. – Мы бы хотели задать вам несколько вопросов.

– Марго? О, что же ты наделала, – воскликнула Вельма.

Марго продолжала терзать свои руки.

– Я не хотела, это получилось случайно. Я думала, что огонь потушат вовремя, как раньше.

– Зачем тебе это? – умоляюще проговорила Вельма. – Ну, скажи, зачем ты устроила мне эту подлость?

– Я хотела, чтобы ты продала мне бизнес, Вельма. А ты все отказывалась и отказывалась. Я подумала: если школа будет доставлять тебе слишком много беспокойства, ты захочешь от нее избавиться. Я не хотела, чтобы случился такой страшный пожар.

Каллахэн увел Марго, после того как его товарищ зачитал ей ее права. Правом ничего не говорить она не воспользовалась.

Дрю снова присел на корточки перед Вельмой. Она выглядела такой же расстроенной, как и арестованная.

– Как вы, управитесь? – спросил он.

Старая женщина усмехнулась, хотя в глазах у нее стояли слезы.

– Все будет нормально. Я в свое время разное пережила, переживу и это.

Храбрая старушка. Понятно теперь, от кого Эмили унаследовала такую энергию.

– Внучка заберет вас в гостиницу на пару дней, пока мы тут разгребаем. Сейчас мне надо идти, но, когда кончу, я сообщу вам, что будет с Марго, – обещаю.