Текст книги "Экспериментальный фильм"

– Воздержись от догадок, – предупредил он,

– Ой.

– Серьезно. Думаю, ты сама поймешь – это стоит того, чтобы несколько секунд потерпеть.

Я послушно кивнула, открыла картонные клапаны коробки и извлекла нечто плоское, завернутое в пузырчатый пластик. Разорвав его, я увидела книгу, неожиданно старинную, в твердом переплете. Обложка обтянута зеленой тканью, корешок истрепался, страницы пожелтели. Такие тома, покрытые вековой пылью, обычно стоят на полках университетских библиотек. Название на обложке отсутствовало. Изумленная, я открыла книгу и отыскала титульный лист.

На нем была изображена огромная змея, которая обвивалась вокруг маленькой девочки, одетой в пышное платьице в викторианском стиле. На головах девочки и змея красовались маленькие короны, на заднем плане темнел густой лес. Надпись над картинкой сообщала «Дочь королевы змей». Ниже шли слова «Вендские сказки и легенды». Еще ниже, мелким шрифтом «Собраны и переведены миссис А. М. Уиткомб». В самом низу страницы, совсем крошечными буквами: «Под редакцией Чарльза Пеллетье, магистра искусств и кавалера ордена Британской империи». Взгляд мой скользнул на соседнюю, издательскую страницу. Она притягивала меня как магнит, хотя я точно знала, что прочту под знаком копирайт: 1925, Торонто, Фабер & Фабер.

– Прости, что книга в таком удручающем состоянии, – донесся до меня голос Саймона. – Пришлось купить изрядно потрепанную, другой нигде не нашлось. Продавец согласился отправить ее в Канаду срочной почтой. Но я решил, ты правильно сказала, это что-то вроде инвестиции. Вложение в проект, который может обернуться чем-то важным…

Саймон осекся, заметив наконец, что я не визжу от восторга, как он наверняка ожидал.

– Дорогая, неужели я ошибся? Неужели это не та книга?

– Нет, нет, это именно она. Потрясающий подарок. Я бы, конечно, рано или поздно сумела ее добыть, но то, что ты меня опередил… это потрясающе. Я тебе страшно благодарна.

– Мм, хорошо.

– Дело в том, что… – Вздохнув, я снова открыла книгу. – Когда мы встречались с Яном Маттеусом, я показала ему свою хрестоматию, ту, в которой отыскала историю о «Госпоже Полудня». И он указал на это, – я ткнула пальцем в знак копирайта.

– Дата? – уточнил Саймон.

Я молча кивнула. Он потер лоб руками и задумался.

– Послушай, это не значит, что твоя догадка неверна, – произнес он наконец. – Вполне вероятно, она сначала сняла фильм, а потом записала легенду, которая легла в его основу. Я понимаю, что книга вышла в свет уже после ее смерти, но, возможно, она никак не была с ней связана. Книга – детище этого Пеллетье…

– Не исключено, так оно и есть, но это ровным счетом ничего не меняет. – Я навалилась на стол, не без удовольствия ощущая, как его гранитный край впивается в кожу. Боль отвлекала от неприятных мыслей. – Мне нужно заключить с Национальным киноархивом контракт, получить от них деньги на исследование, причем заранее, а не после. А Маттеус, как ты сам прекрасно понимаешь, не будет тратить деньги на «вероятно». Это означает, что мне нужно найти другой источник финансирования, если только он существует в природе.

– Существует, – кивнул Саймон. – И ты его найдешь. Я в тебя верю.

* * *

Я проснулась в четыре тридцать утра.

Саймон громко храпел, завернувшись в одеяло; простыня под ним взмокла от пота. Как и Кларк, он обычно переживает во сне какие-то бурные события. В противоположность ему я раскрылась до пояса и ужасно замерзла. Каким-то образом я ухитрилась сунуть руку под голову и отлежать ее, перекрыв кровообращение; сейчас в онемевшую руку впивалось бесчисленное множество иголок. В комнате было темно, я ничего толком не видела, в воздухе расплывались круги и мерцающие спирали, напоминающие огромных червей. В горле у меня першило, пульс стучал как бешеный.

Неожиданно для себя я встала и протянула руку к выключателю. Щелчок – комнату залил свет, и я убедилась, что все в ней как прежде: в углах не таятся горбатые карлики с белыми глазами и зловещими ухмылками на тонких губах; из стен не торчат кинжалы; по потоку не ползают пауки. Я накинула халат и отыскала на ночном столике очки. На одном из стекол появилось жирное пятно; я протерла его полой халата и водрузила очки на нос. Теперь можно было смотреть не прищуриваясь. Взгляд мой упал на «Дочь королевы змей», все еще лежавшую на стеклянном обеденном столе.

Дрожа всем телом, я уселась на диван и взяла книгу. Мне отчаянно хотелось перечесть «Госпожу Полудня», но вместо этого я принялась изучать оглавление, напечатанное мелким выцветшим шрифтом. Тридцать названий, каждое кажется чуть более странным, чем предыдущее. «Почему люди сегодня умирают своей смертью», «Весной мы топим зиму», «Зеленый мальчик», «Она оботрет ваши ноги своими волосами», «Принц Червь сбрасывает двадцать шкур», «Горшки со свечами внутри», «Соловей-разбойник», «В сучках деревьев были глаза», «Железная миска», «Утонувшая собака», «Принцесса, в которой сидело сто зверей», «Никогда не доверяй старику с лягушачьим ртом».

– И придумают же люди такую ерунду, – бормотала я себе под нос, открывая послесловие Чарльза Пеллетье.

«Процесс издания книги, которую вы держите в руках, был весьма занимательным, и одна из причин того – личность переводчицы и собирательницы этих сказаний, – гласила первая фраза. – Миссис Айрис Данлопп Уиткомб прожила удивительную жизнь, и если не смерть, то конец ее тоже был удивителен. Она была художницей, ученым и матерью; неутомимо занималась благотворительностью и находилась в постоянном поиске оккультных знаний, пытаясь запечатлеть Невидимое. Все, кто имеет сходные интересы…

Костяшки моих пальцев побелели.

…должны быть благодарны ей за интереснейшие записи, которые остались после ее «отбытия». Бесспорно, записи эти отражают переменчивую и непостоянную природу талантов такого рода. Предания, собранные в этой книге, были обнаружены отнюдь не в результате длительных изысканий в сфере фольклора; скорее, это результат усилий одаренного любителя. Все они были записаны в тетрадях, обнаруженных в знаменитом Уксусном доме Уиткомб. Предполагается, что записи сделаны миссис Уиткомб в период с 1899 г. до середины 1918 г. После знакомства с тетрадями стало ясно, что миссис Уиткомб питала интерес к мифологии своих предков-славян на протяжении всей жизни. Впрочем, вендские сказания она начала переводить только в 1905 году, возможно, для развлечения ее сына Хайатта, который, как и она сама, пропал без вести».

Начала переводить вендские сказания в 1905 году, тупо повторил мой мозг. До исчезновения Хайатта; до поезда; то того, как начала носить покрывало. Задолго до того, как были сняты эти фильмы… черт, до того, как она, и никто другой, снял эти фильмы! Вот оно, черным по белому. Доказательство того, что я права.

Неожиданно для самой себя я широко зевнула. Веки мои точно налились свинцом, перед глазами все расплывалось, и, когда я встала, уронив при этом книгу, выяснилось, что меня шатает. Наверное, стоит вернуться в постель и попытаться уснуть, решила я; утром, на свежую голову, я подумаю, в какую сторону двигаться. Нет никакой необходимости спешить. Я повернулась, намереваясь устроиться под боком у Саймона и, не пытаясь его разбудить, прошептать ему на ухо несколько слов, извиняясь за свой пессимизм и маловерие.

Теперь я не отступлюсь, вертелось у меня в мозгу. Я сделаю то, что задумала.

Умоляю, не делай этого.

Это была скорее промелькнувшая у меня в голове чужая мысль, чем чужой голос. Тем не менее, я обернулась и увидела собственное отражение в огромном окне, которое занимало всю переднюю стену нашей гостиной. Жалюзи были подняты, и за стеклами темнел городской пейзаж, озаряемый редкими световыми пятнами; прямо напротив, через дорогу – балкон, на котором в солнечные дни неизменно загорал какой-то парень. Но в эту знакомую картину на мгновение вкралось нечто ужасное – оно мелькнуло не то за мной, не то впереди меня, неуловимое и пугающее. На стуле, с которого я только что встала, сидела некая женская фигура; длинная юбка смялась, как у упавшей куклы, сквозь густую вуаль сверкали белым блеском глаза, искрящиеся, как осколки стекла под полуденным солнцем.

Увидев ее, я невольно испустила приглушенный вскрик, завертелась на месте и метнулась в сторону, запнувшись при этом за какой-то предмет, валявшийся на полу. Это была игрушка Кларка, которую мы вчера забыли убрать, – плюшевое зеленое существо с огромными пластиковыми глазами, один из которых был заклеен, как у пирата. «Аррр, приятель, висеть тебе на рее!» – воскликнуло оно тонким металлическим голосом. Я отшатнулась, ухитрившись вывернуть абсолютно все – шею, поясницу, бедро. Плечо прострелило такой обжигающей болью, словно к нему присоединили обнаженный провод.

Чертыхаясь, я сползла на пол вдоль стены. Сердце колотилось как бешеное, и все же заставила себя взглянуть в ту сторону. Ничего, ровным счетом ничего. Точнее, пустой стул, сиденье которого слегка примято моей собственной задницей.

Вернувшись в спальню, я обнаружила, что Саймон повернулся на другой бок. И…

* * *

Два дня спустя я вновь явилась в Национальный киноархив, на этот раз вооруженная таблицей, в которой отслеживалась трансформация образов из всех преданий, собранных в «Дочери Королевы змей». Мы с Маттеусом просмотрели все оставшиеся фильмы студии Джейпери, и ситуация несколько прояснилась. Один из самых больших сюрпризов – выяснилось, что все фильмы из краеведческого музея Кварри Аржент, судя по сюжетам, сняла миссис Уиткомб. Среди них были и смешные, и мрачные. Один из них представлял собой вариацию на тему «Старика с лягушачьим ртом». Этот персонаж, как я выяснилось, известен у славян под именем «водяной». В фильме миссис Уиткомб забавный монстр курил трубку, сидя на краю болота, и сбивал путешественников с пути, отправляя их в объятия сексапильных русалок; те использовали свои длинные волосы как сети, в которых запутывались доверчивые молодые люди. К концу просмотра Маттеус в буквальном смысле довольно потирал руки, а я не могла перестать улыбаться.

– Итак, Вроб был прав, – сказала я, когда экран погас.

– Да пошел он в жопу, Луиз. Это ты была права.

Да, мысленно согласилась я. Наконец-то правота на моей стороне.

Я получила все, что хотела, – контракт, деньги, проект. Саймон расцеловал меня, когда я вернулась домой, мама поздравила по телефону. Кларк пел и танцевал. Правда, не думаю, что эти танцы и песни были связаны с моим успехом, но на этот раз он нас очень веселил.

На следующий день я обнаружила голосовое сообщение от Вроба Барни. Как всегда, предельно краткое: «Мои поздравления». Итак, он уже обо всем знает. Как я и подозревала, у него есть свои источники. Леонард Уорсейм предупреждал меня об этом. Но, в конце концов, мне на это ровным счетом наплевать.

Пять минут спустя, когда я зашла в соцсеть, зазвонил телефон.

– Итак, о тебе не зря говорят, что ты последняя сука, – раздался в трубке голос Вроба.

Я вздрогнула, но ответила нарочито беззаботным тоном.

– Не буду спорить. А у тебя были сомнения на этот счет?

– Признаюсь, такой прыти я от тебя не ожидал. Я поднес тебе миссис Уиткомб на блюдечке, и ты тут же этим воспользовалась, чтобы выдоить из Яна кругленькую сумму. Кстати, сколько он тебе отвалил? Десять тысяч? Или, может, двадцать?

Двенадцать, мысленно уточнила я, продолжая хранить молчание.

– Такая услуга, черт подери, заслуживает хотя бы благодарности, – продолжал Вроб.

– Разумеется, Вроб. Спасибо тебе. Огромное спасибо. Теперь ты удовлетворен?

– Размечталась! Я уже написал обозрение и дал интервью, сообщая всем и каждому, что толчком к твоему великому открытию, Луиз, стали мои «Безымянные 13». Так что я в этом проекте уже по самые яйца, и оттереть меня в сторону тебе не удастся.

– Я и не собираюсь этого делать, Вроб! Ты проделал немалую работу по оцифровке и каталогизации. Я упомяну об этом там, где следует. По справедливости.

– Если ты действительно хочешь меня отблагодарить, поговори обо мне с Яном. Добейся, чтобы меня снова взяли на работу в архив.

– Что? Эм… Нет.

– Почему?

– Потому что это ваши с Яном дела, Вроб. Мне в них вмешиваться ни к чему.

– Но… – он осекся, в голосе послышалась искренняя растерянность. – Он никогда не возьмет меня назад, если ты на него не надавишь. А если я вернусь в архив, мы сможем работать вместе.

– У меня есть на примете люди, с которыми я буду работать, Вроб.

– И кто же это, позволь узнать?

Я вновь сочла за благо отделаться молчанием.

– Ты просто не хочешь работать со мной. – Голос Вроба звенел от обиды. – Все дело в этом, да?

– Не на этом проекте. Прости.

– Засунь себе в задницу свои извинения! Или ты думаешь, они хоть что-нибудь исправят?

Теперь настал мой черед разозлиться. Спина моя напряглась, пульс бешено колотился.

– Значит, ты хочешь, чтобы я все высказала напрямую? Хорошо, будь по-твоему. Говоря откровенно, я тебе не доверяю, и знаешь почему? Потому что, по твоему собственному признанию, первое, что ты сделал, обнаружив фильмы миссис Уиткомб, – выкрал несколько случайных кадров…

– Я ничего не украл!

– Ты вынес их под рубашкой и… не говорю «выдал их за свои», потому что у тебя не было никакой возможности это сделать. Но ты использовал их для того, чтобы украсить собственную претенциозную ерунду.

В трубке повисла долгая пауза. Я слышала, как Вроб пыхтит и скрипит зубами.

– Я ничего не украл хотя бы потому, что эти фильмы никому не принадлежат, – процедил он наконец. – Ни тебе, ни мне, ни Яну.

– Ты сам понимаешь, что это чушь. Они принадлежат всем нам. Принадлежат Канаде.

– Ах вот как! Кленовый лист навсегда! Не смеши меня!

– Прости, но или я сошла с ума, или ты сам рассказал мне об этом несколько дней назад в Sneaky Dee’s. Конечно, ты тогда изрядно набрался, но это ничего не меняет. У меня есть неопровержимые доказательства. Наш разговор записан на пленку.

– Раз так, ты обворовала меня.

– Хорошо, я обворовала тебя. Украла у тебя то, что ты украл у Маттеуса. То, на что ты не имел ровным счетом никаких прав. Тем не менее ты вставил это в фильм, который представил публике. И каждый, кто хоть что-то соображает, мог уловить связь, существующую…

– Какие, к чертям собачьим, связи! Я принес тебе миссис Уиткомб на блюдечке! И не надо строить из себя гребаного Шерлока Холмса, Луиз.

– Послушай, кончай разоряться! О каком блюдечке идет речь? За все время нашего разговора ты ни разу не упомянул фамилию Уиткомб! Ты даже не произнес слова «миссис»! Ты говорил о Северном озере, Кварри Аржент, это верно. Но легенда о Госпоже Полудня пришла на память именно мне. Сомневаюсь, что любой другой критик мог бы провести подобную параллель. Даже если бы ему выпал несчастливый жребий оказаться на просмотре программы экспериментальных фильмов, организованном долбаной студией «Урсулайн».

– А про какую такую легенду ты упомянула? Госпожа чего?

– Ничего! – засмеялась я. – Ты слишком высокого мнения о себе, Вроб!

– Возвращаю тебе твой комплимент, детка.

– Ладно, Вроберт. Еще раз прими мою искреннюю благодарность. Надеюсь, в следующий раз тебе повезет больше. Сейчас я кладу трубку. Не пытайся перезванивать, я заблокирую твой номер.

Я нажала кнопку отбоя, опустилась на стул и перевела дух. Ладони были влажными от пота. Я чувствовала покалывание, как от медленно затухающего электрического заряда. Внезапно я поняла, что давно уже не чувствовала себя такой бодрой и энергичной. Словно я наконец ожила, стряхнула с себя сон. Вновь обрела целостность. Стала тем человеком, которым была давным-давно.

Саймону я, естественно, не стала рассказывать об этом разговоре: мой милый католик неизменно выступает против того, чтобы сжигать мосты; он считает, что мира и согласия можно достичь в любой ситуации. К тому же разговор это не имел ровным счетом никаких последствий – кроме кратковременного прилива сил. Надо было работать.

Я зашла в «контакты», нашла букву С, и набрала номер Сафи Хьюсен.

Часть вторая
Фильм

7

Когда я была ребенком, я часто видела ангелов. Приятные видения, возможно, подумаете вы – и ошибетесь. Приятного в них было мало. В первую очередь потому, что вследствие полученного мною воспитания слово «ангелы» означало для меня вовсе не то, что, скорее всего, означает для вас.

– В этом мире у каждого есть свое место, Сафи, девочка моя, – любил повторять мой прадедушка Аслан. – Есть семь ангелов, каждый с крыльями из павлиньих перьев и короной на голове, а никакого дьявола нет. А над ними – Бог, который создал и себя, и ангелов, и все сущее. Но помни, в этом мире есть и нечто другое – то, что было испокон веков, то, чему поклоняются глупые люди, лишенные истинной религии. Маленькие жалкие идолы для маленьких жалких умов, легко попадающих в ловушки. Возможности этих идолов невелики, как у всего незавершенного. Но они могут проникать в самые дальние уголки мироздания. Их имена по-прежнему известны, и, стоит произнести их даже шепотом, они не замедлят явиться.

За свою долгую жизнь дедушка приобрел немало знаний о всякого рода диковинных религиях. Эти знания он передал всем нам; по крайней мере пытался. Именно поэтому у меня возникло желание снять этот фильм.

Это отрывок из заявки на фильм «Семь ангелов и ни одного дьявола», который Сафи Хьюсен сняла в рамках практического курса. Помню, прочтя эти строки, я ощутила острый приступ сочувствия, ощущения душевного родства. Всю жизнь меня тоже посещали подобные видения – хотя, учитывая мои особенности, они скорей напоминали кошмары.

В одном из таких снов я оказывалась в Маклафинском планетарии, закрытом еще в 1995 году из-за сокращения бюджета ведущего учреждения, Королевского музея Онтарио. Я сидела на полу, выгнув шею, как в стоматологическом кресле, и устремив взгляд наверх, в потемневший купол, на котором центральный проектор Zeiss-Jena (некогда приобретенный университетом Торонто за колоссальную сумму размером в доллар и впоследствии разобранный на запчасти) зажигал карту звездного неба. Движение белых точек света на фальшивом черном небе было головокружительным, но, как ни странно, действовало успокаивающе; сливаясь и перетекая одна в другую, они порой вспыхивали ярче, образуя созвездия – пояс Ориона, Большую и Малую Медведицу, Дракона. Тем временем монотонный тихий голос, который я никогда не могла узнать, рассказывал о том, как долго свет звезд летит до Земли.

В плохие ночи движение карты демонстрировало, как расширение вселенной изменит каждое созвездие до неузнаваемости, и солнце, раздувшись, поглотит наш мир, а после превратится в крохотный уголек и погаснет. Или в этих знакомых мифологических конструкциях открывались другие, глубоко спрятанные объекты, таинственные и пугающие: галактики, карликовые или гигантские; квазары и пульсары; темные облака неведомых созвездий. На Млечном Пути темнели пятна Великого разлома, более заметные в южном полушарии, где звездные карты, составленные австралийскими аборигенами, описывают «страуса в небе», которого можно увидеть между Южным Крестом и Скорпионом; его слегка опущенную голову формирует туманность Угольный мешок.

А в самые скверные ночи появлялись ангелы.

Оглядываясь назад, я понимаю, что семена подобных сновидений были заронены в мое сознание во время реальных посещений планетария. Эти визиты, как правило, совершались либо во время летних каникул, когда мама давала понять, что я слишком засиделась дома и мне пора встряхнуться, либо на Рождество, когда в планетарии устраивалось шоу «Вифлеемская звезда», обреченная на провал попытка примирить библейскую легенду с научной теорией. Возможно, именно поэтому мои ангелы напоминали изображения с византийских икон – вытянутые лица, длинные пальцы, строго сжатые тонкие рты, взгляды, устремленные вдаль. Эти фигуры, чьи воздушные силуэты, казалось, вбирали в себя два тысячелетия христианства, отчаянно не походили на пухлых добродушных ангелочков с рождественских открыток.

Так или иначе, они обретали форму. И окружавшая их тьма отступала, превращаясь в подобие золотистого чешуйчатого занавеса, однородного и бесконечного. Фигуры ангелов были так огромны, что заслоняли собой все, даже проектор. Их присутствие превращало купол планетария в глобус, крохотную вселенную, в которой непросто было определить, где верх и где низ, где лево и где право.

С того момента, как ангелы обретали форму, время, казалось, останавливалось – один и тот же миг длился вечно, залитый светом нимбов и осененный крыльями, недвижно распростертыми между двумя бесполезными горизонтами.

Не бойся, говорили ангелы, но я все равно дрожала от страха, и внутренности мои сжимались, вызывая приступы тошноты. Не бойся, ибо мы приносим благие вести, во веки веков, аминь. Ныне и присно и во веки веков.

Ощущения, которые я испытывала, невозможно было передать, и поэтому я почти никому не рассказывала об этих снах, лишь изредка упоминая о них в разговорах с друзьями. Пускаться в подобные откровения с мамой было бессмысленно, а с Саймоном тем более – он отделался бы участливым кивком, так ничего и не поняв. Читая заявку Сафи, я задрожала от радости, осознав, что в этом мире есть человек, способный меня понять, и я не одинока в своих блужданиях. Наконец-то я встретила собеседника, которому не придется ничего объяснять. Согласитесь, такие счастливые моменты выпадают в жизни чрезвычайно редко.

И хотя имелось немало практических соображений, повлиявших на мое решение обратиться за помощью к Сафи Хьюсен, решающую роль сыграл именно этот объединивший нас тайный страх.

* * *

Как вы уже, наверное, догадались, в обычной жизни я не слишком стремлюсь общаться со своими бывшими студентами, не говоря уже о том, чтобы предлагать им столь важное занятие, как исследование жизни и творчества миссис Уиткомб. Факультет наш, напомню, был довольно своеобразным местом и фактически занимался продажей грантов OSAP людям, которые по каким-либо причинам не могли поступить в «настоящие» колледжи и не желали вкладывать в свое образование слишком много денег и времени; в результате к нам поступали весьма своеобразные абитуриенты. Некоторые наши студенты, технически вполне подкованные, обладали весьма слабыми академическими знаниями и, желая проникнуть в киноиндустрию, воспринимали факультет как стартовую площадку; другие, недавние школьники, зачастую питали ненависть к процессу образования как таковому, ибо их опыт в этой сфере сводился к одному: их загоняли в крайне неприятное место, где подвергали различным унижениям. Учитель в их представлении был человеком, который из кожи вон лез, чтобы выставить своего ученика полным идиотом. Оказавшись на нашем факультете, эти последние были склонны думать, что имеют законное право относиться ко мне как к официантке – ведь именно они платят мне зарплату. Но таких, к счастью, было немного; как правило, мы со студентами занимали позицию взаимного уважения, и это давало нам возможность заключить нечто вроде рабочего соглашения – на срок, в течение которого они оставались в стенах нашего факультета.

– Вы всегда держитесь так, словно знаете то, чего не знаю я, – посетовал как-то один парень.

– Так оно и есть, – парировала я. – Именно поэтому я – преподаватель.

С возрастными студентами приходилось особенно тяжело. Некоторые из них – в основном мужчины – были значительно старше меня. В прошлом они имели неплохую работу или даже собственный бизнес, который внезапно обанкротился, вынудив зрелых людей искать новые карьерные пути. Как правило, они были не готовы к подобным поискам и имели более чем странные представления о процессе создания фильма, в особенности на практике. Помню, как-то раз я, читая лекцию о разнице между Голливудом и канадской киноиндустрией, упомянула, что в Голливуде фильм с бюджетом меньше шести миллионов считается «мелочью, не стоящей внимания». Такой фильм не способен отбить даже собственную рекламу, продолжала я, и именно по этой причине многие англоязычные канадские фильмы мелькнули по экранам практически незамеченными – их общий бюджет был ниже пяти миллионов (фактически в то время он составлял миллиона два-три). Услыхав это, какой-то пятидесятилетний простак немедленно поднял руку и спросил:

– Да неужели трех миллионов долларов мало, чтобы снять кино?

– Как правило, мало. Особенно для Голливуда.

– Ну и сколько же обычно стоят голливудские фильмы?

– Миллионов двадцать, а то и больше.

– Не может быть. На что они тратят такую прорву денег?!

К числу моих лучших студентов неизменно относились иммигранты, прибывшие из стран, культура которых предполагает незыблемое уважение к учителю (правда, с ними тоже возникали определенные сложности – так как факультет отказался от какого-либо тестирования, среди студентов-иностранцев периодически встречались люди, которым срочно требовался курс разговорного английского). Попадались среди них и самоучки, охваченные истинным творческим пылом – люди, которые были готовы писать сценарии, снимать фильмы и так далее, не задумываясь ни о славе, ни о материальной выгоде. К слову сказать, только такие фанатики и способны хоть что-то сделать. Пламя их одержимости полыхало столь ярко, что даже наш факультет был не способен его погасить.

Именно к последней категории принадлежала Сафи Хьюсен, служившая, наверное, самым ярким ее воплощением. Даже после ее ухода, встречаясь с тем или иным человеком, я порой отмечала про себя: «этот той же породы, что и Сафи».

Фильм «Семь ангелов и ни одного дьявола» отчасти был документальным. Основой его стало интервью, которое Сафи взяла у своего прадеда незадолго до его смерти. Документальные кадры дополняла великолепная и, несомненно, экспериментальная анимация. Эксперимент заключался в том, что Сафи соединила статичную фотографию, ротоскопирование и покадровую съемку. В результате получилось нечто вроде встречи Криса Маркера, Ричарда Линклейтера и Вонга Карвая. Фильм, несомненно, свидетельствовал о творческих амбициях автора, особенно если учесть, что документальные кадры были записаны на камеру Fisher-PricePXL-2000, которую она приобрела, когда ей исполнилось четырнадцать. Эта фактически игрушечная камера, выпущенная через год после рождения Сафи, записывает видео и аудио на стандартные кассеты. Не выдержав рыночной конкуренции, это странное порождение устаревшей технологии было снято с продаж. К числу наиболее вопиющих недостатков камеры относилось низкое разрешение и замедленное движение черно-белых фигур. Несколько лет спустя эта зернистая, подернутая мечтательной дымкой визуальная стенография сделала камеру весьма популярной среди режиссеров хипстерского толка, таких, как Седи Беннинг и Майкл Алмерейд. Ныне PixelVision превратилась в настоящий культовый раритет; периодически она продается на eBay по цене не меньше 600 долларов, и это кое-что говорит о семье Сафи – помимо того, что семья эта принадлежит к армянской диаспоре езидов. Сафи – очень милая девушка, но, как и Вроб, в детстве она не знала нужды в деньгах.

Прадед Сафи, Аслан Хуссейниглян, родился и вырос в курдской деревне Сипан, в местности неподалеку от горного массива Арагац, на западе Армении. В начале прошлого века – человек этот прожил более ста лет – он влюбился в девушку по имени Гаяне Овсепян и решил жениться на ней. Она была христианкой. И он сознавал, что этот брак сделает его изгоем. Решиться на подобный шаг ему было не просто, ибо езиды, к числу которых он принадлежал, считали, что все прочие жители Армении – да и всего мира – в лучшем случае пребывают в плену пагубного заблуждения, а в худшем – являются слугами зла. В свою очередь, многие армянские христиане по сей день уверены, что езиды являются поклонниками дьявола, так что ненависть была взаимной.

Лишившись поддержки своих общин, молодые супруги были вынуждены эмигрировать и благодаря этому избежали геноцида 1915–1918 годов. Обосновавшись в конце концов в Дон Велли Вилидж, Аслан и Гаяне «канадизировали» свою фамилию, сократив ее до «Хьюсен». У них родилось семеро детей, один из которых, Петрак, или Питер, как он предпочитал называть себя, стал прадедом Сафи. Аслан поначалу работал на строительстве, потом создал компанию по перестройке старых домов, основными клиентами которой были армяне, и добился большого успеха. К началу 1960-х, когда родился отец Сафи, Питер продал свою долю в компании и занялся загородной недвижимостью. Он переехал в Миннесоту, где по удивительно низкой цене купил земельный участок, на котором возвел два квартала домов, до сих пор известных, как «Хьюсен Эстейт». Вскоре выяснилось, что рядом с домами будет проложена железная дорога, и это обстоятельство сделало район чрезвычайно популярным среди стремящихся к социальному росту иммигрантских семей из всех этнических групп.

Сын Питера, хотя и изрядно отдалился от своих этнических истоков, отнюдь не считал, что наносит урон своему социальному положению, именуясь Барсегом, а не Блейком. Когда дело дошло до женитьбы, он без колебаний остановил свой выбор на девушке, не имевшей никакого отношения к езидам. Его избранница, Доменика, была наполовину итальянкой, наполовину – канадкой. Сафи родилась в 1986 году. «У меня было идеальное детство, – сказала она как-то, когда мы болтали в перерыве между занятиями. – Загородный дом, денег до фига, так, что даже смешно. В школе я разговаривала по-английски, дома – по-курдски и по-армянски. Теперь я догадываюсь, что мы жили ужасно замкнуто, но в детстве это меня ничуть не волновало».

– А когда у вас возникла мысль снимать фильмы?

– Еще в школе. Как только у меня появилась первая видеокамера. Я любила играть в репортера, пыталась взять интервью у всех родственников и знакомых. Прадед Аслан был, кажется, единственным, кто на это согласился.

– Вас воспитывали в езидском духе?

– Нет, что вы. Мама у меня католичка, а папа… насколько я понимаю, он вообще равнодушен к религии. Мне кажется, после смерти прадедушки Аслана дед и бабушка время от времени заходят в англиканскую церковь – она совсем близко от их дома, только дорогу перейти. Но, честно говоря, я воздерживаюсь от расспросов.

– Значит, прадедушка Аслан был единственным звеном, которое связывало вас с верой предков.

– Да, так оно и есть. – Помолчав несколько секунд, Сафи продолжала: – Он связывал с верой всю нашу семью. Знаете, сейчас в Торонто не так много армянских езидов. Назвать его уникумом – это, может, и чересчур. Но он был особенным.

Многие мусульмане и христиане часто ассоциируют фигуру Малака Тавуса – «ангела-павлина», главу ангельского отряда, который по поручению Бога создал этот мир и заботится о человечестве – с иудо-христанским сатаной или исламским шайтаном. Фильм «Семь ангелов и ни одного дьявола» являлся опровержением этой идеи. Начинался он с крупного плана старика Аслана, рассуждавшего о том, что «сегодня все езиды – курды, но были времена, когда все курды были езидами, и езиды по сей день считаются живой памятью и совестью курдов». Следующие кадры буквально иллюстрируют религиозные сюжеты, превращая их в емкие и пронзительные символы. Малак Тавус и шесть ангелов, которых он породил, представлены, как птицы различных видов; упавшее Космическое яйцо Бога (Того, кто создал себя сам, езидского вселенского духа) изображается в виде искусственной жемчужины, покрытой трещинами;