Текст книги "Доктор Кто. Легенды Асхильды (сборник)"

Мой допросчик прокашлялся.

– Вы недавно прибыли в город и обвиняетесь в распространении заразы.

– Зачем мне приезжать куда-то и тут же пытаться истребить местное население?

– Люди из других стран обычно именно это и делают, судя по моему опыту.

– Вы не правы. Я тоже перенесла эту болезнь.

Вместо ответа он снова закашлялся. Сначала я подумала, что это из-за простуды, вечной спутницы англичан, но вскоре стало очевидно, что он и сам болен, причем болезнь прогрессирует.

– Половина ваших соседей по улице уже умерли, и зараза продолжает распространяться. Но вам каким-то чудом удалось выжить. Вы добились этого при помощи черной магии? Вы можете остановить болезнь?

– Если это допрос, почему вы уже привязали меня к позорному стулу?

– Распространение заразы карается смертью. – Он опять начал кашлять.

Я покосилась на инструменты для пыток. Дознаватель перехватил мой взгляд и знаком приказал солдатам подойти ближе. Двоим. Всего двоим. Я поспешно опустила глаза, чтобы он не заметил мелькнувшее в них облегчение: справиться со мной было по силам разве что дюжине таких молодцев.

С другой стороны, после этого пришлось бы вскрывать замки и переплывать окружавший башню ров, а я была измучена и хотела только побыстрее вернуться к детям.

– Врачи, – вдруг вспомнила я. – На улице… Там был доктор.

– Кто?

– Какой-то ученый. Он сказал, что может все исправить.

– Откуда он взялся?

– Не знаю. На нем была маска.

– Шут или мошенник. Решил поживиться за счет больных и неразумных.

– Возможно.

Он внимательно посмотрел на меня, и в его светлых глазах я заметила любопытство. И кое-что еще. Отчаяние.

Потом они оставили меня в камере пыток. Надолго. Мне хватило времени, чтобы ослабить путы.

А еще говорят, что это самая неприступная тюрьма Англии!

У меня за плечами было три месяца еженощных связываний в монастыре флагеллантов[2]2
  Религиозное движение «бичующихся», возникшее в XIII веке. В качестве одного из средств умерщвления плоти флагелланты использовали самобичевание, которое могло быть как публичным, так и келейным.


[Закрыть] в Амьене. Благодаря одному юному монаху я многому тогда научилась. Он, впрочем, тоже.

«Эсси знает, где находится колодец, – мысленно повторяла я. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть она вспомнит, что воду обязательно надо прокипятить».

Вернулся Годфри, а с ним и мои тюремщики. Они никого не нашли. Никаких странных врачей, только горы и горы трупов и десятки умирающих.

Я поняла, что надо выбираться отсюда. Дети ждут.

– Простите. – Заметив дознавателя, я повернулась к нему. – Я кричала, но никто не ответил… Я вспомнила кое-что. Эти врачи, они сказали, где должны будут встретиться… Пожалуйста, простите, но мне не пришло это в голову раньше.

Стараясь говорить как можно беззаботнее и искреннее, я подалась вперед, придавая нашей беседе с заметно ослабевшим Годфри видимость переговоров:

– Мне кажется, они обсуждали встречу в…

В следующую секунду я одним движением развернулась, оттолкнула стул и пнула коленом стол, который отлетел в сторону Годфри, слегка оглушив его.

Почти в тот же миг ко мне подскочили охранники – но я уже успела схватить крюк и клещи, широко раскинула руки, будто готовясь взлететь, и отпустила свое импровизированное оружие. Оба нападавших рухнули на пол. Скрутив Годфри, я вытащила у него из ножен кинжал и потащила заложника к выходу. Он, казалось, был только рад тому, что кто-то помог ему подняться; болезнь так его истощила, что он почти ничего не весил. Сопротивляться Годфри тоже не стал.

– Если я сдамся, – тихо заговорил он под моим испытующим взглядом, – ты отведешь меня к тем докторам?

– Да, – мрачно кивнула я.

– Дайте ей пройти, – хрипло приказал он охране, уже появившейся на лестнице. – Я ее заложник. Эта девушка очень опасна. Дайте ей пройти. Это приказ.

Мы одолели лестницу и выбрались на улицу. Я окликнула лодочника. Тот согласился отвезти нас вверх по течению – по-видимому, впечатленный кинжалом, который я продолжала сжимать в руке. Он утверждал, что в это время нельзя пройти по реке дальше Старых ворот, но я ответила «Еще как можно» и показала ему несколько золотых, которые зашила на такой случай в одежду, а теперь вытащила, пользуясь все тем же кинжалом.

На улице было тихо. Я поспешила к дверям дома. Годфри следовал за мной по пятам.

– Maman! – Эсси с криком выскочила мне навстречу, и я почувствовала, как подгибаются от облегчения колени. Подхватив дочь на руки – как же она похудела! как была бледна! – я закружила ее в воздухе.

– Я позаботилась о Ру, – прошептала она.

Отпустив ее, я осмотрела своего младшего и посадила в перевязь за спиной, а Йохан немедленно вцепился в меня грязными лапками. Радость затопила мое сердце. Я дала Эсси золотой и велела бежать к пекарю и купить на всех сладостей.

– Помоги мне лечь, – окликнул меня Годфри.

Я совершенно о нем забыла. Он так и стоял, прислонясь к стене, – бледный, задыхающийся, хотя уже тысячу раз мог бы сбежать, и я не стала бы его преследовать.

Мы уложили его на чистую подстилку – видите, не такая уж я и злая. Йохан потрепал его по светлым волосам и вопросительно взглянул на меня:

– Он наш новый друг?

– Хм-м…

В это время вернулась Эсси. В корзинке у нее было только несколько засохших пирожных.

– Больше там ничего нет, – печально сказала она. – Леди в булочной сказала, что пирожных не будет, потому что пекарь умер.

Я попыталась найти слова, которые ее утешили бы, но в голову ничего не приходило. Единственной радостью было то, что дети, похоже, тоже начали поправляться, а значит, приобрели защиту от этой страшной болезни, как когда-то от кори и ангины. Поэтому, решила я, пирожные все равно пригодятся.

– Они сухие и невкусные, Maman, – пожаловалась моя маленькая привереда, откусив немного.

– А мне нравится. – Йохан явно надеялся на похвалу.

Последнее пирожное я отдала малышу, чтобы он мог пососать его (и перепачкаться в меде), пока я занимаюсь Годфри. Для детей опасность была позади; значит, я могла обратить свое внимание на других людей.

– Хотите воды?

Но Годфри беспрерывно тошнило. Я наклонилась к нему, когда скорее почувствовала, чем увидела, как на порог легла чья-то тень.

В этот раз их было трое: три одинаковых фигуры в одинаковых носатых масках, скрывавших лицо.

Двигались они мягко и неторопливо. Только теперь я поняла, что с ними было не так. Они пахли иначе.

Это не был запах Англии, или Севера, или Франции – или любого другого места на земле, где всегда витали одни и те же миазмы. Кровь, гнилая солома, скотный двор, отхожие места – мы каждый день сталкивались с этими запахами, пока они не пропитывали нас насквозь. Испорченная еда, вонючий сыр, протухшее мясо – ими пахли горожане. Деревенские жители источали аромат творога и закваски. И, конечно, у каждого на этой планете воняло изо рта и от одежды: гнилью, въевшимся потом, который никак уже было не вывести, – густые, стойкие запахи жизни.

От людей в масках пахло иначе: миром, в котором мне довелось побывать давным-давно, пустым и чистым пространством, где не было ни земли, ни скота. Я узнала этот запах.

Запах космического корабля.

Моя память не сохранила его образ, зато тело мгновенно распознало знакомый сигнал: глаза защипало, сердце начало колотиться в груди, кровь в жилах словно закипела.

Эти… люди… Они пришли из другого мира, где светили другие звезды. Я внимательнее пригляделась к маскам. Ни ремней, ни застежек. Да и маски ли это вообще?

Шагнув к ним, я продолжала лихорадочно размышлять. Кто они? Друзья, как та девушка из волшебной будки? Обманщики, как ее спутник? Разрушители, как Один?

Если это друзья… Мое сердце пропустило удар. Больше не будет утомительного выживания. Мы отправимся навстречу безумной вселенной, где есть существа, подобные мне, где можно не жить во лжи, где мне не придется бросать детей и притворяться, будто я их не знаю, где мое проклятие – дар, где не придется бесконечно убивать ради того, чтобы выжить самой.

Я сделала еще шаг навстречу пришельцам.

– Вот они.

Услышав мои слова, Годфри поднял голову. На его бледном лице отразилась надежда.

Сзади в мою одежду вцепился Йохан:

– Какие они страшные, Maman! Это плохие люди.

– Они не причинят нам вреда, – тихонько прошептала я, не сводя глаз с масок.

Один из ученых достал острый инструмент. На конце его сияло кое-что, чего мне не доводилось видеть уже очень, очень давно, – свет, источником которого был не огонь.

Я снова ощутила волну эйфории. Йохан тут же позабыл свои страхи и подошел, чтобы получше рассмотреть странное устройство, а у Эсси заблестели глаза, будто она оказалась на передвижной ярмарке. С острия прибора сорвался фиолетовый луч, который пересек комнату.

Да, я уже видела подобное раньше. Свет других миров, других вселенных.

– Не трогай! – одернула я Ру, почувствовав, что он тянется к лучу липкими ручонками. – Не смей!

Быстро сняв намотку, я передала малыша Эсси. Я должна была увидеть, что произойдет, – но не дети.

– Вы все, на улицу! Живо!

Эсси открыла было рот для возражений, но в последний миг передумала. Йохан продолжал, как завороженный, смотреть на свет, и мне пришлось буквально вытолкнуть его за дверь:

– Иди же!

Когда луч начал перемещаться по полу, воздух наполнился странным шипением.

– Я могу вам кое-что предложить. Вам и тем, от чьего имени вы пришли. – Я понятия не имела, о чем буду договариваться, но нужно же было с чего-то начать. Трое незнакомцев полностью проигнорировали мои слова; клювы их масок медленно двигались вслед за лучом к лежащему на полу человеку.

– Помогите мне, – взмолился Годфри.

А потом комнату заполнил крик: луч добрался до плеча Годфри, коснулся его и прошел насквозь, пока не отсек руку от тела, и она не шлепнулась на пол. Повисла тишина. Несчастный провалился в спасительный обморок, хотя рана его не кровоточила – не знаю почему.

– Что вы за существа? – закричала я и бросилась к Годфри, пока один из пришельцев поднимал руку и внимательно осматривал бубоны на ней. Затем он быстро и ловко сделал надрез. Второй уже спешил к нему, на ходу открывая странную черную сумку; когда туда что-то клали, из нее доносилось жужжание.

– Кто вы? Зачем это делаете? – повторила я.

– Мы ученые, – ответил один, обернувшись.

– Вы уже говорили, но я не знаю, что это значит.

– Мы делаем открытия. Исследуем. Работаем над тем, что убивает, и находим исцеление.

– Вы собираетесь найти лекарство от чумы?

– Да, – кивнул он. – Но не здесь. Мы исследуем и анализируем. Собираем свидетельства и информацию, которая поможет оградить наш народ от этой болезни. Народ, который живет очень далеко отсюда.

– Насколько далеко? – выдохнула я.

Годфри шевельнулся и скорчился от боли. Приходилось ему пытать людей или нет, никто не должен так мучиться. Особенно на моей подстилке.

– Вы можете его вылечить?

– Зачем? – безразлично спросил Ученый. – Он не такой, как мы. Вам тоже следует использовать животных, чтобы изучать болезни.

– Это бесчеловечно!

– Мы и не люди.

– Так вы…

Я бросила взгляд за окно, на улицу, еще пару дней назад такую многолюдную и полную жизни, а сейчас почти вымершую; посмотрела на Годфри, стонавшего на полу. Этот мир… В этом мире я видела только войны, смерть и бессмысленную жестокость. И как же мне это надоело!

– Вы уходите? Возвращаетесь к своему народу?

– Мы уйдем, когда соберем необходимые образцы.

– Могу… Могу я пойти с вами?

Куда бы они ни отправились, вряд ли там будет хуже, чем в вечной грязи этой планеты.

При этих словах все трое замерли. Их клювы повернулись друг к другу.

– На корабле не должно быть носителей заболевания, – произнес наконец один из них. – Таможня не пропустит.

– Но такой образец, – возразил другой. – И она не носитель. Мы могли бы многое узнать.

– Нулевой пациент, – сказал третий.

Они окружили меня. Стараясь не шевелиться, я смотрела, как двигались их огромные клювы, как они шумно принюхивались.

– Идеальный образец. Мы можем заразить ее чем угодно. – В их голосах слышался восторг.

– Мы можем испробовать все на одном человеке… Который здоровее всего нашего народа.

– И вы возьмете моих детей тоже, – решительно вставила я.

Их клювы синхронно качнулись вверх и вниз:

– Детеныши. Детеныши – это хорошо. Все ли они здоровы?

– Мы будем… ставить эксперименты, – предупредил третий, убирая отрезанную руку Годфри в сумку.

Я поморщилась. Это мы еще посмотрим. Им со мной не справиться. Никому не справиться. Я проверяла.

Как только мы будем свободны – от оков этого мира, далеко в космосе, среди планет, которых существуют десятки, тысячи, миллионы (я провела столько ночей на холодных вершинах гор и в раскаленных пустынях, пытаясь пересчитать эти светящиеся точки на звездном небе, – и ни разу, ни разу не справилась с задачей!), – стоит нам сбросить эти оковы, и меня уже ничто не остановит. Я буду бороться и легко совладаю с ними. Им со мной не справиться. Я убегу, обрету долгожданную свободу – я и мои дети вместе отправимся путешествовать среди звезд.

– Возьмите меня с собой.

Они приняли решение.

– Мы заберем тебя.

– Эсси! Йохан! – окликнула я детей. – Идемте. Наше путешествие продолжается.

– Bon! – тут же радостно отозвалась моя храбрая девочка.

Я опустилась на колени и укрыла Годфри. Ему оставалось уже недолго.

– Прости. Я должна уйти.

Он поднял на меня светлые глаза, в которых отразился ужас:

– Ты – Приносящая Несчастье. Это ты принесла в наш город болезнь.

– Никто не знает, кто ее принес.

– Скажи… Ты думаешь, меня ждет ад?

– Ад? Место, где будет хуже, чем на земле? Сомневаюсь…

– Ну же, вперед! – Эсси почти закончила упаковывать свой узелок. – Интересно, что они едят?

– И есть ли там еще волшебные огни? – присоединился к ее вопросам Йохан. – Мне понравились огни.

Мы вышли из дома и двинулись за ждавшими нас пришельцами. Было так странно идти через вымерший город. Пустовали и большие каменные дома, и лачуги бедняков. На дверях тут и там виднелись кресты. До моего слуха то и дело доносились чьи-то рыдания – тихие, едва различимые, и низкий голос, все повторявший: «Несите их сюда! Несите сюда своих умерших!».

Впрочем, в этом городе вряд ли еще оставались те, кто способен был выполнить этот приказ, а мертвые сами ходить не могут.

Мы увидели его сразу за опустевшей пекарней, вывеска которой скрипела, раскачиваясь на ветру. Внутри конюшни, в тени, так, что наружу высовывался только заостренный нос, стоял корабль. С улицы он был почти неразличим. Лишь подойдя ближе, я заметила, как переливается на свету странный, незнакомый металл, из которого он был сделан.

– Ого-о! – выдохнул Йохан, а малыш, сидевший в переноске у меня на спине, зашевелился, показывая липким пальцем на это чудо.

– Он прекрасен.

– Не забывай, теперь ты принадлежишь нам, – ответили мне пришельцы.

– Это вы так думаете, – сказала я им с вежливой улыбкой.

Створки люка бесшумно открылись, и на землю перед нами опустился трап, похожий на обычный корабельный. От радости у меня защемило сердце. Внутри все было залито светом, тут и там стояли коробки с образцами, за которыми можно было разглядеть операционный стол и множество странных предметов, названий которых я не знала. Некоторые из них вполне можно было использовать в качестве оружия. Как удачно.

– СТОЙТЕ!

Я обернулась на голос – а не следовало бы.

Годфри – бледный, едва держащийся на ногах, похожий на тряпичную куклу из-за безвольно болтавшейся руки, – скалил мне вслед зубы в улыбке мертвеца.

– Это ты во всем виновата! – крикнул он. – Ты принесла болезнь!

– Нет.

– Приносящая Несчастье! Я знал. Знал с самого начала!

Он бредил. Нужно было просто развернуться и уйти.

– Пойдемте, – окликнула я пришельцев. – Давайте оставим его.

Эсси уже почти поднялась по трапу, малыш был со мной. Где же…

Я снова обернулась. Поздно. Слишком поздно.

– Пока-пока, друг. – Йохан подбежал к Годфри чересчур близко: на расстояние вытянутой руки. Тот сразу же схватил его за горло обезображенными почерневшими пальцами и принялся душить.

– Тебе его не спасти, Приносящая Несчастье! Пусть и на тебя обрушатся все беды мира!

Много лет я тренировалась, чтобы стать лучше любого мужчины, с которым мне доведется сойтись на поле брани. Я сильнее десятерых – хоть это потребовало немало усилий; я могу сбить пчелу стрелой и выбить всадника из седла. Годы тренировок превратили меня в идеальное оружие, сильнейшего воина из тех, что жили на этой земле.

Сейчас все это не имело значения, потому что даже самая слабая и беспомощная женщина без колебаний сделала бы для своего ребенка то, что сделала я. Без колебаний. Просто потому, что в этом и заключается сила материнства.

Я уложила Годфри одним ударом его собственного кинжала. Пришельцы молча наблюдали за мной. Йохан тер шею в том месте, где ее сжимали чужие пальцы, но тело Годфри уже лежало на мостовой, как мешок, и я была этому рада.

Вместе – с Йоханом у меня на руках, хотя он уже большой мальчик и мог бы дойти сам, – мы вернулись к кораблю. Никто не проронил ни слова.

Птичьи клювы развернулись в нашу сторону. Я услышала, как пришельцы принюхиваются; потом один из них поднял руку и указал на Йохана.

– Этот, – произнес пришелец. – Этот все еще болен.

– Ерунда, – возразила я. – Он уже переболел. И теперь здоров.

Я все еще верила в это, хотя и видела, что кудри моего мальчика мокры от пота.

– Мы не возьмем на борт носителей, – равнодушно подтвердил второй, доставая из сумки то жуткое устройство. На заостренном конце вспыхнул свет. Сынишка прижался ко мне, ему было и страшно, и интересно одновременно.

– Maman!

Я не могла пошевелиться, потрясенная тем, что должно было вот-вот случиться на моих глазах. Пришельцы начали приближаться.

Самообладание тут же вернулось ко мне. Опустив Йохана, я снова схватилась за кинжал и бросилась на ближайшего клювоносого пришельца. С губ моих сорвался крик на языке старше английского и французского, на языке более грубом, чем любой из ныне известных. Занося над закутанной в плащ фигурой оружие, я не думала о последствиях или тактике; все мое сознание заполонила ярость и жажда крови, сильнее которой я с тех пор не испытывала.

Оказалось, все это время я была права – хотя сама отказывалась верить этой догадке: странные одеяния пришельцев были не плащами, а их кожей, крепкой, как броня. Кинжал не причинил ему вреда.

Двое других не спешили сородичу на помощь, равнодушно наблюдая за поединком. Тем временем мой соперник выбросил вперед руку. Я словно во сне наблюдала за тем, как то, что я считала пальцами, вдруг развернулось в длинные щупальца. Одно из них, острое, как игла, вонзилось мне в грудь и начало высасывать кровь.

Я закричала. Эсси слетела по трапу, выхватила Ру из перевязи у меня за спиной и бросилась обратно к дому. Только Йохан не испугался. Он кинулся вперед и изо всех сил пнул одного из пришельцев по ноге, несмотря на мои попытки его остановить. Это спасло нас: монстр отвлекся всего на секунду, но я успела вскочить на ноги и вырвать его щупальце из груди. Не разжимая пальцев, я резко дернула рукой, вложив в это движение всю свою силу, все годы тренировок, всю ярость матери, которой сказали, что один из ее детей не идеален, – да как они смеют! Щупальце оторвалось и шлепнулось на землю передо мной. Пришелец издал странный, похожий на карканье звук – так кричали те птицы, по которым я когда-то стреляла из лука, сбивая их на лету.

После этого нас окутала мертвая тишина. Я спиной чувствовала, как немногие выжившие наблюдают за происходящим из окон. Потом раненый пришелец снова каркнул.

– Помоги-и-ите мне-е-е, – проблеял он, странно дергая головой и будто пытаясь подобрать утерянную конечность ее же обрубком.

Я отступила назад, стараясь отдышаться и по-прежнему крепко сжимая кинжал. Вместо крови на лезвии поблескивало что-то вязкое и прозрачное.

– Помоги-и-ите мне-е-е.

Один из пришельцев перевел свой световой жезл на оторванную руку и принялся ее препарировать. Второй открыл сумку, чтобы сложить в нее новые образцы.

– Помоги-и-ите мне-е-е.

Закончив изучение руки, пришелец направил жезл на своего собрата:

– Теперь протестируем работу спинного мозга.

– Не-е-ет!

– Прекратите! – вмешалась я.

– Зачем? Этого требует наука.

Мой соперник осел на землю, корчась от боли. Я опустилась на колени рядом с ним.

– Наша задача – исцелить свою планету от всех недугов, – пробормотал он.

– Ставя опыты на других, – закончила я за него. – Так вам и надо.

Жужжание за моей спиной стало громче. Убивающий луч был уже близко.

– Почему ты думаешь, что Йохан болен? – требовательно спросила я.

– Я чую болезнь. Клювом. Благодаря им мы чувствуем болезни и травмы и можем их изучать.

– Но это убивает того, на ком вы практикуетесь!

– Наука требует жертв.

– Вам это не кажется жестоким?

– Наука не бывает жестокой, она помогает установить истину.

– И все же, что не так с Йоханом? Ведь он переболел и больше не может заразиться.

– Эта болезнь сложнее. К ней нет иммунитета. – Он покачал головой.

– Но им стало лучше!

Пришелец прикрыл глаза.

– Они борются. Ради тебя. Но их жизнь окончена.

Жужжание стало громче.

– И моя тоже, – добавил он.

– Что это за болезнь?

– Ее переносят блохи. Блохи и крысы.

Я остолбенела. Крыса Эсси. Чертов Годфри был прав.

– Нет…

– Не оставляй меня. Не дай мне умереть в одиночестве.

– Ты не один. Твои собратья так и рвутся позаботиться о тебе.

Двое других стояли уже совсем близко. Когда я уходила, они склонились над своим сородичем. Инструменты и сумки наготове – ни дать ни взять доктора. Или падальщики.

Впрочем, меня это уже не волновало: я торопилась обратно к дому. Первым, что я увидела, были почти нетронутые пирожные, лежавшие там, где я их оставила. Аккуратно. В рядок. Пусть они были высохшие и старые, какой ребенок откажется от сладкого? Только очень, очень больной.

Дети сидели на соломенной подстилке, перепуганные, как будто в том, что случилось, была их вина.

– Maman, – негромко поприветствовала меня Эсси.

Я смотрела на них и видела смерть, смерть, которая воцарилась в этой чертовой грязной луже, и чувствовала, как что-то важное навсегда заканчивается, исчезает в моей душе. Как бы я ни пыталась все исправить, становится лишь хуже.

Все, что я делаю, – это совершаю ошибки. Никогда ничего не изменится – только не для меня. Я вдруг поняла, как устала от всего этого; от того, что одно и то же бесконечно повторяется по кругу. Хватит. Всё.

ВСЁ.

Не помня себя, я велела им укладываться спать и бросилась на улицу, обратно к пекарне. Переливающийся корабль стоял на том же месте, но от раненого пришельца почти ничего не осталось – его разделили на части и уложили в сумки для образцов. Хотя что мне до него! Терять уже было нечего.

Весь этот проклятый мир ополчился против меня. Но я все еще могла держать оружие, и верный кинжал был со мной.

– Возьмите меня с собой, – потребовала я. – Туда, к звездам.

– Мы всегда с радостью принимаем тела, отданные на нужды науки.

Потом они развернулись и, не произнеся больше ни слова, поднялись на корабль.

Я обвела взглядом улицу – когда-то шумную, а сейчас укрытую кладбищенской тишиной. Мы сбежали сюда в надежде на освобождение, но нашли только горечь и смерть.

Внутри корабля пришельцев что-то загудело; огни стали ярче, их свет завораживал, и меня снова захлестнуло волнение. Наконец-то. Наконец я могла просто взять и оставить прошлое позади.

Да, я любила. Но все, кого я любила, мертвы.

– Подождите меня!

Я видела много битв и много погибших, молодых солдат, которых объединяло одно. Кое-что, чего мне не дано забыть.

Неважно, норвежцы или саксы – все они произносили перед смертью одни и те же слова, и это были не лирические прощания с жизнью или размышления о гибели в пылу битвы и награде, которая за этим последует.

Когда я шла по обагренным кровью полям среди стонов умиравших, они повторяли одно и то же. Одно слово, которое звучит одинаково почти на всех языках.

Mummy. Maman. Mutter. Madre, o Madre. Мама.

В последние секунды жизни все эти мальчишки – а они оставались мальчишками, несмотря на шлемы, и тяжелые доспехи, и роскошные плащи, и боевых коней, – звали своих матерей.

Все вы умрете. Все, кроме меня.

Вы умрете на поле боя, или в луже собственной желчи в комнате, пропитанной смрадом сыромятни, или среди грязи и помоев, лишившись рассудка, пока перед вашими глазами будут бесконечно оживать картины былого.

Не очень-то достойная смерть. К тому же большинство из вас встретит ее в одиночестве.

Когда вы только пришли в этот мир, теплые руки ласкали вас, оберегали и хранили, чтобы вы успели привыкнуть к новой жизни и стать ее частью. Всегда был кто-то, кто обнимал вас, и ваши слезы высыхали, стоило матери пообещать – в который раз, – что ее любовь крепче гранита.

Но гранит холоден и равнодушен, он был до вас и будет вечно. И когда придет ваше время покинуть этот мир, вы будете одни: израненные на поле боя или измятые лошадиными копытами, в кровавом поту или в собственных нечистотах. Никто не придет, чтобы обнять и согреть ваше остывающее тело.

И тогда вам очень захочется, чтобы мама оказалась рядом.

Я посмотрела на космический корабль. Он и в самом деле был прекрасен: стройный, сияющий, великолепный. Я бросила на него последний взгляд.

Пришельцы стояли у трапа, склонив набок свои странные клювастые головы.

В нашей маленькой комнате пахнет смертью; осталось недолго. Ру кричит так, что, кажется, у него сейчас разорвутся легкие, но в этом крике нет мольбы – он не верит, что кто-то его услышит и поможет. Эсси едва дышит, но все же пытается успокоить брата; я слышу ее голос: «Ру, Ру, не плачь!». Йохан поднимает на меня полные страха глаза, не произнося ни слова.

Я провожу рукой по шее. Подвеска, конечно, все еще там. Она всегда там. В ней заключено бессмертие. Величайший дар. Мой взгляд скользит по лицам детей.

Когда-то я пыталась разломить, разрезать подвеску, снова и снова острила лезвие ножа. Ничего не вышло. Ее нельзя разделить.

Кого же выбрать? Отважную умницу Эсси? Милого доброго Йохана? Веселого малыша, о котором я пока ничего не знаю?

И я понимаю: нельзя передать этот дар младшему – он навеки будет обречен оставаться грудным ребенком. Остаются двое. Мой мальчик и моя девочка. Бедное мое сердце. Оно все в шрамах прошлой жизни: изгнаний, путешествий, потерь. Но эта рана болит сильнее. Я все смотрю на детей. На мальчика и девочку.

Потом делаю шаг вперед, осторожно снимая с шеи пластинку. На Йохана, моего прекрасного кудрявого Йохана, который наблюдает за происходящим, широко распахнув глаза, я стараюсь не смотреть. Просто не могу. Еще один шаг к Эсси – хотя по коже у меня бегут мурашки от страха перед тем, что я собираюсь совершить.

Вдруг Эсси стонет от боли, и я замираю.

Как работает эта странная инопланетная магия, которая сделала меня бессмертной? На что она способна?

Что, если… Эсси останется не просто ребенком, а ребенком больным? Что, если ей придется вечно терпеть эти мучения? Можно ли представить худшую пытку?

Зажав рот рукой, я смотрю на подвеску. Когда он сделал это со мной, я была здорова.

Каждый раз, когда меня обвиняли в колдовстве, я мечтала по-настоящему проклясть того, кто обрек меня на такую жизнь. Если бы я только могла найти его и выпустить кровь, каплю за каплей, терзая его на каждой из столь дорогих ему планет, при свете каждой из любимых им звезд, – я поступила бы так не колеблясь.

Подвеска занимает свое место у меня на шее.

– Maman? – окликает меня Эсси.

Присев рядом с ними на солому, я беру на руки малыша, который сразу же замолкает и упирается лбом мне в шею, в ту впадинку, которая будто для этого создана. Потом подтягиваю к себе Йохана и Эсси; они укладываются рядом, обняв меня.

– Что с нами такое? – спрашивает Эсси. Голос у нее слабый, как после сна.

– Вы скоро… Отправитесь в путешествие. Помните, мы уже путешествовали? На лодке? Только там, куда вы попадете, не будет боли и болезней.

– А ты будешь с нами, Maman? – хрипло спрашивает Йохан. Его маленькие пальчики цепко держатся за мою одежду.

Мне приходится набрать в грудь побольше воздуха.

– Конечно. Каждую секунду. Всегда. Я буду с вами. Я обниму вас и буду любить всем сердцем. Никогда не забывайте, что я рядом и люблю вас такими, какие вы есть. Я люблю все, что вы сделали и могли бы сделать. Вы большие молодцы. Вы подарили мне очень, очень много счастья. С вашим рождением я стала счастливее, чем когда-либо в жизни, счастливее, чем смогу теперь стать. Я горжусь вами и всегда буду рядом.

– А я хорошо себя вел?

– Ты вел себя просто замечательно.

– Я так устал, Maman.

– Поспи.

Малыш уже спит – тем сном, от которого не просыпаются. Эсси тяжело привалилась ко мне, мягкие волосы растрепались.

– Пожалуйста, Maman, спой, – просит она, прикрыв глаза; ресницы трепещут над впалыми щеками.

Я боготворила каждую родинку и веснушку на этом личике, каждый удар маленького сердца. Я никогда не пожалею о том, что подарила ей жизнь, и пусть сейчас мы стоим на пороге скорби, этой безмолвной белой пустыни, протянувшей ко мне свои холодные пальцы, – оно того стоило.

 
Дует ветер с севера – самый-самый резкий,
Дует ветер с запада – самый-самый дерзкий…
 

Вы были ярким лучом в кромешной тьме моей жизни, теплым солнечным светом… Три маленьких тела, остывающих у меня на руках, – они ведь стоили тысяч и тысяч дней страданий, верно?

 
Дует ветер с юга – самый-самый сильный,
Унесет он нас с собой, будто горстку пыли.
 

Верно, верно… Оно того стоило, и цену этих коротких мгновений счастья я выплачу сполна и охотно. Любимые мои, милые мои, как я вас любила…

24 августа

25 августа

26 августа

27 августа

Прядь волос Эсси я заплела в косичку и обвязала вокруг запястья, как талисман. Едва рассвело, а я уже была в пути. В городе царила паника; болезнь захватила его. И все-таки утро поражало красотой.

Сразу за городской стеной хоронили погибших. При виде людей, которые оказывали им последние почести, в моем сердце шевельнулась жалость: это были бедняки. Все, у кого доставало денег и титулов – и как же они ими кичились! – давно бежали. Вряд ли это спасло их: богачи и бедняки заканчивают жизнь одинаково. Я точно знаю, ведь я была в обеих шкурах. Правда, моей жизни не суждено закончиться. В отличие от жизни моих детей.

Дети…

Нет, довольно с меня.

На глаза мне то и дело попадались странные фигуры с птичьими клювами. Слух о том, что люди в таких масках были докторами, быстро распространился по городу. Все, кому были небезразличны чужие жизни, все, кто соглашался помогать больным, носили теперь эти одеяния, чтобы их могли узнать.

Когда я проходила мимо одного из таких врачевателей, он кивнул, приветствуя меня.

– Уступаю вам дежурство, – улыбнулась я в ответ, потому что отныне решила ко всему относиться легко.

Он пожал плечами.

– Ставлю на то, что болезнь разносят блохи и крысы, – в том же тоне продолжила я, не сбавляя шага.

Птичий клюв повернулся ко мне. Невидимые под маской глаза сверлили спину, но я так и не обернулась. Прошлое должно было остаться в прошлом… К тому же я не хотела видеть его лицо.