Текст книги "Люди зимы"

«Прекрати! – одернула она себя. – Ведь это просто игра».

– Фаун! – позвала она. – Ты где? Я сдаюсь, слышишь? Игра окончена, выходи!

Но Фаун не откликнулась. Быть может, она просто не наигралась, а может… Переходя из комнаты в комнату, Рути звала сестру, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь шорох или сдавленное хихикание, и чувствуя, как по спине стекают холодные струйки пота. Наконец она снова оказалась в гостиной, откуда начинала свои поиски, и опустилась на четвереньки перед диваном.

– Фаун!

– Я ТЕБЯ СЪЕМ!!! – раздалось у нее за спиной, и Рути вскрикнула от неожиданности.

– Господи, как ты меня напугала! – сказала она, поворачиваясь. При виде чумазой мордашки сестры она испытала такое сильное облегчение, что ей захотелось крепко расцеловать малышку. – Где ты была?

– Мы с Мими прятались. – Фаун продемонстрировала куклу с безвольно болтающимися ногами, которую она прижимала к себе.

– И где вы прятались?

Фаун замотала головой.

– Это секрет. Мы больше не будем играть? – спросила она без перехода.

– Я придумала новую игру, – сказала Рути. – Идем, я тебе расскажу… – И, крепко взяв Фаун за руку, она отвела ее в комнату матери.

– Зачем мы сюда пришли? – спросила девочка, тревожно озираясь по сторонам. Элис Уошберн неизменно требовала от девочек «уважать частную жизнь» тех, с кем они живут в одном доме, и «никогда не вторгаться в личное пространство друг друга без крайней необходимости». С практической точки зрения это означало никогда не входить в чужую комнату, не постучавшись, и не рыться в чужих вещах. Сама Рути уже не помнила, когда она заходила в мамину комнату в последний раз. Наверное, еще тогда, когда жив был папа.

Спальня Элис была самой большой в доме. Рути она всегда казалась огромной, должно быть – из-за спартанской обстановки: в комнате стояли лишь кровать, туалетный столик и прикроватная тумбочка. На голых оштукатуренных стенах (когда-то они были белыми, но от времени штукатурка пожелтела и местами потрескалась) не было ни картин, ни фотографий, на тумбочке и туалетном столике не лежали расчески и шпильки, а на выгоревшем шерстяном коврике возле кровати не валялся забытый чулок.

Вид из окна в маминой спальне тоже был самым лучшим. Окно выходило на север – на двор и на далекий лесистый склон. Осенью и зимой, когда с деревьев опадала листва, отсюда можно было даже увидеть пять гранитных столбов на вершине холма. Бросив взгляд в том направлении, Рути действительно разглядела торчащие из снега черные камни. На мгновение ей даже показалось, будто между ними промелькнула какая-то тень, но она сразу пропала, и Рути решила, что ее подвело зрение.

– Сейчас будем играть в новую игру, – объявила она, отворачиваясь от окна, и глаза Фаун удивленно расширились.

– В какую?

– Мы будем кое-что искать.

– Это как прятки, да?

– Немного похоже, – согласилась Рути. – Только мы будем искать не друг друга, а ключи.

– Ключи? – переспросила Фаун. – Но мамины ключи, наверное, остались у нее. Она…

– Мы будем искать другие ключи, – поспешно объяснила Рути, которой вовсе не хотелось, чтобы сестра лишний раз вспоминала об исчезновении матери. – Понимаешь, ключ – это что-то такое, что поможет нам узнать, где искать маму. Это может быть какая-то вещь или даже что-то необычное или странное… Понимаешь?

Фаун с воодушевлением кивнула.

– Мы с Мими понимаем. – Сейчас она держала сшитую матерью куклу за руку. Сделанные из желтой пряжи волосы Мими давно свалялись, тряпичные руки и ноги засалились и блестели, на теле красовалось несколько заплаток, но улыбка, обозначенная несколькими стежками, сделанными тонкой ниткой красного цвета, была на месте. Рути эта улыбка всегда немного пугала, напоминая то ли свежий шрам, то ли накрепко зашитый рот. Несмотря на это, Мими была довольно разговорчивой: она постоянно нашептывала девочке на ухо какие-то секреты, а та ей отвечала. Однажды, несколько лет назад, когда Фаун была еще совсем маленькой, она куда-то исчезла. Рути и Элис проискали ее часа два и обнаружили в стенном шкафу, где она сидела на полу и, держа куклу на коленях, увлеченно с ней беседовала.

– Значит, вы обе готовы? – Рути улыбнулась.

– Сейчас я спрошу, – серьезно ответила Фаун и поднесла кукольное личико к уху. Некоторое время она слушала, изредка кивая, потом снова опустила куклу.

– Мими готова, только она хочет знать, можно мы потом снова поиграем в прятки?

– Разве мы сегодня мало играли?

– Мими говорит, что мало.

– Ну хорошо, потом можно будет сыграть в прятки еще разок, – согласилась Рути. – Да, забыла тебе сказать… В игре, в которую мы будем играть сейчас, есть призы. Один «шоколадный поцелуй» за каждый найденный ключ.

– «Шоколадный поцелуй» за каждый ключ? Из маминой секретной коробочки?

Рути кивнула. Мать прятала коробку шоколадных конфет «Херши» в глубине холодильника. Брать их ни Фаун, ни Рути не разрешалось; Элис сама выдавала девочкам по конфете, когда хотела поощрить их за хорошее поведение – или к хорошему поведению подтолкнуть. В целом мать не одобряла сладости – даже обычный рафинад появлялся в их доме достаточно редко, поэтому небольшие шоколадки действительно были желанным призом для обеих девочек.

В первую очередь, конечно, для Фаун.

– Ну, раз-два-три, начали! – скомандовала Рути, но сестра не двинулась с места.

– Я… я не знаю, что я должна искать. И где, – сказала она упавшим голосом, и в глазах ее заблестели слезы. Ей очень хотелось шоколада.

– Но ведь ты еще маленькая девочка. Используй свое воображение. Ну вот, например: если бы ты хотела что-то спрятать в этой комнате, куда бы ты это положила?

Фаун огляделась по сторонам.

– Может, под кровать? – неуверенно предположила она.

– Отличная идея! – одобрила Рути. – Давай проверим… – И обе девочки, опустившись на четвереньки, заглянули под кровать, но там не было ничего интересного, кроме нескольких пушистых пыльных катышков. На всякий случай Рути все же ощупала пол под кроватью в поисках секретной дверцы или разболтанной половицы. Когда ей было столько же лет, сколько Фаун, она обнаружила в своей комнате – и тоже под кроватью – отличный тайник, который находился как раз под такой половицей. Впоследствии и она, и Фаун нашли еще немало мест, где было очень удобно хранить «сокровища» – в том числе потайной люк в стене за буфетом, в котором лежали кухонные тарелки, и небольшую нишу за отошедшим дверным косяком между кухней и гостиной. Какой-нибудь тайник, считала Рути, может оказаться и в маминой комнате, нужно только его найти.

«Раньше в нашем доме, наверное, тоже жили дети, – сказала она однажды сестре. – Все эти секретные места… взрослым они не особенно нужны».

«Хорошо бы найти в одном из них что-нибудь интересное, – размечталась Фаун. – Например, записку. Или игрушку».

Увы, до сих пор все найденные ими тайники оказывались пустыми.

Когда под кроватью ничего интересного не обнаружилось, Рути завернула матрас и пошарила под ним. Ничего. В нижнем отделении прикроватной тумбочки лежала только стопка детективных романов в мягкой обложке – мать была большой поклонницей Рут Ренделл. В ящике нашлись потрепанный блокнот, шариковая ручка, фонарик и несколько шпилек. На отцовской стороне кровати никогда не было ни тумбочки, ни лампы – он не любил чтения на ночь, считая, что кровати созданы для сна, а не для чего-то еще. Читал он в основном у себя в кабинете, и не художественную литературу, а какие-то удручающе толстые книги, в которых рассказывалось о глобальном потеплении или об опасностях, которые несет человечеству бурное развитие фармацевтической промышленности. Иногда, впрочем, на его столе оказывались яркие цветные журналы о садоводстве. Больше всего Рути нравились изящные старинные книги – определители животных и растений Новой Англии – в кожаных переплетах и с цветными картинками. Отец всегда просматривал их только на столе, хотя все остальные книги листал, сидя в удобном кожаном кресле, стоявшем в углу кабинета. Он утверждал, что если читать книги на весу, они могут испортиться.

Только теперь Рути поняла, что на самом деле папа любил читать и любил книги: ему нравилось перелистывать страницы, вдыхать их запах. Много лет назад – еще до того, как Рути родилась, до того, как они переехали в Вермонт – он торговал антикварными книгами, но это, по-видимому, было в таком далеком прошлом, что она узнала об этом совершенно случайно.

Ей вообще было мало что известно о том, как жили раньше ее родители. Рути знала только, что папа и мама познакомились в колледже Колумбийского университета: Элис училась там на отделении истории искусств, а Джеймс Уошберн специализировался на литературе. Вообразить их студентами было нелегко; сама мысль о том, что когда-то ее родители тоже были молодыми и деятельными, что они тоже мечтали и строили планы на будущее, казалась Рути абсурдной.

После колледжа родители открыли небольшой букинистический магазин. Дела шли, похоже, ни шатко ни валко, но оба были довольны. Все изменилось, когда они прочли книгу Скотта и Хелен Ниринг «Как правильно жить». Именно тогда они перебрались в Вермонт с твердым намерением сделать свою семью настолько самодостаточной и независимой, насколько это возможно. Дом и землю они купили за гроши («Прежние владельцы отдавали их практически даром», – говорили родители), потом приобрели породистых кур и овцу, а на бывшем поле разбили огород. Рути тогда было три с небольшим. Фаун появилась через девять лет, когда их матери было сорок три, а отцу – сорок девять.

«Вы это серьезно?» – спросила Рути, когда родители объявили, что у нее скоро будет маленький братик или сестричка. Она, впрочем, догадывалась, что что-то происходит – на протяжении нескольких недель отец и мать были необычайно сдержанны и часто о чем-то шептались, но ничего подобного Рути не ожидала.

«Разве ты не рада?» – спросила мать.

«Конечно, рада, – ответила Рути. – Просто… просто это довольно неожиданно».

Мать кивнула.

«Я понимаю, милая. Честно говоря, для нас это тоже был большой сюрприз, но… Мы с твоим папой думаем, что так должно было случиться и что этот ребенок – он наш… в смысле, тоже член нашей семьи. Подумай об этом, Рути. Я уверена – из тебя получится отличная старшая сестра».

Если не считать сегодняшнего исчезновения, решение Элис завести второго ребенка так поздно было, наверное, самым удивительным ее поступком. Настолько удивительным, что больше походило на случайность, нежели на сознательный выбор.

– Мне не нравится быть в маминой комнате, когда ее нет, – пожаловалась Фаун, растерянно оглядываясь. Она только что закончила шарить под подушкой и покрывалами, но с кровати не слезла. Сейчас Фаун с некоторым беспокойством следила за сестрой, которая водила руками по грубой штукатурке стен в надежде найти тайник.

Рути испытывала примерно то же самое. Ей все время казалось, будто она вторглась в частную жизнь матери, которой та всегда так дорожила. Тем не менее она сказала:

– Это ничего, Фауни. Я знаю, тебе немного неловко, но я думаю – мама поймет, что мы были вынуждены так поступить, потому что очень волновались. Нам ведь надо ее найти!

С этими словами она повернулась и направилась к стенному шкафу. Фаун вытянула шею, продолжая следить за сестрой. Ее пальцы крепко сжимали тряпичную ручку Мими.

Тем временем в комнату бесшумно проник Роско. На пороге он, однако, нерешительно потоптался и принялся крутить головой, словно не зная, чего ожидать. Кот в мамину спальню тоже не допускался – Элис говорила, что не хочет спать на простынях и подушке, облепленных кошачьей шерстью, на которую у нее аллергия. Сейчас Роско настороженно прислушивался, слегка подергивая поднятым вверх хвостом. Наконец он сдвинулся с места, подошел к стенному шкафу и тщательно обнюхал дверцу. Внезапно кот громко зашипел, выгнув спину, и отскочил от дверцы. Через секунду его уже не было в комнате.

– Трусишка! – крикнула Рути вслед Роско и, взявшись за ручку шкафа, попыталась ее повернуть. Ручка повернулась, но дверь не открывалась, как она ее ни тянула. Рути попробовала толкать, но дверь снова не поддалась.

Это было странно. Отступив назад, она внимательно осмотрела шкаф и только теперь заметила две деревянные планки, прикрученные шурупами к дверной раме вверху и внизу двери. Именно они не давали ей открыться.

Но зачем маме понадобилось заколотить дверь в собственный шкаф?

Придется спуститься вниз за отверткой, подумала Рути. Или даже взять из амбара гвоздодер.

– Я, кажется, что-то нашла, – дрожащим голосом сообщила Фаун, и Рути даже слегка подпрыгнула. Обернувшись, она увидела, что сестра сдвинула в сторону лежащий возле кровати половичок и открыла в полу небольшой тайник. Лицо у девочки было испуганным.

– Что там? – спросила Рути, делая шаг к сестре.

Фаун не ответила. Она продолжала пристально разглядывать содержимое тайника, и в ее больших глазах читалась тревога.

Рути тоже заглянула в небольшое – примерно фут на полтора – углубление в полу. Аккуратно выпиленные деревянные половицы на потемневших латунных петлях закрывали его так плотно, что заметить потайную дверцу было нелегко. Тайник был неглубок – всего-то около шести дюймов. Внутри Рути увидела серую обувную коробку, на крышке которой лежал небольшой револьвер с деревянными накладками на рукояти.

Рути растерянно моргнула. Ее родители, как все хиппи, были пацифистами и терпеть не могли любое оружие. Отец, к примеру, мог часами разглагольствовать об опасности пистолетов и револьверов. В подтверждение своих слов он приводил данные статистики, согласно которым даже приобретенное для самозащиты оружие гораздо чаще убивало не воров и бандитов, а ни в чем не повинных людей. Не говоря уже о том, что девяносто процентов самых жестоких преступлений совершаются с применением огнестрельного оружия, говорил отец, сокрушенно качая головой.

Мать лекций не читала – у нее был свой бзик. Каждый раз, собравшись резать курицу или индейку, она заставляла дочерей долго благодарить обреченную птицу за вкусное мясо и просить мать-природу поскорее переселить куриную душу на иной, высший план бытия.

– Это не мамин! – громко сказала Рути и посмотрела на сестру. Она была абсолютно уверена, что это какая-то ошибка. Фаун продолжала неподвижно стоять над тайником, и только Мими, которую она держала за руку, слегка раскачивалась из стороны в сторону, точно маятник.

– Не надо это трогать, – проговорила она. – Давай поскорее закроем крышку и оставим все как есть.

Рути была полностью согласна с сестрой, однако она вовремя вспомнила, что свои поиски они начали вовсе не ради пустого любопытства. Им нужно было выяснить, что случилось с мамой, а раз так, значит, она просто обязана проверить, что лежит в коробке. Что, если ключ к маминому исчезновению находится именно там?

И Рути опустилась на колени рядом с тайником. Стоя в этой молитвенной позе, она потянулась к револьверу, но в последний момент заколебалась.

– Не трогай его, пожалуйста! – жарко зашептала ей на ухо Фаун. – Это опасно! Он может выстрелить и убить нас обеих…

– Он выстрелит, только если нажать на курок, а я ничего такого делать не собираюсь, – ответила Рути. – Может, он вообще не заряжен.

С этими словами она достала револьвер из тайника, и Фаун испуганно зажмурилась и зажала уши руками.

Револьвер оказался намного тяжелее, чем думала Рути. Боясь случайно нажать на спусковой крючок, она взяла его за ствол – и едва не выронила. В конце концов ей все же удалось удержать его в руках; оглядевшись, Рути аккуратно положила оружие на пол рядом с собой, но так, чтобы ствол смотрел в сторону от них с Фаун. Потом она достала из тайника обувную коробку. «Найк» – было написано на боку.

В коробке она обнаружила прозрачный пластиковый пакет с застежкой, а в пакете – два бумажника: черное мужское портмоне и несколько больший по размеру бумажник из светло-бежевой кожи, по виду – женский. Разглядывая пакет, Рути неожиданно снова заколебалась – ей не хотелось его открывать. По пальцам, которыми она его держала, даже побежали мурашки, которые быстро поднялись по руке к плечу, и сердце Рути сжалось от какого-то неясного предчувствия.

«Глупости! – одернула она себя. – Это просто бумажники, и ничего такого в них нет».

Открыв пакет, она достала черное портмоне. Внутри лежали несколько кредитных карточек и водительское удостоверение, выданное в Коннектикуте на имя некоего Томаса О’Рурка. Судя по фото на удостоверении, Томас был русоволос и кареглаз, имел рост шесть футов, весил около 170 фунтов, был зарегистрированным донором и жил в Вудхевене, на Кендалл-лейн, дом 231.

Большой бежевый бумажник принадлежал Бриджит О’Рурк. Водительских прав в нем не было – только накопительная карточка универмагов «Сиэрс», кредитка «Мастер кард» и талон на посещение салона красоты «Пери». Кроме того, в каждом бумажнике оказалась небольшая сумма денег. В бумажнике Бриджит, в специальном отделении на молнии, лежало несколько мелких монет и тонкий золотой браслет со сломанной застежкой. Вытащив его, Рути увидела, что он был слишком мал, чтобы принадлежать взрослой женщине. Даже на ее руке он не сходился – носить его могла бы разве что Фаун.

Убрав браслет обратно в бумажник, она посмотрела на сестру и покачала головой.

– Ничего не понимаю!

– Кто они – эти люди? – спросила Фаун.

– Понятия не имею.

– Но почему их кошелечки оказались здесь?

– Я не знаю, Фаун, – раздраженно повторила Рути. – Я тебе не ясновидящая!

Губы девочки запрыгали, и Рути стало стыдно.

– Извини, – проговорила она, чувствуя себя последней мерзавкой. В конце концов, после исчезновения мамы у Фаун не осталось никого, кроме нее.

Рути знала, что никогда – даже в самом начале – она не была девочке «отличной старшей сестрой». Отчасти это происходило потому, что ее заставили присутствовать при появлении Фаун на свет. Когда у матери начались роды, акушерка всучила ей барабан – ритмичные удары, сказала она, должны помочь Элис тужиться. Рути била в барабан не слишком охотно – ситуация ее крайне смущала, и она чувствовала себя так, словно застала мать за чем-то противоестественным и постыдным. Когда же вопящая Фаун наконец оказалась в руках акушерки, Рути испытала острое разочарование: личико младшей сестры оказалось красным и сморщенным, как сушеный изюм. В нем не было ровным счетом ничего прекрасного; Рути новорожденная сестра напоминала личинку насекомого, хотя и родители, и акушерка в один голос утверждали, что Фаун – настоящая красотка.

Пока Фаун росла, Рути иногда играла с ней – в куклы, в наряжалки, в прятки, но делала это только потому, что на этом настаивали родители. Никакой сестринской привязанности к Фаун она не испытывала. Нет, не то чтобы Рути совсем не любила сестру, однако из-за большой разницы в возрасте у них не было, да и не могло быть никаких общих интересов, не говоря уже о родстве душ.

– Извини, ладно?.. – повторила Рути. – От всего этого у меня просто голова кругом идет, понимаешь? – Она снова повертела в руках водительское удостоверение Томаса О’Рурка. – А права-то совсем старые, – заметила она. – Их нужно было продлить или обменять еще лет пятнадцать назад… – Покачав головой, Рути положила права назад в портмоне, потом засунула оба бумажника в пакет, а пакет положила в коробку.

– Если мама вернется, мы должны сделать вид, будто мы ничего не находили, понятно? – предупредила она. – Пусть это будет наш секрет, хорошо?

Личико Фаун вытянулось – похоже, она была готова разрыдаться.

– Ну, в чем дело? – Рути улыбнулась фальшивой улыбкой капитана школьной команды болельщиц. – Я уверена, ты не проболтаешься – я же знаю, как хорошо ты умеешь хранить секреты! Ведь ты так и не сказала мне, где вы с Мими прятались.

– Ты сказала – «если»!..

– Что-что?

– Ты сказала – если мама вернется! – Подбородок Фаун задрожал, а по щеке скатилась одинокая слеза.

Рути со вздохом поднялась с пола и, обняв сестру, крепко прижала к себе, чувствуя, как ее собственные глаза подозрительно защипало. В эти мгновения Фаун показалась ей какой-то очень маленькой и хрупкой. И очень горячей. Похоже, девочка заболевала, и Рути от бессилия сама едва не зарыдала в голос, но сумела справиться с собой. Первым делом нужно измерить Фаун температуру, решила она. И если та действительно окажется высокой – дать сестре тайленол и уложить в постель.

Бедная малышка! Заболела, да еще так не вовремя!..

Порывшись в памяти, Рути попыталась припомнить все, что делала мать, когда Фаун заболевала. Теплые носки с горчицей, тайленол, обильное теплое питье (в основном настои трав, которые Элис собирала и сушила сама), дополнительное одеяло и, конечно, книжка сказок: только они могли примирить девочку с подобным издевательством. Впрочем, средства Элис обычно помогали – в свое время Рути испытала их на себе.

– Я просто оговорилась, на самом деле я хотела сказать – «когда». Когда мама вернется… – поспешно поправилась Рути. – Потому что она точно вернется! – добавила она самым оптимистичным тоном, но Фаун не отреагировала, не обняла ее в ответ.

– А вдруг она… не вернется? Вдруг она… не сможет?

– Сможет. Обязательно сможет. Она должна, потому что у нее есть мы… – Слегка отстранив сестру, Рути всмотрелась в ее лицо. – Как ты себя чувствуешь? Горлышко не болит?

Фаун не ответила. Ее глаза лихорадочно блестели, но смотрела она не на сестру, а на тайник в полу.

– Мне кажется, там есть что-то еще… – сказала она, и Рути снова опустилась на колени.

При ближайшем рассмотрении тайник оказался несколько глубже, чем она думала. Запустив в него руку, Рути извлекла на свет божий что-то вроде небольшой книги.

«Гости с другой стороны: секретные дневники Сары Харрисон Ши».

Это действительно была книга в полинявшей, потрепанной суперобложке.

– Странно, – сказала Рути. – Хотела бы я знать, зачем кому-то понадобилось прятать в тайник книгу?

Рассмотрев обложку, она стала машинально перелистывать страницы. Внезапно ее внимание привлекли слова в самом начале: «Мне было всего девять, когда я впервые увидела «спящего»…» Заинтересовавшись, она пробежала глазами весь абзац.

– Что там? – спросила Фаун.

– Похоже, – медленно проговорила Рути, – та леди, которая написала эту книгу, считала, что существует какой-то способ оживлять мертвых. – Тема была мрачноватой, но Рути по-прежнему не понимала, почему мать предпочла держать книгу в тайнике.

– Рути, – неожиданно оживилась Фаун, – посмотри-ка скорей на эту картинку!.. – И она показала пальцем на последнюю страницу суперобложки.

Рути перевернула книгу и впилась взглядом в черно-белый снимок, под которым было написано: «Сара Харрисон Ши возле своего дома в Уэст-Холле, Вермонт».

На снимке была запечатлена какая-то женщина с растрепанными волосами и тоскливым взглядом, стоявшая перед белой дощатой стеной типичного фермерского дома, который Рути узнала почти мгновенно.

– Не может быть! Это же наш дом! – воскликнула она. – Выходит, эта леди жила здесь до нас.

Кэтрин

Кэтрин всегда считала, что если она все делает правильно, работа начинает спориться, а детали композиции словно по волшебству сами собой складываются в единственно возможном порядке. Раскрыться полностью, выпустить на волю инстинкты и интуицию – вот в чем, по ее глубокому убеждению, состояла задача каждого истинного художника.

Но сегодня все шло наперекосяк. Тщетно Кэтрин пыталась начать работу над новой шкатулкой – все, что она ни делала, было не то и не так, а любое решение давалось ей с огромным трудом. Например, Кэтрин никак не могла сообразить, что лучше – использовать фотографию Гэри, как она поступила в предыдущей работе, или сделать похожую на Гэри крошечную куклу, которая будет сидеть за столиком напротив женщины с косой? И что поставить на сам столик, какие блюда? Выбрать меню для последнего обеда Гэри казалось ей делом очень ответственным и важным, ведь от этого зависит настроение. Что он ел в действительности, она не знала, как не знала и многого другого, а это означало, что при изготовлении шкатулки ей придется полагаться на свое воображение буквально во всех деталях, тогда как раньше она многое воспроизводила по памяти.

Правда, на протяжении всего утра Кэтрин отчетливо ощущала присутствие Гэри, который как будто следил за ее жалкими потугами создать реалистичную композицию и высмеивал каждое принятое ею решение. Она чувствовала его запах, слышала его дыхание, ощущала в воздухе его тепло, но почему-то сегодня близость Гэри не становилась для нее источником вдохновения.

«Хотел бы я знать, что за ерундой ты тут занимаешься?» – Вертя в руках заготовку шкатулки, пока – увы – пустую, Кэтрин буквально услышала этот вопрос и машинально ответила на него вслух.

– Пытаюсь понять, почему последние слова, которые ты мне сказал в жизни, оказались ложью! – проворчала она сердито.

На самом деле ее беспокоила не только его последняя ложь, но и многое другое – то, что происходило незадолго до того, как Гэри отправился в свою последнюю, роковую поездку. Тогда она не придала этому особого значения, но теперь ей стало совершенно ясно, что муж что-то от нее скрывал.

За две недели до катастрофы они отправились на уик-энд в Адирондакские горы[7]7
  Адирондак – горный хребет на северо-востоке штата Нью-Йорк.


[Закрыть]. Стояла середина ноября, но осень уже обрядила леса в багрянец и золото, а воздух был насыщен предчувствием зимы. В путь они отправились на принадлежащем Гэри «Харлее», а ночевали в сельском доме в лесу. С тех пор, как умер Остин, они выбрались из города чуть ли не в первый раз, и Кэтрин возлагала на эту поездку большие надежды.

Они действительно неплохо провели время, сумев ненадолго забыть о своем горе. Сидя перед горящим камином, они потихоньку потягивали вино, болтали и даже шутили. Кэтрин рассмешила Гэри, когда сказала, что у владельца дома нос похож на свеклу, а он в свою очередь поддержал шутку, поочередно сравнивая их друзей и знакомых с теми или иными овощами. Кэтрин тоже не выдержала и расхохоталась, когда он сравнил ее сестру Хейзл с артишоком: ее голова с торчащими во все стороны волосами действительно напоминала овощ, и Кэтрин оставалось только гадать, как она – художник, который должен обладать и наблюдательностью, и воображением – не замечала этого раньше. Они смеялись, пока у них не заболели животы, а потом занялись любовью прямо на полу. Именно тогда Кэтрин подумала, что они сумели наконец пробиться на поверхность из мрачных пучин отчаяния и сделать глоток живительного воздуха. Теперь они не утонут – они найдут способ жить дальше без Остина, и может быть – только может быть? – когда-нибудь у них будет еще один ребенок. Гэри сам заговорил об этом, заговорил первым еще накануне вечером.

«Ну, что ты думаешь?» – спросил он, и она кивнула, улыбаясь и плача одновременно.

«Может быть, – сказала она. – Может быть».

В эти два коротких дня она чувствовала себя так, словно их близость с Гэри, которая начала разрушаться после смерти сына, снова вернулась. И ей казалось, что у нее были для этого основания. Втайне Кэтрин даже гордилась, что их брак оказался таким прочным. В конце концов, они оба пережили страшную трагедию, оба побывали в бездне, на самом дне, но сумели выдержать и выйти к свету – по-прежнему вместе, как супруги и как самые близкие друг другу люди.

По пути домой они ненадолго остановились у крошечной антикварной лавки. Там Гэри купил целую коробку старинных фотографий и ферротипов[8]8
  Ферротипия (тинтайп) – один из видов моментальной фотографии на жестяных пластинках, покрытых асфальтом и коллодием. Ферротипия была разработана в США в XIX веке, когда многие фотографы работали на ярмарках и карнавалах. Новый упрощенный процесс позволял получать фотографии спустя несколько минут после съемки.


[Закрыть] для своей коллекции. Среди фотографий попалось также несколько сложенных пополам пожелтевших листов с каким-то текстом, а также несколько старых конвертов. Внутри одного из них Гэри обнаружил странное кольцо, вырезанное из кости. Кольцо он надел Кэтрин на палец, сказав:

«Попробуем начать сначала, ты не против?»

В ответ Кэтрин поцеловала его так, как не целовала, наверное, с тех пор, когда они оба учились в колледже. Это был страстный, пьянящий поцелуй, от которого кружилась голова, а мир вокруг начинал казаться ярким и светлым, исполненным новых обещаний. Они сумеют начать все сначала, думала Кэтрин, разглядывая костяное кольцо у себя на пальце. Ведь иначе просто не может быть.

Но когда они вернулись из своей поездки, Кэтрин почувствовала, что что-то не так. Гэри снова начал отдаляться, еще сильнее замкнувшись в себе. По утрам он куда-то уходил – очень рано, а вечером допоздна засиживался в своей студии, которую отгородил в глубине их квартирки на чердачном этаже. Когда же Кэтрин спрашивала, над чем он работает, Гэри только качал головой. «Ни над чем», – говорил он, но она с каждым днем верила ему все меньше. Тем не менее Кэтрин не оставляла попыток вернуть ту близость, которую она ощутила во время их уик-энда в Адирондакских горах. Она готовила его любимые блюда, предлагала съездить еще куда-нибудь, пока позволяет погода, упрашивала рассказать какую-нибудь историю о людях, изображенных на фотографиях, которые он реставрировал. Когда-то Гэри очень любил выдумывать подобные истории, но в этот раз он отвернулся и сказал:

«Сейчас я ничего не реставрирую, детка. И вообще мне не до фотографий».

Так чем же он занимался, ночами напролет просиживая у себя в студии, запершись на ключ и включив на полную мощность музыку, от которой пол ходил ходуном?

Маленькое костяное колечко, которое он ей подарил, Кэтрин носила не снимая. Оно напоминало ей о двух счастливых днях, которые они провели в маленькой лесной хижине. Больше всего на свете ей хотелось пережить что-то подобное еще раз, но Гэри продолжал держаться отчужденно, почти холодно.

Кэтрин очень боялась, что муж снова замкнется в себе, снова уйдет в тот беспросветный мрак, в котором он жил с тех пор, как умер Остин. В таком состоянии Гэри переставал быть похожим на человека, которого она знала и любила. Он утрачивал волю, слишком много пил, становясь одновременно и чрезмерно ранимым, и склонным к безумным вспышкам ярости, во время которых мог уничтожить дорогое фотооборудование стоимостью несколько тысяч долларов или расколотить вдребезги их телевизор с большим экраном. Однажды, примерно через два месяца после смерти Остина, Гэри перебил все бокалы в кухне, а потом попытался вскрыть себе вены осколком стекла. К счастью, он не задел никаких крупных сосудов, так что кровотечение было не сильным, но она все равно испугалась – ведь в другой раз Гэри мог и преуспеть в своем намерении покончить с собой.

«Гэри, дорогой, – сказала она так спокойно, как только смогла в данных обстоятельствах, – положи, пожалуйста, стекло. Прошу тебя, положи!»

И она шагнула вперед, но муж посмотрел на нее так, словно видел впервые в жизни, да и Кэтрин, по совести говоря, тоже не узнавала Гэри в эти минуты. В его глазах не было ни малейшей тени того человека, которого она полюбила и за которого вышла замуж.