Текст книги "Гений"

И тут я плюнул. Вышел из дома и направился к пляжу.

У памятника жертвам 11 сентября стояла Саманта. Босиком. Туфли валялись на бетонной дорожке, там, где начинался песок. Я остановился в сторонке и стал смотреть, как ветер развевает ее волосы. Очень хотелось подойти и прижать ее к себе. Она стояла, чуть больше опираясь на одну ногу, и казалась такой хрупкой. Почти как Макгрет в самом конце. Я вдруг испугался, что она тоже умирает. Ветер пробирал до костей. Она поежилась.

Я собрался уходить, и тут Саманта меня заметила. Помахала, я сделал вид, что снимаю ботинки, – она кивнула. Мы стояли рядом и смотрели на памятник.

– Вы простите, что я сбежала, – сказала она. – Я собиралась к вам подойти, правда собиралась.

– Ничего страшного.

– Давайте я прямо сейчас туда вернусь.

– Незачем.

Снова налетел порыв ветра. Саманту трясло от холода. Я отдал ей свое пальто.

– Спасибо.

Я кивнул.

– Вы с кем-нибудь там познакомились? – спросила она.

– Мы все собираемся вместе куда-нибудь пойти, когда закончится эта траурная тягомотина.

Она слабо улыбнулась.

Мы помолчали.

– Я так устала! – Саманта посмотрела на меня. – Понимаете?

– После маминых похорон я проспал целую неделю. Все решили, что я заболел. Даже в больницу возили.

– Я не знала, что у вас мама умерла.

Я кивнул.

– А сколько вам было?

– Пять.

– Ничего, если я спрошу, почему она умерла?

– Рак груди.

– Вам, наверное, тяжело пришлось.

Я улыбнулся:

– Вам легче от этого разговора?

– Если честно, да.

– Ладно.

– Вы не сердитесь?

– Нет, за что?

– Ну, что… – начала Саманта и замолчала.

Я сказал:

– Может, у вас нарколепсия?

Она улыбнулась. Мы еще помолчали. Повсюду играли блики от волн.

Саманта сказала:

– Они с ним всю ночь сидели. Сослуживцы. Устроили праздник, типа, у него день рождения. Я знаю, они хотели как лучше. Только они-то завтра на работу пойдут, а я останусь разгребать.

Я кивнул.

Она показала на памятник:

– Мы дружили.

– Я знаю.

Саманта посмотрела на меня.

– Мне Энни сказала.

– Правда? Зачем?

– Извините.

– Вы тут ни при чем.

– И все равно извините.

– Жизнь такова, какова она есть.

Я не ответил.

– Это он.

– Йен. – Саманта кивнула, вытерла слезы и засмеялась. – Нет, правда, ведь это же смешно. Только-только я начала привыкать, что его… И тут опять. Бред какой-то. – Она снова засмеялась. – Это шутка такая, что ли?

Я обнял ее за плечи, она прижалась ко мне. Мы так и стояли, пока ветер совсем не разбушевался и у нее не замерзли ноги.

Когда мы вернулись, те немногие, что остались, уже надевали куртки. Джерри Гордан ушел, и сестра Саманты тоже. Саманта попросила меня подняться наверх и подождать ее там, но не успел я двинуться с места, как из кухни вышла ее мать, комкая мокрое полотенце.

– Ты куда ходила? – спросила она Саманту.

– Мне нужно было пройтись.

– А мне нужна была ты. Джули пришлось забрать Джерри… – Она посмотрела на меня, потом на Саманту, потом снова на меня. Улыбнулась жутковатой вежливой улыбкой. – Здрасьте. А вы кто?

– Итан Мюллер. Мы дружили с мистером Макгретом.

Она фыркнула:

– Мистером?

– Мама.

– По-моему, его никто так никогда не звал.

– Мама.

– Что, солнышко? В чем дело?

Саманта смотрела в пол, сжав кулаки.

– Ему, наверное, нравилось, когда вы его так называли. И очень. У-В-А-Ж-Е-Н-И-Е.

Сначала я думал, она просто сердится, но в тот момент стало ясно, что она пьяна. Полотенце потихоньку сползало на пол, она подхватила его в последний момент.

– Что с Джерри? – спросила Саманта.

– Твоей сестре пришлось везти его в больницу. Не смотри на меня так, с ним все нормально. Пара швов всего.

– Что случилось?

– Один из приятелей твоего отца, ублюдок… – Она замолчала, посмотрела на меня, видимо оценивая, насколько ее слова заденут мою нежную душу, и продолжила: – Да что там, мы же все тут друзья.

Я вежливо кивнул.

– Ричард его ударил. Вмазал ему, когда Джерри говорил тост.

– О господи.

– Я их всех вышвырнула. Макаки недоделанные. Они ему губу раскроили. Гд е ты была?

– Я же сказала, пошла пройтись.

Мать смотрела на нее, заводясь все больше и больше. Вдруг она повернулась ко мне и улыбнулась:

– А вы чем занимаетесь?

– Я продаю картины.

– Ничего себе! Вот не знала, что Ли увлекся искусством. Ой, простите, не Ли, а мистер Макгрет.

– Я помогал ему разобраться со старым делом.

Мать Саманты прямо зашлась от смеха.

– Да что вы? Это с каким же?

– Мама.

– Я просто спросила.

– Подождете наверху, ладно? – сказала мне Саманта.

– Я, наверное, лучше домой.

– Эх, Ли. Та к до самой смерти и не изменился. О господи, я сейчас лопну.

– Мама, можно тебя на минуточку? – Саманта утянула мать на кухню.

Поколебавшись, я тихонько пошел наверх.

Я не был здесь ни разу. В желто-коричневой спальне все еще напоминало о болезни хозяина: палка для ходьбы, тазик у кровати. На двери второй комнаты висела деревянная табличка: «Владения Джулии и Сэм».

Здесь стояла двухъярусная кровать, на ней два стеганых одеяла, стареньких и пропахших пылью. На стенах – обычные девчоночьи плакаты. На полу – большая сумка с надписью «Прокуратура, Квинс, Нью-Йорк». Молния наполовину расстегнута, внутри кое-как напиханные вещи, дезодорант, кроссовки.

Внизу уже орали.

Я просмотрел книги на столе. Мадлен Л’Энгл, «Морщина времени». Сэлинджер, «Над пропастью во ржи». Джуди Блум, «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет». У Джули в школе были «друзья навсигда», если судить по надписи на рамке фотографии. На стене висел листок с номером – это Саманта участвовала в нью-йоркском марафоне в 1998 году.

Внизу орали все громче. Хлопнула дверь.

Через несколько минут вошла Саманта.

– Вот стерва!

Она закрыла лицо руками. Потом успокоилась и подняла голову. Отстраненно глядя на стену у меня за спиной, Саманта начала расстегивать пуговицы на блузке. Кофточка упала на пол.

– Помоги, пожалуйста. – Саманта повернулась ко мне спиной.

– Хочешь, я буду спать на верхней кровати?

– Не надо.

– По-моему, она тебе коротка будет.

– Ну… Наверное.

– Ты какого роста?

– Метр восемьдесят шесть.

– Да, это неудобно. Давай я туда полезу.

– Не надо.

– Точно?

– Точно.

– Ну и ладно. Если честно, мне не очень хотелось там спать. Это кровать Джули. – Мы помолчали. Я услышал, как она улыбается. – Ну и как оно, здорово, воспользоваться женской слабостью?

– Обалденно.

– Я вообще-то так не делаю.

– Несчастье заставляет нас совершать странные поступки.

– В койке.

– Ага.

– Да нет! «В койке». Ты что, никогда в эту игру не играл?

– В какую игру?

– Игру с печеньем. В которое бумажки про будущее кладут.

– Первый раз слышу.

– Читаешь предсказание и добавляешь: «В койке». Что, никогда так не делал?

– Я, значит, похож на бумажку с предсказанием?

– Был похож, когда это сказал.

– Что?

– Ну, это: «Несчастье заставляет нас совершать странные поступки».

– Это правда.

– Ладно. Но говорить так все равно глупо.

Я хотел обидеться, но тут увидел, что она улыбается, и улыбнулся сам. Сколько лет Мэрилин твердила мне: нельзя быть таким серьезным. Она бы от злости лопнула, если бы увидела, как я развеселился от одной глупой ухмылки.

Я сказал:

– Твои счастливые числа пять, девять, пятнадцать, двадцать два и тридцать.

– В койке.

– В койке. Я бог знает когда такое печенье ел.

– Мы в конторе китайскую еду дважды в неделю заказываем. Вот они их и привозят. Дрянь, конечно, но лучше, чем крекеры с арахисовым маслом.

– Хочешь, я тебя как-нибудь в ресторан свожу?

– А что, давай.

– Ладно.

– Договорились.

Тишина.

Она сказала:

– Нет, правда, я так не привыкла делать.

– Ты это уже говорила.

– Непонятно, что это такое? – Она привстала на локте. – Как ты думаешь? Чего это мы?

– Не знаю.

Она рассмеялась.

– Чего?

– Жалко, ты себя в зеркале не видишь.

– А что такое?

– У тебя на роже написано: «Вот черт, теперь она решит, что это я всерьез». – Она упала на спину, хохоча во все горло. – «Что я наделал!»

– Я ничего такого не думал.

– Как скажешь.

– Не думал!

– Все, поверила. Просто у тебя вид был смешной.

Я улыбнулся:

– Как скажешь.

Она затихла и вытерла глаза.

– Вот теперь мне полегче.

– Я рад.

Она кивнула и серьезно посмотрела на меня:

– Мне как-то не хочется сейчас это все осмысливать. Хочется просто перестать плакать.

Я кивнул.

– Ну и отлично! – сказала она. – Хорошо, что мы договорились.

Я снова кивнул, хотя и не понял, о чем мы договорились.

– Вы с папой вроде поладили.

– Он мне нравился. Похож на моего отца, только не такая свинья.

– Он и свиньей бывал тоже.

– Наверняка.

– А что не так с твоим отцом?

– Все не так.

– Не хочешь рассказывать?

– Не-а.

– Ну и ладно. – Она помолчала и добавила: – А я знаю, кто он.

Я посмотрел на нее.

– Я тебя в Гугле нашла. Ты же с моим папой тусовался, надо ж мне было убедиться, что ты не мошенник и стариков не грабишь.

– По-моему, Ли Макгрета надуть было непросто.

– Лучше перебдеть.

– Ну хорошо, ты выяснила, кто я…

– Я совсем чуть-чуть узнала. Главное, за папиной пенсией ты не охотился, а остальное неважно.

Я засмеялся.

– Если ты думаешь, что я такой же богатенький, как папочка, то очень ошибаешься.

– Вот черт.

– Что такое?

– А я надеялась, что завтра от тебя подарок принесут. Ну, типа, «за волшебную ночь». Брильянтовое колье или еще там какую-нибудь фигню.

– Могу подарить эстамп.

– Вот-вот. Даже картины мне не видать.

– Картины только для постоянных клиентов.

– Ну и дрочи на них.

– Это ты у мамочки научилась?

– У кого ж еще? – Она помолчала. – Не надо было мне ее стервой называть. Она не стерва. Мы все сегодня психованные.

– Это понятно.

– Она разозлилась, что я тебя привела.

– Хочешь, я перед ней извинюсь?

– С ума сошел? Нет, конечно.

– Я извинюсь, если это поможет.

– Она же не на тебя злится, а на меня. Да и не на меня, если честно. Она не пьет. Я первый раз ее пьяной увидела. Она терпеть не могла, когда отец пил.

– Я не знал, что он пил.

– Ты его видел-то только в самом конце. – Она фыркнула. – И курил. Чтобы заработать рак пищевода в шестьдесят один год, надо очень постараться.

Я не ответил.

– Никогда я их не пойму. Она его любила. И по-моему, до сих пор любит. Знаешь, что она однажды сказала? Это при Джули было. Мама приехала к ней в Вильмингтон. Они куда-то собирались, и вдруг мама говорит: «Джерри хороший муж, если не считать того, что он полный кретин». – Саманта подвинулась ближе. Я почувствовал, как она улыбается, прижавшись щекой к моей руке. – Нет, ты представляешь?

– Легко.

– Я бы расстроилась, только она ведь права.

– Вы с Джерри друг друга не любите.

– Нам не о чем говорить.

– Я так и понял.

Она снова улыбнулась.

– Энни и про это рассказала?

– Я сам додумался. Но она и правда рассказывала про твою маму и Джерри.

– Она тебе все, что могла, выложила, а? – Саманта перевернулась и оказалась совсем близко ко мне. Я убрал волосы с ее лица. Она спросила: – Есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

– А как же, – ответил я и снова ее поцеловал.

Глава двенадцатая

И все затихло.

Целую неделю жизнь текла спокойно, так спокойно, как было еще до Крейка. Мы начали работать над новой выставкой в галерее. Вал звонков пошел на убыль. После ярмарки всем нужно было время, чтобы прийти в себя, пересчитать оставшиеся наличные и, соответственно, решить, интересует ли их по-прежнему искусство. Я обедал и ужинал с друзьями и клиентами. Совершенно обычная, совершенно спокойная неделя. В этой тишине отсутствие Макгрета ощущалось как-то неожиданно остро. Я собирался ему позвонить, снимал трубку и замирал, тупо глядя на телефон и размышляя о том, кто же теперь занимается нашим расследованием.

Разумеется, им никто не занимался. Загадке Виктора Крейка суждено было остаться неразгаданной.

Я спрашивал себя, так ли уж это плохо. Выставка открылась и закрылась, сделки состоялись, чеки мы обналичили. Понятно, что человек по природе своей – существо любопытное. Мы перемалываем равнодушие, как устрица перемалывает песок в раковине. Но я давно приучился любить неопределенность. Что мне за дело до пятерых мальчишек, погибших сорок лет назад? Да я каждый день читаю в газетах об убийствах, войнах, беззакониях и несправедливости. И ничего не предпринимаю, чтобы помочь этим несчастным. Нет, я сам себя убедил, будто обязан выяснить все до конца. Обязан, потому что обещал Макгрету. Не так уж и долго я его знал, так какого черта переживать из-за того, что не выполнил его последнюю волю? И все же я горевал по нему и сам удивлялся тому, как сильно я горюю.

Я уже говорил, что помогал Макгрету из соображений сугубо эгоистических. Я твердил себе это каждый раз, как садился в машину и ехал в Бризи-Пойнт. Теперь старый хрыч помер, и мне его ужасно не хватало. Как только я вернулся к работе, стало понятно, насколько радикально он отличался от всех, с кем мне доводилось встречаться. Он не притворялся, не задавался, не боялся признаться в собственном невежестве или открыть карты. Просто шел к своей цели. Он не придавал значения внешнему виду и, когда конец был совсем близок, не пытался это скрыть. Макгрет был хрупок физически, и в этой хрупкости мне виделась удивительная честность и сила духа, иногда граничащая с красотой. Он стал для меня чем-то вроде произведения искусства, ожившей статуей Альберто Джакометти:[32]32
  Альберто Джакометти (1901–1966) – швейцарский художник, скульптор, интересовавшийся загадкой человеческой фигуры и лица.


[Закрыть] болезнь превратила его лицо в глиняную маску, но сквозь трещины в глине пробивались лучи света.

Что двигало Макгретом? Почему он доверился мне? Разумеется, он считал, что я хочу доказать невиновность Крейка. Знай Макгрет правду, знай он, что популярность Виктора утроилась из-за сплетен и слухов, он бы, возможно, заподозрил меня в обратном – в желании доказать вину художника. Я так долго не привозил старику фотокопию рисунка, что позиция моя была ему абсолютно ясна. А потом пришло письмо, я запаниковал и бросился к Макгрету. Вряд ли речь моя была связной и убедительной. Я мало походил на спокойного и надежного помощника, в особенности потому, что был склонен либо не видеть очевидных фактов, либо преувеличивать их значение.

А может, Саманта права и я просто оказался единственным, кто захотел ему помочь.

Или, может, я ему тоже понравился.

Так или иначе, мысль о том, что дело снова вернется на полки хранилища и будет пылиться там до скончания веков, очень меня огорчала. Я ведь уже говорил – терпеть не мог отступать. Смешно, конечно, учитывая, как прошли мои детство и юность – сплошные неудачи. Но неудачи эти я всегда воспринимал очень тяжело, вот что важно. Я стремился к своей цели. Если я решал стать раздолбаем, так уж непременно самым раздолбаистым раздолбаем на курсе, чтобы перепить всех приятелей. Такой у меня характер, он достался мне по наследству от предков. К тому же я очень себя любил (нарциссизм у нас в семье тоже наследственный). Трудно сказать, где тут причина, а где следствие. В общем, занявшись этим делом, я уже не мог смириться с неудачей.

Проще всего было бы позвонить Саманте. Но как-то у меня не получалось ей позвонить. Она мне не звонила, и я решил, что Саманта сожалеет о той ночи. Не буду же я навязываться? И все равно я о ней постоянно думал. Никогда раньше мне не приходилось заниматься любовью в таких странных условиях. Кровать под нами скрипела и, казалось, готова была разлететься в щепки – они и так торчали по краям, – и от этого кровь закипала в жилах еще сильнее.

Внезапно жизнь моя снова стала обыкновенной. Рутина сводила меня с ума. Телефонная трубка наливалась свинцовой тяжестью, от приветственных слов клиентов начиналась мигрень, мысли бродили где-то далеко, и сосредоточиться более чем на несколько минут я просто не мог. Уже не говоря о том, чтобы блистать остроумием в процессе беседы.

– Итан! – Мэрилин отложила нож. Значит, дело серьезное. Она бубнила что-то про то, как кто-то кого-то обидел в Майами, и как у него только смелости хватило. – Ты хотя бы вид сделай, что слушаешь!

– Извини.

– Ты где? Может, ты заболел?

– Нет. – Я помолчал. – У меня Макгрет из головы не выходит.

Заметьте, я не соврал. Просто не уточнил пол.

– Кто? А, твой полицейский?

За время нашего знакомства я изменял Мэрилин раза три или четыре, точно не помню. Я никогда потом ей об этом не рассказывал. Но я также никогда ей не врал.

«Твой полицейский».

И тогда я соврал: просто кивнул.

– Да, – сказала Мэрилин. – Ужасно грустно, что он умер. Тебе ведь грустно, правда? Ты ведь не будешь доедать?

В этот момент я вдруг ее возненавидел. В прошлом она часто раздражала меня, но теперь все было по-другому. Пришлось извиниться и встать из-за стола.

Я пошел в туалет, умылся, пару раз шлепнул себя по щекам. Слушай, что тебе говорят. Ты ведешь себя невежливо. Я пообещал себе выбросить всех Макгретов из головы и соблюдать приличия. А потом – не сегодня, еще не скоро – я аккуратно намекну Мэрилин, что изменил ей. Необязательно говорить с кем. Ничего страшного. Признаюсь – и будет легче. Я переживу, и она переживет. Я вытер руки и вернулся к столу. Мэрилин ушла, не забыв оплатить счет.

Окончилась моя спокойная неделя, когда раздался телефонный звонок. Опять звонок. Тони Векслер.

– Твой отец хотел бы тебя видеть. Прежде чем ты откажешься…

– Я не приеду.

Тони вздохнул:

– Можно я закончу? Пожалуйста.

– Попробуй.

– Он хочет купить картины.

Вот это новость. У отца было много картин, но он больше тяготел к морским пейзажам и корзинам с фруктами. По правде говоря, я много лет не бывал в его доме, за это время он вполне мог собрать коллекцию современного искусства. Он мог бы также нанять Джулиана Шнабеля[33]33
  Джулиан Шнабель (р. 1951) – американский художник и кинорежиссер. Получил награду за лучшую режиссуру на шестидесятом Каннском фестивале.


[Закрыть] разрабатывать дизайн обоев и Ричарда Серру[34]34
  Ричард Серра (р. 1939) – американский скульптор, известен крупными композициями из стали и печатной графикой.


[Закрыть] – изготавливать кухонную утварь. И все же у меня сложилось впечатление, что Тони говорил серьезно.

– Можешь смеяться, я разрешаю. И обещаю никому не рассказывать, – сказал я.

– Предложение совершенно искреннее.

– А я думал, ты уже исчерпал все предлоги. Молодец, здорово придумал.

– Это не предлог. Он хочет, чтобы ты приехал. Рассматривай его как клиента.

– Если он клиент, то может приехать в галерею, как делают все нормальные люди.

– Я не хуже тебя знаю, что не все твои клиенты сами приезжают в галерею.

– Я привожу им картины на просмотр только в том случае, если они раньше у меня уже что-то покупали.

Он устало хихикнул:

– Туше.

– Если он хочет купить картину, я с удовольствием сведу его с теми, кто лучше удовлетворит его пожеланиям. А что он ищет?

– Рисунки Крейка.

К такому повороту я не был готов. Помолчав секунду, я ответил:

– Ну, тогда ему не повезло.

– Слушай, приезжай сегодня, а?

– Я же ска…

– Тебе необязательно с ним видеться. Можем поговорить сами.

– Я тебе не верю.

– Просто приезжай. Если тебе что-то не понравится, можешь уехать. Или даже так… Бог с ним, с домом. Давай встретимся где-нибудь еще, где скажешь. Можешь даже выслать кого-то на разведку и убедиться, что я пришел один. Как в кино про шпионов. Ты диктуешь условия, время и место.

– Приезжай сюда.

– Я бы предпочел избежать огласки.

– Ты сказал – диктуй условия. Я диктую.

Он замолчал, начал говорить, снова замолчал. Это только укрепило меня в подозрении, что сделка могла состояться, только если я приеду к нему. Другого не дано. Либо он пытался собрать меня и отца в одной комнате, либо получил четкие инструкции указать мне мое место.

– Детский сад, – наконец сказал Тони.

– Глупо было бы предполагать, что я буду вести дела по чужим правилам.

– Он действительно хочет купить. Это серьезное предложение. Серьезное и уже просчитанное.

– Сколько?

– Не понял.

– Сколько рисунков он хочет приобрести? Я выезжаю на дом только к тем клиентам, которые готовы сделать мне серьезное предложение. Ну вот и давай посмотрим, серьезно его предложение или нет. Сколько он хочет купить?

– Все.

Я вздохнул.

– Не знаю, что ты задумал, Тони, но времени на ваши интриги у меня нет.

– Подожди! Подожди минутку. Это правда. Он хочет купить все рисунки. В том числе и те, что ты уже продал. Ты ведь какие-то уже продал, да?

– Тони, ты с ума сошел?

– Ну ответь. Сколько ты продал?

– Несколько.

– А? Ну скажи! Сколько?

– Двенадцать.

– Ровно двенадцать?

– Примерно.

– Ну так сколько, без примерно?

– Они проданы. Их не вернут.

– И за сколько ты их отдал?

Я ответил.

Тони помолчал минуту.

– Твою мать, – наконец сказал он.

– Вот-вот. Можешь предлагать свою цену, только имей в виду, что покупатель не захочет с ними расстаться. Если только ты не предложишь ему гораздо больше.

– Ладно, об этом мы потом подумаем. Сколько ты хочешь за остальные?

– Они же все были у тебя. Ты мог их оставить себе и не платить ни цента. А теперь ты их у меня выкупаешь обратно? Ты меня, конечно, извини, но не вижу логики.

– Тогда он не хотел их покупать. А сейчас хочет.

– Это у него порыв такой?

– Пусть будет так.

– Да ладно заливать-то. В жизни мой отец не поддавался порывам. Этот сукин сын всегда все просчитывает на сто шагов вперед. Мне очень жаль, что он тебя впутал в это дело. Тони, можно я тебя спрошу? Как ты на него работаешь? Ничего не беспокоит? Как ты умудряешься не слететь с катушек, работая на такого гада изо дня в день?

– Ты многого не знаешь об отце.

– Не сомневаюсь. Такова жизнь. Спасибо, что позвонил.

Я повесил трубку и сразу же пожалел, что наорал на него. В конце концов, ведь это Тони нашел для меня Виктора Крейка. И он терпел мои измывательства бог знает сколько. Мне захотелось перезвонить и договориться о встрече, не в галерее и не в доме отца, а где-нибудь в музее или ресторане. Я боролся с этим своим желанием, боролся весь день, так что к вечеру, когда пора было идти домой, я уже порядком разозлился.

Вот сучий потрох! Что он о себе вообразил? Наверняка именно он, мой дорогой папочка, придумал бросить мне такой жирный кусок – рисунки Крейка. Ну конечно! Это не Тони. Тони просто действовал от его имени. Отец всегда так себя ведет. Заключает сделку, а потом меняет правила игры. Дарит подарки, чтобы человек был ему чем-то обязан. И нечего переживать.

Да, я завернул Тони. А что такого? Сколько раз мне приходилось пресекать попытки отца встретиться. Зачем ему со мной сближаться? Извращение какое-то. Я ничего им не должен. Виктор Крейк пришел ко мне из небытия. Я практически откопал его на помойке. И я сам сделал всю работу. Один.

Через два дня мне уже почти удалось убедить себя в том, что я прав. И тут мне пришло еще одно письмо. Такой же аккуратный почерк Виктора, такая же белая бумага, такие же простые слова, повторенные снова и снова.

ПРЕДУПРЕЖДАЮ