Текст книги "Там, где начинается вселенная"

– А вы настырная, мейс Подкова.

– Ты даже не знаешь, зачем я пришла, а прогоняешь. Не за интервью для журнала. Встреча нужна для моей собственной работы. Если использую там что-то из нашего разговора, имени твоего не упомяну. Идёт?

– Ладно. Считай, тебе повезло. Сегодня у меня хорошее настроение. Было, по крайней мере… – Он отпер дверь. – Ну, заходи. Без церемоний, так без церемоний.

– Приятная у тебя обстановочка, – сказала Ингрид. Просто так, чтобы как-то смягчить общее впечатление.

Номер у Сальваторе был всего однокомнатный. Зато оформление не типовое, по вкусу хозяина. В комнате имелся камин. Не декоративный, самый настоящий, только топился, конечно, не дровами. Напротив него стояло лёгкое плетёное кресло-качалка. Кровать, наоборот, выглядела тяжеловесной, крепкой и приземистой. Сделана из хорошей имитации дерева. Но узкая, какая-то подчёркнуто односпальная. Покрыта тёмно-красным пледом в шотландскую клетку. Такой же расцветки – занавески на окнах. На стене полка с бумажными книгами. В одном углу – глиняный вазон с развесистой монстерой, в другом – стол с интеллиджбуком и МЛВП, похожим на пластиковый шар размером с крупное яблоко. Лежавшие рядом виртпространственные очки по сравнению с ним казались громоздкими. Насколько Ингрид могла судить, это была мини-модель сферы. Такие существуют, хотя большим спросом не пользуются. Стоят дорого, а назначение слишком узкоспециальное для «домашней» техники.

Брэтали кивнул на кресло. Ингрид с видом исследователя опробовала непривычную мебель.

– Ну, рассказывай, зачем я понадобился.

– Я пишу о маби. О взаимоотношениях между маби и людьми. Сама собирала кое-какую статистику, Мартинсена читала…

– Хочешь продолжить его дело?

– Можно сказать и так. Его «Перерождённые» – единственная нормальная книга на эту тему. Маловато, согласись.

Сальваторе глянул на неё сверху вниз. Он не садился, стоял, небрежно облокотившись на каминную доску.

– Нет, не зря журналистов нахалами считают. Заявилась внаглую, а теперь ещё радостно сообщаешь, что я – подопытный для твоих исследований. Осторожнее…

– Я вовсе не хочу тебя задеть…

– Коронная фраза. «Не хочу тебя задеть». Избавь.

– Ладно. Расскажи о себе. О своей жизни.

Он пожал плечами:

– Родился в Валла-Вэлиде. Потом мы с матерью переехали в Карану. Мне было года три. Здесь провёл детство, юность. Мама умерла, когда я был подростком.

– А твой отец?

– Он был чистокровным маби. Это всё, что я о нём знаю. Кажется, с ним произошёл несчастный случай ещё до моего рождения. Мама не любила вспоминать. Я уже обо всём этом говорил… Почитай статью в «Вестнике».

– Я читала. Но всегда лучше услышать самой. Там написано, ты учился в Вэлидском техноконструкторском.

– Да. Вернулся в Вэлид в двадцать с лишним лет. Чувствую, ты поинтересуешься, как маби, выросший почти что беспризорником, попал в престижный вуз?

– Ну, выразиться можно и помягче…

– Но не нужно. Я жил не только в самой «нереспектабельной» части Эстхелминга, одно время даже в каранской Пустоте. Так что, действительно, беспризорник. А насчёт платы за университет – может, разочарую, но никого не ограбил. Отхватил богатое наследство. Точнее, не наследство… Чёрт его знает, как правильно назвать. Деньги перешли ко мне вроде как в дар. Вообще, это странная история.

– Почему?

– Я в глаза не видел человека, который прислал мне перевод. И до сих пор не знаю, почему он это сделал. Хотел вернуть ему деньги. Но отправитель, сказали мне, распорядился обратно не принимать. И я решил их использовать. Пошёл учиться. Как раз такой момент был, когда я пытался взяться за ум.

– Ясно…

– Слушай, если дальше хочешь продолжать разговор, тебе придётся пойти со мной. Я собираюсь поужинать.

– В здешнем ресторане?

Сальваторе прищурился, что-то про себя обдумывая.

– Нет… Мне он не нравится. А ты же интересуешься маби, да? Так устроим для тебя познавательную экскурсию.

Через полчаса они сидели за столиком в кафе, обстановка которого наводила на мысли о европейском средневековье. Стены «под необработанный камень», громоздкие столы и стулья, узорчатые решётки на окнах и большие круглые люстры из кованого металла под потолком.

– Никогда здесь раньше не бывала, – сказала Ингрид.

– Ну да. Откуда вам, людям, знать о таких местах. Хозяин тут – маби. И посетители, само собой. И кормят, как положено.

– Я слышала про мабианские рестораны и кафе. Не подают спиртного, мясных блюд, не курят.

– Само собой.

Брэтали сделал заказ подошедшему официанту.

– И мне то же самое, пожалуйста, – присоединилась Ингрид.

– Потрясающе! – Сальваторе изобразил картинный жест. – Какие мы, однако, либералы!

– Да брось ты! Я хочу есть.

– А повара здесь, между прочим, тоже маби…

– Ну и что? Я без предрассудков.

– Да неужели?

Им принесли по большой тарелке овощного рагу и салаты.

Брэтали, в упор глядя на Ингрид, принялся жевать, роняя хлебные крошки, чавкая и ляпая едой на стол. Некоторое время Ингрид терпела, потом заявила:

– Представление не прокатит. Рассчитываешь, я скажу «фи!» и оскорблённо удалюсь? Нет уж, так просто не отделаешься. Я прекрасно знаю, что свинничать вы склонны не больше людей.

– Считай, это была проверка твоей реакции.

– И я её выдержала, заметь.

Сальваторе вытер стол бумажной салфеткой.

– Подкова, что всё-таки тебе от меня нужно?

– Ну… общение. Скажем так.

– Ага. Ну да, много ли напишешь про маби, когда ни с одним не знакома.

– Не то что уж ни с одним… Но знакомств мало, это точно. Профессор Мартинсен много разговаривал с маби.

– А ты, значит, решила включить в свой список меня. Счастлив. От счастья вот-вот начнётся истерика.

Ингрид пропустила его иронию мимо ушей.

– Слушай, Брэтали, на работе тебе не делают замечаний? В смысле внешности? Не очень-то ты похож на технократа.

Вьющиеся волосы Сальваторе свешивались на щёки, когда он наклонял голову. Слишком несерьёзно для серьёзного специалиста серьёзной компании. Воротник чёрной трикотажной рубашки расстёгнут…

Брэтали глянул на Ингрид исподлобья.

– Я выгляжу, как хочу. Если кого-то не устраивает – не мои проблемы.

– Круто загнул! Обычно они вольностей не терпят.

– Я им нужен, – небрежно бросил Сальваторе.

Музыка в кафе тоже была с лёгким «средневековым» оттенком, хотя и сильно переиначенная на современный манер. Как раз когда Брэтали и Ингрид закончили есть, заиграла медленная мелодия – тихий перебор струн, приятный женский голос.

– Потанцевать не хочешь? – спросил Брэтали.

На лице Ингрид отразилось замешательство.

– Думаешь, Подкова, я буду как дрессированный медведь?

– Нет. Ничего я такого не думаю. – В доказательство она решительно встала со стула. – Пойдём.

Получаться у них стало неожиданно хорошо, как-то гармонично. И здесь надо было отдать должное Брэтали: двигался он плавно и легко, без малейшего намёка на неуклюжесть. Любому другому партнёру Ингрид обязательно отдавила бы ногу.

После кафе Сальваторе повёл свою новую знакомую в клуб под названием «Нефритиум», который находился в Риг Пэлатс. Точнее, в его наименее престижном, восточном секторе. Но и тут, как в более фешенебельной части района казино, ночные клубы, бордели, парки аттракционов и театры работали исключительно по лицензии и примерно платили налоги.

С сомнением глянув на Сальваторе, Ингрид поинтересовалась:

– А меня в этот твой «Нефритиум» пустят?

– Со мной – пустят.

Клуб был большой, и народу на танцполе толпилось полно. Брэтали сказал, что собираются здесь одни маби.

Диджей выдавал танцевальный ритм, щедро разбавленный гитарными и джитарэксовыми сэмплами. Получалась сумасшедшая индустриальная смесь. Сквозь музыку послышалось:

– Привет, Сальваторе! Молодец, что пришёл сегодня.

Трудно было разглядеть, кто говорит – глаза не успели привыкнуть к неоновым вспышкам.

– Он у нас теперь знаменитость! – подхватил другой голос.

– К чёрту знаменитость! – крикнул Брэтали.

– А зачем человека с собой приволок?

Это, конечно, относилось к ней, Ингрид.

– Не ворчите, ребята. Она, между прочим, писатель. Пишет про маби.

– А, новый профессор Мартинсен?..

– Ага. Пошли танцевать.

Брэтали обернулся к Ингрид. Но она вдруг почувствовала себя неловко.

– Ты иди. А я посижу пока.

– «Посижу и понаблюдаю», хочешь сказать? Ну, как знаешь.

И он исчез среди танцующих.

Ингрид пробилась к первому попавшемуся свободному столику. Неужели её немабианское происхождение так сильно бросается в глаза? Сама она, наверное, не смогла бы с одного взгляда отличить человека от маби. Наверное…

Появился Сальваторе так же внезапно, как пропал. Рубашку он снял и обвязал рукавами вокруг пояса. Плечи и грудь влажно блестели от выступившего пота.

Ингрид коротала время за манговым коктейлем.

– Ну что? Как тебе? – разговаривая, он не переставал двигаться в такт музыке.

– Похоже на все клубы. Хотя… чем-то и непохоже.

– Хочешь подскажу, чем? Видишь, как все отрываются – и это без выпивки и без дури. А люди не умеют веселиться на трезвую голову. Сюда приходят танцевать, понимаешь? Может, пойдём? – глаза Брэтали сверкнули диким огоньком, отблеском слегка безумного веселья.

– Что-то я сегодня не в форме, – покачала головой Ингрид. – А музыка ничего, хорошая. Лучше, чем граундтехно, которое сейчас везде играют.

– Это Эйпо Даймонд. – Сальваторе порылся в кармане брюк. – Я как раз флэшку не выложил. Всю свою музыку на ней храню, и Даймонд есть. Хочешь, дам скачать?

– Да, спасибо.

Сальваторе протянул Ингрид кристалл-флэшку и снова ушёл.

Ингрид достала из сумки теленоут и открыла флэшку Брэтали. Значит, он сказал, Эйпо Даймонд… Ага, вот. Пара альбомов. Она скопировала оба и хотела уже отключить флэшку, но помедлила. Вдруг есть ещё какая-нибудь интересная музыка?

В том, что в «Нефритиум» приходят именно танцевать, Ингрид убедилась. За весь вечер – ни одной попытки познакомиться. Наверное, многие из здешних посетителей знают друг друга. А до незнакомых им просто нет дела. Тем более, людей…

Ушли из клуба глубокой ночью. Это можно было себе позволить: завтра суббота. Точнее, уже сегодня.

– Тебе в какую сторону? – спросил Сальваторе.

– Не возражаешь, если поеду с тобой и провожу до «Меги»?

– Понимать это как предложение?

– Э-э… нет. Вовсе нет.

– А то мало ли с какой стороны ты хочешь изучать маби. Решил сразу выяснить. Чтобы избежать недоразумений.

– Ну, выяснил, вот и отлично.

В метро Ингрид так и не заставила себя задать этот вопрос, хотя сидели они с Брэтали рядом. Всё ещё раздумывала: нужно ли выдавать чужую тайну. Но если кто-то и имеет право знать, так именно Сальваторе…

Когда до «Меги» оставалось уже пара минут ходьбы, Ингрид всё-таки решилась:

– Брэтали, ведь те деньги тебе прислал Коре Мартинсен, да?

Сальваторе остановился и посмотрел ей в лицо – жёсткий, ледяной взгляд.

– Откуда ты знаешь?

– От него. Однажды я виделась с профессором, и он рассказал мне одну историю… Фамилий не называл, но когда ты сегодня упомянул про это своё «наследство», я поняла, что говорил он о тебе. Он знал тебя, но ты не помнишь, ты тогда был маленький. Твоя мать немного работала в их доме. Ей-то он и собирался передать деньги. Но она умерла, поэтому он оставил тебе…

– Получается, тебе с самого начала было известно обо мне больше, чем мне самому? Могла бы сказать сразу – или молчала бы до конца!

– Это касается не только тебя, но и его… Вот я и сомневалась…

– Ну и сомневайся дальше.

Брэтали зашагал к гостинице. Он явно не хотел, чтобы его догоняли.

* * *

С профессором Коре Мартинсеном Ингрид встретилась в позапрошлом году. На тот момент он уже лет пять как перестал появляться в учёных и писательских кругах, общаться с прессой, и о нём не было известно ничего, кроме слухов. Его согласие побеседовать с корреспондентом джаракасского еженедельника «Новый мир» было удивительной удачей. Ингрид упросила отца, который работал редактором газеты, отправить на это задание именно её.

В назначенное время она позвонила в дверь двухэтажного дома в центральном районе Джаракаса. Отпер и проводил её в комнату пожилой человек, в котором по манерам нетрудно было угадать дворецкого.

Коре Мартинсен лежал в кровати, опираясь на высоко поднятую подушку. Худые руки бессильно протянуты поверх одеяла. Эти руки почему-то особенно запомнились. И ещё – чистая белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы. Запонки в манжетах.

Лицо профессора было бледным и измождённым. Сразу ясно: Мартинсен тяжело болен. Возможно, доживает последние месяцы. Ингрид сделалось неловко.

– Здравствуйте, – сказал Мартинсен. – Извините, что принимаю в не совсем подходящей обстановке. – На истончённых губах появилось подобие улыбки. А в глазах, под отяжелевшими веками – не подобие, а самая настоящая улыбка.

На сердце у Ингрид как-то сразу полегчало.

– Не стойте в дверях. Пододвиньте тот стул сюда… Вот так.

Сказать по правде, нынешний Коре Мартинсен мало походил на того человека, которого она не раз видела в записях интервью и на фото. Материалы были давнишние. И всё-таки перед ней именно он, автор сочинения, около двух десятков лет назад наделавшего немало шуму.

– Ингрид, из письма вашего редактора я понял, что у вас особый интерес к «мабианской» теме. В самом деле?

– Да, профессор. Статья для газеты – это одно, но в будущем я собираюсь писать исследование о маби.

– Интересно, откуда такое решение… – задумчиво произнёс Мартинсен, и снова улыбнулся: – Но, конечно, это вы меня должны спрашивать, а не я вас.

– Да, об этом я и хотела узнать. – Ингрид включила диктофон. – Почему вы взялись писать книгу о маби?

– Мне часто задавали этот вопрос. Но человек, который сам хочет заняться тем же самым – ни разу. Поэтому и отвечу я так, как не отвечал другим. Причин много, но главная – одна. Вы позволите начать издалека?

Ингрид кивнула.

– Это произошло, когда я жил со своей семьёй в Валла-Вэлиде. Мне было двадцать два. Тогда я ещё проявлял гораздо больше интереса к строительству воздушных замков, чем к социологии. И не имел статуса нейтрала, как теперь. Об этом вы наверняка слышали.

– Да. Вы сменили офстат. Ортодоксалы обычно заниматься не наукой…

– Точно. Моё семейство из тех, что очень гордятся принадлежностью к ортодоксалам. Считают этот офстат более престижным, чем технократский. Так вот, однажды у нас внезапно уволилась домработница. Моя бабка, глава семьи, как раз была в отъезде. И экономка с одобрения моей тётки и двоюродного деда, брата бабушки, приняла на освободившееся место новую женщину. Её звали Лавиния. Работать она приходила со своим ребёнком лет двух. Пока она занималась уборкой, мальчик оставался в комнате для прислуги.

Но надолго новая домработница не задержалась. Помешало одно обстоятельство. Женщина была маби.

Стоило моей бабке вернуться и узнать об этом, она тут же велела экономке рассчитать Лавинию. Работала та хорошо, единственной причиной стал её офстат, чего даже не пытались скрыть, несмотря ни на какие законы.

– И она ушла?

– Ушла. Взяла деньги за отработанные дни, от дополнительной суммы, которую ей предлагали в компенсацию, отказалась. На меня этот случай подействовал довольно сильно…

Мартинсен замолчал. Ингрид ждала продолжения, но его всё не было. Тогда она спросила:

– Значит, всё дело в этой истории?

– А вы подумайте. Вы же умная девочка, Ингрид. Вот сейчас поразмышляете над своим вопросом, и скажете ответ.

Что всё это может означать? Мартинсен шутит? Или переоценил её возможности… Хотя…

Живо представилось событие, о котором он рассказал. Потом в памяти всплыли какие-то фрагменты из его книги. Поразмыслить над вопросом? Над вопросом…

Догадка была внезапной.

– Вы стали писать о маби, потому что вы сам – маби! – выпалила она. И – не поверила своим словам. Ну и глупость! Чего доброго, Мартинсен обидится…

Но профессор отозвался совершенно спокойно:

– Квартерон. В строгом смысле, недостаточно маби. Но уже и не совсем человек. Родственники приложили максимум усилий, чтобы скрыть правду ото всех. В том числе и от меня самого. От всех – удалось. По документам я абсолютный человек. За всю мою жизнь у посторонних людей не возникло даже тени подозрения. А сам я узнал лет в четырнадцать. Случайно подслушал разговор, позже расспросил родных уже напрямую. Они долго не хотели ничего говорить. Но я настаивал, упрашивал, и добился своего.

Мартинсен немного помолчал. Ингрид ходу его мыслей не мешала.

– Их нежелание можно понять… Для семьи вроде моей это, мягко говоря, шок. У меня не было матери. Матери-женщины. Моей «матерью» был маби-полукровка, с которым отец, Этьен Мартинсен, сбежал из дома… Возвратился он спустя год. Не в лучшем состоянии – депрессия, проблемы с выпивкой. С его другом-маби что-то случилось, он погиб. Но вернулся Этьен не один. С ним был ребёнок нескольких месяцев отроду. Его ребёнок, рождённый тем самым маби. Я.

Отец прожил дома недолго. Я мало о нём знаю, но понял, что человеком он был слабонервным. Повлияла и потеря. И в таком состоянии изо дня в день слышать, что ты «позор семьи», «недостоин носить фамилию Мартинсенов» и так далее… Он снова ушёл. Исчез, и больше не появился. А я остался в семье.

Случай с домработницей стал для меня переломным моментом. Я не мог понять, почему бабушка, вполне искренне любившая меня, несмотря на моё происхождение, выгнала женщину-маби, которая нуждалась в работе. Как знать… если бы не Лавиния, я бы, может, всю жизнь провёл в бестолковых самокопаниях, ничего не пытаясь изменить. А так – решил выучиться на социолога. Хотя родные видели меня или финансистом, или бездельником, проматывающим доходы от наших банков. Я не стал доводить дело до конфликта. Просто пошёл собственной дорогой. Прекратил связи с семьёй. Не из-за обиды или каких-то злых чувств – ничего этого не было. Но… я стал другим. Даже перешёл в статус нейтрала. Не знаю, как бы они это восприняли. А сейчас уже в любом случае поздно…

Если спросите, почему я стал нейтралом, а не официально маби… Сложно сказать. Дело не в страхе и не в стыде. Но в полной мере маби я себя никогда не чувствовал. Иначе и никакие исследования не понадобились бы.

На этот раз Коре Мартинсен погрузился в молчание надолго. Разговор оживил воспоминания. И они побежали перед его мысленным взором, словно кадры старого фильма.

* * *

В библиотеке разговаривали слишком громко. Когда он шёл мимо по коридору, это сразу привлекло внимание. В доме редко повышали друг на друга голос. Первые слова он расслышал действительно случайно, а потом уже не мог заставить себя уйти, замер возле двери – ноги точно прилипли к полу.

– Чего я такого сказала, мама? – это тётя Хильда. – Просто считаю, при необходимости и с маби можно общаться, как с обычными людьми. Разве плохо быть чуть терпимее? Если ты зайдёшь в магазин, где продавец – маби, ты что, из-за этого побежишь оттуда?

– Ты прекрасно знаешь, Хильда, я не выношу пустой болтовни о терпимости! Она подрывает представления о том, что такое нормальное, здоровое общество. Я хожу только в приличные магазины, где не работают такие продавцы, которых нормальными считать никак нельзя!

– Если кто и был ненормальным, – раздражённо заметила тётя Хильда, – так это твой сын, который спутался с парнем-полукровкой, сделал ребёнка, а потом бросил его!

– Не смей заводить такие разговоры! Тебе известно, я даже имени Этьена лишний раз упоминать не хочу. Но я его мать, и имею на это право. А вот тебе он был каким-никаким, а братом, изволь уважать его память! И не приплетай сюда моего внука. Он вырастет человеком, настоящим ортодоксалом и достойным продолжателем фамилии. В нём нет ничего от тех…

Потихоньку, шаг за шагом, Коре стал отодвигаться от двери. Сердце бешено стучало в груди.

Что всё это значит? Ведь говорили о нём. Он единственный внук Клариссы Мартинсен.

В детстве на вопросы вроде «Почему все живут с мамой и папой, а я нет?», ему отвечали, что его родители умерли, когда он был ещё маленький. В электронных семейных архивах портретов отца и матери почему-то не было. Но в одном из толстых бумажных альбомов Коре всё-таки отыскал снимок отца. Только его. И решил, что мать была из бедной семьи, а может, вообще из нейтралов, и её не пожелали принять в доме.

Но то, о чём говорили сейчас… Само собой, ничего подобного никогда не приходило ему в голову. Он едва дошёл до своей комнаты, почти теряя сознание от пережитого потрясения.

Когда много лет спустя Коре узнал, что новая домработница – маби, он разволновался так же сильно. Все эти годы он старался побольше разузнать о маби. Но сведения получал в основном из третьих рук, и зачастую это были глупые слухи о всяких «отвратительных» и «противоестественных» вещах. Слышать такое каждый раз было больно. Но напрямую никому из болтунов, распускавших сплетни, Коре так ни разу и не возразил.

Немного помогала Сеть. Здесь тоже было море нелепостей, но имелись и форумы, где маби общались между собой. Иногда Коре отчаянно хотелось «поговорить» с виртуальным собеседником-маби. Но всегда что-то останавливало, и он только читал.

Знакомиться с кем-то из маби ему до сих пор не приходилось. И вот тётя Хильда советуется с дедом, принимать на работу новую прислугу или нет.

– Делай, как считаешь нужным, – отвечает он. – Я возражать не стану. Но Кларисса наверняка будет против работницы-маби.

Лавиния Сальваторе оказалась уже немолодой женщиной, скорее, средних лет. Высокая, с коренастой фигурой, говорившей о немалой физической силе. Сдержанная, молчаливая, но вовсе не от приниженности. Наоборот, по каким-то неуловимым признакам сразу становилось ясно: так внешне проявляется чувство собственного достоинства. Лицо Лавинии всегда сохраняло сосредоточенное, почти суровое выражение.

За те дни, что она проработала, Коре обмолвился с ней только несколькими словами насчёт уборки своей комнаты. Зато на всю жизнь запомнил, как приняла она известие о расчёте. Совершенно спокойно и даже с намёком на слегка презрительную улыбку. Единственный раз, когда он видел её улыбающейся. Понятное дело, просить оставить место за ней Лавиния не подумала.

К сыну она относилась, как любая заботливая мать. С этим ребёнком вышла отдельная история.

Прислуга в доме была по большей части из нейтралов, кроме дворецкого и экономки, выходцев из обедневших ортодоксальских семей. Но против присутствия мальчика не возражал никто, даже они. Тем более что ребёнок оказался спокойным и хлопот не доставлял. Часами мог сидеть в углу, возясь с какой-нибудь игрушкой. Но однажды за ним недоглядели, и малыш отправился в «путешествие» по дому. Цепляясь ручонками за прутья перил, благополучно взобрался по лестнице на второй этаж. Никто из взрослых по дороге не встретился.

Комната Мартинсена находилась как раз на втором этаже. Но в тот раз он сидел не у себя, а в коридоре, на подоконнике. На коленях Коре лежала раскрытая книга. Но смотрел он не столько в неё, сколько на улицу, на горы, которые отсюда казались совсем близкими. И на море, видневшееся у южного горизонта.

Со стороны лестницы послышались шаги. Странные – слишком частые, лёгкие. Коре отодвинул мешавшую обзору портьеру и увидел малыша. Он топал по коридору, как будто спешил по важным делам. Перебирал крепкими ножками, изо всех сил стараясь держаться прямо, но всё-таки смешно переваливался на ходу. Поравнявшись с подоконником Мартинсена, мальчик, видимо, решил, что даже важные дела могут немного подождать. Остановился, на лице появился интерес.

– Привет, – улыбнулся Коре.

Малыш молчал с очень серьёзным видом. Из-под спадающих на лоб завитков волос пристально смотрели внимательные тёмно-синие глаза.

«Этот ребёнок, – подумал вдруг Мартинсен, – знает обо мне больше, чем я сам. Знает, кто я, и ещё что-то, о чём я и представления не имею. Он всё понимает!»

Мысль так потрясла Коре, что он не заметил, как малыш заторопился дальше. Только когда мальчика уже и след простыл, бросился искать его или его мать, чтобы вернуть ребёнка под присмотр.

* * *

Мартинсен взял с тумбочки стакан с водой, сделал глоток.

– Теперь вы понимаете, Ингрид, какие были у меня мотивы. Личные. Я хотел лучше узнать себя самого и тех, чья кровь течёт во мне.

– Вам это удалось, профессор?

– Пожалуй… Яснее понял и наше сходство, и различия. Большая часть физических свойств маби, о которых я столько писал, у меня никогда не проявлялась. Но с другой стороны – вы видите, я болен, и по прогнозам врачей уже с полгода как не должен жить. Иногда мне кажется, не оправдываются эти прогнозы пока только благодаря моей мабианской части.

– А та женщина? Домработница? Вам о ней что-нибудь известно?

– Я её разыскивал. Мне хотелось что-то для неё сделать. Ничего другого, кроме как послать ей денег, я не придумал. Мог себе это позволить, работа принесла мне достаток. Но выяснилось, что Лавинии уже нет в живых. Я отправил деньги её сыну. Тому самому, который приходил с ней в наш дом.

Ингрид раздумывала, не прозвучат ли её слова слишком самонадеянно – не ей давать оценки труду учёного… но всё-таки сказала:

– По-моему, профессор, ваша книга очень важна. Благодаря ей некоторые люди стали лучше относиться к маби.

– Не думаю, чтобы многие. Но чуть больше знаний – это уже неплохое начало, да? Только, Ингрид, кое-чего мне в книге сказать не удалось…

В конце встречи Ингрид задала Мартинсену десяток стандартных вопросов. Из этого материала и соорудила потом статью для «Нового мира». А рассказ профессора о его происхождении так и остался между ними, хотя Мартинсен разрешил использовать его весь – кроме истории с деньгами – как угодно. Почему-то Ингрид казалось, что своей тайной профессор хотел поделиться просто с собеседником, а не с журналистом.

* * *

Как из ведра хлынул дождь. Ингрид вспомнила, что вчера у неё сломался зонт, а новый она так и не купила. Летние, особенно июльские, дожди совсем не холодные, но часто – проливные.

– Сальваторе!

Она окликнула его как раз в тот момент, когда он сам развернулся и пошёл обратно.

– Почему Мартинсен передал мне эти деньги? Я точно знаю: родственником мне он приходиться не может.

– Напрямую он тебе не родственник, а вот… – Ингрид запнулась. Но выражение её лица сказало не меньше, чем могли бы сказать слова.

– Серьёзно?

– Да. На четверть.

– А я-то думал, есть хоть один человек, который более-менее понимает маби… Знаешь что, Подкова, бросай ты эти свои замыслы: писать про нас. Это никому не нужно. И ничего не изменит.

– Мартинсен считал по-другому! Надо рассказывать людям правду, чтобы меньше было несправедливости… И не только по отношению к маби. Сейчас я уже думаю над разными темами – мало, что ли, в обществе есть проблем? Психологи вынуждены прятаться, как преступники. А конфликты между офстатами? А «горячие точки», где людей убивают или превращают в рабов, заставляют жить нечеловеческой жизнью? Пока ещё не слишком поздно, надо делать что-то, как-то всё это менять! – Ингрид в который раз решительно тряхнула головой. Её рыжие завитушки так и мельтешили перед глазами Сальваторе.

– Мало мне было одного искателя справедливости – вторая объявилась! А ты не забыла, детка, что я работаю на технократов? Если кое-кому в «Мегалите» станет известно о таких твоих речах… У компаний хорошие связи с правоохранами.

– Брось! Ты ведь маби.

– И что?

– Для вас важна свобода. Поэтому я и откровенна с тобой.

– Ты начиталась книжек, Подкова. Но ты и понятия не имеешь… А, ладно. – Брэтали махнул рукой. – Пора нам уже распрощаться.

Кажется, прежде чем исчезнуть в дверях гостиницы, Сальваторе оглянулся через плечо и кивнул Ингрид. Но точно она не разглядела.

Она побрела к ближайшей остановке. На душе отчего-то сделалось тоскливо. Мокрые волосы облепили лоб, а в модных, но дешёвых сапогах хлюпала вода. К тому же они ещё и ноги натёрли.

Из книги профессора Коре Мартинсена «Маби: перерождённые» (Глава 2 «Кто они?»)

В строгом смысле «вирус Мабиуса» вирусом не является. Но к этому словосочетанию все настолько привыкли, что обычно оно употребляется без кавычек.

Назвать воздействие, которое вирус оказывает на человека «сильным» – значит не сказать ничего. Внешние проявления трансформации, которую пережило первое поколение маби, были просто поразительны. Низкорослые люди становились заметно выше. У них увеличивалась мышечная масса, но до определённых пределов, без чрезмерности. У страдающих от избыточного веса исчезали лишние «нездоровые» килограммы. Маби со слабым телосложением, полных или маленького роста попросту не бывает. В большинстве они производят впечатление крепких, здоровых мужчин и женщин.

Кроме этого организм приобретал множество новых свойств. Например, способность без вреда для себя переносить низкие температуры. Кто не слышал, что маби даже без одежды может выжить в мороз? Это, конечно, преувеличение, но доля истины тут есть. Как минимум, шансы у маби будут выше, чем у человека.

Затем – иммунитет, который становится в несколько раз мощнее по сравнению с обычным человеческим. Это не означает, что маби неуязвимы для болезней. Они болеют, но реже людей.

В удивительно короткий срок организм маби заживляет раны, даже тяжёлые. А однажды я встретил человека, в медицинских документах которого была запись о том, что в автомобильной аварии ему оторвало ногу ниже колена. И тем не менее это был человек с двумя собственными, абсолютно здоровыми ногами.

О «высоком потенциале выживаемости» маби упоминают, пожалуй, слишком часто. Но от этого никуда не уйти: он действительно заложен в мабианской природе.

Выживаемости маби как популяции (за неимением лучшей, будем придерживаться этой терминологии) помогает возможность рождения детей как женщинами, так и мужчинами. Её можно рассматривать как своего рода резерв, точно так же как способность мабианских женщин по своей воле изменять организм, временно приобретая признаки противоположного пола.

Некоторые называют эти свойства гермафродитизмом. Я предпочитаю не придерживаться такого определения хотя бы потому, что зачастую оно несёт отрицательную окраску и дополняется ошибочными слухами – вроде того, что для зачатия маби вообще не нужен партнёр.

Сейчас оба эти «сценария» – материнство мужчин и отцовство женщин – задействуются редко. Но в условиях каких-либо негативных изменений, которые поставят под угрозу существование маби, «резерв» может быть легко использован. Вспомним, что маби в состоянии делать осознанный выбор в пользу зачатия либо против. При возможных неблагоприятных обстоятельствах они станут рождать столько детей, сколько нужно для продолжения рода. С другой стороны, у них никогда не возникнет проблема «нежелательного» ребёнка.

Это пример контроля сознания над процессами, которые у человека почти полностью находятся в области бессознательного. Да, случаи, когда беременность не наступает из-за нежелания иметь ребёнка, отмечаются и среди человеческих женщин. Но всё же для них это исключение, а для маби – правило. То есть выживаемость маби – не просто биологическое понятие победы в борьбе за существование. Она проистекает из разумной сущности.

Похожим образом обстоит дело и с регенерацией. Сами маби говорят, что надо хотеть залечить рану, направить на эту цель все силы организма – и получишь желаемый результат.

Рассуждая о выживаемости, нельзя не упомянуть о вегетарианстве маби, которое совершенно отличается от человеческого. Маби – вегетарианцы с рождения или момента трансформации. Они не отказываются от мяса, они не воспринимают его как пищу. И это, по их собственным представлениям, не слабая сторона, а как раз наоборот. Они уверены, что еда, приготовленная из мяса мёртвого животного, не приносит пользы. Польза – важное понятие для маби. Они равнодушны к тому, что может нанести вред организму – в том числе к алкоголю, табаку и наркотикам. Такая рациональность объясняется не подавлением собственных желаний. Скорее – отсутствием тех желаний, исполнение которых приводит к отрицательному результату.

За эти особенности на головы маби сыплются многочисленные нелестные определения – от «безмозглых животных» до «бесчувственных роботов». Но с таким же успехом можно назвать животными людей, у которых тоже есть свои инстинкты. Сравнение с роботами ещё более нелепо. Неэмоциональность и некоторая замкнутость – внешние свойства мабианской натуры. Отчасти природные, и отчасти – вызванные отношением к маби большинства людей. …

Оставим на время в стороне физиологические характеристики. Не вызывает сомнений то, что трансформация меняет характер, преобразует сознание. Иначе у маби не было бы столько схожих, объединяющих черт. Каждый из них – такая же индивидуальность, как любой человек. Но в целом все они ближе друг другу, чем люди. Отчасти это объясняется тем, что их меньше. Но только отчасти. Вирус Мабиуса или нечто ему сопутствующее неизвестным нам образом влияет на личность. Это не замена одной личности другой. После трансформации человек всё тот же, но – маби. Рождённые маби все типичные «мабианские» черты несут в себе с момента появления на свет. Но как биологический механизм может оказывать влияние на человеческое «я», на нематериальное начало? И он ли оказывает это влияние?