Текст книги "Инжектором втиснутые сны"

5

Прошла неделя, потом еще две, а от Денниса не было ни слуху, ни духу. Ни извинений на автоответчике, ни бредовых угроз по телефону в студию. Никто не заявился с утра пораньше колошматить в мою дверь. Все было кончено.

До тех пор, пока я не нашел способ снова дать ход этому делу.

Как-то днем я заехал на студию и зажал в угол Хэнка, руководителя программы.

– Что ты скажешь, если я с тобой поделюсь, будто думаю, что сумел бы устроить интервью с Деннисом Контреллом?

Хэнк поглядел на меня так, будто я сообщил ему, что только что раскрыл местонахождение пятидесятитрехлетнего, страшно изуродованного Джеймса Дина.

А потом он воодушевился. Деннис не давал интервью уже лет пятнадцать, со времен «Прилива волны огня». Пара слов об удаче. Да это же будет равноценно тому, что заманить Мартина Бормана в «Шестьдесят минут»[198]198
  «Sixty Minutes» – телевизионная документальная программа.


[Закрыть] или заполучить Иисуса на специальный выпуск новостей с Барбарой Уолтерс.[199]199
  Barbara Walters – самая высокооплачиваемая ведущая новостей.


[Закрыть]

И какое удачное время – лучше не придумать. В переменчивом мире рока композиции Контрелла были классикой, вечно крутой классикой. За последние годы вышло немалое число кавер-версий его старых хитов. Сейчас его музыка переживала запоздалое, но глобальное возрождение, так что у нас были все шансы попасть в самый пик.

Единственное, что смущало Хэнка – слухи об эмоциональной неустойчивости Денниса. Я его разубедил. Деннис, пожалуй, был человеком настроения, но если подумать, кто из нас не такой? Эксцентричен, конечно, но это лишь добавляло ему шарма. Кокаинист? Не более многих других, – подмигнул я. В любом случае, я был уверен, для меня он сделает все, что надо. Мы были друзьями. Приятелями. Фанами друг друга.

Мне вспомнились последние слова Денниса, полные безмерного обожания: «Ну и хрен тебе в жопу и в морду!»

Да что ж я творил? В своем ли уме я был?

Но Хэнк уже завелся, возможности коммерческой раскрутки так и щелкали у него в мозгах. А почему бы не собрать всех, кто исполнял Контрелла? Воссоединение – да, именно так! – с «Vectors», «Beehives», Луизой Райт. Я кивнул и ухмыльнулся – у меня язык не поворачивался сказать ему, что это совершенно невозможно, что Деннис ненавидит всех до единого, с кем когда-либо работал.

– Да, и «Stingrays», – сказал Хэнк. – Шарлен как-там-ее. Он же вроде женился на ней?

– Угу, кажется, женился.

– И ее тоже разыщи.

– Запросто. Никаких проблем.

Я позвонил Деннису ночью, из студии. Ответил Большой Уилли. Долгая пауза, наконец Деннис взял трубку:

– Откуда у тебя мой номер?

– Я позвонил в справочную.

– Справочную? Этот номер не должен нигде значиться. Чертова телефонная компания. Поубиваю этих козлов на хрен.

Понятно, сказал я себе, он все время грозит всех убить, так что ничего это не значит.

– Так что тебе надо? – спросил он.

– Что ж, скажу тебе, я тут подумал хорошенько. Понимаешь, я беру интервью у главных, ключевых фигур в истории рока. Вообще-то я уже говорил почти со всеми, кто хоть что-то из себя представляет и до сих пор жив, кроме тебя. Ничего такого особенного, правда. Никакого давления. Просто будем сидеть рядом, крутить пластинки. Ну, типа предадимся воспоминаниям о музыкальных сессиях, понимаешь? Вроде этого.

– Шутишь, что ли?

– Разумеется, учитывая все, что ты сделал, можно отлично обсудить…

– Да у тебя, похоже, совсем мозгов нет. Ты что, серьезно считаешь, что я буду рассказывать о том, как я создавал свою музыку? Эти гребаные придурки уже двадцать лет пытаются понять это. А ты думаешь, я вот так все и выложу?

– Ну, на самом деле, мы бы не хотели сильно углубляться в технические детали. Можно сделать все, что ты хочешь, правда. Ты до сих пор очень интересен многим и многим.

– Ты кретин! – заорал он на меня. – Приспособленец, недочеловек, дешевка! Плевать ты на меня хотел! Ты, может, вообще мою музыку ненавидишь? Ты такой же, как тот ублюдок, что подкладывал под свою бабу пластинки Конни Фрэнсис. Думаешь, я не знаю, почему на самом деле ты мне позвонил? Да ты такая же озабоченная сволочь, как и все в этом городе! На каждую розовенькую прокладку кидаются! Да ты просто хочешь трахнуть Шарлен. Что, не так? Что ж, сожалею, но придется разочаровать тебя, сопляк – эта сучка на карантине. И если ты только попробуешь шаг ступить за нашу ограду, я тебе яйца оторву!

Он бросил трубку. Я чувствовал себя оскорбленным, глубоко униженным. Хрен придурочный, мегаломаньяк. Я же оказывал ему услугу, давал шанс начать жизнь еще раз. Более того, я никогда, ни разу в жизни не дрочил на пластинки Конни Фрэнсис, о Господи Иисусе, дай мне передохнуть. Более того, я преклонялся перед его творчеством – так что, он ждал, что я теперь должен вылизывать его битловские ботинки? Это было ужасающим оскорблением всему, что я представлял из себя как человек – предположить, что я затеял все это, только чтобы поцеловать вишнево-красные губы его жены. Что все, чего я хотел – облизать каждый дюйм ее мягкой ванильной кожи. Что мне нужно было лишь раздвинуть ее ноги, белые, как слоновая кость, и зарыться лицом в ее взрывающийся гранат, а потом вгонять в нее свою лоснящуюся, блестящую палку, пока она не закричит, как Тина Тернер в кроваво-красном «феррари», несущемся на бетонную стену. Хотя на самом деле я хотел сделать именно это – и ох, столько всего еще.

Нил, конечно, был прав. Мне надо было завязать с этим делом. Забыть, что я вообще видел ее. Любой другой выбор был самоубийственным флиртом со смертью, игрой, которая не стоит свеч. Я был слишком стар, чтобы умереть молодым. Я слишком долго ждал, чтобы оставить после себя только обезображенный труп.

Но я не мог забыть о ней.

Этой ночью, около двух, я поставил набор композиций «Stingrays»: «Люби меня этой ночью», «Бесконечный поцелуй», «Буря любви», «В твоей машине», «Когда мы целуемся», «Я не хотел тебя обидеть», «Милый, когда мы в ссоре», «Поцелуй меня еще раз» – я плыл по волнам этих песен.

Джек, один из дневных ди-джеев, заглянул где-то в полтретьего в компании ультрастильных друзей. Насколько мне было видно, они над чем-то смеялись, закинувшись чем-то из сверхмодной наркоты в одном из офисов, а он по системе оповещения подключился ко мне: «К тебе посетители».

Я как раз грезил под «Каждую ночь (рыдаю, пока не усну)» и слишком поздно поднял глаза. Большой Уилли уже входил в студию, сразу за ним шагал Деннис. Я сморщился, ожидая прилета эбенового кулака в морду. Вместо этого на мое плечо мягко легла рука Денниса, а сам он вкрадчиво рассмеялся.

Его улыбка демонстрировала комплект искусственных зубов – не хуже, чем у Кейта Ричардса. Передние зубы сияли, как у звезды экрана, там, где ранее торчали гнилые бурые пеньки – последствия приема метедрина. Я никогда еще не видел, чтобы он так улыбался, ну или хоть как-то иначе. И еще – до сих пор я не видел у него таких глаз. Булавочные головки. Он хихикнул, как больной на последней стадии стремительно развивающегося рака.

– Привет, Скотти. Надеюсь, ты не против, что я вот так просто взял и заскочил к тебе? Не возражаешь, а?

– Н-нет, конечно, нет. Хотя, признаюсь, не ожидал.

Он скользнул в кресло рядом со мной. Большой Уилли остался стоять в дверях, скрестив руки на груди, громоздясь над нами обоими.

– Ты извини, – сказал Деннис. Его лицо блестело от пота. – Я по телефону разговаривал как последний мудак. Ты застал меня в очень неудачный момент. Ты меня прощаешь?

– Конечно. Все нормально. Проехали.

Он пожал мое плечо, сдавил мне шею. Он показался мне покойником, его лицо было намного ближе ко мне, чем я хотел бы, и я никак не мог встретиться с ним взглядом. Интимность его жеста встревожила меня; не потому, что в ней было что-то сексуальное, нет. Что-то намного более жуткое таилось во всем этом.

– Ты мне нравишься, – сообщил он. – Я знаю множество людей – за столько-то лет, но ты – один из немногих, кто мне по-настоящему нравится.

– Ты мне тоже, – ответил я и отодвинулся, показывая, что пластинка вот-вот закончится.

– То, что я нес насчет того, что ты хочешь трахнуть Шар – это я с рельс сошел. Я понял это сразу, как только сказал. Просто такое дело… – он изобразил гримасу самурая, страдающего запором, – …ты ведь не знаешь, через что мне пришлось пройти из-за этой сучки. Просто не представляешь себе. Это долгая история.

– Извини, я на секунду, ага? – я погрузился в изучение поверхности диска с записями «Pretenders»,[200]200
  Известная рок-группа, играющая тяжёлую архаичную новую волну; вокалистка – Крисси Хайнд (Chrissie Hyndc).


[Закрыть] чувствуя непонятно откуда взявшийся прилив бешенства.

– Я хочу говорить, – он наклонился так близко, что я чувствовал запах «Полидента». – Я хочу дать это интервью. Хочу. Сегодня же.

Его лицо по-прежнему было совсем рядом с моим. Я чувствовал, что в любой момент он может взорваться в неистовой ярости.

– Ну, это круто, хотя вообще-то я сейчас не совсем готов, но…

– Ничего, справимся, – он подтянул к себе микрофон. – Включен? – Микрофон был отключен; Деннис включил его.

Я тут же заговорил, не дав Деннису произнести ни слова, перекрывая запись «Pretenders»:

– Эй, мальчики-девочки, в жизни не догадаетесь, кто только что заявился в шикарную студию KRUF, совершенно захватив врасплох меня, а также стройные легионы наших бесполых секретарш. Вот прямо сейчас я сижу близко, даже слишком близко, к одной из настоящих живых легенд рока. Истинный гений, которого не нужно представлять тем, кому сейчас за тридцать, кто рассекал по Ла Чинега в дешевых париках и на оксидированных ниссанах «датсун зет»…

…хотя для тех из вас, кто болезненно ловит исключительно новые тенденции «post-new-wave», для этих модников и модниц, может, и надо представить. «Beehives», «Vectors», Луиза Райт, и последние по списку, но не по значению – бессмертные «Stingrays». Я мог бы продолжать список и дальше, но, – как говорит мой кумир Артур Годфри,[201]201
  Arthur Godfrey – ведущий утренней программы Sumdial, посвященной музыке, на вашингтонской радиостанции WJSV.


[Закрыть] – «ну че, понял?». Да, я обращаюсь к вечному титану композиций на двадцати четырех дорожках, эксцентричному и очаровательному королю молодежи, истинному Вагнеру винила, тому, кто в одиночку объехал «люфтваффе» с романтикой автокатастроф. Итак, позвольте мне представить его просто: Деннис Контрелл.

Он раскрыл рот, но не произнес ни слова. Глаза его закатились под лоб, остались видны лишь белки. Он уже валился лицом в то, что осталось от моих «чиккен макнаггетс», когда Большой Уилли сгреб его за ворот рубахи с узором «пейсли» и не дал ему упасть. Я отключил микрофон.

– Господи…

Он был в полубессознательном состоянии; Большой Уилли стащил его со стула. Он весь задергался. Большой Уилли со знанием дела сдержал его.

– Сортир есть?

– В конце коридора. Слушай… – я представил себе его посинелые губы, парамедиков, кислородную маску, похороны.

Большой Уилли уперся в меня взглядом:

– Ну чего?

– Как ты думаешь, он оправится? В смысле…

– Ага, – устало-раздраженно ответил Большой Уилли. – В полном будет порядке. Не волнуйся об этом, угу?

Я проследил взглядом, как он тащит Денниса по коридору, и снова включил микрофон.

– Эй, ребятки, вы уж извините за пустой эфир, у нас тут небольшая техническая проблема в одной из бесчисленных компьютеризированных студий KRUF. Похоже, какая-то голая беременная монахиня, осыпанная ангельской пыльцой, нажала в машинном зале что-то не то, и вот наша команда LAPD SWAT гонится за ней по пятам, потрясая мачете и роняя пену с клыков. Только что произошел обмен очередями из огнестрельного оружия, но слава Богу, никто не пострадал. Что касается Денниса Контрелла, похоже, мое представление его было несколько преждевременным. Могу поклясться, я чувствовал, как он трется о меня прямо здесь, в моей пещероподобной, освещенной свечами, стилизованной мною под «Плейбой» студии широкого вещания. А оказалось, это всего лишь пускала слюни монголоидная любовница председателя совета директоров нашей компании-учредителя. Чувствую, можно сказать, что сегодня ночью дела тут у нас смешались в жутком хаосе. Но я попробую, все выправить. А пока – истинная классика: группа «Vectors», композиция Контрелла «Ринкон».

Началась она звуком ломающегося серфа, уступившего место пульсирующей, сверкающей перкуссии; мечтательные голоса «Vectors» напоминали пляжных мальчиков из Уоттса.

Песня строилась из нескольких серий крещендо, каждая строфа добавляла звуку новый пласт, как накатывает великолепная волна. И в последней наступало избавление, они словно переходили грань звукового оргазма, обрушившись потоком чистейшего блаженства. Именно тут Деннис и шагнул обратно в мою каморку. Если до этого пот образовывал на его лице тонкую пленку, то сейчас он словно прилип к коже, вязкий, как сироп «Каро».[202]202
  «Karo» – торговая марка компании Bestfoods, сироп высшей очистки.


[Закрыть]

Деннис часто дышал; выглядел так, будто у него вот-вот случится сердечный приступ. Он рухнул на свой стул, все еще наслаждаясь «приходом», хотя, пожалуй, «наслаждаясь» – не совсем подходящее слово. Похоже было, что говорить он вообще не в состоянии. Песня затихала. Мы встретились взглядами, и он явно просек мои мрачные предчувствия. А потом я увидел самое потрясающее выступление «шоу-должно-продолжаться», по крайней мере, с тех пор, как Бетт Мидлер[203]203
  Bette Midler – известная актриса и певица, «Божественная» (прозвище по названию первого альбома).


[Закрыть] собрала все силы, спела три скрипучие псевдо-роковые песни, и упала мертвой, почти допев «The Rose».[204]204
  Песня из одноименного фильма, главную роль в котором сыграла Бетт Мидлер.


[Закрыть]

– Пять секунд, мистер Контрелл.

Все равно дольше это не продлилось бы. Точно в момент окончания песни он заговорил в микрофон, полностью держа себя в руках, если не считать того, что он весь истекал потом.

– Привет, Скотт, – он говорил живо, полным здоровья голосом. – Такое удовольствие – завалиться сюда, к тебе, вот так запросто. Я ведь уже давно твой горячий поклонник.

Я нажал кнопку «запись» на пульте, внося тем самым свой вклад в историю рока.

– Ты льстишь мне, Деннис. Ну, я-то, конечно, был твоим поклонником еще до того, как родился. Как известно большинству моих слушателей, мне всего лишь шестнадцать, и я ужасно похож на Мэтта Диллона.

– Я бы сказал, скорее, на Ричарда Гира.

– Да-да, у меня его рот. Давно хочу вернуть ему, да все как-то забываю, – мы оба рассмеялись, Деннис – чуть сбивчиво, но в целом искренне и тепло. Большой Уилли остался за дверью – приводил в порядок содержимое кожаного футляра для маникюрных инструментов.

– Деннис, а ведь «Люби меня этой ночью» была для тебя настоящим прорывом, да?

– Именно так, Скотт. До этого я писал почти один хлам.

– Ну, за исключением «Ангела с хайвея»…

– Нет, эта песня – тоже дерьмо, Скотт. Вернее, не сама песня, а конкретно это ее исполнение. «Beehives» – это же было просто пустое место. Три шлюшки, засаленные дешевки в чирьях, откуда-то из Ла Хабра или вроде того. Они даже петь не умели. Об этом мало кому известно, но большую часть вокала при записи я сделал сам; Бог дал мне фальцет, вот я и изображал девчачий голос. В отдельных местах я все же пустил основную вокалистку, даже не помню уже, как ее звали. Омерзительная девица. Сука сукой. Когда-нибудь я снова запишу эту песню, и уж на сей раз сделаю все как надо.

Он произнес все это таким очаровательным тоном, что поначалу было трудно осознать, что же именно он сказал. Я надеялся, что ни одна из бывших «Beehives» сейчас не слушает нас, торча на посту надзирательницы женской тюрьмы или куда там занесла каждую из них судьба.

– Я так понимаю, ты недавно вернулся к работе?

– Да, вернулся. Но на самом деле, вопреки слухам и порочащим легендам, я никогда и не оставлял ее. Однако во мне появилось что-то от перфекциониста, – и снова тот же искренний смех веселого хозяина студии. – Над последней композицией я работал пятнадцать лет.

– Вот это должна быть запись!

– Так и есть. Скажу тебе честно, это самое лучшее из всего, что я написал за свою жизнь.

Я почувствовал, что пора сменить тему:

– Музыкальные сессии, на которых создавалась «Люби меня этой ночью» легендарны…

– Да, Скотт, да! Их по праву так называют. Все приходит одной мощной волной. Мы пришли на студию вообще без ничего. У нас был только ящик пива «Burch Bavarian» и две пачки каких-то булочек, насколько я помню, – дружеский смех. – Спустя шесть дней мы выдали все, что когда-либо исполняли «Stingrays». Это получилось сразу, само собой, все их песни до единой. Мы не смогли повторить это. Пытались, но ничего не получилось. Пришло – и ушло.

Он вперился взглядом в черную дыру.

– Но, конечно, на самом деле не ушло совсем, – сказал я. – Ведь вы зафиксировали все это на виниле.

– Верно, верно, – он тоскливо заулыбался. Я почувствовал жалость и сострадание к нему.

– И были ведь еще более великие триумфы. Вот «Vectors», одна из самых плодотворных серф-групп шестидесятых.

– Да, я сделал их тем, чем они были, – он сказал это без всякой иронии.

– И, разумеется, настоящая вершина творчества Контрелла – Луиза Райт и композиция «Прилив волны огня».

– Да, – бодро сказал он, – эта запись уничтожила меня. Когда я выбрался из этого, я был не более, чем обугленным хрящиком.

– Я так понимаю, что эти сессии и сами по себе были чем-то совершенно невероятным.

– Конечно, Скотт, и еще как! По-моему, я тогда потратил три дня, пытаясь улететь в Хор Лагеря Мормонов…

Я засмеялся. Он – нет.

– А вокруг были люди, они бегали туда-сюда, вкалывали посменно, и большинство – лучшие музыканты города.

– Да, я чувствовал себя как Адольф Гитлер в бункере, пытавшийся оттуда организовать оборону Берлина. Ну, нетрудно, думаю, вспомнить, чем это для него закончилось, – добродушный смех. – Кругом гремели взрывы… в головах людей. Кровь на стенах… набрызганная из шприцев. Кровь, льющаяся по мускулистым рукам гитариста. Ударник зациклился на своем члене…

В три часа утра многое может сойти с рук, но я решил, что лучше будет прервать его:

– А почему бы нам не поставить эту историческую пластинку прямо сейчас?

Песня начиналась громким ревом – словно океан накатывается на побережье. Затем этот звук как бы сместился, словно его затянуло в какую-то трещину – пластинка была порядком поцарапана. Когда вступила Луиза Райт, ее дразнящий, молящий голос перехватило, словно она запела на виселице в тот самый миг, как упала крышка люка. Слушать это было невозможно. Я поднял иглу.

– Извините за этот бардак, ребята. Малость перепутал. Похоже, это хор аутичных детишек – чертовски интересно, но на музыкальную запись не похоже.

Деннис рассмеялся – так, будто он совершенно не понял, что тут такого смешного, но всего лишь старался быть вежливым.

– Возможно, это из повторного выпуска, Скотт. На дешевом виниле. Вот половина проблем сегодняшней индустрии звукозаписи.

– А другая половина?

– То, что я был… очень занят.

Мы с ним рассмеялись. Так мы и просидели всю ночь, ставя все, что приходило мне на ум – из антологии Контрелла «Золотые годы», из альбома «Величайшие хиты «Stingrays», несколько простеньких ранних записей, которые он кому-то там посвятил, здесь маримба, там вокал. Между музыкальными отрывками я расспрашивал его обо всем, что взбредало в голову, и он отвечал с той же преувеличенной сердечностью, которая слушателям наверняка должна была казаться абсолютно искренней. Надо было видеть, как он взмок от пота, заглянуть в суженные, как булавочные головки, зрачки, чтобы понять, что на самом деле он был на грани обморока.

Думаю, я догадывался, что в шесть это все не закончится. Какая бы экзотическая комбинация стимулятора и наркотика ни циркулировала сейчас в его крови, он встретил рассвет с видом вампира, с иммунитетом к солнечному свету.

– Поехали обратно на пляж, – предложил он, когда я закончил эфир. – Позавтракаем, – он улыбнулся, его обветренная нижняя губа лопнула.

Я сгреб со стола несколько кассет и свой магнитофон «Сони».

Мы вылетели на автостраду Тихоокеанского побережья; Большой Уилли – за рулем «флитвуда», мы с Деннисом – на заднем сидении красно-коричневой кожи. Мы немного поболтали, Деннис был мил и дружелюбен.

– А ведь ты слушал ту кассету, да? – вдруг выдал он льстиво и вкрадчиво – и застал меня врасплох.

– Ага, только самое начало. Пока не понял, что это ошибка.

Он улыбнулся:

– Знаю. Я даже могу точно сказать, сколько ты прослушал. Пятьдесят шесть целых, три десятых секунды, – рассветные лучи отражались от его темных очков. – Вот тогда я и понял, что с тобой все в порядке, – он рассмеялся своим дружеским смехом. – Это мы с Шар занимаемся любовью. Если хочешь знать правду, так это последний раз, когда мы этим вообще занимались. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Ни хера ты не понял. Это было перед самым «Tidal Wave». Я оттрахал ее в жопу. Величайшая ошибка моей жизни. Знаешь, наверное, как некоторые из этих сучек корячатся насчет получить хрен в задницу? Мамочка им говорила, так делать не надо, или что-нибудь в этом роде. А мне-то что оставалось? У нее дырка была уже никакая. Трахать ее в дырку – все равно что хреном воздух пинать. Ну как бы там ни было, она вся взвилась, хотя точно могу сказать – ей понравилось. Но ведь не полагается, чтобы это нравилось. Католическое чувство вины или что там еще. Но вышло так, как вышло – и вот, пожалуйста, тысяча девятьсот шестьдесят девятый. С тех пор она мне больше ни разу не дала, – он помолчал секунду с заученной печалью. – Эта кассета – единственное, что осталось на память, – он улыбнулся. – А у тебя хватило порядочности остановить ее через пятьдесят шесть целых, три десятых секунды, когда до тебя дошло, что ты слушаешь, как мужик трахает жену в задницу. Мне это нравится. Большинство дослушало бы до конца, многие, наверное, даже подрочили бы под это, – он стал похож на акулу с искусственными зубами. – А ведь звучало это возбуждающе, а?

Держи себя в руках, сказал я себе. У этого парня давно уже засохший изюм вместо мозгов. Но прилив ярости надвигался.

– Я услышал не так много, чтобы составить впечатление, – ответил я.

– Ну, скажу тебе, Скотт, трахается она потрясающе, – ностальгически сообщил он. – Страстно так трахается, жадно. Поговорим о ее дырке? Блин, затаскали это слово, оно так не подходит к ее сочной маленькой манде. Если хочешь знать правду, так по-моему, я только из-за этого на ней и женился. Из-за этой ее горячей узкой бархатистой щелки.

Мне вдруг захотелось врезать ему как следует по его гребаной морде, но теперь я понял, почему. Только частично из-за того, что он говорил о Шарлен. Точно так же, как он сейчас, парни в школе обычно обсуждали Черил.

– Я хочу сказать, если уж совсем напрямую, что у нее по-настоящему тесная, ультратесная дырка. Как у восточных девиц. У косоглазых. Парни, которые были на войне, много рассказывали мне, какие маленькие и тугие дырки были у вьетнамок, а меня так и подмывало ответить что-нибудь вроде: «Да ну? Если ты думаешь, что у них тесные дырки, так тебе надо попробовать мою жену», – он мерзко рассмеялся. – Разумеется, ничего мне не приходилось говорить, потому что они и так почти все ее перепробовали.

Я был на грани взрыва. Это был дебил из мужской раздевалки, который поливал грязью Черил. Билл Холтнер!

– Деннис, я не хочу это слушать, – заявил я.

Он не обратил внимания на мои слова.

– Ты просто не имеешь представления, через что она пропустила меня, Скотт. Ни малейшего. Я просто не знаю, что с ней делать, правда, не знаю. Я дал ей все, о чем только может мечтать любая женщина. Славу, звездность, домик мечты на Малибу, богатство, деньги, – больше, чем она способна потратить за всю жизнь. Я вытащил ее из ниоткуда. Спас от работы официанткой или кассиршей в универмаге. Я дал ей намного больше того, что она заслужила, если уж хочешь знать правду.

Мы пролетели мимо Зума-Бич, в стеклах его темных очков отразились загорелые тела.

– Слишком рано и слишком много – и вот что вышло. Я ее испортил. Я превратил ее в подгнившую, разлагающуюся принцессу. У нее было слишком много внимания, слишком много фанов, слишком много обезличенного обожания. Когда все оборвалось, она не смогла этого вынести. Она немного сдвинулась. Не было больше волн любви, накатывающих на нее из толпы на больших площадках. Думаю, осталась только пустота. И она заполнила ее, еще как заполнила! Бесконечной вереницей горячих пульсирующих хренов.

Все это было дерьмом. Я презрительно фыркнул и уставился в окно. Господи, он что, не замечает, как я отношусь к его речам? Видимо, нет. Он продолжил, будто между нами было полное взаимопонимание.

– У меня несколько лет ушло на то, чтобы понять, что с ней творится. Видишь ли, я на некоторое время оставил ее одну. После того, как покончил со «Stingrays», но еще до «Tidal Wave». Бестолковое было время. Я тогда здорово подсел на «скоростняк»,[205]205
  Speed, speedy – жаргонное название амфетаминовых наркотиков.


[Закрыть] а это наркотик из серьезных. Я все время торчал в студии, все время. А когда приезжал домой, ее там не оказывалось. Она сматывалась на несколько дней подряд. Вот тогда я начал понимать, что она – настоящая нимфоманка. Нет, это слово слабовато. Она прямо свихнулась на сексе, это были саморазрушительные траханья, просто саморазрушительные. Я хочу сказать, что ее носило по самым отъявленным подонкам: филиппинские официанты, мексиканские контролеры на парковках, какие-то ублюдочные мелкие преступники из низов, пытающиеся косить под хиппи. И конечно, все они знали, кто она такая. Они трахали ту самую, из «Stingrays»! Я нанял детективов – вот так и узнал обо всем этом. Они представили мне доказательства – фотографии, магнитофонные записи. Это было мерзко до тошноты. Моя собственная жена. Господи Боже мой, ее ведь могли убить или шантажировать. Вот почему я запер ее дома – для ее же собственной безопасности. Она, конечно, все отрицала, что было совершенно нелепо – я же поймал ее на горячем. А потом она захандрила. И мрачно хандрила несколько лет. А потом у нее началась ипохондрия. Сначала я просто не понял, что с ней. Боже, я целое состояние угробил на врачей. А потом сообразил, что все это – просто дерьмо собачье. Не настолько тяжело она болела, чтобы не вскакивать с постели и не открывать дверь голышом. Это ее любимый номер; она эскгибиционистка. Каждый раз, когда кто-нибудь приходит, все равно, кто. Садовник, шестидесятилетний япошка; водопроводчик; газовщик за показаниями счетчика. Парень, который обычно чистит бассейн, этакий юный белокурый жеребец. Я как-то раз вышел из дому – и нате вам, она сидит в садовом кресле, расставив ноги, и сверкает перед ним своей дыркой, как на этих грязных фотках в «Хастлере». Все нутро переворачивалось. А у парня стояло так, что не захочешь – заметишь; добавлю, последний раз в его жизни. Ну и ей я потом тоже урок преподал.

Большой Уилли притормозил у нужного поворота. Дерьмо все это было, бред наркомана-импотента о сексуальном отвращении. Я не верил ни единому его слову.

– После этого я проверял, чтобы она была заперта у себя в комнате, каждый раз, когда надо было открыть ворота. Ну и конечно, она отказывалась выходить даже тогда, когда было можно. Совершеннейший абсурд! Нам пришлось относить ей наверх еду. Можно было подумать, что она инвалид. Наконец я отправил ее к психиатру. Поначалу Большому Уилли пришлось возить ее к нему – она бы не села больше за руль. И никогда, ни за что не стояла бы, сильно наклонившись. Однако, похоже, эти визиты все-таки помогают.

Мы выехали из-под эвкалиптов и увидели дом, выглядевший мертвым, заброшенным.

– Довольно скоро она снова начала водить, и, похоже, возвращалась на прямую узкую дорожку. У меня были огромные надежды на нее, – и тут его голос зазвучал напыщенно и зловеще: – А потом до меня дошло, что там происходит на самом деле. Понимаешь, как-то ночью я решил ее трахнуть, я подумал, может, она уже достаточно оправилась, чтобы я снова мог трахать ее, может, ее дырка снова сжалась после такого долгого безделья. Так вот, я поднялся к ней в комнату, а она сказала – нет, не хочу. Но я учуял запах вареной моркови.

– Вареной моркови? – Это уже попахивало непоследовательностью сумасшедшего.

– На ее коже. Запах вареной моркови. Понимаешь, днем она была у психиатра, и после этого душ не принимала. Она ездила к нему три раза в неделю. Неудивительно, что она начала улыбаться! Я попытался поцеловать ее в шею, но этот запах шел от всего ее тела, меня чуть не стошнило прямо там. Ненавижу запах вареной моркови.

Большой Уилли нажал кнопку дистанционного управления. Ворота, жужжа, раскрылись перед нами.

– Думаешь, у нее был роман с психиатром?

– Я не думаю, я знаю! Это было омерзительно. У нее вообще вкуса нет. Он же всего лишь жирный шестидесятилетний мешок польского говна, из этих северо-Каролинских типов, которые ходят вокруг да около, жируют за счет всех этих гребаных знаменитостей. Может, это у нее образ отца или что-нибудь в этом духе. Но я платил ему по три сотни за заход, так какого ж он совал свой бородавчатый шнобель в манду Шарлен?

Мы проехали к дому.

– В общем, все это вышло наружу. С ней я еще не говорил, нужны доказательства, – он мрачно улыбнулся. – Зато этот польский подонок… с ним я разобрался.

Это, видимо, была шутка, этакая депрессия в духе Ричарда Конте.[206]206
  Richard Conte (Nickolas Peter Conte) – известный американский актер и режиссер


[Закрыть]

– Разобрался? Что ты имеешь в виду?

Машина остановилась. Большой Уилли вылез и открыл дверь Деннису. Тот явно не собирался отвечать мне. Вместо этого он положил руку мне на колено и наклонился поближе, чтобы поделиться чем-то личным перед тем, как мы выйдем из машины.

– А знаешь что, Скотт? Несмотря на все, что мне пришлось из-за нее пережить, я и сейчас люблю ее. Нет, «люблю» – это слово слабовато. Я боготворю эту женщину, я обожаю ее, я не могу представить себе жизни без нее. Я думаю, у каждого в жизни есть только одна великая любовь, так что я должен считать себя счастливчиком, что мне удается удержать единственную женщину, которую я люблю, рядом с собой, – он улыбнулся улыбкой Роберта де Ниро. – А это не всегда было легко. И совсем не так, как в романах. И цена в некоторых отношениях бывала очень высокой. Послушай моего совета, Скотт – если ты когда-нибудь встретишь женщину, которую полюбишь по-настоящему, ни за что не давай ей уйти, что бы ни случилось.

Он сжал мое колено, грубовато, по-приятельски шлепнул по нему и слегка рассмеялся, словно стараясь рассеять серьезный настрой:

– Пошли.

Мы устроились в музыкальной комнате и продолжили разговор. Большой Уилли принес виски «Джек Дэниэлс» для меня и кока-колу в банках для Денниса.

Хотя из-за кондиционера в комнате было холодновато, я начал покрываться потом. Сперва решил, что это просто от усталости или от того, что сдерживаемый гнев начал выходить через поры. Но время шло, и меня стало лихорадить. Я уже был в подпитии, так что не обращал внимания, просто двигал и двигал разговор, желая побыстрее закончить интервью.

– А что ты скажешь о влиянии Спектора[207]207
  Phil Spector – легендарный композитор и продюсер; изобрел прием «стена звука» (wall of sound), дающий возможность значительно расширить тембровый спектр.


[Закрыть] на твои работы, Деннис?

– Туфта это все. Об этом уже столько лет треплются. На самом-то деле, все было с точностью до наоборот. Это он сочинял под влиянием моих работ. И Брайан Уилсон[208]208
  Brian Wilson – басист, клавишник, вокалист, композитор аранжировщик и сердце группы The Beach Boys.


[Закрыть] тоже. Впрочем, я не завидую ни одному человеку. Они оба гениальны, каждый по-своему. Или были таковыми.