Текст книги "Казан"

Глава XXII
Вмешивается профессор Мак-Гиль

Город Красного Золота уже достаточно созрел для того, чтобы началось ночное разложение нравов. Кое-кто вдребезги проигрался, кое-кто подрался, а всяких питейных было достаточно, чтобы постоянно поддерживать возбуждение, хотя присутствие конной полиции и удерживало всё в относительном порядке сравнительно с тем, что происходило всего только в двухстах-трёхстах милях далее к северу в окрестностях Даусона. Развлечение, предложенное Мак-Триггером и Яном Гаркером, было встречено всеобщим благосклонным вниманием. Новость распространилась на двадцать миль вокруг города Красного Золота, и не было во всём городе большего возбуждения, как в полдень и вечером того дня, когда должен был начаться поединок. А оно возрастало всё более и более, потому что Казан и громадный Дэн были выставлены напоказ, каждая собака в специально сделанной для неё клетке, – и началась лихорадка: стали биться об заклад. Триста человек, каждый из которых должен был уплатить по пяти долларов только за то, чтобы присутствовать на поединке, оглядывали гладиаторов сквозь жерди клеток. Собака Гаркера представляла собою комбинацию из датской породы и мастифа, выросшую на севере и привыкшую таскать за собою сани. Ставили всё больше на неё, по одному и по два против одного. Иногда три против одного. Те же, кто рисковал своими ставками на Казана, были все пожилые люди, жители пустыни, люди, которые всю жизнь свою провели с собаками и которые понимали, что должны были обозначать красные уголки в глазах у Казана. Какой-то старый кутенейский золотопромышленник тихонько сказал другому на ухо:

– Я бы поставил на Казана. Если бы у меня были деньги, то я поставил бы всё. Он обойдёт Дэна. У Дэна не будет того метода, как у него.

– Но зато у Дэна вес, – возразил с сомнением другой. – Посмотрите на его челюсти и плечи!

– А вы обратите внимание на его толстые ноги, – перебил его кутенейский житель, – на его дряблую шею и неуклюже оттопыренный живот! Нет уж, пожалуйста, прошу вас, послушайтесь меня и не изводите ваши деньги на Дэна!

Другие зрители протиснулись к ним и разделили их. Сперва Казан рычал на все эти чужие лица, собравшиеся вокруг него. Но потом улёгся у задней сплошной стенки клетки и стал молча посматривать на них, протянув голову между двух передних лап.

Поединок должен был происходить в помещении у Гаркера, представлявшем собой нечто вроде кафе-ресторана. Столы и стулья из него были вынесены, и в центре самой большой комнаты его, на платформе вышиною в три с половиной фута, была установлена клетка в десять футов в основании. Со всех сторон её на очень близком от неё расстоянии были устроены места для трёхсот человек зрителей. Потолка в клетке не было, и над нею были подвешены две громадные керосиновые лампы с зеркальными рефлекторами.

Было восемь часов, когда Гаркер, Мак-Триггер и ещё двое других людей втащили на арену Казана с помощью брусьев, подсунутых под дно его клетки. Громадный Дэн находился уже в клетке, в которой должна была происходить драка. Он стоял, щурясь от яркого света, падавшего на него от рефлекторов. Увидев Казана, он насторожил уши. Казан не оскалил зубов. Даже не проявил ожидавшегося воодушевления. Собаки увидели друг друга только в первый раз, и ропот разочарования пронёсся по рядам всех трёхсот зрителей.

Дэн не шелохнулся и стоял как вкопанный, когда к нему в клетку вывалили из отдельной клетки Казана. Он не прыгнул, не заворчал. Он посмотрел на Казана вопрошающим, полным сомнения взглядом, который перевёл затем на возбуждённые, полные ожидания лица нетерпеливых зрителей. Некоторое время и Казан, твёрдо став на все свои четыре ноги, смотрел на Дэна. Затем он повёл плечами и тоже равнодушно стал смотреть на лица зрителей, ожидавших боя не на жизнь, а на смерть. Ядовитый смех пронёсся в первых рядах. Усмешки, язвительные улыбки послышались в адрес Мак-Триггера и Гаркера, и раздались сердитые голоса, потребовавшие деньги назад, начался шум всё увеличивавшегося неудовольствия. Санди покраснел как рак от разочарования и злобы. На лбу у Гаркера вздулись жилы и стали вдвое толще нормальной величины. Он погрозил публике кулаком и крикнул:

– Погодите! Дайте им разойтись, дурачьё!

При этих словах все стихли. Казан обернулся. Посмотрел на громадного Дэна. И Дэн в свою очередь стал смотреть на Казана. Казан сделал шаг вперёд. Дэн ощетинил на плечах шерсть и тоже сделал шаг к Казану. Затем, точно одеревенелые, они остановились один против другого на расстоянии в четыре фута. Можно было бы услышать, как муха пролетела в комнате. Стоя около клетки, Санди и Гаркер затаили дыханье. Обе собаки, великолепно сложённые и сильные, оба полуволки, сделавшиеся жертвами человека, дравшиеся на своём веку уже сотни раз и никогда не боявшиеся смерти, теперь стояли и спокойно смотрели один другому в глаза. И никто не мог заметить в их глазах мучительного вопроса. Никто не знал, что в этот трагический момент невидимая рука духа пустыни уже протянулась между ними и что произошло одно из дивных чудес природы. Это было понимание. Если бы они встретились на воле, в качестве соперников по упряжи, то они сцепились бы между собою и катались бы в мучительных схватках поединка. Но здесь в них вдруг заговорил лишь взаимный призыв к братству. В самую последнюю минуту, когда их отделяло пространство всего только в один фут и когда зрители уже ожидали первой бешеной схватки, великолепный Дэн медленно поднял голову и через спину Казана смотрел на лампы. Гаркер задрожал и стал изрекать проклятия. Теперь глотка Дэна была открыта для Казана. Но между обоими животными уже состоялось безмолвное заключение перемирия. Казан не бросился на него. Он даже отвернулся. И плечом к плечу, полные презрения к смотревшим на них людям, они стояли и сквозь жерди своей тюрьмы смотрели на какие-то человечьи лица.

Рёв поднялся в толпе – рёв гнева, недовольства и угроз. В своей ярости Гаркер выхватил револьвер и направил его на Дэна. И вдруг раздавшийся над всем этим скандалом голос остановил его.

– Стойте! – крикнул этот голос. – Стойте! Именем закона.

В одну минуту водворилось молчание. Все лица обернулись в сторону этого голоса. Два человека встали на стулья в самом заднем ряду. Один из них был сержант Северо-Западной конной полиции. Это говорил он. Вытянув руку вперёд, он водворил молчание и призвал всех к вниманию. На стуле рядом с ним стоял другой человек. Он был тощ, с низкими плечами и бледным, измождённым лицом – небольшого роста человек, вся фигура которого и впалые щёки только говорили о том, что он долгие годы провёл почти у самого Северного полюса. Теперь уже заговорил он, в то время как сержант всё ещё стоял с поднятой рукой.

– Я предлагаю собственникам этих собак пятьсот долларов, – сказал он, – и беру их себе.

Все находившиеся в этой комнате слышали это предложение. Гаркер посмотрел на Санди. С минуту они пошептались.

– Это не боевые собаки, – продолжал маленький человек. – Это собаки исключительно ездовые. Я предлагаю за них собственникам пятьсот долларов.

Гаркер поднял руку.

– Идёт шестьсот? – спросил он. – Давайте шестьсот и берите собак себе.

Маленький человек помедлил с ответом. Затем кивнул.

– Хорошо, – согласился он. – Я даю вам за них шестьсот.

Ропот недовольства пронёсся в толпе. Гаркер выбрался на платформу.

– Мы не виноваты, – крикнул он, – если они сами не захотели драться! А если кто из вас желает получить деньги обратно, то они будут выданы вам при выходе. Собаки подвели нас – вот и всё! Мы не виноваты!

Маленький человек пробрался между стульями к собакам в сопровождении сержанта полиции. Приложив своё бледное лицо к жердям клетки, он стал осматривать Казана и громадного Дэна.

– Я думаю, что мы будем друзьями, – сказал он, и при этом так тихо, что его могли слышать одни только собаки. – Это довольно высокая цена, но мы наверстаем на покупке смитсоновских. Мне именно и нужны два таких четвероногих друга, и именно таких моральных качеств.

И никто не понял, почему Казан и Дэн подошли к самым жердям своей клетки с той стороны, около которой стоял учёный профессор, достававший в это время банковские билеты и отсчитывавший в пользу Гаркера и Санди Мак-Триггера шестьсот долларов.

Глава XXIII
Одна во мраке

Никогда ещё ужас одиночества и слепоты не дали так почувствовать себя Серой волчице, как в те дни, которые последовали за выстрелом в Казана и за пленением его Санди Мак-Триггером. Целые часы она пролежала под кустом вдали от реки, ожидая, что вот-вот он к ней придёт. Она верила, что он прибежит к ней, как прибегал уже и тысячи раз пред этим, и она лежала на животе, нюхала воздух и скулила, когда ветер не приносил ей его запаха. День и ночь прошли для неё точно в бесконечном хаосе темноты, но она знала, когда зашло солнце. Она знала, что густые вечерние тени уже потянулись по земле, и поняла, что должны были уже взойти звёзды на небе и река осветиться от сияния луны. Наступала ночь, и, значит, можно было отправиться бродить, и спустя некоторое время, полная беспокойства, она стала делать по равнине небольшие круги и в первый раз позвала к себе Казана. От реки донёсся до неё едкий запах дыма и огня. Она инстинктивно догадалась, что именно этот дым и около него человек отняли у неё Казана. Но кругов она не сокращала и не подходила ближе, чем был её первый круг. Слепота научила её ждать. С самого того дня на Солнечной Скале, когда рысь выцарапала ей глаза, Казан ни разу не обманул её ожиданий. И она три раза позвала его в самом начале ночи. Затем она устроила себе гнездо в прибрежном кустарнике и прождала до рассвета.

Как она узнала, что наступила ночь, так же точно она догадалась, что наступил уже и день. Как только она почувствовала на своей спине теплоту солнца, так тотчас же беспокойство пересилило в ней всю её осторожность. Потихоньку она отправилась к реке, нюхая воздух и скуля. В воздухе уже не пахло больше дымом, не могла она уловить в нём и запаха человека. По своему же собственному вчерашнему следу она спустилась к песчаной отмели и в чаще густого кустарника, свесившегося над береговым песком, остановилась и стала прислушиваться. Через несколько времени она спустилась ниже и дошла прямо до самого того места, где она с Казаном лакала воду, когда грянул выстрел. И здесь её нос упёрся в песок, который был ещё влажен и густо пропитан кровью Казана. Она поняла, что это была кровь именно её друга, потому что всюду здесь на песке пахло им одним да человеком, который был Санди Мак-Триггером. Она дошла и до следа, который остался после всего его тела, когда его волочил Санди по берегу до лодки. Нашла она и то бревно, к которому он был привязан. Набрела она и на палки, которыми, в помощь дубине, два или три раза колотил Санди раненого Казана. Они были в крови и в шерсти, – и Серая волчица тотчас же села на задние лапы, подняла слепую морду к небу, и вдруг из её горла вырвался крик, который понёсся на крыльях южного ветра за целые мили вперёд к Казану. Никогда ещё не кричала так раньше Серая волчица. Это не был зов, которым в лунные ночи волки сзывают волков, не был это и охотничий крик; это был вопль волчицы к своему супругу. В нём слышалось оплакивание покойника. И после одного только этого крика Серая волчица забралась обратно в береговые кустарники и там пролежала всё время мордой к реке.

Странный ужас напал на неё. Она уже давно привыкла к темноте, но ни одного ещё раза она не была во мраке одна. Всегда при ней был её вожак – Казан. До неё доносилось кудахтанье водяной курочки где-то недалеко, тут же в кустарнике, а ей казалось, что оно было где-то чуть не на том свете. Полевая мышь пробралась в траве у самой её передней лапы, и она бросилась на неё, но в слепоте вонзила зубы в камень. Плечи у неё дрожали, и вся она трепетала, точно от невыносимого холода. Она пугалась теперь темноты, которая скрывала от неё внешний мир, и она тёрла себе лапами глаза, точно могла этим открыть их для света. Перед вечером она опять отправилась на равнину. Она вдруг как-то вся для неё переменилась. Она испугала её, и Серая волчица тотчас опять побежала к реке и там прикорнула под бревном в том самом месте, где лежал Казан. Здесь ей было не так страшно. Запах от Казана всё ещё здесь держался, и она чуяла его. Целый час она пролежала неподвижно, держа голову на палке, покрытой его кровью и его шерстью. Ночь застала её всё ещё здесь. А когда взошла луна и зажглись на небе звёзды, то она свернулась калачиком в той самой ямке на песке, которую вырыл для себя Казан.

На рассвете она спустилась к реке, чтобы попить. Она не могла видеть, что день потемнел, как ночь, и что на небе был целый хаос из мрачных туч, предвещавших бурю. Но она чуяла её наступление по отяжелевшему воздуху и даже могла чувствовать острые вспышки молний, надвигавшихся вместе с густыми тучами с северо-запада. Отдалённые раскаты грома становились всё громче, и она заторопилась обратно под бревно. Целые часы буря ревела над ней и дождь лил как из ведра. А когда всё это прекратилось, то она вылезла из своего убежища с таким видом, точно её избили. Напрасно она искала теперь хоть малейшего запаха после Казана. Даже палка омылась и была теперь чиста. На том месте, где оставалась кровь Казана, теперь лежал чистый песок. Даже на самом бревне не осталось никаких о нём воспоминаний.

До сих пор Серую волчицу угнетал только один страх остаться одинокой в окружавшей её непроглядной тьме. Теперь, с полудня, к ней пришёл ещё и голод. Этот самый голод заставил её расстаться с берегом и отправиться снова бродить по равнине. Несколько раз она чуяла присутствие дичи, и всякий раз дичь ускользала от неё. Даже полевая мышь, которую она загнала под выступивший из-под земли корень и прижала лапой, всё-таки убежала из-под самых её зубов.

Тридцать шесть часов тому назад Казан и Серая волчица оставили недоеденной целую половину своей последней добычи за милю или за две отсюда. И Серая волчица побежала в том направлении. Ей не требовалось зрения, чтобы найти эту добычу. В ней до высшей своей точки было развито то шестое чувство в мире животных, которое называется чувство ориентации, и подобно тому, как почтовый голубь возвращается к себе домой по прямому направлению, – и она напрямик бежала через кустарники и болота к тому самому месту, где находилась эта недоеденная добыча. Раньше её здесь побывал уже песец, и она нашла только одну шерсть да кожу. А то, что оставил песец, растаскали хищные птицы. Так голодная Серая волчица и вернулась обратно к реке ни с чем.

Эту ночь она спала опять на том же самом месте, на котором лежал Казан, и три раза звала его, но не получила ответа. Сильная роса выпала за ночь и ещё основательнее уничтожила на песке последние признаки её друга. На четвёртый день её голод достиг таких размеров, что она стала обгладывать с кустов кору. В этот же день она набрела и на находку. Она лакала воду, когда её чуткий нос коснулся в воде чего-то гладкого, имевшего отдалённый запах мяса. Это была большая северная речная устрица. Она выгребла её лапой на берег и понюхала твёрдую скорлупу. Затем раскусила её. Никогда она ещё не ела более вкусной пищи, как то, что оказалось внутри этой раковины, – и тогда она принялась за ловлю этих устриц. Ей удалось найти их много, и она ела их до тех пор, пока не насытилась. Целых три дня она прожила здесь на берегу. А затем, в одну из ночей, до неё донёсся зов. Она задрожала от странного, нового для неё возбуждения, показавшегося ей неожиданной надеждой, и нервно забегала взад и вперёд по узкой полоске берега, ярко освещённого луной, внюхиваясь то в север, то в юг, то в восток, то в запад, точно в лёгком ночном ветерке хотела по шёпоту определить знакомый голос. И то, что вдруг осенило её, пришло к ней с северо-востока. Там, далеко, по ту сторону Барренса, далеко за северной границей лесов, находился её дом. Своим диким инстинктом она чуяла, что только там она сможет найти Казана. Этот внутренний зов, который вдруг пробудил её, пришёл к ней не от логовища под валежником на болоте. Он пришёл к ней из отдалённого далёка, и, как молниеносное видение, перед её слепыми очами вдруг предстала крупная Солнечная Скала и спиральная тропинка, которая вела к её вершине. Именно там она приобрела эту слепоту. Именно там для неё кончился день и началась вечная ночь. Там же она испытала в первый раз счастье материнства. Природа так зарегистрировала все эти события в её памяти, что она никогда не могла о них позабыть, и когда она вдруг услышала внутри себя зов, то ей показалось, что он исходил от того самого залитого солнцем места, где она в последний раз видела свет и жизнь и где в ночных небесах для неё в последний раз светили звёзды и луна.

И она ответила на этот зов. Оставив за собой реку и её дары, она побежала напрямик навстречу темноте и голоду, больше уже не боясь ни смерти, ни мрака, ни пустоты внешнего мира, который всё равно она не могла уже видеть; там, далеко впереди, за двести миль отсюда, она будет чуять и осязать Солнечную Скалу, извилистую тропинку, гнездо между двух больших камней, в котором родились её первые щенки, и… Казана!

Глава XXIV
Как Санди Мак-Триггер нашёл свой конец

В шестидесяти милях далее к северу Казан лежал, привязанный к стальной цепи, и издали наблюдал, как профессор Мак-Гиль месил отруби на сале. Аршинах в десяти от него лежал громадный Дэн, и от предвкушения необыкновенно вкусного угощения, которое приготовлял профессор, у него из пасти текли слюни. Когда Мак-Гиль подошёл к нему с кастрюлькою смеси, то он стал выказывать признаки удовольствия, и когда засунул в неё свою морду, то маленький человек с холодными голубыми глазами и светлыми с проседью волосами без всякой боязни шлёпнул его по спине. Совсем иначе он повёл себя, когда подошёл к Казану. Все его движения были осторожны, хотя глаза и губы его улыбались, но он даже и вида не подал, что боится собаку-волка, если это могло быть сочтено за боязнь. Маленький профессор, командированный на Дальний Север своим университетом, целую треть жизни провёл среди собак. Он любил их и понимал их. Он напечатал в различных журналах уже множество статей о собачьем интеллекте и возбудил ими большое внимание среди натуралистов. Успех его статей зависел именно от того, что он действительно любил их и понимал лучше, чем громадное большинство людей, почему, собственно, он и решил купить Дэна и Казана. Решение воспрепятствовать этим двум великолепным животным загрызть один другого на потеху трёмстам зевакам, явившимся смотреть на собачий бой, доставляло ему удовольствие. Он уже задумал целую газетную статью об этом инциденте. Санди рассказал ему целую историю о том, как ему удалось захватить в плен Казана, и о его подруге Серой волчице, и профессор стал задавать ему тысячи вопросов. Но с каждым днём Казан удивлял его всё более и более. Никакими проявлениями доброты профессор не смог добиться соответствующего выражения в глазах у Казана. Ни малейшим намёком Казан не выразил намерения стать Мак-Гилю другом. Но он всё-таки не рычал на профессора и не хватал его за руки, когда тот касался его или гладил. Очень часто к Мак-Гилю, в его маленькую квартиру, приходил в гости Санди Мак-Триггер, и три раза Казан бросался на него во всю длину своей цепи и всё время обнажал на него свои клыки. Оставаясь же наедине с Мак-Гилем, он успокаивался. Что-то говорило ему, что в ту ночь, когда он и громадный Дэн стояли плечом к плечу в клетке, специально приготовленной для убийства одного из них, профессор явился к ним с дружественными намерениями. Во всяком случае, в глубине своего звериного сердца он отличал Мак-Гиля от других людей. Он не собирался кусать его. Он только терпел его и совершенно не выказывал к нему той привязанности, которую проявлял Дэн. Вот это-то и удивляло Мак-Гиля. До сих пор он не знал ни одной собаки, которая в конце концов не стала бы его любить.

В этот день он поставил кастрюльку с отрубями на сале прямо перед Казаном, но появившаяся у него на лице улыбка сразу же уступила место выражению недоумения. Казан вдруг оскалил зубы и заворчал. Волосы у него на спине ощетинились. Мускулы напряглись. Инстинктивно профессор оглянулся. Позади него стоял только что вошедший Санди Мак-Триггер. Его зверское лицо при виде Казана улыбнулось.

– Не старайтесь расположить его к себе, – сказал он и, вдруг с интересом, вспыхнувшим у него в глазах, добавил: – Вы когда собираетесь ехать?

– С первым морозом, – ответил Мак-Гиль. – Теперь уж скоро. Мне нужно съехаться с партией сержанта Конроя у озера Фонда в первых числах октября.

– И вы отправитесь туда один? – спросил Санди. – Почему вы не возьмёте с собой кого-нибудь ещё?

Маленький профессор слегка усмехнулся.

– А зачем? – в свою очередь спросил он. – Все водные пути Атабаски известны мне, как пять моих пальцев, а санный след знаком мне, как Главная улица в Нью-Йорке. Кроме того, я люблю ездить один. Да и дело-то не слишком трудное, так как все реки текут на северо-запад.

Стоя спиною к Мак-Гилю, Санди посмотрел на Дэна. Торжествующим огоньком вдруг блеснули его глаза.

– А собак тоже берёте с собой?

– Да.

Санди закурил трубку и, точно из простого любопытства, спросил:

– А должно быть, недешёво вам обходятся эти поездки?

– Последняя обошлась в семь тысяч долларов, – ответил Мак-Гиль. – А эта будет стоить тысяч пять.

– Что вы говорите! – воскликнул Санди. – И такие деньжищи вы возите с собой один! И не боитесь, что в дороге может что-нибудь случиться?

Маленький профессор на этот раз посмотрел на него подозрительно. Беззаботное выражение сошло с его лица, и манеры стали другими. Голубые глаза его подёрнулись тенью. Мрачная улыбка, которой Санди не заметил, пробежала по его губам. Затем он повернулся к нему со смехом.

– Я очень чутко сплю, – сказал он. – Малейший шаг ночью уже будит меня. Я просыпаюсь от одного только вздоха человека, когда прихожу к заключению, что мне надо кого-нибудь остерегаться. Кроме того…

Он вытащил из кармана автоматический из синей стали револьвер Саважа.

– Я знаю, как надо обращаться с этим, – продолжал он.

И указав на деревянный сучок на стене комнаты, он воскликнул:

– Пять раз я выстрелю на расстоянии двадцати шагов.

И когда Санди пошёл посмотреть на сучок, то ахнул от удивления. На месте сучка оказалась только одна дыра.

– Здорово?! – проворчал он. – Лучше выстрелить никто не сумел бы даже из винтовки.

Когда Санди уходил, то Мак-Гиль проводил его подозрительной улыбкой и взглядом, полным любопытного недоумения. Затем он обернулся к Казану.

– Надо полагать, – сказал он, – что ты уже отлично понял его, дружище. Я нисколько не был бы на тебя в обиде, если бы ты схватил его за горло. Может быть…

Он глубоко засунул руки в карманы и стал ходить взад и вперёд по комнате. Казан вытянул голову между двух передних лап и лежал спокойно с широко открытыми глазами. Стоял ранний сентябрь, дело было к вечеру, а каждая ночь всё больше и больше приносила с собою острое, холодное дыхание осени. Казан наблюдал, как последние лучи солнца угасали на южном небе. После этого всегда быстро наступала темнота, а с нею вместе им овладевало безумное желание свободы. Ночь за ночью он перегрызал свою стальную цепь, ночь за ночью он следил за звёздами и за луной и прислушивался, не зовёт ли его Серая волчица. А в это время огромный Дэн преспокойно спал. В этот вечер было холоднее обыкновенного, и сквозной ветер, дувший с запада, как-то странно его возбуждал. Он зажигал его кровь тем, что индейцы называют «морозным голодом». Бездеятельное лето прошло, и наступали теперь всегда возбуждавшие его дни и ночи охоты. Ему хотелось выпрыгнуть отсюда на свободу и бежать без оглядки до полного изнеможения, и чтобы Серая волчица была около него. Он знал, что Серая волчица осталась где-то далеко, там, где звёзды висят почти над самой землёй, и что она ждёт его. Он натягивал свою цепь и скулил. Всю ночь он пробеспокоился, и никогда ещё он не беспокоился так сильно, как именно теперь. Один раз ему показалось, что откуда-то издалека до него донёсся призыв, подумал, что это звала его Серая волчица, завыл ей в ответ и разбудил этим Мак-Гиля. Уже рассветало, маленький профессор оделся и вышел из комнаты. С удовлетворением он заметил, что в воздухе уже повеяло зимним задором. Он намочил себе пальцы, и поднял их высоко над головой, и щёлкнул от удовольствия языком, когда убедился, что ветер задул на север. Он возвратился к Казану, долго разговаривал с ним и между прочим сказал:

– Теперь уж смерть мухам, Казан! Дня через два мы можем отправиться в путь!

Пять дней спустя Мак-Гиль поместил сперва Дэна, а потом Казана в нагруженную лодку. Санди Мак-Триггер пришёл посмотреть, как они отплывали, и Казану хотелось броситься на него и растерзать. Но Санди держался на расстоянии, а Мак-Гиль в это время наблюдал за обоими, стараясь скрыть свою мысль, от которой быстро разлилась кровь под маской беззаботности на его лице. Они отплыли с милю вниз по реке, когда он склонился вперёд и без всякой боязни положил Казану руку на голову. Что-то в этом прикосновении руки, в голосе профессора было такое, что удержало Казана от желания укусить его.

Он выдержал это проявление профессорской дружбы без всякого выражения в глазах и не двинувшись ни одним членом.

– Я уж думал было, – задумчиво обратился к нему Мак-Гиль, – что за всю дорогу мне не придётся ни разу вздремнуть. Но с тобой на страже я могу теперь спать сколько угодно!

На эту ночь он расположился лагерем в пятнадцати милях от берега озера. Дэна он привязал к сосне аршинах в двадцати от своей маленькой шёлковой палатки, но цепь Казана прикрепил к карликовой берёзе, которая поддерживала своим стволом палатку. Укладываясь в палатке спать, Мак-Гиль достал свой автоматический револьвер и тщательно его осмотрел.

Три дня продолжалось путешествие вдоль берега озера Атабаска без всяких приключений. На четвёртую ночь Мак-Гиль раскинул палатку под группою береговых сосен, аршинах в ста от воды. Всё время в этот день ветер дул ему в спину, и чуть не целые полдня профессор не спускал глаз с Казана. То и дело в доносившемся с запада ветре пёс ощущал какой-то подозрительный запах и беспокоился. Он внюхивался в него с самого полудня. Дважды Мак-Гиль слышал, как он рычал; а один раз, когда запах стал сильнее обыкновенного, он даже оскалил зубы и ощетинил на спине шерсть. Раскинув палатку, маленький профессор целый час не раскладывал огня, а просидел на берегу озера и всё время не отрывал глаз от бинокля. Были уже сумерки, когда он возвратился к палатке и к привязанным собакам. Несколько времени он простоял, не обращая на себя внимание Казана, и наблюдал за ним: Казан всё ещё был чем-то обеспокоен. Он лежал, глядя на запад. Мак-Гиль принял это к сведению, потому что Дэн в это время лежал мордой на восток. При других обстоятельствах и Казан смотрел бы теперь на восток, так как северные собаки спят мордами на восток. Теперь уже профессор был убеждён, что ветер доносил что-то именно с запада. Холодок пробежал вдоль его спины от мысли, что можно ожидать чего-нибудь серьёзного.

За большим отвесным камнем он разложил небольшой костёр и приготовил себе ужин. После этого он вошёл к себе в палатку и возвратился обратно с постельными принадлежностями в руках. Остановившись около Казана, он подмигнул ему.

– Сегодня ночью мы с тобой здесь спать не должны, приятель, – сказал он. – Мне не нравится то, что ты обнаружил в западном ветре. Оттуда пахнет большим скандалом!

Он засмеялся своей шутке и скрылся в группе молодого сосняка шагах в тридцати от палатки. Здесь он завернулся в одеяло и прилёг.

Была тихая, звёздная ночь, и два часа или три спустя Казан положил нос между передних лап и задремал. Треск сухой ветки разбудил его. Ленивый Дэн так и не проснулся, а Казан тотчас же поднял голову и стал нюхать воздух. То, к чему он принюхивался издалека в течение целого дня, теперь было близко от него. Он притаился и весь задрожал от напряжения. Медленно от сосен к палатке приближалась какая-то фигура. Это был не профессор. Она подходила с осторожностью, опустив голову и подняв плечи, и звёзды вдруг осветили поганую физиономию Санди Мак-Триггера. Казан прижался к земле ещё более. Его морда всё ещё лежала между передних лап. Блеснули обнажившиеся клыки. Но он не произвёл ни малейшего шума, который мог бы выдать его присутствие под густым кустом. Шаг за шагом подходил Санди и, наконец, коснулся уже рукой полы палатки. В руке у него не было ни дубины, ни плети. Вместо того и другого в них блистала сталь. У входа в палатку он остановился и стал глядеть в неё, не замечая позади себя Казана.

Молча, в мгновение ока, весь превратившись в волка, Казан вскочил на ноги. Он забыл о цепи, которая удерживала его. В десяти футах от него стоял человек, которого он ненавидел больше всего на свете. Он напряг все свои силы до последней капли, чтобы сделать прыжок.

И он бросился на него. На этот раз цепь уже не потянула его назад и шея его не пострадала. От времени и от разрушительных химических процессов кожа на его ошейнике, который он носил уже столько времени, ещё с тех пор, как стал впервые бегать в упряжи, размякла, лопнула, – и он получил свободу. Санди обернулся, и в следующий за тем прыжок Казан укусил его за плечо. С громким криком злодей повалился на землю, и оба они стали кататься по ней, тогда как Дэн, забеспокоившись на своей привязи, поднял невообразимый шум. Во время падения Казан выпустил свою жертву, но в ту же минуту приготовился и к новой атаке. А затем вдруг произошла перемена. Он почувствовал себя свободным. Ошейника уже не было на нём. Вместо сжимавшего его ошейника его окружали теперь лес, звёзды и ласковый ветерок. Здесь были люди, а где-то там, далеко – Серая волчица! Он насторожил уши, быстро отвернулся от своей жертвы и, как тень, ускользнул в роскошную свободу, составлявшую для него всё на свете.

Когда он отбежал на сто ярдов, то какие-то звуки остановили его на минуту. Это уже больше не был лай Дэна. Слышались только редкие выстрелы из автоматического револьвера маленького профессора. А затем до Казана долетел очаровавший его ужасный предсмертный стон Санди Мак-Триггера.