Текст книги "Гайдзин. Том 2"

Джеймс Клавелл
Гайдзин. Том 2

JAMES CLAVELL

Gai-Zin

© James Clavell, 1993

© Куприн Е., перевод на русский язык

© Издание на русском языке, оформление. ЗАО ТИД «Амфора», 2008

* * *

Книга третья

32

Иокогама

Суббота, 29 ноября

– Мы обогнали флот два дня назад, мистер Малкольм, Джейми, – добродушно произнес капитан клипера, в глубине души потрясенный переменой, произошедшей с Малкольмом, которого он знал с пеленок и с которым совсем недавно, каких-нибудь три месяца назад, он шутил и смеялся в Гонконге за бокалом виски: желтовато-бледное изможденное лицо, странный отрешенный взгляд, эти трости, без которых он теперь не мог не только ходить, но даже стоять. – Мы шли под всеми парусами, шестибальный ветер дул нам прямо в корму, неслись как угорелые; они же никуда не спешили, и правильно делали, потому что никак им не след терять хоть одну из этих посудин с углем, которые они тащили на буксире. Его звали Шилинг, и он только что прибыл на берег со своего корабля «Танцующее Облако», появившегося в Иокогаме совершенно неожиданно. Этому высокому бородатому человеку с обветренным лицом было сорок два года, двадцать восемь из них он служил «Благородному Дому». – Мы просто поприветствовали их, не снижая хода.

– Чаю, капитан? – спросил Макфэй, механически наполняя его чашку: из долгого общения он знал, что это был любимый напиток капитана. В море он пил его постоянно, днем и ночью, тяжело нагружая чашку сахаром и концентрированным молоком. Они сидели в комнатах Малкольма за большим столом, и, как и тайпэн, Джейми едва слушал, приковавшись взглядом к запечатанному пакету с почтой под мышкой у капитана: на пакете был оттиснут герб «Благородного Дома».

Левая рука, которой Шилинг прижимал мешок, оканчивалась крюком. Когда он был гардемарином и они поднимались по Янцзы с грузом опиума, пираты из флота «Белого Лотоса» окружили их лодку, и в схватке ему отсекли левую кисть. После сражения он был награжден за проявленную храбрость. Его обожаемый идол, Дирк Струан, вернул его, калеку, к жизни, а потом приставил к главному капитану всего флота компании Горбуну Орлову, распорядившись, чтобы тот обучил его всему, что знал сам.

Шилинг фыркнул с широкой улыбкой и сделал большой глоток.

– Отлично, Джейми! Конечно, я бы предпочел изрядную порцию виски, но с этим придется обождать до Гонолулу – я планирую отплыть без промедления, здесь появился, только чтобы…

– Гонолулу? – произнесли Струан и Джейми почти в голос. Обычно их клипера, летевшие через Тихий океан в Сан-Франциско, чтобы потом тут же пуститься в обратный путь, там не останавливались.

– А какой у вас груз? – спросил Малкольм, едва не добавив по привычке «дядя Шилли» – так он звал его в добрые славные дни своей юности.

– Обычный, чай и пряности для Фриско, но у меня приказ сначала доставить почту нашим агентам на Гавайях.

– Приказ матери?

Шилинг кивнул, и его серые глаза доброжелательно посмотрели на него. Он уловил колючие нотки в голосе молодого человека, зная отчасти о той проблеме, которая существовала между матерью и сыном – помолвка Малкольма и ее противодействие этому браку были главной темой всех пересудов в Гонконге, но ему было строжайше приказано не заговаривать об этом.

– Как там дела, на Гавайях? – спросил Струан, чувствуя новый укол беспокойства. – Она говорила что-нибудь?

– Нет, миссис Струан просто приказала мне остановиться там.

Порыв ветра загремел ставнями кабинета. Они выглянули в окно. Клипер с тремя косыми мачтами стоял на якоре в заливе, красиво и легко качаясь на невысокой волне, готовый поднять паруса, чтобы скоро вновь ринуться в море и оседлать попутный ветер, или встречный, или своенравно-дикий – любой, какой ждал его впереди. Все трое, как паруса ветром, наполнились гордостью, а у Шилинга потеплело на душе от сознания, что он управляет таким королем морей и океанов. Он повернулся к Малкольму и почесал шею концом крюка.

– Сюда мне приказали зайти по той же причине: почта! – Он передал им пакет. – Могу я получить расписку?

– Разумеется. – Малкольм кивнул Джейми, который тут же начал ее писать. – Каковы последние новости?

– Я бы сказал, большую их часть вы найдете внутри, но я привез также свежие газеты, и гонконгские и лондонские – эту пачку я оставил внизу, в вашей конторе. – Шилинг глотнул чаю, ему не терпелось выйти в море. Это будет его четвертый заход на Гавайи за все годы, и он помнил красоту тамошних девушек и их редкую, всегда полную радости и любви природу и почти полное презрение к деньгам, что так отличало их от Гонконга, Шанхая или любого другого места, где ему доводилось бывать. В этот раз я куплю там немного земли, тайно. Под другим именем. На следующий год, когда придет мне время выходить в отставку, это будут Гавайи, именно туда я отправлюсь, и ни одна душа об этом не узнает. Мысль о том, что он уедет навсегда, бросив в Лондоне жену, которая извела его своей воркотней и вечными жалобами, и алчных, ненасытных детей, «папа купи мне то, папа купи мне это», – не то чтобы ему часто выпадало их видеть, – доставила ему удовольствие.

– Я имею в виду местные новости из Гонконга, – повторил Струан.

– О. Ну, во-первых, со здоровьем у вас в семье все благополучно, и миссис Струан, и брат, и сестры, правда, вот маленький Дункан опять сильно простудился, как раз когда я отплывал. Что же до Гонконга, то скачки хороши, как всегда, и пища тоже, заведение миссис Фортерингилл процветает, несмотря на спад, «Благородный Дом» идет своим курсом, ну, да вы об этом больше меня знаете, хотя, как обычно, ходят слухи, что не все больно хорошо, вероятно, это торговый дом Брока их распускает, только это все дело обычное и тут ничего никогда не меняется. – Он поднялся. – Сердечное вам спасибо, мне пора, нужно не пропустить отлив.

– Неужели вы не останетесь хотя бы отобедать с нами?

– Нет, спасибо. Не след мне задер…

– Что за слухи? – резко спросил Малкольм.

– Ничего, что стоило бы повторять, мистер Малкольм.

– Почему бы вам не называть меня «тайпэн», вместе со всеми остальными? – с раздражением произнес Малкольм, снедаемый страхом перед тем, что могло оказаться в пакете. – Я ведь тайпэн, не так ли?

Выражение лица Шилинга не изменилось, Малкольм нравился ему, он им восхищался и ему было жаль этого юношу, на чьи плечи легла такая тяжелая ноша.

– Да, так оно и есть, и вы правы, пора бы мне забросить это «мистер Малкольм». Но только, прошу прощения, ваш батюшка сказал в точности то же самое, когда стал тайпэном, через несколько дней после того, как тайфун убил тай… убил тайпэна, мистера Дирка. Как вы знаете, он был для меня особенным человеком, и я спросил у своего капитана, капитана Орлова, нельзя ли мне поговорить с мистером Кулумом, и он сказал, что, мол, пожалуйста. Так вот я и сказал вашему батюшке, что я всегда звал мистера Дирка тайпэном и, в качестве особого одолжения, не разрешит ли он мне называть его просто «сэр» или «мистер Струан». Он сказал, что можно. Это было как бы особое одолжение. Нельзя ли, чтобы то же…

– Мне говорили, что капитан Орлов называл моего отца тайпэном, а ведь мой дед был для него таким же особенным, может быть, даже больше, чем для вас.

– Это правда, – сказал капитан, стоя с прямой спиной. – Когда капитан Орлов пропал, ваш батюшка поставил меня командовать всем флотом. Я верой и правдой служил вашему батюшке, как послужу и вам, и вашему сыну, если доживу до тех пор. В качестве особого одолжения, пожалуйста, нельзя ли, чтобы все было так же, как с вашим батюшкой?

Шилинг был более чем ценной фигурой для «Благородного Дома». Все трое хорошо знали это. Знали и о его непреклонности. Малкольм кивнул, но все равно почувствовал себя глубоко уязвленным.

– Благополучного вам плавания, капитан.

– Благодарю вас, сэр. И… и удачи вам, мистер Струан, во всем. И вам, Джейми.

– Он повернулся и направился к двери, а Малкольм тем временем сломал печать на пакете, но прежде чем капитан успел коснуться дверной ручки, дверь открылась. На пороге стояла Анжелика. Капор, темно-синее платье, перчатки, зонтик от солнца. Она лучилась так, что у всех трех мужчин перехватило дыхание.

– О, прости, cheri, я не знала, что ты занят…

– Да нет, все хорошо, входи. – Малкольм неуклюже поднялся на ноги. – Позволь представить тебе капитана Шилинга с «Танцующего Облака».

– Ла, мсье, такой роскошный корабль, вам очень повезло.

– Да, да, так оно и есть, мисс, – сказал Шилинг, улыбаясь ей в ответ. Клянусь Господом, подумал он, не встречавшийся с нею раньше, кто стал бы винить Малкольма? – Всего доброго, мисс. – Он отдал честь и вышел, уже против своей воли: теперь он с удовольствием задержался бы ненадолго.

– Прости, что отрываю тебя, Малкольм, но ты просил зайти за тобой перед обедом, сегодня мы обедаем у сэра Уильяма, и ты не забыл, что сегодня днем у меня также урок фортепиано с Андре, и я договорилась, что в пять часов нам сделают дагеротип. Привет, Джейми!

– Наше с тобой изображение?

– Да, ты помнишь того смешного итальянца, который прибыл на сезон с Гонконга с последним пакетботом, он их и изготовляет, и он гарантирует, что мы получимся очень красиво!

Тревоги Малколма отступили куда-то на второй план, и он каждой своей частичкой ощущал ее присутствие, обожая ее до безумия, хотя расстался с ней всего лишь час назад – кофе в его комнатах в одиннадцать, порядок, который она завела и который доставлял ему огромное наслаждение. Ему казалось, что за последние две или три недели ее любящая нежность расцвела еще больше, хотя она проводила много времени катаясь верхом, стреляя из лука, занимаясь фортепиано, планируя званые ужины и вечера, делая записи в дневнике или составляя письма – обычное времяпрепровождение для всех них. Но каждый миг, который она проводила с ним, она была настолько внимательна и нежна, насколько этого только можно было ожидать от женщины. Ее любовь и его страсть к ней росли день ото дня, сила этих чувств была непреодолима.

– Обед назначен на час, дорогая, сейчас же лишь самое начало первого, – сказал он и, как ему ни хотелось, чтобы она осталась, добавил: – Ты не дашь нам еще несколько минут?

– Разумеется. – Она грациозно, словно танцуя, скользнула к нему через кабинет, поцеловала его и прошла к себе в соседние покои. Тонкий аромат ее духов остался в качестве восхитительного напоминания.

Его пальцы дрожали, когда он сломал последнюю печать. Внутри оказались три письма. Два от его матери: одно для него, второе для Джейми. Третье письмо было от Гордона Чена, их компрадора и его дяди.

– Держи, – сказал он, протягивая Джейми его письмо, сердце бешено колотилось у него в груди, и он от всей души жалел, что Шилинг привез их. Его два письма жгли ему пальцы.

– Я оставлю тебя пока, – ответил Джейми.

– Нет. Скверным новостям нужна компания. – Малкольм поднял глаза. – Открой свое. – Джейми подчинился и быстро прочел его. Его лицо покраснело. – Что-нибудь личное, Джейми?

– Здесь сказано: «Дорогой Джейми», – она впервые за последние годы воспользовалась этой старой формулой в письме ко мне, – вы можете показать это моему сыну, если пожелаете. Я посылаю Альберта Мак-Струана из нашей конторы в Шанхае сразу же, как только смогу это устроить. Вы должны сделать его своим заместителем и научить всему, чему можете, относительно всех наших операций в Японии, с тем, чтобы, если только не произойдут две вещи, он мог безболезненно для компании принять у вас дела, когда вы покинете торговый дом Струанов. Первая из этих вещей заключается в том, что мой сын будет в Гонконге до Рождества. Вторая – вы будете сопровождать его». – Джейми беспомощно посмотрел на него. – Это все. Только подпись.

– Это не все, – произнес Малкольм, его собственное лицо горело. – Как только Альберт прибудет, он может с тем же успехом проваливать отсюда.

– Не будет беды, если он побудет здесь несколько дней, посмотрит, что и как. Он хороший парень.

– Мать… я никогда не думал, что она может быть такой жестокой: если я не подчинюсь и не бухнусь ей в ноги, ты будешь уволен. А? – Взгляд Малкольма скользнул к бюро. Последние несколько недель он предпринимал огромные усилия, чтобы ограничить прием лекарства одним разом в день. Несколько раз это у него не получилось.

Умеренная доза лауданума, Малкольм, – сказал ему Бэбкотт, – является панацеей от любой боли. – Он настоял на том, чтобы Малкольм показал ему то, что он принимал, не для того, чтобы забрать у него лекарство, просто проверить содержимое. – Эта штука довольно крепкая. Помни, это не излечит тебя, а некоторые люди могут впасть в зависимость от такого настоя.

– Только не я. Мне он нужен против боли. Если вы остановите боль, я брошу пить лекарство.

– Извините, дружище, я бы очень хотел помочь, но пока не могу. Ваши внутренние органы серьезно пострадали, не слишком серьезно, хвала Создателю, но все же пройдет время, пока они залечатся.

Слишком много времени, думал Малкольм, неужели все обстоит хуже, чем Бэбкотт готов признать? Он посмотрел на письма, вскрывать их не хотелось. Это грязный трюк с ее стороны использовать Джейми, чтобы сильнее надавить на меня. Это гнусно.

– Она имеет определенные права, – заметил Джейми.

– Тайпэн я, а не она. В завещании отца все четко сказано. – Голос Малкольма звучал тускло, мысли разбредались. – Похоже, что дядя Шили был прав: этот титул необходимо заслужить, не так ли?

– Ты тайпэн. – Это было сказано с теплотой, хотя Джейми и знал, что это неправда. – Странно, что он вдруг заговорил об Орлове, я уже много лет о нем не вспоминал. Интересно, что с ним случилось.

– Да, – рассеянно произнес Малкольм. – Бедняга стал меченным, после того как разметал по волнам корабль Первого Сына Ву Сун Чоя. Орлов совершил глупость, когда один сошел на берег в Макао. Должно быть, его схватили пираты «Белого Лотоса». Макао – опасное место, оттуда легко проникнуть в Китай, а у «Белого Лотоса» всюду глаза и уши. Не хотел бы я оказаться в их черном списке… – Он умолк, не договорив. Потом опустил глаза на письма, погруженный в свои мысли.

Джейми ждал. Затем произнес:

– Крикни мне, если понадоблюсь. Я пойду займусь остальной почтой. – Он вышел.

Малкольм не слышал, как дверь закрылась за ним. В конце письма его матери стоял постскриптум «Я люблю тебя», значит, никакого секретного послания в нем не было:

Мой дорогой, любимый, но заблудший сын, я намеревалась приехать с «Танцующим Облаком», но в последний момент решила остаться, потому что Дункану стало хуже, у него опять круп. Возможно, то, что я хочу сказать, даже лучше изложить на бумаге, тогда не возникнет никаких неясностей.

Я получила твои сумасбродные письма о том, что ты будешь, а чего не будешь делать, о твоей «помолвке», Джейми Макфэе, мисс Ришо и так далее – и о пяти тысячах ружей. Я немедленно написала и отменила этот непомерный заказ.

Пришло время для открытых решений. Поскольку тебя здесь нет и ты не собираешься делать то, о чем я прошу, я приму их сама. Для твоей конфиденциальной информации: я имею такое право.

Когда твой отец умирал, бедный человек, времени ждать твоего возвращения не было, поэтому, чуть ли не с последним дыханием, он de facto сделал меня тайпэном в соответствии со всеми условиями, оговоренными в Завещании Дирка Струана – некоторые из них ужасны, – в соблюдении каждого из которых необходимо поклясться перед Богом до того, как ты узнаешь о них, и которые должны передаваться только от тайпэна к тайпэну. В то время мы ждали, что ты немедленно вернешься и я сразу же передам тебе власть. Один из законов Дирка гласит: «Долг тайпэна состоит в том, чтобы клятвенно подтвердить свою веру в пригодность своего преемника». В данный момент я не могу этого сделать в отношении тебя. Все это, вместе с тем, что последует ниже, опять же предназначено только для твоих глаз – придание этого огласке повредит дому Струанов, поэтому сожги письмо сразу же, как прочтешь его.

С сегодняшней почтой в Шотландию я предложила пост тайпэна твоему двоюродному брату Локлину Струану, сыну дяди Робба, оговорив при этом четыре условия: первое, что он немедленно прибудет в Гонконг и будет готовиться здесь три месяца – как тебе хорошо известно, он прекрасно знаком с операциями нашего дома, лучше, чем ты, если говорить о Великобритании, хотя в целом ты гораздо больше подходишь на этот пост и лучше подготовлен; второе, он соглашается держать все это в секрете; третье, в конце испытательного срока, как перед Богом, я сделаю окончательный выбор между им и тобой, мое решение, разумеется, будет обязательным; четвертое, что, если ты одумаешься, он соглашается, что я должна выбрать тебя, но он станет следующим тайпэном, если у тебя не будет сыновей, Дункан будет наследовать ему.

Одуматься для тебя, мой сын, означает без промедления вернуться в Гонконг, в самом крайнем случае не позже Рождества, одному, не считая Джейми Макфэя (и доктора Хоуга, если ты пожелаешь иметь его рядом), для обсуждения твоих планов на будущее, исполнения неотложных обязанностей и подготовки к той должности, на которую тебя прочили с самого твоего рождения. Если ты покажешь себя удовлетворительно, я сделаю тебя тайпэном в тот день, когда тебе исполнится двадцать один, 21 мая.

Я показала это письмо Гордону Чену и попросила его дать комментарии там, где это необходимо – наш компрадор должен, ДОЛЖЕН, по закону Дирка, участвовать в передаче власти. Твоя преданная мать.

P. S. Я люблю тебя и добавочный P. P. S.: Благодарю тебя за новости из парламента о еще одной из их обычных глупостей (полученные странным образом через посредство нашего архиврага Грейфорта. Берегись его, он замышляет недоброе, но, с другой стороны, ты знаешь это лучше меня). Да, до нас тоже дошли слухи, хотя губернатор отрицает, что ему что-либо известно об этом. Я уже написала нашим парламентариям об этих слухах и предложила положить конец подобной ерунде, если они окажутся правдой, а также в Бенгалию, чтобы предупредить их. После получения твоего письма я написала им еще раз. Тебе действительно пора возвращаться домой и приступать к исполнению своего долга и решению наших постоянно растущих проблем.

– Долга! – вскричал Малкольм, упершись взглядом в стену, скомкал письмо и со всех сил запустил им в нее, резкое движение причинило ему боль. Он поднялся на ноги, ринулся к бюро. Маленькая бутылочка содержала его вечернюю дозу. Он одним глотком осушил ее, с громким стуком поставил на дубовую крышку, выругался, доковылял до кресла и почти упал в него.

– Она не может! Не имеет права! Эта… эта сука не может так поступить! «Вернуться одному» означает только то, что я должен вернуться без Эйнджел, чтобы «обсудить»… я не собираюсь этого делать и не позволю ей вмешиваться… – он продолжал наполовину мысленно наполовину вслух сыпать проклятиями, пока опиат не вошел в его кровь и не наступило мертвящее успокоение.

Через некоторое время он заметил второе письмо, от компрадора Гордона Чена, сводного брата его отца, одного из многих незаконнорожденных детей Дирка Струана.

– Мы знаем о трех, – произнес он вслух.

Мой дорогой, дорогой племянник! Я уже писал о том, с каким прискорбием узнал о твоем плохом йоссе, ранах и происшествии. Еще горше мне слышать об отчужденности, возникшей между тобой и твоей матерью, которая обещает стать опасной и могла бы разрушить наш «Благородный Дом» – посему мой долг объяснить тебе все и дать совет. Она показала мне свое письмо к тебе. Я не показывал ей своего, и не буду этого делать. В своем я ограничусь лишь тем, что касается должности тайпэна, и кроме этого дам тебе свой очень личный совет по поводу девушки: будь китайцем.

Факты: хотя ты формально являешься наследником моего сводного брата, твоя мать совершенно справедливо указывает, что ты не прошел обязательных церемоний, аттестаций, не принес клятв и поставил подписей, указанных в Завещании моего досточтимого отца, которые являются необходимыми, прежде чем ты сможешь стать тайпэном, и которые признаются действительными только в том случае, если они лично засвидетельствованы и письменно подтверждены как выполненные в соответствии с Завещанием текущим компрадором компании, который должен происходить из моей ветви дома Ченов. Только тогда избранный становится тайпэном.

Перед смертью твой отец действительно сделал твою мать тайпэном. Это было сделано как подобает, во всех деталях. Я был тому свидетелем. Она – тайпэн по закону и имеет власть распоряжаться «Благородным Домом». Это правда, что твои отец и мать ожидали, что власть будет передана тебе без промедления, но она права и в том, что одна из обязанностей тайпэна засвидетельствовать перед Богом пригодность своего преемника, правда и то, что «Благородный Дом» управляется только теми решениями, которые принимает тайпэн, будь он мужчиной или женщиной, особенно в отношении выбора преемника и времени передачи власти.

Мой единственный совет: будь мудр, проглоти свою гордость, возвращайся немедленно, кланяйся, кланяйся и кланяйся, прими «испытательный» срок, вновь стань послушным сыном, почитающим своих предков, ради блага нашего Дома. Повинуйся тайпэну. Будь китайцем.

Малкольм Струан застывшим взглядом смотрел на письмо, его будущее – в руинах, прошлое – в руинах, все переменилось. Значит, она тайпэн! Мать – тайпэн! Если так говорит дядя Гордон, значит, это правда! Она обманом украла у меня мое право первородства, она сделала это, моя мать.

Но разве не к этому она стремилась все эти годы? Разве она не делала всегда всего необходимого, чтобы подчинить себе отца, меня, всех нас – где лестью, где мольбами, где слезами, где интригами. Эти ее сводящие с ума молитвы всей семьей и церковь дважды по воскресеньям, мы как на веревке тащимся следом, хотя одного раза более чем достаточно. А выпивка! «Пьянство есть мерзость» и чтение цитат из Библии весь день напролет до состояния полного безумия, никакого веселья в нашей жизни, неукоснительное соблюдение Великого и всех остальных постов, беспрестанное воспевание гениальности Дирка Струана, черт бы его побрал, вечные причитания, какой, мол, ужас, что он умер таким молодым, – и никогда ни словом не обмолвилась о том, что он погиб в тайфуне, сжимая в объятиях свою китайскую любовницу – факт, который был тогда и остается сейчас самым громким скандалом во всей Азии, – и вечные проповеди о греховности плоти, слабость отца, смерть сестры и близнецов…

Он вдруг сел прямо в своем кресле с высокой спинкой. Безумие? Именно! – подумал он. Не смог бы я упрятать ее в сумасшедший дом? Может быть, она действительно больна. Согласился бы дядя Гордон помочь мне… Ай-й-йа! Это я сошел с ума. Это я…

– Малкольм! Время обедать.

Он поднял глаза и увидел себя, увидел, как он разговаривает с Анжеликой, говорит ей, как она красива, но не будет ли она очень сильно против, если он попросит ее пойти туда без него, поскольку ему необходимо принять несколько серьезных решений, написать письма – нет, ничего, что затрагивало бы ее, вовсе нет, так, несколько деловых вопросов – и все это время в голове, как мельничные жернова, с тяжелым скрежетом вращались фразы «возвращайся один» и «кланяйся, она тайпэн».

– Прошу тебя, Анжелика.

– Конечно, если ты этого хочешь, но ты действительно чувствуешь себя хорошо, любовь моя? У тебя нет жара, правда?

Он позволил ей потрогать его лоб, поймал ее руку и притянул к себе, усадив на колени, поцеловал ее, а она поцеловала его и весело расхохоталась, потом поправила корсаж и сказала, что вернется после урока музыки, пусть он не беспокоится, и что для дагеротипа он должен будет надеть вечерний костюм, и, о, тебе так понравится мое новое бальное платье.

А потом он опять остался наедине со своими мыслями, и те же слова перемалывали его мозг: «возвращайся один… Она тайпэн.» Как смела она отменить заказ на ружья – что она понимает в здешнем рынке?

Тайпэн по закону. Значит, она действительно правит всем курятником, и мною. Безусловно, до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один, и кто знает, сколько еще потом. Пока не перестанет им быть. Пока…

А, не в этом ли ключ? Не это ли имел в виду дядя Гордон, когда писал: будь китайцем. Как это – быть китайцем? Как поступил бы китаец, оказавшись в такой ловушке, как я?

Как раз перед тем, как погрузиться в свой особый сон, он улыбнулся.

Поскольку была суббота и день выдался ясный, у обрыва назначили футбольный матч. Почти все Поселение наблюдало за игрой с обычными драками и истерией, и на поле, и за его пределами, всякий раз, когда та или другая команда забивала гол. Армия играла против флота, по пятьдесят человек с каждой стороны. Счет был 2:1 в пользу армии, и первая половина еще не кончилась. Удары по ногам разрешались, потасовки разрешались, разрешалось вообще почти все, и единственной целью было протолкнуть мяч между стоек противника.

Анжелика сидела у середины поля с сэром Уильямом и генералом в окружении остальных гостей, приглашенных им на обед, – Сератара и других министров, Андре и Филипа Тайрера, – которые потом решили все вместе прийти на матч. Их со всех сторон теснили, добиваясь ее внимания, французские и британские офицеры, среди них Сеттри Паллидар и Марлоу, единственный морской офицер-британец, – неподалеку стоял Джейми. Когда она поспешно вернулась к Малкольму сказать, что отменяет свое занятие фортепиано, которое было всего лишь предлогом, чтобы не сидеть с ним лишний час, и спросить его, не хочет ли он посмотреть игру, он все еще спал. Поэтому она попросила Джейми сопровождать ее.

– Да, не стоит будить его, я оставлю ему записку, – сказал Джейми, он был рад всему, что хотя бы на время позволяло ему забыть о надвигающейся катастрофе. – Жаль, что он не посмотрит игру, Малкольм был большим поклонником спорта, как вам известно, отличный пловец, прекрасный крикетист тоже, теннис, разумеется. Печально, что он, ну, не тот, каким был раньше.

Она видела, что он так же мрачен, как и Малкольм, но это не имело значения, решила она, мужчины обычно всегда так серьезны, а ей будет приятно иметь кого-то рядом, это собьет с толку остальных. С того великого дня, когда то, что росло внутри нее, перестало быть и к ней вернулось все ее здоровье и жизнерадостность – она никогда еще не чувствовала себя так прекрасно, – Анжелика решила, что ей неразумно оставаться наедине ни с одним из них. Кроме Андре. К ее восторгу он переменился, больше не угрожал ей и не намекал на то, что она в долгу у него – как бы она хотела забыть обо всем этом, – перестал смотреть на нее из-под тяжелых век откровенным взглядом, в котором слишком легко угадывалась жестокость, хотя она была уверена, что где-то в глубине жестокость еще бродила в нем.

Очень важно сохранить его дружбу, думала она, понимая, насколько уязвима. Слушай, но будь осторожна. Некоторое из того, что он говорил, было благотворно для нее: «Забудь о том, что случилось, этого никогда не было».

Андре прав. Ничего не было. Ничего, кроме того, что он мертв. Я действительно люблю Малкольма, и я рожу ему сыновей и буду идеальной женой и хозяйкой, а наш салон в Париже станет…

Рев на поле отвлек ее. Толпа игроков флота протолкнула мяч между стоек армии, но тем удалось буквально выкатить мяч обратно, и поднялась страшная неразбериха, футболисты от флота настаивали на том, что гол был, их противники кричали, что не было. Десятки моряков высыпали на поле и присоединились к спору, за ними последовали солдаты, и вскоре началась всеобщая потасовка. Торговцы и остальные зрители, хохоча и ободрительно покрикивая, с удовольствием наблюдали этот спектакль. Судья, им был Ланкчерч, отчаянно пытался уцелеть в этой куче-мале и одновременно восстановить какой-то порядок на поле.

– О, посмотрите… этого беднягу сейчас запинают насмерть.

– Не переживайте, Анжелика, это всего лишь игра, ясно, что никакого гола не было, – с уверенностью произнес генерал. «Бедняга» был моряком, поэтому его судьба мало его интересовала.

Сэр Уильям, сидевший от девушки по другую руку, был возбужден не меньше остальных, право, ничто так не поднимает настроение, как хорошая драка. Однако, учитывая присутствие Анжелики, он наклонился к генералу.

– Думаю, нам следует продолжить игру, Томас, что скажете?

– Совершенно с вами согласен. – Генерал сделал знак Паллидару. – Будьте добры, разнимите их всех – поговорите с ними.

Паллидар в мундире драгунского офицера вышел на поле, достал револьвер и выпалил в воздух. Все замерли и посмотрели на него.

– Так, ребята, – крикнул он, – все с поля, кроме игроков. Приказ генерала: еще одна подобная выходка, и матч будет отменен, а виновные – призваны к порядку. Шевелитесь! – Толпа на поле стала редеть, многие уходили хромая, особенно пострадавших соратники относили на руках. – Теперь, мистер судья, засчитывается этот гол или нет?

– Ну-у, капитан, и да и нет, видите ли…

– Гол или нет?

Настала гнетущая тишина. Ланкчерч понимал: что бы он сейчас ни ответил, он будет неправ. Он решил, что лучше сказать правду:

– Гол в пользу флота!

Посреди криков одобрения и протеста, угроз, сыпавшихся с обеих сторон, Паллидар прошагал назад, высокий и очень довольный собой.

– О, Сеттри, какая храбрость! – произнесла Анжелика с таким явным одобрением, что Марлоу и остальные едва не умерли от ревности.

– Неплохо сработанно, старина, – выдавил из себя Марлоу, когда игра-драка возобновилась с прежним пылом под радостные крики, быстро утонувшие в негодующем свисте, ругательствах и воплях «долой».

– Отличная игра, Томас, а, что скажете? – произнес сэр Уильям.

– Ясно, как день, что никакого гола не было, этот судья просто…

– Чепуха! Ставлю пять гиней на то, что флот победит.

Красная шея генерала побагровела еще больше, это доставило сэру Уильяму удовольствие и помогло ему забыть о своем скверном настроении. В Поселении и Пьяном Городе одни лишь нескончаемые ссоры, не прекращается поток раздражающих писем и жалоб от бакуфу и таможенников, и он еще не забыл, как глупо вел себя генерал во время недавних беспорядков.

В добавление ко всем этим горестям с последней почтой он получил еще одну порцию тревожных новостей и прогнозов из министерства: ожидалось, что недостаточная финансовая поддержка со стороны парламента повлечет за собой крупные сокращения в дипломатическом корпусе «даже хотя сундуки империи и ломятся от богатств, в этом году прибавки к жалованью не будет. Американская война обещает быть самой кровопролитной в истории из-за недавно изобретенных снарядов, латунных патронов, ружей и пушек, заряжающихся с казенной части, и пулеметов: после поражения северян у Шайло и во втором сражении у Булл-Рана теперь ожидается, что войну выиграют конфедераты, большинство «сведущих умов» в Сити уже списали президента Линкольна со счетов как человека слабого и недалекого, однако, дорогой Вилли, политика Ее Величества остается неизменной: поддерживать обе стороны, не высовываться и, черт подери, не дать втянуть себя в эту бойню…»