Текст книги "Гайдзин. Том 2"

Всем своим существом он хотел убежать и всем существом хотел вновь обладать ею, любым способом, всеми способами, подлее, чем раньше, любой ценой. Он ненавидел себя, лучше умереть и покончить с этим, но сначала она. Я должен.

Он заставил себя снять туфли и отодвинул сёдзи в сторону. Она сидела на коленях точно так же, как и тогда, в том же кимоно, такая же прекрасная, тот же изящный жест рукой пригласил его сесть рядом с ней, тот же нежный голос произнес:

– Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?

Он посмотрел на нее, разинув рот. Глаза, наполненные такой ненавистью, когда он, не видя, куда ступает, уходил от нее, теперь улыбались ему с той же ласковой застенчивостью, что и в первый раз. – Что?

Снова, словно ничего еще не было сказано, она повторила тем же самым тоном:

– Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?

– Да, я… я… пью, – ответил он, едва слыша собственный голос из-за рева, стоявшего в ушах.

Она улыбнулась.

– Странно пить холодные напитки зимой. Ваше сердце остается холодным и зимой, и летом?

Как попугай, он бормотал правильные ответы – так легко было вспомнить все, что было, каждое слово, неизгладимо запечатлевшееся в памяти – и хотя голос его звучал нетвердо, она словно не слышала этого, просто продолжала, как и раньше, спокойно глядя на него раскосыми глазами.

Ничего не изменилось.

– Не хотите ли вы поесть? – спросила она.

– Сейчас я… я нет голодный.

Ее улыбка осталась той же. Как и легкий вздох. Она встала. Но сейчас она увернула фитиль в масляных лампах и прошла в спальню, которую он опоганил, где погасила лампы совершенно.

Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что сквозь панели сёдзи проходит чуть уловимый свет от лампы на веранде, едва достаточный, чтобы разглядеть ее силуэт. Она раздевалась. Через мгновение раздался шелест откидываемого покрывала.

Когда он смог подняться и встал на ноги, шаря вокруг руками, он вошел в комнату и опустился на колени рядом с постелью. Он уже давно понял, что он пыталась сохранить лицо, его лицо, вычеркнуть то, что никогда нельзя было вычеркнуть.

– Из моей памяти – никогда, – с болью пробормотал он; лицо его было мокрым от слез. – Я не знаю про тебя, Хинодэ, но из моей – никогда. Мне жаль, мне так жаль. Mon Dieu, как бы я хотел, о, как бы я хотел…

– Нан дэсу ка, Фурансу-сама?

Ему потребовалось некоторое время, чтобы перейти на японский, и он сказал, задыхаясь:

– Хинодэ, я говорить… просто спасибо, Хинодэ. Пожалуйста, извините меня, мне так жаль…

– Но жалеть совсем не о чем. Сегодня мы начинаем. Это наше начало.

36

Среда, 3 декабря

Хирага мельком увидел свое отражение в витрине мясной лавки и не узнал себя. Прохожие на главной улице едва обращали на него внимание. Он вернулся на несколько шагов и уставился на тусклый образ и новый наряд. Цилиндр, высокий воротник и галстук, с широкими плечами, в талию сюртук из темного сукна, голубой шелковый жилет, поперек него цепочка из нержавеющей стали, прикрепленная к карманным часам, тесные брюки и кожаные сапоги. Все было преподнесено ему в дар правительством Ее Величества, за исключением часов, которые подарил ему Тайрер за оказанные услуги. Он снял шляпу и еще раз оглядел себя, поворачиваясь то одним боком, то другим. Выбритый некогда верх головы теперь покрывали волосы, они изрядно отрасли – конечно, не такие длинные, как у Филипа Тайрера, но определенно достаточной длины, чтобы сойти за европейца. Лицо гладко выбрито. Качество и дешевизна английских бритв сильно поразили его – еще один ошеломляющий пример мастерства, которого они достигли в промышленном производстве.

Он улыбнулся отражению, довольный своим маскарадом, потом достал часы, полюбовался ими и посмотрел время: одиннадцать часов шестнадцать минут. Словно шестнадцать минут имели какое-то значение, язвительно подумал он, довольный, однако, тем, что так быстро освоился с системой измерения времени гайдзинов. Я много узнал. Еще не достаточно, но это уже начало.

– Желаете прикупить славную мороженую ножку австралийского барашка, прямо с пакетбота, из ихнего ледника, милорд, или, может статься, немного этого чудного жирного бекона, копченого в Гонконге? – Мясник был лысым, толстобрюхим, с огромными руками, похожими на корабельные пушки, и в заляпанном кровью переднике.

– О! – Только тут Хирага заметил куски мяса, ливера и дичь, висевшие по другую сторону стекла, и рой облепивших их мух. – Нет, нет, спасибо. Я просто смотреть. До свидания, сэр, – ответил он, скрывая отвращение. Размашистым жестом он водрузил цилиндр на голову, лихо заломив его на ухо, как это делал Тайрер, и двинулся дальше по главной улице к Пьяному Городу и деревне, вежливо приподнимая шляпу при встрече с другими прохожими или всадниками, которые отвечали ему тем же. Это доставило ему еще большее удовольствие, потому что означало, что его принимают, означало по их стандартам, столь отличным от японских обычаев – от стандартов культурных людей.

Дураки. Только потому, что я пользуюсь их платьем и начал носить его, как они, эти глупцы считают, что я изменился. Все они по-прежнему враги, даже Тайра. Тайра сделал глупость, передумав насчет Фудзико, что это на него нашло? Это совсем не укладывается в мой план.

Хирага заметил Струана, выходившего из своей фактории. Британец тяжело опирался на палки. Его сопровождал Джейми Макфэй. Женщина Ори шла между ними, увлеченно беседуя с обоими. Это напомнило ему о его встрече с человеком номер два из «Благородного Дома». У него все еще кружилась голова от цифр и фактов о Западе и подгибались колени при мысли о том, сколько информации выжал из него Макфэй о заимодавцах и торговцах рисом, вроде Гъёкоямы. «Дзами-сан, мозет, вазмозный вам встречать один из эти 'рюди, ес'ри сикретный, – в отчаянии предложил он тогда, лишь бы его отпустили, – я переводить, ес'ри сикретный».

Сея ожидал его. Почуяв желание сеи узнать то, что узнал он, Хирага начал играть с ним, принял предложенный массаж. Затем отдохнувший, в чистой юкате, за изысканным обедом из риса, сушеных кальмаров, выловленного утром морского окуня, нарезанного тонко, как бумага, с соей, дайконом – хреном – и саке, он сказал, что имел беседу с важными гайдзинами и они ответили на его вопросы. Он пригубил саке и замолчал. Важная информация требовала поощрения. Взаимности.

– Какие новости из Киото?

– Все странно и непонятно, – ответил сёя, радуясь, что ему дали повод заговорить об том. – Мои повелители сообщили мне, что сёгун и принцесса Иядзу прибыли благополучно и поселились во дворце. Патрули Огамы устроили еще три засады на сиси… нет, прошу прощения, пока неизвестно, скольких убили. Князь Ёси и князь Огама почти не выезжают за ворота своих резиденций… Но Врата теперь охраняются самураями Сёгуната, как и в прошлые годы.

Глаза Хираги округлились.

– В самом деле?

– Да, Отами-сама. – Сея был в восторге от того, что рыбка проглотила наживку. – Странно, правда, то, что совсем недалеко от каждых Врат расставлены тайные заставы из самураев Огамы, и время от времени военачальники двух кланов тайно собираются вместе.

Хирага фыркнул.

– Любопытно.

Сея кивнул и, будучи старым и опытным рыбаком, резко подсек.

– И да, вот еще что. Вас это вряд ли заинтересует, но мои повелители полагают, что двое сиси, о которых я упоминал раньше, Кацумата и сиси из Тёсю по имени Такеда, избежали пленения в Киото и сейчас путешествуют по Токайдо.

– В Эдо?

– Мои повелители не сказали. Ясно, что эта новость ничего не стоит. – Сея поднес к губам чашечку с саке, с тайным весельем наблюдая за попыткой Хираги не выдать снедавшего его нетерпения. – Все, что касается сиси, может иметь значение.

– А, ну, в этом случае… хотя и неразумно пересказывать слухи, – заговорил сёя, изображая смущение: он решил, что момент вытаскивать рыбу на берег созрел. – Говорят, что по постоялым дворам Киото бродит слух, будто после первой засады уцелел еще один человек. Женщина, женщина-самурай, искусно владеющая сюрикеном… что с вами, Отами-сама?

– Ничего, ничего. – Хиарга отчаянно пытался сохранить самообладание, тысячи вопросов, как шарики, запрыгали у него в голове. Только одна женщина из школы Кацуматы освоила это искусство. – Так вы говорили, сёя? Женщина самурайского происхождения уцелела?

– Это всего лишь слух, Отами-сама. Глупость. Саке?

– Благодарю вас. Эта женщина, было о ней еще что-нибудь?

– Нет. Столь пустые разговоры едва ли заслуживают того, чтобы их пересказывали.

– Может быть, вы смогли бы выяснить, есть ли в этой чепухе доля правды. Я бы хотел знать. Пожалуйста.

– В таком случае… – сказал сёя, отметив про себя это «пожалуйста» как большую уступку и добавив в голос подобострастия: – Гъёкояма почтут за честь оказать вам и вашей семье, нашим досточтимым клиентам, любую услугу.

– Благодарю вас. – Хирага допил свое саке. Сумумо была в Киото вместе с Кацуматой… Где она сейчас, почему она не отправилась в Симоносеки, как я приказал, что она там делала, если ей удалось ускользнуть, где она?

Чтобы отплатить за полученные новости, он сделал над собой усилие и отложил эти и другие вопросы на потом и сосредоточился. Он достал связку исписанных листов и начал объяснять, местами дословно, все, что Тайра и Макфэй рассказывали ему на протяжении часов. Сея слушал внимательно, благодарный жене, которая подслушивала их и тайком записывала каждое слово.

Когда Хирага закончил говорить о займах, финансировании и банковском деле – не понимая большей части того, что ему сообщали, сёя, поражаясь памяти Хираги и той цепкости, с которой юноша удерживал в голове вещи, совершенно ему чуждые, сказал серьезно:

– Замечательно, Отами-сама.

– Еще одна важная вещь. – Хирага сделал глубокий вдох. – Макфэй сказал, у гайдзинов есть особый рынок, сёя, фондовый рынока, где единственным товаром, за который торгуются, который покупают или продают, являются маленькие отпечатанные бумажки, называемые акци, которые каким-то образом представляют деньги, огромное количество денег, и каждая акци – это часть компени.

Он выпил немного чая. Видя по лицу сеи, что тот не все понимает, он сделал еще один глубокий вдох.

– Скажем, даймё Огама отдал все Тёсю, всю землю и все, что на ней производят, некой компени, Тёсю Компени, и издал указ, что эта компени должна быть поделена, по договору, на десять тысяч равных частей, десять тысяч акци, понимаете?

– Я… кажется, да. Продолжайте, прошу вас.

– Таким образом, фонда Тёсю Компени составляет десять тысяч акци. Дальше, даймё от имени этой компени предлагает все или любую часть или количество акци кому угодно, у кого есть деньги. За свои деньги этот мужчина или женщина получает особый лист бумаги, на котором сказано, сколько акци Тёсю Компени он купил. Этот человек затем становится владельцем этой части компени и, следовательно, той же доли ее богатств. Деньги, которые он и другие заплатили компени, становятся тогда ее кайпита'ром, так, кажется, этот гайдзин Макфэй сказал, теми деньгами, которые нужны, чтобы управлять и увеличивать богатство компени, чтобы выплачивать содержания, или отвоевывать землю у моря, или покупать оружие, или семена, или улучшать рыбацкие лодки – платить за все, что нужно, чтобы Тёсю росло и процветало и чтобы стоимость Тёсю Компени становилась выше.

Макфэй объяснил, что… Он сказал, на любом рынке, сёя, цены меняются, в голодное время часто каждый день, нет? То же самое и на этом ежедневном фондовом рынке, где сотни разных компени, где есть покупатели и продавцы. Если урожай в Тёсю огромный, что цена каждой части Тёсю Компени будет большой, если голод, то низкой. Цена каждой акци тоже меняется. Понятно?

– Кажется, да, – медленно ответил сёя, на самом деле очень хорошо уловивший суть и сгоравший внутри от восторга и вопросов, требовавших ответов.

– Хорошо. – Хирага устал, но был заинтригован этими новыми идеями, хотя временами и терялся в их лабиринте. Ему никогда, за всю свою жизнь, не приходилось торговаться на рынке или в гостинице, он просто платил, что спрашивали и когда спрашивали, никогда в жизни он не спорил из-за цены чего-то или из-за суммы счета до тех пор, пока не стал ронином. Счета всегда посылались тем, кто получал ваше содержание, если вы были самураем. Обычно матери, если вы были неженаты. Покупки и все денежные вопросы были уделом женщин, ни в коем случае не мужчин.

Вы ели, что она – мать, тетя, бабушка, сестра или жена – покупала на ваше содержание, точно так же одевались и вооружались. Без содержания вы голодали, вы и ваша семья, или становились ронином, или вам приходилось добровольно отказываться от звания самурая и становиться крестьянином, поденным рабочим или, что было гораздо хуже, торговцем.

– Сея, – сказал он, морща лоб. – Цены меняются на рынке, где торгуют едой или рыбой. Но кто назначает цену?

Гильдия рыбаков или крестьян, мог бы ответить сёя, или скорее всего купцы, которым на самом деле принадлежат все эти продукты, поскольку они одалживали всем деньги на покупку сетей или семян. Но он был слишком осторожен, большая часть его энергии расходовалась на то, чтобы оставаться спокойным перед лицом такого обилия бесценной информации, пусть и не исчерпывающей.

– Если рыбы много, она дешевле, чем когда ее мало. Все зависит от улова или от урожая.

Хирага кивнул. Сея явно хитрит, пряча от него правду или искажая ее. Но чего еще можно ждать от купцов и заимодавцев, подумал он, неожиданно решив держать любую встречу между этим человеком и Макфэем в запасе, а также приберечь на потом последнее правило компени, которое, он не мог понять почему, заинтриговало его больше, чем все остальные: если вы оказывались тем, кто образовывал компени, вы решали, сколько акци вы оставляли себе, без всякой платы, и если это количество достигало пятидесяти одной или больше из каждой сотни, вы удерживали власть над всей компени. Но зачем…

Голова его едва не разорвалась, когда он вдруг понял: без всякой платы вы становились Сёгуном этой компени, чем крупнее компени, тем значительнее Сёгун… без всякой платы!

Когда сонно-дзей станет реальностью, мы – совет самураев – мы будем рекомендовать императору, чтобы только наш совет мог образовывать компени, тогда наконец-то мы обретем власть над всеми паразитами, купцами и заимодавцами!

– Отами-сама, – говорил между тем сёя, не заметивший перемены в Хираге, поскольку сам был вне себя от радости, выудив столь дивные сведения. – Мои повелители будут очень признательны вам, как и я. Когда нам удастся просеять все ваши блестящие мысли и идеи, возможно, мне представится случай задать вам несколько незначительных вопросов?

– Разумеется, – ответил Хирага, восторженно рисуя свое будущее в розовых красках. Чем больше вопросов, тем лучше, они заставят меня понять все первым. – Возможно, когда вы услышите еще что-нибудь об Огаме и Ёси, или о сиси, или о той женщине. Сюрикен, вы сказали?

– Я приложу все усилия, – пообещал сёя, понимая, что сделка состоялась. Потом разум вернул его к недостающей и очень важной части этой загадки. – Пожалуйста, позвольте спросить, что есть эта компени? Что это такое, как она выглядит?

– Я не знаю, – ответил Хирага, глядя на него столь же озадаченно.

– Это хорошо, что вы так пунктуальны, мистер Струан, – неприветливо буркнул адмирал Кеттерер, – такую точность редко встретишь среди… э… торговцев. – Он собирался сказать «торгашей», но решил что времени впереди достаточно и он еще успеет дать залп всем бортом. – Присаживайтесь. Шерри?

– Немного сухого сака, благодарю вас, адмирал.

Адъютант поднес ему сак, налил адмиралу еще портвейна и вышел. Они подняли бокалы, испытывая друг к другу искреннюю неприязнь. Рабочий стол адмирала был свободен от бумаг, за исключением какого-то официального документа, вскрытого конверта и письма, написанного почерком его матери.

– Чем я могу быть вам полезен? – спросил Малкольм.

– Вам известно, что несколько моих матросов были убиты китайскими пиратами, обстрелявшими нас с берега из британских пушек во время стычки в Мирс-Бэй. Британских пушек.

– Я читал отчеты в газетах, но не знаю доподлинно, были ли они британского производства.

– А я знаю. Лично убедился в этом. – Адмирал с кислой миной взял документ со стола. – Первичное расследование, проведенное губернатором, предполагает, что наиболее вероятным виновником была либо компания Струанов, либо компания Броков.

Малкольм невозмутимо посмотрел на своего более старшего краснолицего собеседника.

– Губернатор может предполагать, что ему угодно, адмирал Кеттерер, но любому официальному обвинению лучше быть подкрепленным доказательствами, в противном случае мы будем очень расстроены, а с Броком вообще случится апоплектический удар. Я ничего не знаю о подобной сделке, да и в любом случае продажа оружия не запрещена парламентом. А Норберт Грейфорт знает? – Джейми предупредил его, что Грейфорт тоже получил приглашение к адмиралу на десять тридцать, но прибыл только в одиннадцать, и что вся беседа продолжалась не более трех минут.

Шея Кеттерера покраснела, когда он вспомнил оскорбительный ответ Грейфорта.

– Нет. Этот… этот нахал отказался обсуждать эту тему. Вы тоже отказываетесь?

– Я не знаю, что вы хотите обсудить, адмирал.

– Вопрос о вывозе и продаже пушек и оружия здешним туземцам. И боевых кораблей. И опиума.

– Мы в доме Струана – китайские торговцы и торгуем по британским законам, – осторожно заметил Малкольм. – Ни один из этих товаров не запрещен законом.

– Опиум скоро будет запрещен, – отрезал адмирал.

– Когда это случится, торговля им прекратится.

– Торговля опиумом сейчас противоречит закону Китая и здешнему закону тоже!

– Наша компания, я повторяю, не торгует здесь опиумом, даже несмотря на то что это, я повторяю, не противоречит британским законам.

– Но вы признаете, что эта торговля пагубна и аморальна.

– Да, но на данный момент она одобрена правительством Ее Величества и, к сожалению, является единственным товаром, который мы можем обменять на китайский чай, приносящий парламенту огромные доходы в виде налогов.

– Я хорошо знаком с китайской проблемой. Я бы хотел, чтобы вы и ваша компания пошли навстречу новому закону уже теперь и добровольно отказались от ввоза опиума в Японию.

– Здесь мы им не торгуем.

– Хорошо. Если я обнаружу какие-нибудь корабли, перевозящие опиум, я намерен конфисковать весь груз и сам корабль.

– Я бы сказал, что юридически вы будете действовать на свой страх и риск, адмирал. Сэр Уильям согласился с вашим намерением или одобрил его?

– Еще нет. Я бы хотел, чтобы вы и все остальные торговцы… остальные торговцы сделали это по собственной воле. То же касается новых ружей, заряжающихся с казенной части, патронов к ним, пушек и боевых кораблей.

– А Грейфорт согласился на столь ошеломляющее предложение?

Шея побагровела совершенно.

– Нет.

Малкольм задумался на мгновение. Они с Джейми заранее рассчитали, что именно это и должно быть на уме у адмирала. Помимо письма его матери.

– Через несколько дней у нас назначена встреча с сэром Уильямом, – сказал он. – Я почту за честь, если вы будете присутствовать в качестве моего личного гостя. Все торговцы вас выслушают.

– Мои взгляды уже хорошо известны. Уж кто-кто, а вы, торговцы, должны бы знать, с какой стороны ваш кусок хлеба намазан маслом, что без флота, который защищает вас и ваши торговые пути, вы беспомощны. Поставляя туземцам пушки, вы угрожаете Королевскому флоту, вы поможете топить свои собственные суда, убивать своих сограждан и себя в придачу!

– Если вы возьмете пример Индии или любого дру…

– Как раз об этом я и говорю, мистер Струан! – обрушился на него адмирал. – Если бы индийцы не были вооружены нашим оружием, восстания никогда бы не произошло, бунты в любом месте подавлялись бы быстрее, воспитание дикарей по всему миру шло бы легче и как подобает, полезная торговля шла бы мирно и мировой порядок расцвел бы в благоволении Британии. А подлым, трижды растреклятым пиратам не из чего было бы стрелять по моему флагману, клянусь Богом! А если Королевский флот не будет править морями, тогда, клянусь Богом, настанет конец Британской империи, всей торговле и мы окажемся опять в мрачном средневековье!

– Если говорить конфиденциально, вы совершенно правы, адмирал, – произнес Малкольм с напускным жаром и почтительностью, следуя совету дяди Чена: «Когда мандарин в ярости на тебя, какова бы ни была причина, не мешкая согласись конфиденциально, что он прав, ты всегда можешь подослать к нему убийц позже, когда он будет спать».

Все эти годы он постоянно участвовал в этом споре с армией, флотом и правительственными чиновниками. И был свидетелем ссор отца с матерью: отец выступал за свободную торговлю, мать – за мораль, отец негодовал по поводу неразрешимости опиумного треугольника, мать и в этом случае была яростной противницей опиума и торговли оружием – обе стороны были правы, ни одна не уступала другой и ссора неизменно кончалась тем, что отец напивался до отупения, а его мать улыбалась своей застывшей, приводящей в бешенство улыбкой, которую ничто не могло стереть с ее лица; и последним уколом отца всегда было: «мой Старик – и твой Волшебный Принц – сам Великий Зеленоглазый Дьявол Дирк начал эту торговлю, она привела нас к процветанию и посему да поможет нам Бог!»

Много раз он гадал, но никогда не осмеливался спросить, любила ли она на самом деле отца, а не сына, согласилась на сына только потому, что отец был недосягаем. Он знал, что никогда не задаст ей этого вопроса, а если бы и задал, она просто улыбнулась бы этой своей невозможной улыбкой и сказала бы: «Малкольм, не говори глупостей».

– Говоря конфиденциально, вы правы, адмирал, – повторил он.

Кеттерер взахлеб прикончил свой портвейн и налил еще.

– Ну, это уже что-то, клянусь Господом! – Он поднял глаза. – Значит, вы позаботитесь о том, чтобы компания Струанов на занималась здесь продажей оружия?

– Я, безусловно, приму все сказанное вами к сведению и посоветуюсь с моими коллегами-торговцами.

Кеттерер достал носовой платок и шумно высморкался, взял понюшку табаку, чихнул и высморкался снова. Когда в голове у него просветлело, его злобный взгляд уперся в молодого человека: адмирала раздражало то, что он не видел никаких признаков слабости.

– Тогда я скажу это по-другому. Говоря конфиденциально, вы согласны, что помогать джаппам приобретать пушки, английские пушки, любые, черт подери, пушки или британские военные корабли есть глупость?

– Сравнимый по силе флот в их руках был бы большой ошиб…

– Катастрофой, сэр-р! Полной катастрофой и сущей глупостью!

– Я согласен.

– Прекрасно. Я бы хотел, чтобы вы склонили всех остальных торговцев к своему мнению: никакой торговли оружием здесь, особенно пушками, и, разумеется, никакого опиума. Конфиденциально, конечно.

– Я буду рад изложить это мнение, адмирал.

Кеттерер фыркнул. Малкольм начал подниматься, не желая, чтобы его загнали в угол.

– Одну минуту, мистер Струан, есть еще один вопрос, прежде чем вы уйдете. Частный вопрос. – Адмирал махнул рукой на конверт и письмо на столе. – Вот. От миссис Струан. Вы знаете, что в нем?

– Да, да, знаю.

Кеттерер передвинул письмо на центр стола.

– Считается, что ваш «Благородный Дом» – первая компания в Азии, хотя я слышал, Броки вас сейчас обходят. Какое бы место вы ни занимали, вы могли бы послужить проводником добра. Я бы хотел, чтобы вы и ваша компания помогли мне в этом правом деле. Правом, мистер Струан.

Расстроенный Малкольм промолчал. Он считал, что отвечал на вопросы пространно и не был готов еще к одной лекции.

– Конфиденциально, между вами и мной, – с ударением произнес Кеттерер, – я обычно не обращаю внимания на подобные письма гражданских лиц, обычно не обращаю. Самой собой разумеется: правила и законы Королевского флота принадлежат Королевскому флоту. – Глоток портвейна и сдавленная утробная отрыжка. – Юный Марлоу пригласил вас и… вашу невесту на «Жемчужину» во время испытаний в открытом море. Во вторник. На весь день. – Пристальный взгляд впился в его лицо. – Не так ли?

– Так, сэр, – пробормотал Струан. Голову сдавило, ему показалось, что слух подвел его.

– Разумеется, для этого необходимо мое разрешение. – Адмирал выдержал паузу, потом сказал: – Кстати, мистер Струан, эта предполагаемая дуэль – скверная затея, да, совершенно неразумная. – Малкольм моргнул при столь неожиданной смене темы и постарался сосредоточиться, а адмирал продолжал: – Как бы этот… этот Грейфорт ни заслуживал скорейшего перехода в мир иной, дуэли запрещены законом и неразумны, к тому же могут произойти ошибки, серьезные ошибки. Ясно?

– Да, сэр, благодарю вас за совет, но вы говори…

– Благодарю вас, мистер Струан, – гладко прервал его адмирал, вставая. – Благодарю вас за то, что навестили меня. До свидания.

В смятении Малкольм поднялся на ноги, не уверенный, правильно ли он все понял.

– Должен ли я заключить из ваших слов, что я мо…

– Мои слова не означают ничего, кроме того, что я сказал, сэр. – Голос звучал холодно, отчетливо, как с квартердека. – Точно так же, как вы говорили мне, конфиденциально, что примите мои слова к сведению, так и я в ответ говорю вам, конфиденциально, что приму все, что вы скажете, и сделаете, к сведению – до полуночи понедельника. До свидания.

Снаружи на променаде воздух был свежим, чистым и свободным от всяких сложностей. Малкольм глубоко вдыхал его до тех пор, пока его живительная сила не уняла тяжелые удары в висках и груди. Обессилевший и окрыленный, он рухнул на ближайшую скамью и устремил взгляд на флот перед собой, не видя его.

Правильно ли я понял Кеттерера, спрашивал он себя снова и снова, в который раз ослепленный надеждой, что Кеттерер мог бы, именно мог бы попробовать забыть о письме матери и дать Марлоу разрешение принять нас на борту и не запрещать Марлоу поженить нас?

– «Конфиденциально», Кеттерер повторил это несколько раз, – пробормотал он, – а также «между нами» и «в ответ». Означает ли это, что он будет вести себя тихо, если я выполню то, что зависит от меня? Что, во имя Создателя, мог бы я сделать и сказать до ночи понедельника, чтобы убедить этого мерзавца, потому что именно мерзавец он и есть, подлый шантажист без совести и чести!

Чепуха! Это сделка – он предложил сделку, «ты – мне, я – тебе» – замечательную сделку для меня и неплохую для него. Мне придется действовать очень осторожно, остальные торговцы встретят в штыки любое добровольное эмбарго. Мне придется вести игру честно, потому что этот сукин сын хитер и не удовлетворится одними лишь обещаниями.

Кому я могу доверить этот новый кончик в том запутанном клубке, в какой превратилась моя жизнь? Небесному Нашему? Джейми? Марлоу? Разумеется, не ему. Эйнджел? Нет. Ей – нет. Если бы здесь был дядя Чен, лучшего нельзя было бы и желать, но его здесь нет, так кому же? Некому. Тебе лучше никому ничего не говорить!

Ты должен нести все это в одиночку – разве не это, как рассказывала мне мать, Дирк всегда говорил отцу о жизни тайпэна. «Быть одному и в одиночку нести всю ответственность – в этом заключается вся радость и вся боль этого звания». Что я могу сделать насчет пушек и ру…

– Добрый день, мистер Струан.

– О! О, здравствуйте, мистер Горнт.

– Вы выглядели таким печальным, что я просто должен был прервать вас.

– Нет, не печальным, – устало проговорил Малкольм, – я просто задумался.

– А, извините, в таком случае я оставлю вас, сэр.

– Нет, прошу вас, присаживайтесь. Вы сказали, за свою цену?

Эдвард Горнт кивнул.

– Я приношу извинения за то, что не встретился с вами раньше, но мистер Грейфорт все никак не мог… понять. Теперь он согласен на пистолеты, двуствольные дуэльные пистолеты, и один выстрел или два по вашему выбору с двадцати шагов.

– Хорошо. И?

– И я попытался отговорить его от дуэли, но он сказал: «Только если Малкольм Струан публично извинится», что-то в этом роде.

– Хорошо. Но тот, другой вопрос, здесь нет ни дверей, ни стен. – Малкольм показал рукой на почти безлюдный променад. – Цена?

– Это место и мне казалось идеальным, но мы не можем находиться вместе слишком долго и должны быть осторожны: мистер Грейфорт, возможно, сейчас разглядывает нас в бинокль.

– Он следит за нами?

– Я не знаю наверняка, сэр, но готов поспорить, что да.

– Тогда где-нибудь в другом месте? Позже?

– Нет, это место подходит, но он очень хитер, и я не хочу, чтобы у него возникли подозрения. Цена: Если моя информация поможет вам блокировать план Моргана пустить вас ко дну и сделает Броков банкротами.

– Вам известны детали?

Горнт тихо рассмеялся.

– О да, и гораздо больше, хотя ни Морган, ни Старик Брок не знают, что я знаю, как не знает и мистер Грейфорт. – Он заговорил еще тише, едва шевеля губами. – Все это должно остаться нашей тайной, тайной двух человек, но цена заключается в следующем: вы разорите Моргана Брока, будете преследовать его, пока он не окажется банкротом, посадите в тюрьму, если сможете. Если будет необходимо разорить и Тайлера, мне все равно, но после их падения вы гарантируете, что я получаю принадлежащие им пятьдесят процентов в компании Ротвелла безвозмездно и безо всяких условий; вы поможете мне получить в банке «Виктория» такую сумму, которая понадобится, чтобы выкупить половинную долю Джеффа Купера. В течение десяти лет вы не станете преследовать меня иначе как обычного конкурента, предоставляя мне условия наибольшего благоприятствования в любых сделках – все это будет иметь вид предварительной договоренности, составленной и подписанной вами. После десяти лет мы снимаем перчатки.

– Согласен, – тут же сказал Малкольм, ожидавший более жестких условий. – Но эти ублюдки в «Виктории» вовсе не наши друзья, Брок основал этот банк и все это время не допускал нас туда, так что здесь мы не многим сможем помочь.

– Они скоро будут ими, сэр. Скоро вам будет достаточно сказать «дерьмо», и весь совет директоров сядет на корточки и спустит штаны. Все это, разумеется, должно сохраняться в глубочайшем секрете. Каковы ваши планы после дуэли?

Малкольм не колебался ни секунды, находя очень странным то, что мог с такой быстротой довериться этому человеку. Он рассказал ему о «Гарцующем Облаке».

– Это предполагает, что я выйду победителем или не буду серьезно ранен. Как только я доберусь до Гонконга, я смогу замять шум, который поднимется, – произнес он доверительным тоном.

– Как вы намерены стрелять? Я имею в виду, вам же необходимы палки?

– Одной будет достаточно, чтобы не упасть, за такой промежуток времени. – Малкольм холодно улыбнулся. – Я практиковался.

– Теперь, я предлагаю хитрость, чтобы избежать судебного преследования в том случае, если один из вас будет убит. Она хорошо срабатывала в Виргинии, должна сработать и здесь. Вы оба пишете друг другу письмо, которое будет доставлено вечером накануне дуэли и помечено той же датой. В письме вы напишете, что пришли к взаимному согласию отменить дуэль «при встрече завтра на Ничейной Земле, где вы оба примите, как джентльмены, взаимные одновременные извинения друг от друга». – Горнт улыбнулся. – Мы, секунданты, засвидетельствуем, что когда вы показывали друг другу свои пистолеты, один из них по трагической случайности выстрелил.