Текст книги "Гайдзин. Том 2"

– Прошу прощения, нет, не покрыла. Те деньги пошли маме-сан в уплату за советы и лекарство.

Она вдруг вспыхнула.

– Мы договорились никогда не упоминать о… о том деле, никогда, разве вы забыли? – тихо произнесла она, с трудом сдерживая себя, чтобы не закричать на него за то, что он нарушил их священный договор. – Этого никогда не было, не было, мы же договорились – это был просто дурной сон!

– Я согласен, что этого никогда не было, но вы упомянули о сделке, Анжелика, я не заговаривал об этом, только о деньгах. Извините, но они мне очень нужны. – Его взгляд стал холодным.

Она с осторожностью закупорила внутри себя свой гнев, проклиная Андре за то, что он нарушил ее спокойствие. Ей удалось убедить себя, что ничего, совершенно ничего с ней не происходило – за исключением одного-единственного человека, который мог оспорить это, ничего и не произошло. Это была правда. Абсолютная, если бы не он.

– Касательно этих денег, дорогой друг, я верну их сразу же, как только смогу. Малкольм не дает мне денег, как вам известно, лишь разрешает мне подписывать счета.

– Тогда, возможно, нам следует устроить еще одну «потерю».

– Нет, – ответила она медоточивым голосом и мягко коснулась его руки, увидев, как на его лице тут же выступила краска гнева. – Это не очень хорошая мысль. – Хотя Анжелике удалось в целом выскоблить эту историю из памяти, иногда, особенно по ночам, она возвращалась к ней и мучила ее, и вместе с ней приходило осознание того, что это была ужасная ошибка. – Возможно, я сумею найти другой способ.

– Деньги нужны мне сейчас, среда – крайний срок. Извините.

– Я попытаюсь, я очень попытаюсь. – И она сдержала слово. Вчера она встретилась с Анри Сератаром и слезно просила и умоляла его о ссуде, говоря, что деньги нужны ей на сюрприз для Малкольма, что она навеки останется его должницей, и подписала еще одну бумагу, предложив свое бриллиантовое кольцо, подарок Малкольма в день помолвки, в качестве обеспечения.

Рассудив мудро, она заняла вдвое больше, чем была должна. Сегодня утром она расплатилась с Андре. Он благодарил и благодарил ее без конца. Ей не за что сердиться на него. Он мой добрый и верный друг, и я действительно взяла эти деньги в долг. Зачем они мне тогда понадобились? Я забыла. Sans faire rien,[7]7
  Ничего не поделаешь (фр.).


[Закрыть] один долг возвращен.

Половину оставшегося она отнесла Макфэю.

– Джейми, вы не отправите это для меня моей дражайшей тетушке в Париж. Она бедствует, как и мой дорогой дядюшка, – сказала она ему, довольная тем, что наконец смогла помочь им, и еще больше довольная тем, что, как она и надеялась, Макфэй рассказал об этом Малкольму. Тот спросил, откуда у нее эти деньги.

– О, я заняла их у мсье Сератара, мой дорогой. Я не хотела просить денег у тебя, и я не могу послать им подписанный счет. Надеюсь, ты не станешь возражать, но я предложила в качестве обеспечения кое-какие драгоценности.

Он попенял ей, пообещав вернуть долг Сератару, и сказал, что Джейми откроет для нее возобновляемый фонд на сто гиней, с которого она сможет снимать деньги по своему желанию, ему лишь понадобится записка, на что она собирается их потратить, и что он удвоит сумму, которую она хотела послать.

Все так просто, когда берешься за дело с умом. Теплая волна прокатилась по ее телу, когда она вспомнила, как отблагодарила Малкольма за его доброту и поцеловала его так нежно, и как он ответил на ее поцелуй. Ей хотелось пойти дальше, о, гораздо дальше.

Движения пальцев отвлекли ее. Их мягкая искушенная чувственность доставила ей удовольствие, она закрыла глаза и вновь очутилась вместе с Колеттой, но это продолжалось недолго. Как всегда, он возник из глубины ее сознания и предстал перед ее внутренним взором яркий, почти живой, и вместе с ним вернулись детали их последней встречи, той самой, когда она была нарочито бесстыдна и делала все, что только подсказывали ей сны и воображение, чтобы спасти свою жизнь, не подозревая, что будет наслаждаться всем этим так же сильно, как и он.

Дражайшая моя Благословенная Матерь Божья, мы обе знаем, что я лишь пыталась спасти свою жизнь – разве это не правда? Но правда также и то – ах, какое счастье, что я могу говорить открыто и обращаться прямо к Тебе, а не прибегать к посредничеству этого ужасного отца Лео, – но правда также и то, между нами, женщинами, что мы должны каким-то образом избавиться от него, и от воспоминаний о тех двух ночах и о том блаженстве, прежде чем они сведут меня с ума.

Райко была раздражена.

– Фурансу-сан, я приму эту частичную выплату, но наше соглашение оговаривало все очень точно, прошу прощения.

– Я знаю. – Андре ненавидел ходить в должниках – для него это была настоящая фобия, – а в ее должниках больше, чем в чьих-либо, не только потому, что мысли о сроках платежей по контракту мучали его по ночам, как кошмары, но еще и потому, что она полностью властвовала над его Хинодэ, и если он не сумеет выдержать эти сроки, она безо всяких колебаний положит конец их отношениям. А тогда он убьет себя. – Скоро можно давать большой платеж. Серьги.

– А, в самом деле? Отлично. – Она улыбнулась. – Отлично. Я полагаю, Хинодэ вам все еще нравится, все еще доставляет удовольствие?

На какой-то благословенный миг все тревоги оставили его.

– Она… все, о чем я мечтаю. Больше.

Райко улыбнулась ему странной улыбкой.

– Неразумно быть столь откровенным, друг мой.

Он с чисто французской беспечностью пожал плечами.

– Вы делать мне услугу жизни. Не могу достаточно благодарить вас.

Ее глаза прищурились на круглом лице, уже отекшем от саке, хотя вечер едва только наступил. Ее макияж был умелым, кимоно – дорогим; вечер выдался холодный, но в ее комнатах было тепло, и вся гостиница выглядела приветливо и уютно.

– Я слышала, ваша гайдзинская принцесса совсем поправилась.

– Да. – На миг Андре вспомнил об Анжелике и ее неизменной чувственности. – Думаю, она делать хорошую Даму Ночи.

Райко склонила голову набок, не устояв перед искушением принять это замечание всерьез.

– Это было бы очень интересно для меня. Я могла бы устроить для нее лучшие цены – самые лучшие, – многие в Эдо заплатили бы большие деньги, чтобы попробовать такую большую женщину. Я знаю одного торговца рисом, очень богатого, очень старого, ей было бы нетрудно его удовлетворить, который заплатил бы огромные деньги, чтобы быть первым, кто исследует столь диковинные Нефритовые Врата. И было бы очень легко показать ей, как потом снова стать девственницей, neh?

Он рассмеялся.

– Я скажу ей, однажды, может быть.

– Хорошо. Лучшая цена, и полная тайна. Этот торговец рисом… Ииии, он бы заплатил! У нее не заметно никаких других признаков?

– Признаков? Каких признаков?

– На разных женщин лекарство действует по-разному, – объяснила Райко. – Иногда оно может сделать их гораздо более… более страстными и более ненасытными. Иногда оно увеличивает их способность понести от мужчины, иногда вовсе лишает их этой способности. Странно, neh?

Всю его веселость как рукой сняло.

– Вы не говорить мне.

– А это что-нибудь изменило бы?

Подумав мгновение, он покачал головой.

Она сделала глубокий глоток.

– Пожалуйста, извините меня, что я говорю о деньгах, но золотой обан больше не покупает столько, сколько золотой обан должен покупать. Наши чиновники обесценили наши деньги, и от этих сыновей обезьяны воняет, как от рыбы на восьмой день, перемешанной со свежими собачьими испражнениями!

– Это так, – согласился он, не разобрав некоторые слова, но уловив суть про чиновников и старую рыбу и разделяя ее отвращение к ним. Сератар отказался выдать ему аванс в счет его жалованья, на который он рассчитывал, сославшись на скудность фондов миссии.

– Но Анри, я прошу лишь то, что вы должны выплатить мне в течение года. Это всего лишь несколько кусочков золота, Анри. Разве я не являюсь вашим самым ценным помощником здесь?

– О да, разумеется, являетесь, мой дорогой Андре, но сколько ни крути кран пустой бочки, вина не получишь – только мигрень!

Он попытался изменить подход, но с тем же успехом. Поэтому для него оставались только два пути. Анжелика или эта вот мама-сан.

– Райко-сан, вы очень умная, подумайте. Должен быть способ нам обоим увеличить обычные деньги, neh? Что мы можем продать?

Она опустила взгляд на стол, чтобы он не мог видеть выражения глаз.

– Саке? – предложила она и налила им обоим. В его честь саке было холодным. Ее глаза превратились в щелки, и она размышляла, насколько ему можно доверять. Настолько, насколько кошка может доверять загнанной в угол мыши. – Сведения имеют свою цену, neh?

Это было сказано самым обычным тоном. Он притворился удивленным, в восторге от того, что рыба так быстро заглотила наживку. Слишком быстро? Вероятно, нет. Попадись она бакуфу, или он своим собственным хозяевам, конец будет один: мучительная смерть.

Сэр Уильям хорошо заплатит за ценную информацию – Анри ни гроша, – да проклянет Господь их обоих!

– Райко-сан, что происходит в Эдо?

– Правильнее спросить, что происходит здесь? – тут же ответила она, приступая к переговорам. – Война, а? Ужасно! Каждый день все больше и больше солдат стреляют на полигоне, из пушек палят, пугают моих дам.

– Прошу прощения, пожалуйста, говорите медленнее, пожалуйста.

– А, прошу простить. – Райко заговорила медленнее, рассказывая, как напугана вся Йосивара. Она набросала перед ним интересную картину встревоженного Плывущего Мира, но не сообщила ничего, что и так не было бы ему известно. В ответ он рассказал ей о флоте и об армии, но тоже только то, что, как он был уверен, она уже знала.

Некоторое время они молча потягивали саке. Потом она сказала, понизив голос:

– Я думаю, некоторые чиновники дорого бы заплатили, чтобы узнать, что планирует вождь гайдзинов и на какое время.

Он кивнул.

– Да. Также думаю, наш вождь платит много узнать, какие силы самураев Ниппона, где, кто ведет, про этого тайро, который шлет грубые послания.

Она широко улыбнулась и подняла чашечку из тончайшего фарфора.

– За новое партнерство. Много денег за немного слов.

Он поднял свою чашечку и добавил осторожно:

– Немного слов, да, но должны быть важные слова и настоящие слова за настоящие деньги.

– Ииии, – протянула она, изображая возмущение, – что я, дешевая шлюха, у которой пусто в голове? Без чести? Без понимания? Без связей, без… – Тут она не выдержала и рассмеялась. – Мы прекрасно понимаем друг друга. Завтра в полдень приходите повидать меня. А теперь ступайте и навестите свою милую Хинодэ. Наслаждайтесь ею и жизнью, пока мы все еще живы.

– Спасибо. Но не теперь. Пожалуйста, скажите, я приду позже. – Он доброжелательно улыбнулся Райко, искренне благодарный ей. – Но вы сами, Райко?

– У меня нет своей Хинодэ, мне не к кому идти, не о ком мечтать, некому слагать стихи, никто не наполнит меня восторгом. Когда-то все было по-другому, теперь я стала умнее, мне нравится саке и нравится делать деньги, делать деньги и саке. Ступайте, – сказала она с грубым смешком, – но завтра возвращайтесь. В полдень.

Когда он ушел, она приказала прислужницам принести еще вина, на этот раз подогретого, и не беспокоить ее. Видя такое дружелюбие на его лице, перемешавшееся с глубокой страстью к Хинодэ, она почувствовала, как в сердце ее поднимается печаль и поэтому прогнала его.

Она не могла вынести, чтобы чужой взгляд измерил глубину ее несчастья и увидел горькие слезы, катившиеся из глаз против ее воли. Она не могла сдержать ни эти слезы, ни печаль, и в то же время презирала себя за эту слабость, жившую в ее сердце и заключавшуюся в мучительной тоске по годам своей юности, по той девушке, какой была когда-то, которая исчезла так недавно, чтобы уже никогда не вернуться.

Это нечестно, нечестно, нечестно, стенала она, поднося к губам чашечку с саке. Я не та старая ведьма, которую вижу в зеркале, я – это я, Райко Прекрасная, куртизанка второго ранга, да, да, да.

– А, Отами-сама, – произнес сёя, – добрый вечер, пожалуйста, садитесь, чай, саке? Прошу прощения, что снова вас потревожил, но я только что получил послание от своих повелителей. Чай?

Хирага опустился на подушечку напротив него в уютной комнате, сдерживая нетерпение, и принял обязательную чашку чая.

– Как вы поживаете? – вежливо спросил он. Сердце его стучало быстрее, чем ему бы хотелось.

– Я в тревоге, Отами-сама. Похоже, на этот раз гайдзины настроены очень решительно, слишком много движения в войсках, слишком много кораблей чистят оружие. Ходят упорные слухи, что еще больше кораблей идут сюда. Может быть, вы слышали что-нибудь от своего гайдзина Тайры?

Хирага подумал об этом. С того самого момента, как был доставлен ультиматум от тайро Андзё, Тайрер и весь состав миссии работали не зная ни сна, ни отдыха. Гневный рев сэра Уильяма раздавался чаще обычного, переводчик Йоганн и Тайрер целые часы проводили взаперти, переписывая письма к бакуфу и лишь иногда обращаясь к нему с просьбой подправить ту или иную фразу.

– 'Регче, ес'ри видеть письмо, Тайра-сама, – всегда говорил он, сгорая от желания узнать, что в этих письмах.

– Да, но… ну… пока вот эту фразу… – неизменно отвечал Тайрер, явно чувствуя себя неловко. Это повторялось изо дня в день и усиливало его беспокойство. Было очевидно, что ему не доверяют, как раньше, и это после того, как он день и ночь учил их язык и столько всего им рассказал. Презренные гайдзинские свиньи, думал он, в страхе, что сэр Уильям в любой день может приказать ему покинуть Поселение – его портрет до сих пор висел в караульном помещении на видном месте, а патрули блюстителей закона со злобной придирчивостью проверяли всех японцев, которые входили или выходили из Поселения.

Эти патрули не следовало допускать сюда. Гайдзины такие идиоты – с их могучим флотом я бы на милю не подпустил к себе «вражеских охранников»! И Андзё тоже идиот, что рассердил их своим высокомерием и столь гнусными манерами, пока их флот еще здесь. Совет старейшин сошел с ума!

– Чиновники гайдзинов многое сообщают мне, сёя, – сказал он, понизив голос, словно опасался, что их могут подслушать. – По счастью, их тайные планы становятся мне известны. Вполне может так получиться, что я сумею вовремя предупредить вас, если вам будет угрожать опасность. Тем временем, я посоветовал им поостеречься тревожить вас и вашу деревню.

Сея ткнулся лбом в татами, без конца повторяя слова признательности, потом сказал:

– Ужасные времена. Война ужасна, и налоги снова повысятся.

Хорошо, подумал Хирага, преодолевая головную боль, вы сможете их заплатить, но это не заставит ни вас, ни Гъёкояму есть меньше или пить меньше, или ваших жен и женщин одеваться менее роскошно, только ваших клиентов. Паразиты! Вы уже нарушаете древние законы против расточительства, позволяя своим женщинам носить в доме запретные для одежды цвета, как, например, красный, шить нижние кимоно такого цвета. Бакуфу поступают глупо, что не наказывают их за это. Когда мы придем к власти, мы им все припомним.

Ну же, старый дурень, не тяни, давай о деле. Я не могу торчать здесь целый вечер и не стану терять лицо, задавая вопросы первым, мне еще нужно заниматься и попробовать прочитать еще одну книгу.

– Возможно, я сумею охранить ваши интересы, – со значением произнес он.

Сея опять поблагодарил его.

– Послание, которое я получил, касалось той девушки, о которой вы спрашивали. Четыре дня назад князь Ёси тайно покинул Киото перед самым рассветом с небольшим отрядом солдат и сам переодетый одним из них. Она отправилась с ним. Также вместе с ними… с вами все хорошо, Отами-сама?

– Да, пожалуйста, продолжай, – сказал Хирага, – продолжай, сёя.

– Разумеется. Также с отрядом, верхом на лошади, отправилась куртизанка Койко, и эта девушка, которая теперь является ее новой майко…

– Ее кем? – выдохнул Хирага, пораженный. Койко и все, что означало для него это имя, зазвенело в каждом уголке его сознания.

– Пожалуйста, позвольте предложить вам чаю или саке? – спросил сёя, видя, какой эффект оказывает на его гостя это известие. – Или горячее полотенце, или позвольте я распоряжусь, чтобы кто-нибудь…

– Нет, продолжай, – сдавленным голосом приказал Хирага.

– Я почти все сказал. Как вам известно, госпожа Койко – самая знаменитая из куртизанок Эдо и теперь спутница князя Ёси. Девушку послали к ней десять дней назад.

– Кто послал?

– Мы пока не знаем, Отами-сама, – ответил сёя, придерживая информацию для другого раза. – Похоже, что госпожа Койко приняла девушку в качестве майко после того, как князь Ёси лично поговорил с ней и дал свое согласие. Она единственная, кроме госпожи Койко, женщина в отряде. Ее зовут Сумомо Фудзахито.

Все верно, едва не вскрикнул Хирага, это то самое коловое имя, которое ей дал Кацумата, – значит, он послал ее в это осиное гнездо, но почему?

– Куда он направился? Князь Ёси?

– Его сопровождают сорок самураев, все верхом, но без знамен, и сам князь Ёси, как я уже говорил, переодет простым всадником. Они выскользнули из Киото перед самым рассветом три дня назад и отправились по Токайдо форсированным маршем. Мои хозяева предполагают, что в Эдо. – Сея был поражен той злобой, которая отразилась на лице молодого человека, но не подал виду.

– Ты говоришь, форсированный марш? Когда они смогут достичь Канагавы? – Это была последняя придорожная станция перед Эдо. – Дней через десять-двенадцать?

– А, да, вы, пожалуй, правы, хотя с двумя женщинами… в послании говорилось, что обе они путешествуют верхом… о, я уже упоминал об этом… и еще да, я забыл, князь Ёси переодет простым асигару, да, я полагаю, они могут достичь Канагавы к этому времени.

Словно в тумане, Хирага проглотил саке, почти не ощущая вкуса, принял еще одну чашечку, поблагодарил сею за сведения, сказав, что они встретятся завтра, и ушел, направившись в лачугу в деревне, которую делил с Акимото.

Снаружи улицы деревни были погружены в тишину. Все лавки закрывались с наступлением темноты. Мягкий свет позади сёдзи в домах и лачугах манил. Уставший и в смятении от услышанного, он снял цилиндр и взъерошил волосы, почесывая макушку, так до конца и не привыкнув еще носить волосы на европейский манер. Правда, неудобства от брюк и жилета он уже почти не испытывал, даже был рад им в это холодное время года. Он энергично работал ногтями, но это не прогоняло из головы боль и не проясняло мыслей, поэтому он сел на ближайшую скамью – сидеть на корточках в тесных брюках было неудобно – и поднял глаза к небу.

Койко! Он помнил те два раза, что провел с ней: один раз это был вечер и один раз – вся ночь. Ииии, оба раза обошлись ему дорого, очень дорого, но стоили того. Кацумата сказал ему, что больше никогда он не встретит такой кожи, шелковистых волос, такого благоухания или такого доброго, мягкого смеха в женских глазах, и не испытает небесной, взрывающейся теплоты, от которой хочется умереть, такую радость она приносит.

– Ах, Хирага, умереть в этот миг, – говорил ему Кацумата, – на самом острие жизни, унести это с собой – если только путь человека не кончается со смертью – было бы высшим совершенством. Или, если за последней чертой ничего нет, уверенность, что в момент прыжка в пустоту ты испытал наивысшее наслаждение, смерть в высшей точке земного существования были бы, без сомнения, полной суммой жизни?

– Это так, но какая напрасная трата. Зачем готовить ее для Ёси?

– Затем, что он является главным ключом к сонно-дзёи, и как наш сторонник и как противник. Затем, что она единственная из всех, кого я знал, кому, может быть, удастся очаровать его и склонить на нашу сторону или иметь возможность отправить его к предкам. Он может оказаться единственным ключом к сонно-дзёи, как друг или враг – это наша тайна, твоя и моя, – разумеется, он все равно умрет, когда мы решим, что его время настало.

Значит, Кацумата послал Сумомо, чтобы она стала тем кинжалом, который свершит этот подвиг? Или он хотел, чтобы она охраняла Койко от тех, кто может ее выдать, или даже охранять Ёси от предателей из числа его собственных людей?

Столько вопросов, и столь многие из них остаются без ответа.

Он поднялся и двинулся дальше, голова у него разболелась еще сильнее. Завтра Акимото отправлялся с Тайрой на военный корабль. Хирага попросил, чтобы его тоже взяли, но получил отказ.

– Извините, – объяснил ему Тайрер, – сэр Уильям сказал, что этот ваш друг, мистер Сайто, может пойти, но только он один. Конечно, никакого оружия. Я так понимаю, его семья – самые крупные кораблестроители в Симоносеки, а?

– Да, Тайра-сама. Семья его отца.

– Но самураям не разрешается заниматься бизнесом.

– Прави'рно, Тайра-сама, – быстро ответил он, чтобы ложь звучала правдиво: этот англичанин оказался слишком способным учеником. – Но многие семьи самураев де'рают договор с ростовчиками и строите'рями 'родок, чтобы де'рать работу, neh? Это че'ровек важный морской семья.

Акимото, вместе с этой историей, он представил англичанам неделей раньше, во время одной из его бесконечных встреч с сэром Уильямом, во время которых он стоял и отвечал на вопросы, очень мало узнавая в ответ.

– Его зовут Сайто, сэр Уи'рьям, семья богатый, он здесь в гости, хочет видеть кораба'ри ве'рикий британский военный ф'рота. Он са'рысать многа ве'рикий рассказы про ве'рикий британский военный ф'рота. Мозет, вы и он мозно де'рать вместе, мозно фабрика ве'рикий кораба'ри де'рать.

Это была не совсем ложь. Много поколений предки Акимото жили в рыбацкой деревне – одна из трех семей асигару, которые как бы исполняли обязанности местной полиции для отца Хираги, имевшего ранг хиразамурая, главы семьи, которая жила по соседству, тоже много поколений. Сам Акимото всегда любил море и интересовался военными кораблями. Отец Хираги устроил Акимото в школу самураев Тёсю, приказав ему научиться всему, чему можно, у голландского моряка, который был там сэнсэем, объяснив, что скоро даймё Огаме понадобятся офицеры, чтобы командовать кораблями Тёсю и встать во главе их военного флота.

– Ииии, брат, – восхищенно сказал ему позавчера Акимото, – я не могу поверить, что ты уговорил их раскрыть передо мной свои военные секреты.

Хирага вздохнул. Он заметил, что все, имеющее отношение к «бизнесу», сразу же привлекает внимание гайдзинов. Поэзия совсем не привлекает, как и каллиграфия, ковка мечей – немного, политика – да, но только если она оказывает влияние на торговлю, а вот возможность произвести что-то, что можно с прибылью продать – все что угодно: корабль, пушку, чашку, нож, отрез шелка, – давала немедленные результаты. Они хуже, чем торговцы рисом! Деньги – их пища.

Вчера ночью Акимото выпил лишнего, что бывало с ним редко, и начал громко разглагольствовать про деньги, и гайдзинов, и жизнь рядом с ними:

– Ты прав, Хирага, это один из их секретов: они боготворят деньги. Деньги! Какой ты умный, что так быстро сумел это учуять! Посмотри на этого пса сею! Посмотри, как он весь обращается в слух, когда ты начинаешь передавать ему то, что Тайра и этот другой гайдзинский пес, скалясь от радости, рассказывают тебе о своих грязных способах вести дела и о том, как вытягивают деньги у других любым доступным им путем, и называют это прибылью, словно прибыль сама по себе чистое слово, объедая при этом друг друга, подобно вшам. Когда ты говоришь о деньгах, разве эта старая рыбья голова сёя не достает свое лучшее саке, чтобы ты рассказывал ему еще и еще? Конечно достает. Он точно такой же, как они. Он боготворит деньги, вытягивая их из нас, самураев, с каждым годом наращивая и наращивая наш долг, когда сам ничего не создает, ничего совершенно! Нам следует убить его и поступить так, как советовал Ори, сжечь эту смердящую выгребную яму…

– Успокойся! Что это на тебя нашло?

– Я не желаю успокаиваться, я хочу действовать, драться, нападать! Я устал сидеть и ждать. – Лицо Акимото раскраснелось, дыхание стало тяжелым, глаза налились кровью и не только от выпитого саке. Огромный кулак обрушился на татами. – И я устал видеть, как ты сидишь и зубришь всю ночь напролет, засунув голову в книжку. Смотри, испортишь себе глаза, испортишь руку, владеющую мечом, и тогда тебе не выжить. Нападение, вот для чего мы здесь – я хочу сонно-дзёи сейчас, а не потом!

– Без знаний и терпения… сколько раз мне нужно повторять тебе? Ты становишься как Ори или как этот болван Сёрин, почему вам так не терпится сунуть голову в удавку блюстителя закона!

– Ничего я не становлюсь… Ииии, Хирага, ты прав, пожалуйста, прости меня, только… – Он не договорил и сделал большой глоток из своей чашечки.

– Что тебя беспокоит на самом деле? Говори правду.

Некоторое время Акимото молчал в нерешительности.

– Я получил вести от отца, – начал он, запинаясь, но скоро слова полились из него сплошным потоком. – Мне передали письмо через одну маму-сан в Канагаве… в деревне голод, во всей округе, твоя семья тоже страдает, прости, что приходится говорить тебе это. Двое из моих младших двоюродных братишек умерли. Трое из отцовских братьев отказались от звания самурая, расстались со своими мечами – продали их, чтобы вернуть часть долга заимодавцу, мечи, которыми их предки сражались при Секигахаре – и стали рыбаками, по крайней мере, они работают на владельцев лодок, управляются с сетями с рассвета до темноты, чтобы получить хоть какие-то деньги! Томико, это овдовевшая дочь одной из моих тетушек, пришлось продать свою маленькую дочку торговцу детьми. Она получила достаточно еды, чтобы прокормить остальную семью в течение полугода – двух сыновей и отца-калеку. А через неделю она положила деньги в чайник, чтобы их там нашла моя мать, и бросилась со скалы в море. Она оставила записку, в которой написала, что сердце ее разбилось, когда ей пришлось продать свою родную дочь, но деньги помогут семье и нет нужды тратить их на еще один никчемный рот… – Слезы катились по его щекам, но рыданий в голосе не было, только злость. – Такая милая девушка, такая хорошая жена моему другу Мураи – помнишь его, он был одним из тех ронинов Тёсю, которые погибли при нападении на тайро Ии? Я говорю тебе, брат, ужасно быть самураем, когда ты не имеешь ни лица, ни содержания и когда тебе некуда идти, а быть ронином еще хуже. Но все равно, я… ты снова прав… я думаю, нам придется подражать вонючим гайдзинам, если мы хотим иметь боевые корабли, даже я знаю, что они не растут на рисовом поле. Мы должны найти способы заработать эти вонючие деньги и стать как все заимодавцы, торгующие рисом. Вонючие деньги, вонючие гайдзины, во…

– Прекрати, – резко оборвал его Хирага и протянул ему еще одну бутылочку. – Ты жив, ты трудишься для сонно-дзёи, завтра ты отправляешься на военный корабль, где много узнаешь, этого довольно, брат.

Ничего не видя и не слыша, Акимото покачал головой, утирая слезы.

– Было в письме еще что-нибудь? О моем отце, моей семье?

– Ну… вот, читай сам.

Он прочел:

Если Хирага с тобой: передай ему, что для его семьи настали тяжелые времена, мать его больна, денег у них нет и в долг им больше никто не дает. Если у него есть возможность переслать им хоть сколько-нибудь денег или устроить любой заем, это спасет им жизнь – разумеется, его отец никогда не попросит его об этом. Передай ему также, что его невеста все еще не прибыла и его отец опасается за ее безопасность.

Я ничем не могу им помочь, с горечью подумал Хирага, приближаясь к их с Акимото тайному убежищу в деревне. К ночи ветер усилился, шелестя соломой на крышах. Стало холоднее. Я ничего не могу сделать. Вонючие деньги! Акимото прав. Нам следует осуществить план Ори. Ночь вроде этой подошла бы лучше всего. Достаточно поджечь две-три хижины, и ветер перебросит пламя на другие дома и раздует настоящую огненную бурю. Почему не сегодня? Тогда этим вонючим гайдзинам придется вернуться на свои корабли и убраться восвояси. Уберутся ли они? Или я тешу себя несбыточной мечтой, и это наша карма – быть проглоченными ими.

Что же делать?

Кацумата всегда говорил: «Если сомневаешься – действуй!»

Сумомо! Едет в Эдо? Его сердце забилось быстрее, но даже мысль о ней не прогнала чувство вины перед семьей. Мы должны пожениться немедленно, пожениться здесь, пока есть время, домой идти невозможно, путешествие займет месяцы, а мне жизненно необходимо быть здесь, отец поймет.

Поймет ли? Действительно это жизненно необходимо или я просто обманываю себя? И зачем Кацумата устроил Сумомо к Ёси? Он не стал бы рисковать ею, если бы ничего не подготавливал.

Ничего! Я – ничто. Из ничего в ничто, снова голод, и нет денег, и никто не верит в долг, и ничем нельзя помочь. Без сонно-дзёи мы ничего не можем сделать…

И вдруг чешуя, покрывавшая часть его мозга, сползла серой пленкой, и он вспомнил, как Джейми объяснял ему некоторые стороны гайдзинского бизнеса, которые потрясли его. Через мгновение он уже снова колотил в дверь сеи и садился напротив него.

– Сея, я подумал, что мне следует сказать тебе об этом, чтобы ты мог приготовиться. Кажется, мне удалось уговорить главного знатока бизнеса среди гайдзинов встретиться с тобой в его большом доме, послезавтра утром, чтобы ответить на вопросы. Я буду переводить для тебя.

Сея поблагодарил его и поклонился, чтобы скрыть широкую улыбку, невольно появившуюся на его лице.

Хирага продолжал тем же елейным голосом:

– Дзами Макфи сказал мне, что по обычаю гайдзинов за это взимается плата, за эту и за другую информацию, которую он уже передал тебе. Равная десяти коку. – Он назвал эту ошеломляющую сумму так, словно говорил о нескольких медяках, и увидел, как сёя побледнел, но не взорвался, как ожидал Хирага.

– Невозможно, – сдавленным голосом произнес сёя.

– Я ему сказал то же самое, но он ответил, что как бизнесмен и банкир ты поймешь, какую огромную ценность имеют его сведения, и что он может даже подумать… – Снова Хирага взял себя в руки. – …даже поможет сее открыть бизнес, какого нет ни у кого, такой, как у гайдзинов, чтобы торговать с другими странами.

Опять это была не до конца ложь. Макфэй говорил ему о том, что с интересом встретился бы и побеседовал с японским банкиром – Хирага, упоминая о сее, преувеличил его значение и положение в Гъёкояме – добавив, что его более-менее устроит любой день, если его предупредить о встрече хотя бы за сутки, и что имеется много возможностей для сотрудничества.

Он наблюдал за сеей, в восторге от того, что видит старика насквозь: сею явно осаждали мысли об открывающихся бесчисленных возможностях с выгодой использовать знания Макфи и о том, что он будет первым, кто займется таким бизнесом.

– Очень важно быть первым, – втолковывал ему Макфэй, – твой японский друг поймет это, если он хоть сколько-нибудь бизнесмен. Мне нетрудно поделиться нашими навыками в бизнесе, твоему японскому другу будет также легко поделиться деловыми навыками и знаниями японцев. – Хирага едва не ослеп от головной боли, прежде чем понял, о чем говорил этот человек.