Текст книги "Сатанстое [Чертов палец]"

Глава VII

– Безумен тот, кто станет рисковать жизнью за девушку, которая его не любит.

– Мне ее не надо, и вы можете взять ее себе!

Шекспир

После того я не раз виделся с Аннеке Мордаунт то на прогулке, то у них, а в день званого обеда мистер Бельстрод сделал мне честь, посетив меня у моей тетки. Он сообщил, что также приглашен на обед и что прямо из-за стола все отправятся в театр на любительский спектакль офицеров.

– Если вы потрудитесь зайти в ресторан «Корона», то найдете там оставленные на ваше имя билеты для вас и для ваших друзей, в том числе и для вашего родственника, мистера Дирка Фоллока, если не ошибаюсь, так его зовут? У этих голландцев всегда такие странные имена, не правда ли?

– Они могут казаться странными англичанину, как и наши, вероятно, кажутся странными им, – сказал я, – а что касается Дирка Ван-Валькенбурга, то он не мой родственник, а родственник Мордаунтов.

– Их или ваш, не все ли равно! Я знал, что он состоит в родстве с кем-то из моих знакомых, и этого было достаточно для приглашения. Когда я смотрю на него, то всегда сожалею, что он не состоит в отряде гренадер.

– Несомненно, что он там был бы на месте, но голландцы очень привязаны к своей родине и почти никогда не вступают ни в войска, ни во флот, как мы, колонисты английского происхождения. Это, конечно, не мешает семье Ван-Валькенбургов быть самыми верноподданными слугами Ганноверского дома.

– Так, значит, вы приведете к нам вашего друга! Конечно, наш спектакль едва ли чем может прельстить вас, но это просто с целью убить время. Так вы уж не взыщите. Однако мне пора спешить на репетицию! – добавил майор и стал прощаться.

После его ухода я отправился в «Корону» за билетами, а оттуда на Мэль, излюбленное место прогулок высшего общества. Два хора военной музыки, помещенных на кладбище при церкви Святой Троицы, играли попеременно для увеселения гуляющей публики. Некоторые ворчуны in petto высказывали мнение, что выбор места для музыкантов был не совсем удачен. Но разве можно было громко порицать то, что решили господа военные? Когда я пришел на Мэль, гулянье было в полном разгаре; всюду мелькали мундиры военных и даже моряков, дамы щеголяли нарядными туалетами. Я остановился, стал искать глазами мисс Мордаунт; я положительно не мог не думать о ее красоте, грации, миловидности и приветливости, только мысль о Дирке несколько тревожила меня. Но Аннеке была его двоюродной сестрой, и такое родство было слишком близким для вступления в брак, по мнению моего деда, и я от всей души разделял теперь его мнение. И вот я увидел ее под руку с Мэри Уаллас, в сопровождении Бельстрода, увивавшегося подле нее, и Гарриса, разговаривавшего с Мэри. Быстро отвернувшись, я хотел уйти, даже не раскланявшись с ними, но майор окликнул меня.

– Как, Корнелиус Львиное Сердце, вы не узнали ваших друзей? – воскликнул он достаточно громко, чтобы заставить меня обернуться.

Сконфуженный, я кое-как оправдался, и Аннеке, видя мое смущение, поспешила выручить меня.

– Мне кажется, – сказала она, – что прозвище Львиное Сердце, хотя и является вполне заслуженным мистером Литтлпейджем, более подходит к военному, чем к гражданскому человеку. Не правда ли, мистер Литтлпейдж, вы с удовольствием уступите его господам военным?

– Я весьма желал бы втянуть вас, мистер Литтлпейдж, в ту войну, которую беспрерывно ведет со мной мисс Мордаунт. Она постоянно пренебрегает нами, беднягами, переплывшими бурный океан для того, чтобы защитить колонии от французов, и в том числе, главным образом, жителей Нью-Йорка, которые за это не питают к нам ни малейшей признательности. Будьте же судьей между нами!

– Но прежде чем принять на себя эту роль, необходимо, чтобы он знал, в чем должны состоять его обязанности и ответственность! – возразила мисс Аннеке и принялась излагать мне суть их разногласий.

Затем разговор перешел к предстоящему спектаклю.

– Знаете ли, кузина (Бельстрод часто называл Аннеке кузиной), что я страшно боюсь вашей критики? Вы и так уже недолюбливали нас, военных, и в особенности наш полк, а тут еще явитесь критиком нашего доморощенного искусства.

– Моя критика в данном случае будет критикой полного невежды, – засмеялась она, – так как сегодня я первый раз в жизни буду в театре. Мы с вами, мистер Бельстрод, будем одновременно дебютировать: вы – на сцене, а я – в зрительном зале. Но скажите, вполне ли приличен этот род развлечений?

– На этот счет взгляды за последнее время весьма изменились. В высшем обществе многие устраивают теперь любительские спектакли у себя на дачах, эта мода пришла к нам из Франции; как вам известно, сэр Гаррис, мой батюшка, не вполне его одобряет и моя матушка также.

– Но вы, вероятно, надеетесь, что когда они узнают о ваших успехах, то позабудут, на каком поле вы пожали ваши лавры, – пошутила Аннеке. – Однако время идет, а нам надо еще переодеться к обеду, Мэри. Итак, до свидания, господа, не забудьте, что мы вас будем ждать.

Этим она дала нам понять, что не желает, чтобы мы их провожали, и мы, откланявшись, остались одни. Бельстрод взял меня под руку, и мы направились в Дюк-стрит, где жил и он, и я, Гаррис же продолжал еще прогуливаться, отыскивая знакомых.

– Знаете ли, Литтлпейдж, это прелестнейшая девушка во всей колонии, и несколько месяцев пребывания в Лондоне сделают из нее настоящую великосветскую львицу! – сказал он с жаром и искренностью, удивившими меня.

– Что касается меня, то я не вижу в мисс Мордаунт никаких недостатков, – возразил я, – и всякое изменение в ней могло бы только быть ей в ущерб, – ответил я; на этот раз очередь быть удивленным оказалась за моим собеседником. С минуту он пристально смотрел на меня, затем перевел разговор на другую тему, и об Аннеке мы больше не заикались.

Бельстрод был умен и образован, и я слушал его с истинным наслаждением. «Вот, думал я, самый подходящий муж для Аннеке; он красив, умен, богат, родовит и образован. Чего еще больше? Он не может встретить отказа. Надо мне забрать свое сердце в руки, не то оно сделает меня несчастным»! – и я решил следить за собой. Я был молод, считал себя весьма разумным и принимал самые благие решения; расставаясь с майором, я обещал ему зайти за ним, чтобы вместе отправиться на обед, и сдержал свое обещание.

– Хорошо, что в Нью-Йорке принято ходить пешком, – сказал Бельстрод, беря меня под руку, – потому что экипажам было бы трудно проезжать по этим узким улочкам. Что же касается портшезов, то для меня отвратительно видеть в них мужчину.

– Многие из лучших семейств Нью-Йорка имеют свои экипажи и пользуются ими, – сказал я, – но здесь даже дамы ходят пешком, и это считается хорошим тоном, так что, вероятно, сегодня в театр большинство из них придут пешком.

Наконец мы добрались до Кроун-стрит.

– Я не понимаю, как мистеру Мордаунту пришла фантазия построить себе дом чуть не в пригороде, – заметил Бельстрод. – Приходится совершенно нарушать все свои привычки, чтобы посещать его. Такая даль!

– А между тем мне кажется, что здешние расстояния должны бы вам казаться пустяшными по сравнению с лондонскими, – возразил я. – Правда, что там вы пользуетесь экипажами?

– Да, конечно, но смотрите, не скажите мисс Аннеке, что я нахожу это расстояние слишком большим. Это может показаться ей обидным.

Я утвердительно кивнул головой как раз в тот момент, когда открылась перед нами дверь, и мы вошли в дом.

В гостиной собрались уже все приглашенные, кроме нас двоих и Гарриса, имевшего привычку постоянно всегда опаздывать. Всего было человек двенадцать.

– Ну, теперь, за исключением Гарриса, все, кажется, в сборе, – сказал Герман Мордаунт, обращаясь к дочери. – Будем мы его ждать или нет? Он обыкновенно так опаздывает.

– Дело в том, что теперь он важная персона: его отец только что получил баронство; он теперь получил право вести хозяйку дома к столу. Вот что значит быть сыном ирландского барона!

Это была новость, которой никто еще не знал, и это дало повод новым обсуждениям: садиться без него за стол или подождать?

– А за отсутствием сына вновь испеченного ирландского барона, вы полагаете, я должна была бы подать руку сыну английского баронета, который здесь налицо? – сказала Аннеке, смягчая улыбкой легкую иронию, слышавшуюся в ее словах.

– Я возблагодарил бы Бога, кузина, если бы вы мне отдали не только руку, но и сердце! – ответил Бельстрод, понизив голос, но все же достаточно громко, чтобы я мог слышать.

Это было достаточно ясно, и я с тревогой следил за Аннеке, желая знать, как она примет это признание. Но она не проявила при этом ни малейшего волнения и, по-видимому, приняла слова майора за шутку.

– Мне кажется, папа, следует приказать подавать, – сказала она, обращаясь к отцу. – Мистер Гаррис может обидеться, если не застанет нас всех за столом; он подумает, что его часы стали уходить вперед и что он явился на полчаса раньше, чем хотел.

– Да, это будет полезный урок Гаррису, – сказал Бельстрод, – и вполне заслуженный, потому что, когда я ему на днях сделал дружеское замечание по поводу его дурной привычки всегда опаздывать, знаете, что он мне ответил? «Так как теперь после лорда Лаудона, главнокомандующего и губернатора, да еще нескольких высокопоставленных лиц мне принадлежит право председательствовать на всех обедах, то, если я явлюсь рано, мне придется вести к столу и сидеть рядом со всеми старухами; тогда как, если я опоздаю, мне может представится случай пристроиться к какой-нибудь из дочек». Но на сегодня его расчет не пойдет ему на пользу, так как хозяйке еще не минуло пятьдесят лет.

– Я не думала, что мистер Гаррис такой хитрый, – покачав головой, усмехнулась Аннеке, – а вот и он, как раз вовремя, чтобы заявить о своих правах.

– Ах, негодный! Ведь он таки вспомнил ваш возраст! И как видите, преодолел свою привычку.

Только Гаррис переступил через порог, как доложили, что обед подан, все взоры обратились на Гарриса. Но прапорщик, который по годам был даже моложе меня, стеснялся заявить о своих правах и с минуту стоял в нерешительности. Этой минутой воспользовался мистер Мордаунт, бывавший не раз в Англии и прекрасно знакомый со всеми обычаями высшего света.

– Господа, – сказал он, – прошу вас заметить, что сегодня мы собрались главным образом, чтобы чествовать мистера Корнелиуса Литтлпейджа и чтобы отблагодарить его за оказанную моей дочери услугу, а потому, надеюсь, он предложит мисс Мордаунт руку, чтобы вести ее к столу.

При этом неожиданном обороте дела я почувствовал себя крайне неловко и едва смел взглянуть на мисс Аннеке, ведя ее в столовую; рука моя дрожала под ее рукой, и, когда все сели за стол, я сел возле нее. Это был, в сущности, первый парадный обед, на котором я присутствовал в своей жизни.

– Если бы я знал, что здесь предстоит такой обед, мисс Мордаунт, – проговорил я, когда подали жаркое, – то мой отец был бы счастлив прислать вам дичь своей стрельбы; он прекрасный охотник и бьет очень много дичи.

С моей легкой руки после этого разговор перешел на охоту. Вест-Честер вообще славится своими превосходными охотами; все мужчины увлеклись этой темой, а так как дам было всего две – мисс Аннеке и мисс Уаллас, то они вскоре попросили пощады.

– Вы забываете, господа, что мисс Уаллас и я не охотимся!

– Если не считать стрел Купидона, – возразил Бельстрод с присущей ему находчивостью, – потому что этим оружием вы владеете в совершенстве и производите настоящие опустошения, об этом мне хорошо известно.

Перед концом обеда провозглашено было несколько тостов; в том числе Аннеке провозгласила тост «за актеров-любителей», пожелав им таких же лавров на поприще искусства, как и на полях чести. Гаррис ответил тостом от имени полка, закончив его пожеланием всех благ нью-йоркским дамам, отличающимся не только красотой, но и умом.

Встав из-за стола, дамы и несколько кавалеров прошли в гостиную, и всякий поочередно спел что-нибудь. Аннеке обладала прелестным голосом, и Бельстрод был положительно в восторге от ее пения, и я – также.

Глава VIII

Если воздавать каждому по его заслугам, то много ли найдется людей, которых не следовало бы выпороть?

– Нет, чем меньше человек заслуживает вашего снисхождения, тем большая заслуга за вашим снисхождением.

Шекспир

– Гаррис совершенно выйдет из строя, если я не ухитрюсь как-нибудь выманить его из-за стола! – сказал Бельстрод. – Он сегодня должен играть Марцию, и хорошо, чтобы он был чуточку навеселе для храбрости, но весьма плохо, если он будет чересчур навеселе, так как это может повредить доброму имени добродетельной римлянки!

Аннеке, однако, успокоила его, сказав, что ее отец не имеет привычки долго задерживать своих гостей за столом. Действительно, не более как полчаса спустя все остальные мужчины пришли в гостиную пить кофе, и даже Гаррис достаточно твердо держался на ногах. Бельстрод поспешил, однако, увести его, сказав, что их час настал и что им пора исчезнуть, как тени отца Гамлета.

В семь часов все маленькое общество отправилось в театр, туда же спешила публика со всех сторон. Улицы были полны разряженных дам и кавалеров, мужчины из предосторожности, чтобы не сбить своих проборов и не испортить причесок, несли свои шляпы в руках.

Аннеке Мордаунт, с красивой пышной прической, с легким слоем пудры на ее светло-каштановых волосах, была прелестна.

Наконец мы вошли в театр; первые ряды были заняты неграми в парадных ливреях, которые были посланы занять места для своих господ, как это здесь было принято. По мере того как публика собиралась, негры исчезали. Мы заняли оставленные для нас места, Аннеке уже заранее предвкушала предстоящее удовольствие.

Когда прибыл главнокомандующий и губернатор, заиграл оркестр духовой музыки, и вскоре поднялся занавес. Совершенно новый мир предстал перед нашими глазами; говорить об игре артистов я не стану: мне она показалась превосходной. Бельстрода встречали и провожали аплодисментами; многие, бывавшие даже в лондонских театрах, уверяли, что роль Катона Бельстрод играл мастерски, не хуже любого большого актера. Добродетельная Марция и та тоже держалась довольно твердо на ногах, и известная томность во взгляде придавала ей больше женственности и отчасти смягчала некоторую грубость ее манер. В результате все были довольны, даже высшее начальство.

В антракте между трагедией и водевилем актеры вышли в зал, где их стали осыпать восторженными похвалами; у Аннеке горели глаза, и вся она сияла восторгом и радостью, восхваляя Бельстрода и осыпая его комплиментами. Этот успех, по-видимому, сослужил ему хорошую службу, подумал я, к немалому моему огорчению, но, благодарение Богу, раздался звонок, и актеры отправились переодеваться.

Во время антракта зрители обходили ложи знакомых, обмениваясь впечатлениями. Я зашел в ложу моей тетки, которая также была довольна спектаклем. Дядя нашел, что Марция обучалась своей роли у какой-нибудь маркитанки, но Катон был вполне удовлетворителен.

– Кстати, Джен (так звали мою тетку), – обратился он к жене, – говорят, что этот Бельстрод женится на прелестной дочери Германа Мордаунта и что вскоре она будет леди Бельстрод.

– Весьма возможно, – ответила тетка. – Отец Германа Мордаунта был из хорошей английской семьи, хотя и беден, как Иов. Но он женился на богатой голландской наследнице, а сам Герман, по его примеру, также женился на очень богатой наследнице, хотя и английской, так что все эти богатства теперь унаследует Аннеке. Это весьма завидная невеста.

Так, значит, это было дело решенное, и только теперь я почувствовал, какую боль мне причинило это известие и как в течение одной недели мое бедное сердце успело привязаться к этой девушке.

Началась вторая пьеса, она показалась мне возмутительно тривиальной, но и в ней Бельстрод, игравший роль слуги, играл превосходно; пьеса эта пользовалась большим успехом в Лондоне, и мнение столицы, очевидно, должно было быть решающим. Но я с радостью увидел, что личико Аннеке становилось серьезным и что она не находила в этой пьесе никакого удовольствия. Едва успели опустить занавес, как она поспешила уйти из ложи.

На улице к нам присоединилось несколько барышень – подруг Аннеке; все они громко и шумно восхищались пьесой, но Аннеке и Мэри Уаллас упорно молчали. Все наше маленькое общество вернулось к Мордаунтам, где мы должны были ужинать; когда уже садились за стол, появился Бельстрод, сияющий и торжествующий.

– Согласитесь, что Марция была весьма прилична! Но могу вас заверить, что был момент, когда я как режиссер был весьма неспокоен!

– Да, вам как режиссеру было очень много дел! – довольно сухо отозвался Герман Мордаунт.

– Мисс Мордаунт была так добра, что дала мне понять, что она осталась не слишком недовольна Катоном, и я желал бы знать, каково ее мнение о маленькой пьеске?

– Она позволит мне не сожалеть о том, что у нас нет постоянного театра! – ответила Аннеке. – Я не могла бы этого сказать, если бы сегодняшний спектакль окончился трагедией!

– Весьма сожалею, что наш выбор пал на эту, столь излюбленную в Лондоне пьесу, и если наш выбор оказался неудачным, то прошу вас простить нас на этот раз!

Под конец ужина опять провозглашали тосты, и на этот раз Дирк, молчавший в продолжение всего дня, со свойственной ему искренностью и откровенностью провозгласил здоровье Аннеке Мордаунт.

Это было противно всем правилам приличия и благовоспитанности – пить за здоровье присутствующего лица, – и Бельстрод запротестовал против этого новшества. На бедного Дирка посыпался целый град шуток, и Аннеке прибегнула к единственному средству спасти своего кузена из этого неприятного положения, в свою очередь предложив выпить за здоровье кузена Ван-Валькенбурга. После этого все поочередно стали петь, и тогда Дирк вернул себе всеобщее расположение, спев на простонародном наречии голландскую песенку со столь забавной мимикой и интонацией, что все хохотали от души и простили ему наивную оплошность.

Мне оставалось пробыть еще всего два дня в Нью-Йорке, и с тяжелым сердцем я пошел прощаться с Аннеке и ее отцом.

– Дирк только что сообщил мне, что он едет вместе с вами завтра, – сказал Герман Мордаунт. – Аннеке уезжает уже сегодня с мисс Уаллас в Лайлаксбуш, а я приеду туда к вечеру. Так знаете ли, что вам следует сделать? Выезжайте завтра с рассветом и по пути заезжайте к нам позавтракать. Мы вас долго не задержим, и к ночи вы будете в Сатанстое!

Отказаться от столь милого приглашения было невозможно, и я вернулся к тетке с несколько обиженным сердцем. Прощание так тяжело, когда не знаешь, когда вновь встретишься.

С шести утра Дирк и я были уже в седле. Было прекрасное майское утро, и, когда мы выехали за город, какой-то всадник принялся что есть мочи догонять нас. Это был Язон Ньюкем. Поравнявшись с нами, он был немного разочарован, что его попутчиками были мы: видимо, он рассчитывал на новое знакомство, так как ничего так не любил, как новые знакомства. Не знаю, к каким только ухищрениям не прибегал Язон, чтобы узнать у каждого его секреты, или намерения, или желания, но чаще всего он, конечно, прибегал к самым бесцеремонным расспросам, не допускаемым иногда не только известной деликатностью, но и самой элементарной вежливостью. В данном случае ему очень скоро стало известно, куда мы едем, и вот каким способом:

– Вы рано нынче выехали, господа! Вероятно, у вас на то были очень важные причины!

– Я полагаю! Ведь нас дома ждет ужин!

– Ужин! Да вы, господа, приедете туда к обеду, если только, конечно, не остановитесь в пути.

– И это весьма возможно, – согласился я, шутя.

– А… таки вы думаете остановиться… вероятно, у мистера Ван-Кортланда? Его поместье лежит как раз на реке, так вы заедете к нему?

– Нет.

– О, так, значит, к богатому Филиппсу, его усадьба тоже недалеко, вам совсем немного придется уклониться в сторону!

– Мы свернем дальше!

– Ах, так, значит, вы свернете, я так и думал… да, да… дальше, там поблизости находится усадьба мистера Мордаунта, дочь которого вы вырвали из когтей!.. Роскошнейшая дача… Она носит название Лайлаксбуш, чудесное место!

– Откуда вы знаете все это, Язон?

– Как? Просто расспрашивал всех и каждого направо и налево, – ответил он и тотчас же принялся всеми средствами уговаривать нас, чтобы мы взяли его с собой к мистеру Мордаунту.

Я со своей стороны всеми силами отказывался и отнекивался, но как раз в этот момент выехавший встретить нас мистер Мордаунт подъехал к нам и, видя, что с нами Язон, счел долгом вежливости пригласить и его.