Текст книги "Сатанстое [Чертов палец]"

Глава XXVI

Это слишком ужасно! Самая скучная человеческая жизнь, которую гнетут и старость, и нищета, и горе, и страдания, – является раем в сравнении с тем, чего мы боимся от смерти.

«Мера за меру»

Вскоре мы пришли в ту часть леса, где землемеры уже работали, и, руководствуясь их зарубками на деревьях, мы без труда пришли к тому участку, на котором они работали в настоящее время. Часа полтора мы шли быстрым ходом, предводительствуемые Сускезусом, как вдруг он мгновенно остановился и тут же спрятался за дерево, мы последовали его примеру. Это первое правило воина в лесу – искать прикрытия за стволами деревьев.

– Что такое, Сускезус? – спросил Гурт.

– Нехорошо! Здесь были воины! Быть может, они ушли, а может, и не ушли! Скоро увидите! Раскройте глаза и смотрите!

Мы посмотрели в ту сторону, куда он показал нам рукой, и увидели шагах в трехстах от нас большое каштановое дерево; под ним в траве виднелись чьи-то ноги, как будто человек лежал на спине и спал. Мокасины были как у индейца, но на таком расстоянии трудно было сказать, были ли то ноги индейца или белого.

– Чьи это ноги? – спросил Гурт краснокожего.

– Не знаю, но думаю – скорее бледнолицего: нога жирная, толстая, а у краснокожего – сухая, жилистая. Большой палец обращен наружу, а у индейца всегда внутрь; так он ходит, так и спит!

– Если это индеец, – сказал Гурт, – я сделаю его своим пленником прежде, чем он успеет вскочить, а если белый, то это кто-нибудь из наших!

Онондаго, вероятно, успел за это время убедиться, что опасности серьезной нет, и не стал протестовать, а только сказал:

– Пойдем все вместе!

Он быстро зашагал по направлению к большому каштану. Подойдя ближе, мы одновременно узнали Сама, одного из наших охотников, лежавшего на спине; он был мертв, в груди у него была большая, широкая рана, нанесенная ножом, и с него также был снят скальп.

Все мы были потрясены этим зрелищем; только один Сускезус оставался невозмутимым; по-видимому, он этого ожидал. Осмотрев труп, он с уверенностью сказал: «Он был убит в эту ночь!»

Это было чрезвычайно важно установить; то, что он был убит несколько часов тому назад, говорило, что мы в сравнительной безопасности, потому что индейцы очень редко остаются долго на тех местах, где совершили свое кровавое дело; обыкновенно же, закончив с таким делом в одном месте, они сейчас же идут дальше, подобно тому как проносится над землей ураган. Гурт и тут, не теряя времени, увидел яму, образовавшуюся вследствие того, что большое старое дерево выворотило с корнем. Он отнес в эту яму покойного, засыпал яму землей, в чем все мы ему помогали, и в несколько минут тело Сама было предано погребению. На свежую могилу навалили общими силами тяжелый древесный ствол для защиты от хищников и, прочитав над могилой коротенькую молитву, тронулись дальше.

– Как видите, друзья, – сказал Гурт, – смерть приходит без предупреждения! Несомненно, индейцы прошли здесь, и поэтому мы должны блюсти друг друга, как овчарка своих овец. Будем помнить, что жизнь – ненадежная вещь, а смерть – дело верное! Сам, быть может, всего на несколько дней опередил нас; будем же все готовы отдать последний отчет.

– Гурон сделал это недаром, – заметил Сускезус. – Видели вы равнину? Сама они не распяли, не мучили, а просто убили честным ударом в грудь!

– Да, но почему? Быть может, негр раздражал их?

– Мускеруск – великий вождь, спина у него горит от ударов! Я его знаю; он не любит хлыста! Ни один индеец не любит, не терпит! Ни один…

– Так ты думаешь, Бесследный, что бывший пленник Джепа приложил здесь руку? И что военная тропа так же открыта и для личной мести, как и для общественных интересов всего племени?.. Что гурон преследует нас и охотится за нами не столько ради добывания скальпов, сколько ради того, чтобы залечить рубцы на спине?

– Несомненно! Три лодки переправились через озеро! Это Мускеруск, я его знаю! Он не будет спать, пока не заживет его спина. Вы видели, что он сделал с негром? А бледнолицего он просто убил, чтобы взять его скальп!

– Так ты думаешь, что столь жестокая участь постигла Петера только потому, что он был негр, и за то, что другой негр побил гурона?

– Да! И это справедливо! Это полезно для его спины, ей стало легче! Повесить негра очень полезно для спины; Джеп это рано или поздно увидит!

Но Джеп был смел, редко как кто, и запугать его было положительно невозможно. Однако на этот раз я заметил, что черномазое лицо его посерело, как это бывает в сильные морозы. Очевидно, слова Бесследного произвели на него впечатление, и он понял, что ему следует постоянно быть настороже.

– Надеюсь, мистер Корни, что вы не верите ни единому слову из того, что говорит этот индеец? – обратился он ко мне.

– Напротив, Джеп, я ему вполне верю и скажу тебе: будь осторожен! Ведь если тебе случится попасть в руки твоему приятелю Мускеруску, то с тобой будет еще хуже, чем с Петером! Пусть же это тебе послужит уроком обращаться мягче с твоими пленниками!

– Да сильно ли я его попорол? Ведь чуточку только! И случай был такой удобный: спина голая на глазах, веревка готовая в руках. Да еще после всей этой борьбы с ним и сердце не успело отойти!

– Да что пользы теперь говорить об этом! Что сделано, то сделано! Теперь этому делу ничем не поможешь; только помни, что, если мы попадемся им в руки, они хорошо с нами рассчитаются, а тебе не видать пощады!

Разговаривая таким образом, мы незаметно отошли приблизительно две мили от того места, где похоронили бедного Сама, когда онондаго, поднявшись первым на небольшой холм, замахал рукой в воздухе, давая нам понять, что опять сделал какое-то открытие. На этот раз, судя по его жесту, можно было предположить скорее хорошее, чем ужасное. Так как он при этом остановился, то мы вскоре подошли к нему и тогда увидели то, что вызвало его движение.

От того места, где мы стояли, почва спускалась пологим склоном вниз, и так как деревья здесь были очень высокие, а стволы гладкие, без нижних ветвей, то ничто не мешало глазу видеть далеко вперед. Быстрый ручеек сбегал вниз с горы, вытекая из небольшой скалы, а внизу у ручья, расположившись полукругом, сидели Траверс и его два помощника и, по-видимому, ужинали или только что отужинали, так как перед ними еще лежали остатки пищи, а Том, другой наш охотник, сопровождавший их, лежал немного поодаль.

– Слава богу, – сказал Гурт, – здесь даже не было и переполоха; их не потревожили даже. Мы успели еще вовремя, чтобы предупредить их об опасности! Я им крикну сейчас.

– Не кричите, – поспешил остановить его Сускезус, – шум ни к чему хорошему не приведет. Подойдите совсем близко и говорите шепотом!

Так как совет этот был разумный, то мы пошли все вместе к их бивуаку. Но вдруг мне бросилось в глаза, что все они были неподвижны, и жуткое чувство овладело мной. Страшное подозрение мелькнуло в моем мозгу, но ужас, охвативший меня в тот момент, когда мы подошли к группе, и их мертвенно бледные лица, их остановившиеся зрачки сказали нам, что перед нами не живые товарищи, а мертвецы.

– Боже правый! – воскликнул Гурт. – Мы пришли слишком поздно!

Только одного Прыгуна нигде не было; его одного мы еще не успели разыскать.

Все эти несчастные были убиты из ружья, и на этот раз я впервые заподозрил в предательстве Прыгуна и, не задумываясь, высказал свое подозрение товарищам.

– Ошибаетесь, – сказал Сускезус с уверенностью. – Прыгун – бедный индеец, это правда! Прыгун любит ром, но он не продает друзей. Мускеруск – тот воин, который мстит за себя, а Прыгун любит ром, но он хороший индеец.

Но где же он сам? Из всех оставленных нами здесь людей его одного мы не могли найти. Мы повсюду искали его тело, но его нигде не было. Сускезус произвел тщательный осмотр трупов и местности и заявил, что землемер и его товарищи убиты всего три или четыре часа тому назад и что злодеи, убившие их, ушли отсюда не более получаса тому назад.

Мы поспешили похоронить Траверса и его двух помощников и Тома вблизи ручья, в небольшой пещерке, образовавшейся здесь сама собой. При этом мы убедились, что оружие, заряды, компас и другие вещи, находившиеся в карманах несчастных, были унесены, и хотя индейцы вообще очень редко бывают ворами, но все, что они находят на убитом враге, считают своей законной собственностью и этим ничем не отличаются от солдат цивилизованных народов. Платья, чертежей и записок Траверса они не тронули, так как эти вещи были им совершенно не нужны.

Погребение совершалось в полном безмолвии; все работали усердно, с поспешностью и усердием, мысленно сознавая каждый, что эта же участь, с минуты на минуту, ждет, вероятно, и его.

Вскоре все было закончено, и мы были готовы двинуться дальше. Решено было, по совету Сускезуса, идти по следам гуронов, так как это было вернейшее средство не быть настигнутыми ими врасплох и скорее подкараулить их, чем быть подкарауленными ими.

Сускезус без труда шел по свежему следу гуронов. Как он полагал, их было человек двенадцать, но как все индейцы, находящиеся на военной тропе, они шли осмотрительно, маскируя следы тем, что ступали все один в след другому – с математической точностью и аккуратностью, остерегаясь погнуть ветку или сломать прут. И если бы Сускезус не исследовал следов, оставленных ими на месте злодеяния у ручья, в то время, как мы погребали мертвых, то даже и он не мог бы по следу, оставленному гуронами в лесу, определить их число. То обстоятельство, что их было втрое больше, чем нас, конечно, не могло нас обнадежить, но зато мы знали, что вступать с ними в открытый бой нам нет расчета.

Первое время след вел по направлению к Равенснесту, а затем уклонился в сторону нашей хижины. Таким образом, мы вскоре вышли на свой собственный след. К счастью, индейцы не напали на него, иначе они вернулись бы по нему и напали на нас с тыла. Теперь же мы оказывались в тылу у них и, сознавая, что всякая опасность, которая может нам грозить, может грозить нам только впереди, зорко смотрели вперед и чувствовали себя сравнительно спокойно.

Мы шли очень быстро, но в полном безмолвии, словно на похоронах: в сущности, мы и возвращались с целого ряда похорон. Никогда еще мы не шли так механически послушно за своим предводителем, как теперь, и едва онондаго снимал со следа ногу, как я ставил на ее место свою, а за мной повторяли то же самое Гурт, Дирк и Джеп.

След привел нас к самой хижине, куда мы пришли около полудня. Опасаясь засады, мы соблюдали величайшую осторожность. Не доходя до дома, след уклонился на запад, – шагах в трехстах от хижины, которая с этого места была видна как на ладони. На этом месте, очевидно, происходило совещание. Предоставив нам поискать следы ближе к дому, Сускезус сам обошел кругом, желая убедиться, не сделали ли индейцы обхода, чтобы подойти к дому с другой стороны, но оказалось, что след вел по прямой линии к Равенснесту.

Но Сускезус не удовлетворился этим; он знал, что опытные индейцы часто оставляют заметный видный след лишь для того, чтобы обмануть и ввести в заблуждение. Зная лично Мускеруска, онондаго сознавал, что имеет дело с врагом искусным, коварным и опытным. Чтобы подойти ближе к хижине, Сускезус приказал, чтобы каждый из нас выбрал себе дерево, за которым бы он мог спрятаться, и, наметив из-за него другое дерево, с быстротой молнии перебегал из-за этого дерева к другому, и так далее, приближаясь таким способом постепенно к дому.

По прошествии десяти минут мы были в двадцати шагах от хижины. Наконец, Гурт не в состоянии был выдержать еще больше и, выйдя из-за своего укрытия, решительным шагом пошел к двери и ударом ноги раскрыл ее настежь. В хижине никого не было; Сускезус обошел ее со всех сторон, затем заявил, что теперь он уверен, что после нашего ухода никто сюда не заходил. Это нас весьма обрадовало, так как иначе они могли бы узнать о нашем возвращении.

Теперь нам предстояло решить, что делать дальше. Оставаться здесь было опасно и бесполезно.

Следовало попытаться добраться до Равенснеста, хотя это было весьма рискованно. Обсуждая все эти вопросы, те из нас, кто был в состоянии что-нибудь съесть, утоляли свой голод. Индеец, находясь на военной тропе, умеет и есть, и голодать, смотря по обстоятельствам, и в этом отношении остается только удивляться, в какой высокой мере эти люди умеют повелевать своей природой.

Пока Сускезус и Джеп усердно поедали все, что было в их распоряжении, мы заставили себя ради предосторожности проглотить что-нибудь, чтобы не слишком отощать в пути, я увидел человеческую фигуру, осторожно подкрадывавшуюся между деревьями к дому. В первую минуту я молча показал онондаго на нее, но, вероятно, он увидел ее еще раньше меня и, продолжая жевать свой ужин, только одобрительно кивнул головой, проговорив:

– Хорошо! Теперь услышим новости: Прыгун пришел.

Действительно это был Прыгун. Видя его целым и невредимым, мы невольно вскрикнули от радости. Как и все индейцы, он не поздоровался с нами, а преспокойно и молча уселся тут же среди нас, ожидая расспросов. Поспешность и нетерпение – пороки, простительные разве только женщинам, но совершенно неприличествующие воину – в глазах индейцев.

– Хвала Господу, друг мой, что ты вернулся! – воскликнул Гурт. – Добро пожаловать! Хоть тебе-то эти черти гуроны не причинили зла!

– Гуронов в лесу много! Все леса полны… Бледнолицый из форта прислал меня с вестями! – И Прыгун принялся разворачивать край своей рубахи, в который у него были завернуты четыре письма: одно для меня, другое для Дирка, третье для Гурта и четвертое, написанное рукой Германа Мордаунта, бедному Траверсу.

Вот содержание моего письма:

«Мой отец так занят, что поручил мне написать вам это письмо. Бельстрод вчера прислал нарочного сообщить нам печальные вести о войне и известить нас о его скором прибытии. Мы ждем его сегодня; ходят слухи, что индейцы показались в лесах. У нас принимают все меры предосторожности. Отец очень много хлопочет; он просит Вас настоятельно собрать всех Ваших и безотлагательно спешить к нам. От посланца Бельстрода мы узнали о Вашем геройском поведении во время сражения и о том, что Вам удалось выйти из боя невредимыми, о чем Бельстрод узнал от мистера Ли, человека крайне оригинального по своему характеру, но и весьма талантливого, как говорит мой отец, который его знает. Надеюсь, что это письмо застанет Вас уже в Мусридже и что мы без промедления увидим всех Вас у себя.

Аннеке».

При этом письме был еще маленький post scriptum, в который женщины, как утверждают, вкладывают самую важную суть письма. Вот этот post-scriptum:

«Милый Корни! Мы уже раз пережили с Вами вместе ужасные минуты, и если суждено вновь пережить что-либо подобное, то для меня было бы большим утешением видеть Вас подле себя, за ретраншементами нашего укрепленного дома, а не знать, что Вы в лесу подвергаетесь ежеминутно страшной опасности нападения. Спешите же, прошу Вас, как можно скорее сюда!»

И этот post scriptum был мне намного дороже самого письма. Письмо Гурта было в таком же духе; он дал мне его прочитать:

«Мистер Мордаунт поручил мне и Аннеке написать Вам, чтобы просить Вас поспешить в Равенснест. Вести приходят все самые тревожные, и наши бедные колонисты охвачены паническим ужасом. Мистер Бельстрод в сопровождении мистера Вордэна должен прибыть сюда через несколько часов; все соседи спасаются к нам. Что касается меня, то я полагаюсь на милость к нам Провидения, но так как святое Провидение пользуется людьми в качестве своих орудий, то я не знаю человека, к которому питала бы более доверия, чем к Гурту Тэн-Эйку.

Мэри Уаллас».

– Клянусь святым Николаем! – воскликнул Гурт. – Не правда ли, Корни, на такой призыв нельзя не откликнуться? – и, вскочив на ноги, он стал надевать свой вещевой мешок или «торбу», как мы их называли. – Если мы не будем попусту терять времени, – добавил он, – то успеем сегодня к ночи в Равенснест!

Я был вполне с ним согласен. Дирк также не протестовал. Его письмо было от самого Германа Мордаунта, который писал ему прямо, без утаек:

«Дорогой Дирк! Индейцы заполняют леса; в наших интересах соединить наши силы. Спешите, ради бога, присоединиться к нам со всеми Вашими товарищами! Я имею основание думать, что не позже, как завтра, мы увидим не меньше сотни индейских воинов у нашего дома. Подходя к дому, рекомендую Вам идти оврагом, тянувшимся с северной стороны усадьбы; в нем Вы будете под прикрытием и подойдете на расстояние не больше ста шагов от ворот. Таким образом Вы легче сумеете пробраться в дом, даже в том случае, если бы он был уже захвачен врагом до Вашего возвращения. Храни Вас Бог, дорогой Дирк, и приведи Вас и друзей Ваших невредимыми к нам, Вашим друзьям!

Герман Мордаунт».

Я быстро пробежал глазами и это письмо, которое мне передал Дирк, и, оставив хижину и все, что в ней было, на произвол судьбы, мы быстро вышли из дома, захватив только оружие и заряды для самозащиты и самую необходимую пищу для поддержания сил во время пути.

Сускезус, по обыкновению, шел впереди, а Прыгун на некотором расстоянии от него, по его же следу, на случай непредвиденной опасности. Хотя мы и теперь еще были в тылу у гуронов, однако Сускезус предпочел сойти с их следа и идти кратчайшим путем к нашей цели.

Глава XXVII

У отца моего была девушка, которая полюбила юношу. Как быть, может, я полюбил бы вашу милость, будь я женщина!

Viola

Время было за полдень, когда мы покинули хижину, и никто из нас не надеялся прийти в Равенснест до наступления ночи. Действительно, уже с полчаса, как стемнело, когда Сускезус подошел к оврагу. До этого момента ничто не говорило нам о близости врага.

С крыльца дома мистера Мордаунта можно было одновременно видеть шесть или семь бревенчатых хижин, раскинутых на большом расстоянии друг от друга, на разных участках его владения. Дом же Германа Мордаунта носил в округе название цитадели и стоял на расстоянии полумили от ближайшей лесной опушки. Но в овраге рос целый пояс зеленых деревьев. Положение Германа Мордаунта было достаточно крепким для того, чтобы он мог сражаться в открытом поле, если бы только у него было достаточное количество людей, но их было не больше семнадцати человек, на кого можно было полностью рассчитывать. Многие его поселенцы были европейцы и совершенно не умели обращаться с огнестрельным оружием, другие же были из числа тех, которые при первой же опасности убегают со своими семьями в лес, вместо того чтобы присоединиться к владельцу цитадели. Но были, конечно, и такие, которые баррикадировались в своих бревенчатых хижинах и мужественно, как настоящие герои, отбивались от врага.

Тот, кому знакома индейская манера ведения войны, сразу мог сказать, что так как овраг был единственным местом поблизости цитадели, где еще сохранилась густая лесная растительность, и, следовательно, мог служить хорошим прикрытием, то именно этим местом и должны были воспользоваться индейцы, чтобы подойти поближе к хижине. Сускезус, а благодаря ему и мы знали это.

Теперь, когда опасность еще больше увеличилась, мы решили быть все время настороже, чтобы нас не застали врасплох. Каждый из нас знал, что ему делать в случае тревоги. Кроме того, мы все научились искусно подражать крику различных птиц, и эти крики должны были служить для нас сигналами, о которых мы заранее договорились. Этот способ сигналов изобретен был задолго до нас индейцами, которые весьма часто пользуются им.

Когда мы начали спускаться в овраг, то Сускезус и Прыгун шли по-прежнему вперед, мы же, вместо того чтобы идти гуськом, как до сих пор, теперь выстроились в одну шеренгу и шли плечо к плечу. Мрак и густолиственность деревьев в овраге делали эту предосторожность необходимой.

Мы спустились в овраг, прошли довольно большое расстояние и вдруг очутились возле Сускезуса и Прыгуна, которые все время шли впереди нас. Это произошло потому, что те внезапно остановились, потому что их зоркие глаза заметили признаки присутствия врага. Там, под сводом нависшей вперед скалы, человек сорок индейцев, в полном боевом снаряжении, развели костер и расположились кругом поужинать. Костер уже догорал, и его последние отблески слабым, дрожащим светом освещали мрачные фигуры краснокожих воинов, сидевших и лежавших крутом. Если бы мы пошли не здесь, то не могли бы их увидеть ниоткуда и нам не миновать бы опасности попасть в их руки. Но судьба привела наших предводителей на такое место, откуда они заметили догоравшие угли костра. Мы были не больше как в сорока шагах от него.

Поблизости шумно бежал поток. Сускезус предложил сделать маленький обход и переправиться через поток, шум которого мог служить нам защитой. Дно потока было в этом месте каменистое. Выбрав этот путь, мы оставляли гуронов позади себя, но они, вероятно, не успели бы закончить свой ужин, прежде чем мы доберемся до цитадели. Однако Гурт запротестовал.

– Как, – сказал он, – судьба поставила нас в такое положение, когда мы можем оказать огромную услугу нашим друзьям, внеся переполох в лагерь неприятеля, перепугав их мнимой вылазкой! Ведь тогда они, быть может, откажутся атаковать цитадель! И упустить подобный случай! Нет, это было бы положительно грешно.

Дирк и я поддержали его; даже Джеп встал на нашу сторону.

– Да, мистер Корни, это прекрасный случай отомстить за смерть бедного Петера, – сказал Джеп. – Мы им покажем себя!

Сускезус, как только узнал о нашем решении, ничего не возразил, но тут же стал готовиться к бою; Прыгун также.

План наш был чрезвычайно прост: мы должны были дать общий залп с того места, где сейчас находились, затем с громким криком кинуться на врага с холодным оружием в руках. Самое важное было не задумываться ни на минуту и не останавливаться рядом с костром, где, как ни слаб был его свет, мы все-таки могли быть узнаны, а миновав его, бежать напрямик к воротам Равенснеста.

Мы дали дружный залп почти все одновременно, затем, в ответ на поднявшийся у костра крик и смятение, ответили громким шумным криком и устремились на ошеломленных индейцев, рубя всех, кто попадался под руку, и направляясь к цитадели. В окружавшей нас темноте трудно было составить себе ясное представление о неожиданном нападении; помню только, что около нас и нам под ноги падали раненые или убитые, а мы перескакивали через них и опять кололи и рубили, и все бежали вперед. Через минуту мы оставили костер за собой; нам вдогонку послали несколько выстрелов наугад, но никого не ранили. До ворот нам оставалось не больше ста шагов, и каждый из нас спешил выбраться поскорее из оврага, кто как мог, так как во время нападения мы поневоле должны были действовать врассыпную. Поэтому с этого момента я могу говорить только о себе. Я видел, что какие-то люди, прячась за деревьями, скользят во мраке, как тени; я думал, что это мои товарищи, но не знал точно. Вновь зарядить свои карабины мы не могли, так как не было времени останавливаться. Я не мог выбраться из оврага в том месте, где бежал поток, и вынужден был взять немного в сторону, где и взобрался на маленькое возвышение. Это положение было весьма удобное, и я остановился на минуту зарядить свой карабин; в то же время я осматривался, желая определить, где я нахожусь.

Там, внизу, в долине, где были постройки колонистов, виднелось двенадцать или пятнадцать догорающих костров. Все это были хижины поселенцев или их риги и амбары. Но главное здание, то есть сама цитадель ничуть не пострадала; она стояла, грозная и мрачная, и так как не имела окон наружу, то виднелся только один слабый огонек, вероятно, в одной из бойниц, в качестве сигнала. И в самом здании, и кругом царила полная тишина; позади меня, в овраге, и за ним, в долине, тоже все было спокойно, но в этом спокойствии было что-то жуткое.

Оставаться больше на этой возвышенности было небезопасно, и я решил бежать со всех ног к воротам. Двумя прыжками я выбрался на равнину и увидел, что впереди меня бежали еще двое, из которых один как будто крепко вцепился в другого и держал его.

Так как оба направлялись к дому, то я окликнул: «Кто идет?»

– Ах, Корни, это вы! Ну слава богу! Вы как раз вовремя, чтобы помочь мне тащить этого гурона; я поймал его, обезоружил и взял в плен, но он упирается так, что сил моих нет. Помогите мне пинками или кулаками, как хотите!

Но я слишком хорошо помнил мстительность индейцев, чтобы решиться на подобные меры, и поэтому просто схватил пленника за руку повыше локтя и стал тащить и толкать вперед. Вскоре мы добрались до ворот, которые тотчас же открылись, и мы были встречены самим хозяином и десятком человек и вооруженных слуг.

Выстрелы привлекли внимание Германа Мордаунта, и он понял, что, значит, мы идем, и стоял все время у ворот наготове, чтобы впустить нас, как только мы к ним подойдем. Все мы добежали до ворот почти одновременно. Благодаря тому, что нападение было произведено нами так неожиданно, мы успели укрыться в цитадели. А когда ворота форта Равенснеста закрылись за нами, всякая немедленная опасность для нас миновала.

Нас ввели в большую, хорошо освещенную комнату, где мы встретили прелестную хозяйку Аннеке и ее подругу, обе они испытали мучительную тревогу, ожидая нас, но теперь, при виде нас здоровыми и невредимыми, заплаканные глазки их светились радостью, а уста улыбались счастливой улыбкой. Глядя на них, отвечая на их расспросы, мы на мгновение забыли целый мир. Но вот вошел Герман Мордаунт, видимо встревоженный, и сказал:

– Мы забаррикадировали ворота и только теперь спохватились, что еще не все ваши здесь. Я не вижу ни Траверса, ни его помощников, ни наших обоих охотников. Не остались же они там, в лесу?

Никто из нас не решился ответить, но, вероятно, Герман Мордаунт прочел этот ответ на наших лицах, потому что тотчас воскликнул:

– Не может быть! Как, неужели все?

– Все, мистер Мордаунт, все, и даже мой бедный негр Петер, – сказал Гурт. – Вероятно, застигнутые врасплох, все они были убиты в наше отсутствие!

Обе девушки на минуту закрыли лицо руками, и мне показалось, что побледневшие губы Аннеке шептали молитву. Мистер Мордаунт только вздохнул и некоторое время молча шагал по комнате, затем, сделав над собой усилие, чтобы казаться спокойным, произнес:

– Благодарение Богу, мистер Бельстрод прибыл вчера благополучно сюда; он очень желал вас всех видеть, как только вы будете здесь! Если хотите, я проведу вас к нему!

Мы, конечно, обрадовались, и нас проводили в комнату Бельстрода; майор принял нас в высшей степени сердечно, много говорил о печальном исходе кампании, о горьком разочаровании и об оскорблении, нанесенном английскому самолюбию; мы со своей стороны осведомились о его ране, которая, к счастью, оказалась пустяковой и в худшем случае могла заставить похромать его недели две-три, не больше.

– Не правда ли, Корни, – сказал он мне, когда другие ушли и мы с ним остались одни, – я ловко устроился, приказав отвезти меня сюда? Лучшего лазарета трудно и придумать. Теперь нашему благородному соперничеству открыто широкое поле действий, и если мы с вами покинем этот дом, не узнав истинных чувств к нам мисс Аннеке, то, значит, оба мы такие дураки, которые заслуживают быть обреченными на безбрачие на весь остаток своих дней! Ведь редко представляется более удобный случай овладеть сердцем девушки, чем нам с вами теперь!

– Признаюсь, мне данный случай не представляется очень удачным! – проговорил я. – Аннеке сейчас настолько встревожена за себя и за других, что ей не до нежных чувств; она думает теперь совсем о другом!

– Ах, Корни, сразу видно, что вы совершенно не знаете женщин! Может быть, вы были бы правы, если бы дело пришлось только сейчас начинать, но когда уже раньше было сделано начало, то, говорю вам, при этих условиях девушка становится мягче, доступнее; не больше, как через неделю, дело должно выясниться. И если я буду счастливым избранником, то могу вас заверить, Корни, что вы найдете во мне самое нежное сочувствие, точно так же, как я уверен в нем в противном случае. Впрочем, после этого злополучного поражения под Тикондерогой я примирился с поражениями!

Я не мог удержаться от улыбки, слушая это странное рассуждение о наших шансах на успех.

– Я не совсем вас понимаю, Бельстрод, – сказал я, – и почему вы данные условия считаете очень благоприятными?

– Да как же, друг мой! – воскликнул майор. – Аннеке, несомненно, любит одного из нас двоих. Что она любит, за это я готов положить руку в огонь: все в ней дышит любовью: и взгляд, и улыбка и вспышки румянца; и любит она непременно одного из нас. Я буду откровенен с вами, Корни, и не скрою, что, кажется, она предпочитает меня; но вместе с тем я готов поклясться, что и вы, со своей стороны, тоже думаете относительно себя!

– Вы ошибаетесь, мистер Бельстрод, могу вас заверить, подобной самонадеянности во мне нет.

– Ну да, конечно! Вы не достойны любви Аннеке Мордаунт; вы никогда не допускали мысли, чтобы она могла полюбить такое незначительное, жалкое существо, как вы, и тому подобное. Не правда ли? Да ведь, в сущности, я могу сказать то же самое, а в глубине души оба мы рассчитываем на ее любовь, не то мы не стали бы все это время вертеться около нее и ждать чего-то!

– Вы, может быть, имеете какие-нибудь основания рассчитывать на ее взаимность, но я, повторяю, не имею ни малейшей уверенности в ее расположении ко мне!

– Мои основания! Это просто мое самолюбие, известная доля которого должна быть у каждого человека, как для его собственного самоудовлетворения, так и для спокойствия духа. Надежда неразлучна с любовью, а надежда порождает самоуверенность. Рассуждение мое очень простое: я ранен. Прекрасно! Ранен в бою за родину и моего короля, это весьма почетно; меня приносят сюда на носилках в присутствии моей возлюбленной; она наглядно видит доказательство тех опасностей, которым я добровольно подвергал себя, и считает мое поведение геройским, как я надеюсь. И вы думаете, что всего этого недостаточно, чтобы подействовать на женщину и заставить ее высказаться в мою пользу? Разве вы не знаете, как быстро тают женские сердца на огне сострадания, чувствительности и великодушия, и когда они ухаживают за вами во время болезни, то из десяти случаев девять – их сострадание и сочувствие переходят в любовь. Моя рана – это мастерский прием, могу вас заверить, и я недаром к нему прибегнул, но согласитесь, что в любви, как и на войне, всякие хитрости допустимы!

– Я вполне понимаю вашу политику, Бельстрод, но не могу понять вашей откровенности. Конечно, вы можете быть уверены, что я не злоупотреблю ею! Я готов согласиться с вами, что ваша рана является большим козырем в вашей игре, но чем я могу похвалиться против вас?