Текст книги "Охотник"

15

Снег пошел рано утром, когда Рой еще спал, и снег не разбудил его. Снегом занесло его спальный мешок, его выпростанные руки, даже лицо и всю голову, а ом все спал, пока не забрезжил серый рассвет. Тогда он приподнялся в снегу и сел.

– Иди, снег, иди! – закричал он. И еще раз, и еще.

Он стряхнул снег с кепки и сапог, которые служили ему изголовьем, и, надев их, уже готов был в путь. Короткие ноги его готовы были притаптывать снег, все его тело готово к переходу, который должен был раз и навсегда отрезать его от погони. Он не стал терять времени на еду. Пожевал кусок жареного зайца, взвалил свой занесенный снегом тюк на спину, высморкался прямо в снег и сразу стал на лыжи.

Рой знал, что еще далеко не избежал опасности. Спал он долго, и патрули могли быть у него за плечами, достаточно близко, чтобы обнаружить его следы до того, как их запорошит легким снежком.

На первый хребет он поднимался очень осторожно, озабоченный тем, чтобы определиться на местности после ночного марша вслепую. Свои наблюдения он делал под прикрытием березовой поросли, и сердце его радовала снеговая дымка, свеже-белая пелена на холмах и скатах, низкое тяжелое небо, неясный и мглистый горизонт.

– Ну, где же вы, охотнички? – в восторге воскликнул он.

Ему хотелось кричать им: ау, где вы? Куда девался весь ваш закон и порядок! Четыре человека, и все их полевые бинокли, и богатое снаряжение, и провиант – все это теперь ровно ничего не стоило. Единственное, что могло теперь найти и затравить его, был самолет, но в такую погоду и это было маловероятно, в такую погоду он мог не бояться, что его заметят, будь то с неба или с земли. Самая подходящая погода для лисы, говорил он, и лиса заметет следы.

Теперь он точно знал, что ему делать. Он повернул прямо на восток, идя параллельно курсу, который держал до сих пор. Он знал, что патрули обыщут весь тот район, где потеряют его след, но разве придет в голову этим людям возвращаться обратно, чтобы ловить его у себя за спиной? Он это знал и на это рассчитывал и продолжал запутывать след, идя прямо на восток, без всякого намека на южное направление. Он шел так все утро, его возрожденная энергия пренебрегала усталостью ног, лыжи были словно крылья на окоченевших холодных ступнях. Он шел с предельной быстротой до тех пор, пока не почувствовал, что его надежно защищает снег – все усиливающийся снегопад, который заносил его след, как только сходила с него лыжа. Теперь можно было поворачивать на юг, и вскоре после полудня он слегка изменил направление. Он все больше отклонялся на юг, изыскивая самые выгодные скосы по приглянувшимся ему холмам.

Теперь он действительно торопился, потому что знал, куда идет, и хотел использовать все шансы. Он по возможности спрямлял дорогу, двигаясь и по открытой местности, что позволяла плохая видимость. Он знал, что оторвался от преследователей, и спокойно пошел напрямик по замерзшему ручью, рассчитывая попасть на озеро и дальше на кратчайшую дорогу к далеким хребтам Муск-о-ги. Путь по ручью был крутой, но это было лишь добавочной проверкой его умения ходить на лыжах, одним из тех мелких испытаний, которые только подбадривали его. Тяжесть тюка пригибала его к земле, но он не упал и не сбавил хода.

Ручей уже расширялся перед впадением в озеро, и он видел по характеру его устья, что весной это полноводный, бурный поток. Хотя это и должно было предостеречь его, он все-таки продолжал идти прямо по ручью в озеро. Слишком поздно заметил он полынью на отмели, куда впадала под углом другая замерзшая речка. В то же мгновение он почувствовал, что лед под ним подается. Когда лед треснул, он еще пытался свернуть, но понял, что все напрасно: лед раскололся и поглотил его. С перехваченным вскриком он с размаха ударился о закраину и почувствовал, как холодом сжало ему голову.

Опускаясь на дно, он понял, что не выплывет, если не сможет освободиться от тюка. Изо всех сил стараясь достать нож, он барахтался, чувствуя, как ледяная вода охватывает все его тело, плотно окутывая его цепенящим холодом. Достать нож не удавалось, не было времени. Он выпустил из рук ружье, и это было сейчас его единственным сознательным поступком, хотя он и знал, какой это смертельный грех. Хохот товарищей звероловов звучал в его ушах, когда он наконец пробил головой ледяную пленку и шумно выдохнул воздух из легких.

Он держался за лед и соображал, как бы ему выбраться из воды с тюком за плечами и с лыжами на ногах. Пожертвовав ружьем, он не расположен был жертвовать еще и мехами. Медлить было опасно, но он тщательно исследовал крепость ледяной кромки. Потом повернулся к ней спиной, чтобы тюк пришелся на лед, и высвободил руки. Отпихнув тюк подальше от полыньи, он сам выкатился на лед, словно мокрый тюлень на лыжах. Лежа плашмя и осторожно подталкивая перед собой свой тюк, он ползком добрался до крепкого льда. Тогда он достал топор и, оставив тюк на берегу, бросился к ближайшим деревьям. Ему было так холодно, что, казалось, ноги вот-вот хрустнут и отломятся. Все тело его сотрясала сокрушительная дрожь.

Восьми таких минут было достаточно, чтобы убить человека, и Рой знал, что бежать далеко некогда. Он сразу приглядел среди деревьев наилучшее топливо, старый дуплистый пень, сухой и трухлявый. Он прихватил на растопку сухой пихтовый сук, онемевшими руками подтащил его к пню, расколол и расщепил пень и зажег пихтовый сук восковой спичкой из своей водонепроницаемой спичечницы. Пихта мигом занялась, смола вспыхнула, брызнула во все стороны, и пень сразу охватило пламенем. Рой стоял вплотную к огню, срывая с себя платье, и чувствовал, как пламя лижет его лицо. Когда обгорел сук, пламя опало, но теперь стал жарко разгораться пень, и Рой стоял, протянув к нему руки. Одна рука оттаяла, он еще подколол горящий пень, и, когда огонь вспыхнул сильнее, он увидел, что на руках у него горят волосы. Тепла он почти не ощущал, но услышал запах горелого мяса и тогда взглянул на ноги, которые были почти в самом огне. Жир выступил на коже и стекал по икрам, пузырясь и шипя, как сало на вертеле. Он поспешно отступил и повернулся к огню спиной.

Он знал, что искалечил себе ноги. Было непростительной глупостью стоять так близко к огню, но возвращенное тепло стоило этого. Он нагнулся и покатал платье по снегу, чтобы выжать из него хоть немного влаги, а потом, выпрямившись и стоя нагой на снегу, захохотал:

– Вот поглядел бы на меня сейчас инспектор! – И добавил, следя за тем, как подымается от огня струйка дыма: – Ох, этот инспектор!

Инспектор и его патрульные, по всей вероятности, заметят этот дым, и Рой знал, что опять потеряно его главное преимущество. Он не мог торопиться, потому что ему надо было время, чтобы оттаяло тело и платье. Он рассчитал, что на это уйдет оставшийся час дневного света и вся ночь, но что выходить надо очень рано.

Пока еще было светло, он нагишом сделал несколько коротких вылазок, чтобы набрать топлива и подтащить тюк. Вода не прошла внутрь мешка, и там нашлись сухие носки, сух был и спальный мешок. Он залез в него, устроился возле самого огня и спал урывками, то и дело подбрасывая дров в огонь.

Еще до света он собрался и вышел. Теперь по мягкому снегу он шел упорно, но медленно. Трудный путь, хмурый, медленный и тяжкий. Снегопад прекратился, и патрулям теперь легко было выследить его от места его ночевки, но он упрямо и угрюмо брел к ближайшей хижине Муск-о-ги. Если, несмотря на ободранные, покрытые волдырями ноги, залубеневшее тело, все возрастающий голод и изнурение, он все-таки сможет идти – тогда он, по крайней мере, выживет. Теперь его мало трогало, изловят его патрули или нет. Ему нужны были тепло и кров. Ему нужно было человечье убежище от свирепого неистовства природы.

16

Почти теряя сознание от слабости, он уже начинал думать, что пришел конец, как вдруг увидел на тропе Индейца Боба. Появление индейца его изумило, как изумило бы все знакомое, потому что весь мир как бы отошел от него после трех дней полумеханического скольжения по снегу и утаптывания снега. Сознание почти вытеснено было мучительным однообразием этого вынужденного продвижения вперед шаг за шагом, день за днем. Но появление Индейца Боба на тропе было настолько реально, что влекло для него возврат и других реальностей, в том числе и собственного изнурения и отчаяния. Попробовав остановить свои вспухшие глаза на высокой фигуре Индейца, он чуть не упал.

– Я и думал, что это ты, – сказал ему Боб.

Рой едва слышал его слова.

– Хэлло, Боб! – сказал он и зашатался на своих лыжах. Тюк пригибал его к земле, разламывал ему спину.

Боб не уверен был, не пьян ли Рой. Рой выглядел, как пьяный.

– Что с тобою, Рой? – спросил Боб. – Тебе нехорошо?

– Да, да, Боб. Да, да. Знаешь, провалился под лед. Несколько дней назад. А тут далеко до хижины на Четырех Озерах?

– Всего несколько миль, – сказал Боб и приподнял тюк Роя. – Высвобождай руки, – сказал он, – и иди за мной.

Рой послушался, и, когда груз был снят с его плеч, ему стало еще труднее держаться на ногах. Теперь в этом почти не было смысла.

– Пойдем, Рой, – говорил Боб. – Не отставай!

– Так иди, – сказал он Бобу. – Иди, а то я упаду и умру.

Индеец взвалил за спину его огромный тюк и стал прокладывать тропу, сначала медленно, но потом все убыстряя шаг. Когда Рой падал, Боб не поднимал его, а только дожидался, чтобы он сам поднялся на ноги, зная, что малейшая помощь может доконать Роя. Рой сам прекрасно знал это, но все же бранился, что Боб не помогает ему, и доходил до бешенства, что тот не обращает внимания на его ругань.

Боб вел его самым легким путем, который был и самым длинным, но Рой брел почти машинально, словно притягиваемый магнитом. Он снова потерял всякое ощущение реальности, его пробуждали только мучительные спуски на лыжах. Он видел перед собой две длинные шагающие ноги, и они вели его уже за пределом всякой выносливости. Когда ноги наконец остановились, перед ним возник облик его хижины на Четырех Озерах. У него еще хватило сил сбросить с ног лыжи и перевалиться через порог, но когда он грохнулся на березовую койку, последний атом его энергии был израсходован и он сразу забылся в тяжелом сне.

Рой всегда жил в мире реального, и печать подсознательного не оставила на нем своего клейма. Но в эту ночь подсознание, словно наверстывая потерянное время, разом расквиталось с ясностью его мыслей. Реальные события последних дней и нереальный мир кошмаров перемешались в один жгучий клубок. Чудесная реальность света, звука и осязания покинула его и уступила место черным, мучительным образам земли, раскалывающейся, корчащейся, взрывающейся у него под ногами, Еще более чудовищны были образы людей, вырастающих в деревья, в зверей, в горы. Роя они мучили и подавляли, а потом одна гигантская гора, выросши под самое небо и протянув вперед скалистую руку, сокрушила его ледяной дубиной. Нанося удар, гора вдруг обратилась в Энди, и, чувствуя на себе тяжелую руку Энди, он проснулся.

– Так, значит, охотник вернулся домой, – услышал он.

– Скотти! – Рой никогда еще так не радовался человеческому голосу.

– Он самый!

Рой чувствовал, как рот его расползается в улыбку, но и только.

– Когда ты встанешь, – сказал Скотти, – у меня есть чем тебя угостить. Похоже, что ты голоден.

Рой сел и увидел, что на него смотрят Скотти, Самсон и Индеец Боб. Захохотать ему не позволили распухшие язык и губы, так что он снова улыбнулся, наслаждаясь теплом хижины у Четырех Озер. Теперь он все понимал. Непроизвольно он оглянулся: где же Энди? Но Энди здесь не было.

– Привет теплой компании, – сказал он.

– Мы с Самсоном пришли вчера вечером, – объяснил ему Скотти. – Надо было сделать последний обход твоих бобриных капканов, прежде чем снимать их.

– Снимать? А не рано?

– Да знаешь, запахло паленым, Рой, – сказал Самсон. – С тех пор, как ты ушел, заглядывали сюда разные люди.

– Инспектор? – спросил Рой.

– Нет. Его и слыхом не слыхать.

Рой наконец, тяжело перевел горячее дыхание.

– Он гнался за мной. Ты не заметил вчера, что за мной гнались? – спросил он Индейца Боба.

– Я никого не видел, Рой, – отвечал Боб. – И никого не искал. Я не знал, что ты был в заповеднике, мне Скотти только вчера вечером сказал.

– А где мои меха?

– Мы спрятали их на дереве. Рой.

Рой встал, и все трое подумали, что он тут же упадет, но он удержался и подошел к печке. Теперь он наконец почувствовал боль всех своих ран и всего натруженного тела, кровоточащие пузыри на голенях, стертые ступни, ломоту в груди и в ногах. И тем не менее весь мир как бы налагал на него целительную повязку, все кругом было живое, горячее, и рядом как доказательство этого был Скотти.

– Так как насчет еды? – спросил он у Скотти.

Он знал, что после ему будет плохо, но ел предложенные ему Скотти яичницу с салом и картофель, ел с неумеренностью переголодавшегося человека. За едой он рассказывал им о заповеднике, о своем уходе и о погоне, вплоть до того момента, как повстречал Индейца Боба.

– Так ты уверен, что никто меня не выслеживал? – опять спросил он Боба.

– Я никого не видел, – повторил Боб, и его черные печальные глаза на мгновение оживились. – Они, должно быть, потеряли тебя у того озера, в которое ты провалился.

– Может быть, – сказал Рой, – но мне казалось, что они идут за мной, – он пощупал сухую кожу своего обросшего лица, она была грязная и воспаленная. – Ну, а у вас как охота, друзья? – спросил он.

– Охота? – переспросил Скотти. – Можно считать, что никак. На этот раз ты был прав, Рой. Зверь ушел, пропал, словно и не было. За шесть недель я не видел ни одной норки, а Боб в погоне за дичью зашел вон куда. Даже олени исчезли. Исчезло все, кроме зайца и лисицы. Нам с Самсоном не собрать бы и аванса на будущий сезон, если бы не добавочный улов с твоего участка.

– А как ты, Боб? – спросил Рой.

– Меха нет, Рой. Ничего, только немного молодых бобров и случайной норки. Это не охота. – Никогда еще лицо индейца не было таким прозрачным и с таким зловещим румянцем. Казалось, даже в глазах у него была смерть, и Рою не по себе стало, глядя на него. – Нет меха, нет мяса, – сказал индеец.

Рой снова присел на койку, зная, что он сейчас скажет, и все-таки не решаясь начать.

– Видели вы, сколько я принес мехов? – сказал он.

– Конечно, – ответили они.

– Так вам надо поделить их со мной, – сказал он.

– С какой стати? – спросил Скотти.

– Там больше, чем мне нужно, – сказал Рой.

Они ничего не сказали. Рой переводил взгляд с одного на другого.

Скотти медленно покачал головой.

– С чего бы это тебе дарить нам мех? – сказал он. – Судя по твоему виду, он достался тебе не легко. Меха твои. Рой. Они еще тебе пригодятся.

– Не все, – возразил Рой.

– Все до единого! – отрезал Скотти.

– Слушай, Скотти, – сказал Рой. – Не давай ты над собой волн твоему закону и порядку. Да, они из заповедника, но об этом ведь никто не узнает.

Скотти обиделся:

– Не это меня заботит. Рой.

Рой понял, что сказал не так, но все-таки ему надо было это им сказать. Он хотел отдать им меха, но не мог объяснить, что он отдает им их законную долю за то, что они живые люди, за то, что они его друзья, за то, что они сейчас рядом с ним. Право на долю добытого в заповеднике давало им само их существование, но он не надеялся объяснить им это, потому что и сам этого хорошенько не понимал. Он знал только, что должен заставить их принять мех, и он уговаривал их и порознь и всех вместе, но ни один из них не согласился.

– Почему это нам брать чужой мех, – сказал Самсон.

– А он вовсе не чужой, – сказал Рой.

– А чей же?

– В известном смысле он ваш, как и мой.

Скотти засмеялся.

– Нечего швыряться своим добром. Рой! – сказал он.

– Боб! – обратился Рой к индейцу.

– Меха твои, – сказал Боб и почти улыбнулся. Редкий случай: оживший призрак.

Рой знал, что они отказываются с тем же глубоким чувством уважения, с которым он предлагает. И все же был момент, когда ему почудилось, что Скотти отвергает меха, потому что принять их было бы грешно, а Индеец Боб потому, что это было бы опасно. Но мысль эта сейчас же исчезла – он слишком хорошо знал этих людей. Потом он заподозрил было самого себя в том, что стремится этим подарком как бы переложить на них часть ответственности за браконьерство в заповеднике, но и эту мысль он отмел, потому что и сейчас не чувствовал угрызений совести. Охота в заповеднике научила его одному: бояться одиночества и саморазрушения, и закон не имел к этому никакого касательства. Потом он понял, что предложил своим товарищам часть самого себя. То взаимное уважение, которое делало необходимым этот поступок, делало неизбежным их отказ, и, радуясь этому, он не стал настаивать.

– А как ты думаешь, что случилось с Сохатым и Зелом? – спросил его Самсон.

– Они взяли курс на Северный полюс, – сказал Рой.

– Ну и погуляли вы там вволю, – продолжал Самсон. – Жаль, что я не пошел с вами.

Рой хотел было ответить прямо, хоть на минуту быть с ними правдивым. На его лице можно было прочесть эту правду, и Скотти с Бобом прочли ее, но Рой только усмехнулся Самсону.

– Да? – сказал он. – Ну что ж, раз в год я думаю наведываться туда для отдыха. В следующий раз пойдем со мной, Самсон. Там как раз нужен такой человек, как ты. Все звери там только и ждут, чтобы отдать тебе свои шкуры.

– Да? Это мне подходит, – важно сказал Самсон.

– Мы с тобой против всего света, – подхватил Рой.

– И против инспектора, – напомнил Скотти.

Рой захохотал, как бывало, и со счастливым стоном повалился навзничь на койку.

– Ваше преподобие, Скотти Малькольм! – сказал он. Так он лежал, наслаждаясь, пока его не вспугнуло прошлое. – Если инспектор все еще на моем следу, – сказал он, – мне лучше идти на озеро Т и прикинуться примерным траппером.

– Сегодня ты никуда не пойдешь, – сказал ему Скотти.

– Тебе будет плохо. Рой, – сказал Боб.

– Знаю, – ответил Рой. – Только я пойду.

Так и не переубедив его, они показали ему, где спрятаны меха, и прибрали хижину, пока он отдыхал. Когда они кончили, он надел свою брезентовую куртку и вышел.

Самсон спросил:

– А где твое ружье, Рой?

– Потерял! – сказал Рой.

– Ей-богу, он утопил ружье в том озере! – завопил Самсон. – Он потерял ружье!

– Приходилось выбирать: ружье или жизнь, – слабо защищался не на шутку смущенный Рой.

Они засмеялись, Скотти и Самсон хохотали оглушительно, а Индеец Боб довольно безучастно наблюдал, как белые люди разыгрывают свою обычную игру в относительные ценности.

– Ну как? Довольны? – сказал Рой. – Пошли!

Они распрощались возле хижины; Скотти повел Роя прямой дорогой на озеро Т, Индеец Боб опять пошел охотиться, а Самсон направился на запад, к Литтл-Ривер. Он ушел из хижины последним и, провожая долгим взглядом коренастый силуэт Роя, не мог подавить в себе восхищения, граничившего с завистью.

Чтобы добраться до хижины на озере Т, Рою и Скотти понадобился весь остаток дня, и по пути Рою, как он и ожидал, стало плохо. Но очутившись в хижине, глядя на ревущую печку, на которой Скотти готовил еду, Рой почувствовал, что к нему возвращаются прежние силы. Каждый звук и запах были для него целительным бальзамом, и не было вещи в хижине, которая не казалась бы ему новой и свежей.

– А к тебе в твое отсутствие приходил гость, – сказал ему Скотти.

– Медведь из лесу?

– Не совсем, – возразил Скотти. – Приходил повидать тебя Энди Эндрюс.

– Повидать меня?

– Вот именно.

– А он не скатал, что ему от меня нужно?

Скотти покачал головой:

– Сказал, что зашел по пути.

– А зачем?

– Не знаю, Рой. Говорил он не много.

У Роя отлегло от сердца. Он долго молча слушал, как шлепаются в котелок куски картофеля, который резал Скотти. Он знал, что Скотти ни за что не скажет ему, говорил ли Энди о Джинни или нет.

– Ну, как он, Скотти? Джек говорит, что он стал толстый.

– На казенных хлебах. Был в армии, – сказал Скотти.

– Сказал он, что делает в Сент-Эллене?

– Нет. Вообще говорил он не много. Они с Самсоном в тот же вечер напились.

Прежде Скотти любил Энди, как и все они его любили, но ясно было, что теперь он Энди не любит. Рой задумался – почему бы. И снова спросил себя: как же он сам относится к Энди. Он знал Энди таким, каким он был двенадцать лет назад, и такого человека он не мог не любить. Но сейчас к его чувствам примешивалась неприязнь. Он все острее чувствовал, что Энди не должен был возвращаться в Сент-Эллен. Рой был еще слишком слаб и не мог определить свое истинное отношение к Эндрюсу, но одно было для него ясно: он не потерпит, чтобы его в чем-нибудь обвинили. Пусть Энди сердится, пусть применит силу – это его дело, но любая его попытка очернить Джинни и самого Роя вызовет только отпор, это он знал твердо.

– Знаешь, – задумчиво говорил Скотти. – Энди чем-то похож на Мэррея. Хоть он и служил в армии, но, глядя на него, сразу признаешь в нем бродягу. Ему на всех и на все наплевать. Этакий жирный, равнодушный ко всему сержант, и к тому же бродяга.

– Ну и оставался бы в армии! – сказал Рой, находя минутное облегчение в своей вспышке, но еще более убежденный в том, что Энди ищет с ним ссоры.

Этого Рой уже не боялся, но, мысленно разделавшись с Энди, он обнаружил, что есть у него и другие, более страшные сомнения. В заповеднике Рой ни разу не сомневался в Джин потому, что никак не мог вообразить себе какие-либо отношения между ней и Эндрюсом. Когда он представлял ее себе, образ ее связывался для пего только с ним самим. Эту иллюзию он принес с собой из заповедника. Теперь, однако, все изменилось. Так близко от дома и вплотную к реальности он начал задумываться о самой Джин, и это принесло ему новые муки, новые вопросы: как она приняла возвращение Энди, так ли она довольна этим, как была бы довольна двенадцать лет назад? За все эти двенадцать лет она ни разу не сказала худого слова об Энди, ни разу не осудила его за исчезновение и, что важнее, никогда не была поставлена перед необходимостью выбирать между ними. Так что же она чувствует сейчас? Мог ли Энди так просто войти в дверь ее кухни и заменить собой сезонного, полупризрачного гостя – его, Роя? Рою не хотелось в это верить, но он знал, что не исключена и эта возможность. Энди вернулся, вот, возможно, и все, что теперь значит для него Джинни.

– А о Сэме он что-нибудь говорил? – спросил Рой, возлагая последнюю надежду на брата. Если Сэм держится крепко, может быть, все остальное не имеет значения, потому что Рой решил, что не пропадет, если уцелеет брат и его дом. Только бы Сэм был еще тут.

– Из слов Энди я понял, что Сэм еще на ферме, – сказал Скотти.

– А как давно это было?

– Уже с месяц.

– За месяц многое может случиться, – уныло сказал Рой.

– Когда ты думаешь сходить в город? – спросил Скотти.

Рою и самому хотелось задать себе этот вопрос.

– Мне кажется, я лучше подожду и разберусь во всем, – сказал он. – Надо нарастить немножко мяса и рассортировать мои шкурки, чтобы легче было с ними разделаться. – Теперь, когда Джинни была недостижима, он уже думал о том, как ему самому сбывать свои незаконные меха. – Должно быть, соберусь через неделю-другую, если только не появится тем временем друг-инспектор.

– А он знал, за кем гонится?

Рой пожал плечами.

– Скоро все выяснится. – Он сел за стол, не переставая ощущать неутолимый голод. – Если инспектор подозревает, что гнался за мной, ему надо еще это доказать. Я больше никуда не побегу.

Инспектор не показывался, но Рой сидел в своей хижине на озере Т еще долго после того, как силы его восстановились и все меха были рассортированы. Хижина стала единственной твердой опорой его жизни. Казалось невозможным покинуть ее ради коварных сюрпризов Сент-Эллена, ради клубка затруднений, в который впутаны были и инспектор, и Сэм, и Джин Эндрюс. Целую неделю он со дня на день собирался сходить в Сент-Эллен, но каждый раз вид хижины и озера останавливал его. Он был уверен, что так или иначе, но это его последние дни в последней хижине Муск-о-ги, и это казалось ему разумным доводом, чтобы не спешить. Он больше не гадал, что ожидает его в Сент-Эллене. На уме у него были только хижина и участок, словно в них был ключ ко всем решениям. Если у инспектора есть хоть тень каких-нибудь улик против него, тогда участок будет у него отобран. Но если инспектор и не отнимет его, все равно этим угодьям пришел конец, а с ними конец и ему; как пришел конец и Скотти, и Самсону, и Индейцу Бобу. Он знал это, и знал уже давно, но одно дело знать, другое – смотреть в лицо надвинувшейся беде. Если в Сент-Эллене ожидало его решение этого вопроса, то там ожидало его много других решений, поэтому, устав от ожидания, он наконец, взвалил на плечи свой тюк и в последний раз пустился в путь по озеру Т, пока еще оттепель не сделала лед ненадежным.