Текст книги "Тень твоего поцелуя"

Глава 10

– Я собиралась найти вас, – пробормотала Пиппа, потрясенная собственной откровенностью. Она не имела никаких сознательных намерений отыскать Лайонела, но теперь, увидев его, вдруг точно поняла, что ей больше не к кому обратиться.

Лайонел направился к ней.

– В чем дело, Пиппа? Что-то случилось. Что именно? – настойчиво допытывался он.

Пиппа ощутила, как последние барьеры рушатся под пронизывающим теплом его глаз, настойчивостью, звучавшей в голосе. Она подняла глаза, не в силах сразу найти подходящие слова.

– Куда мы можем пойти? – спросила она наконец.

Лайонел оглянулся. В приемном зале толпились слуги, готовя помещение к утренней публичной аудиенции. Все они с любопытством поглядывали на странную парочку, но можно ли было их за это осуждать? Муки и страдания Пиппы казались почти ощутимыми.

– Прочь отсюда, – решил он, сжимая ее руку. – В саду дышится куда легче.

– Да, – кивнула Пиппа. Солнце, воздух, открытые пространства. Ей необходимо все это, чтобы бросить свет на ужасную мрачную неразбериху, лишавшую ее сознания, способности мыслить, уверенности в себе и в том, кто она и что она.

Они покинули зал. Коридоры были забиты возбужденно болтавшими компаниями. Кто-то спешил по делам, кто-то просто прислонился к стене, наблюдая за живописными сценами.

Лайонел передвинул руку Пиппы на сгиб своего локтя, чтобы избежать лишних слухов. И почувствовал, как дрожат ее пальцы. Но она уверенно шагала рядом, не глядя по сторонам, спеша к двери в конце коридора.

Оказавшись на террасе, Лайонел направился к уединенной тропинке, огибавшей огороды на задах дворца.

– А теперь объясните, что произошло.

Пиппа сразу же отстранилась, скрестила руки на груди и посмотрела в небо.

– Вы обнимете меня?

Он немедленно повиновался. Его объятия были нежными, почти нерешительными, но она страстно прильнула к нему и подняла лицо.

– Поцелуйте меня.

Он поцеловал ее так же легко и, хотя понятия не имел о том, что кроется за ее просьбами, скорее отрубил бы себе кисть, чем ответил отказом. Он хотел, хотел держать ее в объятиях. Целовать. Жаждал этого вот уже несколько недель.

Лайонел скользнул ладонями по ее узкой спине, ощущая под корсажем холмики острых лопаток и позвоночник. Она все более страстно целовала его, раскрывая языком губы, погружаясь в рот. В каждом ее жесте, в самой потребности в нем было нечто отчаянное, и Лайонел был принужден отстраниться, сжимая ее тонкую талию.

– Пиппа, – с сожалением улыбнулся он, – не желаю выглядеть неблагодарным грубияном, который не ценит оказанные милости, но все же интересно бы узнать, что послужило их причиной.

Пиппа приложила сложенные домиком пальцы к губам, откуда вырвался поток горьких слов:

– Мне двадцать пять, а я не знаю, как прожить остаток своей жалкой жизни… я как пустая, выброшенная раковина… он обрек меня на существование без любви, без прикосновений… с мужчиной, которого отвращает самый мой вид. Как мне дотянуть до смерти?

Она с трудом втянула воздух в легкие, словно забыла, как дышать, и разразилась новой тирадой:

– Он считает меня круглым ничтожеством, которое можно лишь использовать как прикрытие своим истинным желаниям. Как может он вот так, жестоко, бесчеловечно, отбросить меня, мои нужды и потребности во имя своих?! Он спрятался за мной, как за щитом! И я должна все это выносить! Тянуть, пока один из нас не умрет: нелюбимая, отвергнутая, без ласк и нежных прикосновений, поцелуев и объятий. Никогда не испытать страсти, пока он без помех предается своей. Почему? Почему он выбрал именно меня?

Теперь ее обуял гнев, а в голосе звучали слезы.

– Почему он выбрал меня для чудовищного обмана? Неужели в его глазах я так мало стою? – повторила она, бросая Лайонелу фразу за фразой, словно именно он был виноват во всем. Глаза горели яростью и обидой, ранившей ее в самое сердце.

На какой-то ужасный момент разум отказался ему повиноваться. Неужели ее муж рассказал всю правду о себе? Невероятно, немыслимо! И все же о чем еще она может говорить? Холодный страх сжал внутренности. Она не знает, не может знать о том, что с ней сделали.

Лайонел взял руку Пиппы и взволнованно сказал:

– Не понимаю, о чем это вы.

Его ясные серые глаза испытующе смотрели на нее, пока Пиппа не стала чуть спокойнее.

– Всего лишь о том, что увидела своего мужа в постели с другим мужчиной, – медленно, подчеркивая каждое слово, сообщила она. – Только это я и хотела сказать. И еще, что мой брак – сплошное притворство, фальшь, маскирующие извращенные склонности моего супруга. И в довершение всего я ношу его ребенка: что может быть убедительнее? – У нее перехватило горло. – Теперь у него вообще нет причин приходить в мою постель и делать то, что так ему отвратительно. Вот и все, что я хотела сказать.

Она замолчала, часто, неглубоко дыша; краска то отливала от щек, то вновь вспыхивала, едкие слезы по-прежнему жгли глаза.

Лайонел медленно выдохнул. За возмущенными, недоумевающими словами он расслышал страх, что чудовищный обман мужа каким-то образом принизил ее, низвел почти до уровня животного. Он понимал этот страх и сам испытал его однажды, когда был вынужден признать собственное бессилие. Этот унизительный, лишающий разума кошмар поражал воображение.

Тот самый кошмар, который иногда все еще наполнял его, обычно возникал вместе с запахом тлеющего сырого дерева или треском огня.

Лайонел признавал, что едва ли не больше остальных виновен в том, что сделали с этой женщиной. Но он не несет ответственности за ее брак и за вероломство Стюарта Нилсона, предавшего жену. Поэтому теперь может помочь ей преодолеть тот ужас, который слишком хорошо ему знаком. Помочь ей вернуть достоинство и уверенность в себе.

Он накрыл ее щеку ладонью, нагнулся и поцеловал эти мокрые ресницы, кончик носа, уголки губ. Пиппа не шевельнулась. Глаза оставались открытыми, только дрожь пробегала по натянутому как струна телу.

Лайонел скользнул губами по нежному местечку за ухом, шее, тонкой коже под подбородком. Голова Пиппы откинулась, обнажая шею, где неистово бился пульс. Груди нервно вздымались над глубоким квадратным вырезом платья.

Желание поднялось в нем, закрутило вихрем, унесло рассудок и осторожность. Он не нуждался в предлогах. И дело не в миссии исцеления и возрождения. Он хотел эту женщину. С самого первого момента его тянуло к ней. Он делал вид, что все это не так, пытался отрицать те силы, которые бросали их друг к другу, но больше так продолжаться не может.

– Я хочу тебя, – тихо признался он, овевая горячим дыханием ее кожу. – Хочу держать тебя в объятиях, любить, владеть до конца, каждым клочком кожи, каждой частичкой существа. Касаться тебя так, чтобы заставить твое тело петь, погрузить язык в самые потаенные пещерки, утонуть в твоем благоухании.

Изливая свои страсть и желание, он продолжал целовать ее. Пиппа прижалась к нему так, словно хотела вобрать в себя. Она не могла и не хотела думать. Только ощущала его язык, солоноватый вкус кожи, обнимала, пытаясь обволочь его собой, как он обволакивал ее.

Его слова, все еще висевшие в горячем воздухе, влили жидкое тепло в ее живот, иголочками покалывали спину, вызвали дрожь в напряженных мышцах бедер. И когда он поднял ее на руки, Пиппа изогнулась, обвив руками его шею, прижавшись губами к губам. Глаза все еще были широко открыты, как будто она боялась потерять малейший оттенок ощущения.

Он куда-то понес ее. Пиппа не помнила, чтобы кто-то носил ее на руках, с самого детства, и сама мысль об этом забавляла ее, выведя на мгновение из сладостного забытья. Она даже умудрилась хихикнуть, по-прежнему не отнимая губ от его рта.

Они очутились на тенистой лужайке, напоенной запахами скошенной травы. Но Пиппа уже ни на что не обращала внимания. Лайонел, не выпуская ее, встал на колени и уложил на мягкую травяную груду.

Пиппа пошевелилась, пробормотала что-то, когда он стал расстегивать ее корсаж, и дала ему груди, придерживая их под ласками его губ. Соски мгновенно затвердели и сладко заныли, посылая томительный отклик в ее лоно.

Она откинулась на постель из травы, не сводя глаз с его потрясенного, очарованного лица. Его пальцы скользнули по ее плоти, раскрывая тугие лепестки ее женского естества. Касаясь, гладя, раздвигая.

Пиппа пошевелилась. Легкий шепот восторга сорвался с губ. Она и не подозревала, что такое возможно.

Лайонел улыбнулся ей, прекрасно представляя, что она сейчас испытывает. Зная, что это для нее внове. Он снова поцеловал ее, сжимая теплый венерин холмик. Истекая влагой, она переживала почти болезненные ощущения. Прикусила губу и почувствовала вкус крови.

Пока она содрогалась в пароксизме наслаждения, он приподнялся, спустил шоссы и с неожиданной грубостью задрал ее юбки. Стиснув упругие ягодицы, он поднял ее бедра и скользнул во влажное гостеприимное тело легко, как рука в лайковую перчатку.

Теперь ощущения стали иными. Пиппа, не сводя с него зеленовато-карих глаз, затаила дыхание, жадно впитывая все, что с ней происходило. Она много раз соединялась со Стюартом, но такого с ней еще не происходило. Все ее существо было поглощено тем, что он с ней делал. Его ласками, движениями рук, губ, языка.

И наслаждение тоже отличалось от пережитого минуту назад. Теперь удовольствие, переживаемое Лайонелом, стало частью се собственного. Она буквально купалась в его любви, ощущении заполненности, алкала каждого мощного выпада, погружения его плоти в ее лоно. Она пыталась обхватить его ногами, сильнее прижать к себе, но мешала смятая груда их одежды. Юбки стягивали колени, мешая двигаться.

– Чертовы тряпки, – выдохнула она. – Нам следовало бы раздеться!

Лайонел лениво улыбнулся ей.

– Это не всегда обязательно. Бывает, что одежда добавляет остроты ощущениям.

Он отстранился, и она почувствовала, как он выскальзывает из нее. Разочарованный стон еще трепетал на ее губах, когда он вернулся, медленно, так медленно, что она нетерпеливо подняла бедра, венерин холмик надавил на низ его живота, и глаза ее наконец закрылись, и остались только их тела и этот поразительный, невероятный экстаз, качавший ее на волнах, сжимавший мускулы ног, живота, возносивший все выше и выше в неоглядные вершины. Но тут все рассыпалось мириадами звезд, и наступил отлив, выбросивший ее на берег и оставившей ее мягкое, бесформенное, как расплавленный воск, тело, лежавшее на перине из скошенной травы.

Пиппе не хотелось открывать глаза. Спать, спать… повернуться на бок и спать, вспоминая во сне то чудо, что только сейчас случилось с ней, чудо, которое теперь медленно ускользало.

Лайонел поднялся, зашнуровал шоссы, не сводя взгляда с неподвижной фигуры с разметавшимися юбками. До чего трогательны ее худые щиколотки, белоснежные икры и бедра. Похоже, она спит. Ее песочного цвета ресницы лежали полумесяцами на бледных веснушчатых щеках, еще хранивших отсвет его ласк. Ее капюшон сбился, черный бархат и изумруды валялись рядом на траве. Отягощенные перстнями пальцы беспомощно лежали на груди.

Он поправил ее юбки, и глаза Пиппы тут же распахнулись.

– Кажется, я заснула.

– Кажется, да, – согласился он, откидывая с ее лба шаловливый локон волос цвета корицы. – Встаешь?

Пиппа села, огляделась и увидела, что они лежали под чем-то вроде навеса. Стен нет, только дырявая крыша, а она лежит на горе скошенной травы.

– Это навозная куча?

– Не совсем, – ухмыльнулся Лайонел. – Скорее, будущий перегной.

Пиппа поправила головной убор и заметила:

– Я еще никогда не лежала с мужчиной на навозной куче, но теперь понимаю, что до этого момента по-настоящему не была с мужчиной. – Она насмешливо улыбнулась и протянула руки.

Лайонел одним рывком поднял ее. Замечание не требовало ответа, хотя доставило ему немало удовольствия и тайной радости.

– Ну и вид у меня, должно быть, – пробормотала Пиппа, стряхивая с юбки травинки. – И в волосах тоже трава, верно?

– Да… может, если ты снимешь капюшон…

– Без зеркала я ни за что не приколю его как следует, – покачала она головой. – И хуже всего то, что мое белье перекрутилось, а это, доложу я вам, сэр, крайне неудобно.

Не моргнув глазом она подняла бесчисленные юбки и поправила белое шелковое белье так бесцеремонно, что он невольно замечал то изгиб бедра, то округлость ягодиц.

Непослушная плоть вновь восстала.

Пиппа как ни в чем не бывало опустила юбки и украдкой глянула на него, вдруг снова растеряв уверенность в себе, пораженная неприятной мыслью. Неужели он пожалел ее? Она излила ему свою душу. Что, если именно жалость заставила его прийти ей на помощь в трудную минуту?

– Что с тобой?

– Ничего, – покачала головой Пиппа. – Ты не обидишься, если я поспешу к себе?

– Что с тобой, Пиппа? – настойчиво повторил он.

Пиппа вышла из-под укрытия навеса. Стрелы полуденного солнца били прямо в голову. Она пыталась найти слова для хаотической путаницы чувств, инстинктов, обид, эмоций. Лайонел ничем не ранил ее, но тот факт, что попытался успокоить, смягчить муки, почему-то причинял боль.

– Я очень благодарна, – начала она, отчетливо ощущая, как скованно звучит ее голос. – Ты сделал все, что мог, дабы облегчить мои страдания. Мой муж считает меня ниже грязи под своими ногами. Ты вернул мне гордость. Повторяю, я крайне благодарна.

Лайонел прислонился к деревянному столбу, на котором держался навес. Пиппа права. Все началось именно по этой причине, но после первого же прикосновения все волшебным образом переменилось.

– Пиппа, я не беру женщин лишь для того, чтобы облегчить их страдания, – объявил он. – К сожалению, не настолько я бескорыстен. – Он откинул голову, чуть зажмурился и продолжал тем бесстрастно-отчужденным тоном, каким пользовался почти во всех сложных ситуациях: – С самого первого взгляда ты стала мне желанной. Нет, может, с моей стороны это и заблуждение… нечто вроде помрачения ума, но кто знает? И меньше всех я. Одно могу сказать: что никогда не спал с женщиной из жалости. И ты оскорбляешь нас обоих подобными предположениями.

Пиппа коснулась подвески и нашла странное успокоение в гладком камне, холодившем судорожно сжатые пальцы. Совсем как в спокойном, отстраненном обращении Лайонела Аштона, его замкнутом лице.

Она желанна. И многие мужчины тоже так считали. Может, всему причиной необычная внешность и манеры, но и на долю Пиппы приходилось немало пылких вздохов, комплиментов и дерзких предложений, чтобы утвердить ее в мыс-, ли о собственной привлекательности.

И сейчас между бедер находилось неоспоримое этому доказательство. Не липкие потеки поспешного и вынужденного, но совершенно необходимого соития, а восхитительный и разделенный взрыв страсти.

Они любили друг друга. Она и Лайонел. И она чувствовала себя любимой и желанной.

– Прости, – шепнула она, подступая ближе. – Я не хотела тебя обидеть. – Она привстала на носочки, чтобы поцеловать его. – Ты – бесценный дар, мистер Аштон, и спасибо тебе.

– А по-моему, мы обменялись дарами, леди Пиппа, – заметил он, поднимая к губам ее руку. Глаза смеялись: очевидно, его забавляла абсурдная игра, которой они увлеклись. – Но о следующем обмене следовало бы условиться заранее, не находишь?

– И никакой одежды, – ухмыльнулась Пиппа. На сердце было легко. Куда девалась черная тоска, ужасающая подавленность духа, так изводившие ее?

– Мне бы хотелось увидеть вас обнаженным, мистер Аштон, – официально заявила она.

– Взаимно, мадам, – поклонился он.

– Вы принесли меня сюда, может, теперь унесете обратно? Пиппа смеялась, вспоминая ощущение силы и тепла, которое дарили его объятия.

Но его лицо неожиданно потемнело.

– Пожалуй, не стоит. Беги быстрее. Я выжду здесь минут десять.

Пиппа покинула его, вернувшись на дорожку, огибавшую огороды. Он нес ее на руках. Никто не носил ее на руках с самого детства. Почему же сейчас так резко осадил?

Она шла, сама не зная куда, и, опомнившись, обнаружила, что находится во фруктовом саду, совсем пустом, если не считать садовников. Она снова поправила капюшон, понимая, что никакие ухищрения не помогут скрыть травинки, казалось, прилипшие к каждому клочку ее платья. А под ногтями – грязные полоски! Какой кошмар!

Но Пиппа ступала как королева, высоко подняв голову, не глядя по сторонам, выбирая дорогу между деревьями. В конце концов, не все ли равно, что подумают садовники о столь неопрятной даме! Игнорировать их – самый достойный способ выйти из положения.

Выбравшись из сада, она направилась на кузнечный двор. Никто не обратит внимания на ее внешность среди грохота молотов по наковальням, запаха горящих углей и конского пота, суетившихся подмастерьев. Она нырнула под арку и, поднявшись черным ходом, оказалась в том коридоре, где располагалась ее спальня. Марты не было, и Пиппа, взглянув в зеркало, поблагодарила за это Бога. Сбросив туфельки в травяных пятнах, она отколола капюшон и хорошенько встряхнула волосы. Травинки усеяли пол. Она ногой смела их под кровать и вышитый ковер и посмеялась над собой за столь глупую детскую выходку. Она не обязана отчитываться ни перед кем… даже перед Стюартом. Это время прошло.

Неожиданно дерзкая мысль заставила ее задуматься.

Заглянув в свою душу, Пиппа не смогла найти там ни капли раскаяния за супружескую неверность. Только по-прежнему гневалась на Стюарта, и рана все еще ныла. Он отнесся к ней как к самому последнему ничтожеству. Но стоит ли выяснять отношения? Или пусть все идет как идет и она выберет свою дорогу, предоставив Стюарту наслаждаться собственной жизнью? Вряд ли его заденет связь жены, если при этом никто ничего не узнает и злые языки не получат повода для скандала. Да, пока, пожалуй, она именно так и поступит. Будет сохранять видимость брака и найдет убежище в любовном приключении с Лайонелом Аштоном.

Это, разумеется, долго не продлится. Но стоит ли об этом думать? Она будет жить настоящим и ловить моменты счастья. И ни с кем их не разделит. Ни с Робином, ни даже с Пен.

Пиппа разделась и, высунувшись из окна, вытряхнула платье. Травинки полетели на террасу, но никто из вальяжно прогуливавшихся придворных не нашел ничего странного в зеленом дожде. К тому же стояла такая жара, что, возможно, им было просто лень поднять головы.

Пиппа чувствовала себя восхитительно сонной. Ноги налились тяжестью, а пуховая перина зазывно манила к себе. Она легла под легкое покрывало и закрыла глаза, ощущая тепло солнечных зайчиков на сомкнутых веках, лениво перебирая подробности встречи с Лайонелом. Как прекрасно, когда тебя несут на руках. Как это она, не имевшая привычки разыгрывать из себя беспомощную деву, не только позволила носить себя на руках, но и открыла, что подобные вещи могут не на шутку воспламенить самую стойкую скромницу?

Она снова улыбнулась и повернулась на бок.

Как ни странно, сон все не шел. Какая-то зловещая тень омрачала счастливые воспоминания.

Пиппа пыталась воскресить то великолепное чувство освобожденности, которое дало ей свидание с Лайонелом, но что-то упорно портило впечатления. Некая неловкость… как заноза в пальце…

Пиппа нетерпеливо села и обхватила руками поднятые к подбородку колени, пытаясь придать облик расплывающейся бесформенной тени. Лайонел нес ее на руках, и она весело смеялась. Почему же сейчас именно это воспоминание легло на душу тяжестью?

Объяснение так и не нашлось. Пиппа снова легла, лениво разглядывая вышивку на балдахине. Влюбленная парочка у ручья, в окружении павлинов и лебедей. Вдали, на холме, пасется олень.

Очень милая, идиллическая сценка, которая, к сожалению, не содержит разгадки ее нынешнего настроения.

Но все же это занятие несколько успокоило разгулявшиеся нервы. Нет ничего удивительного в том, что ей не по себе: утренние события кого угодно выведут из равновесия. За несколько часов, прошедших с рассвета, она пережила достаточно, чтобы возмутить самый мирный нрав. А из-за причуд беременности ее нрав никак нельзя было назвать мирным. Недаром она то и дело переходила от смеха к слезам в ответ на обычную реплику или по поводу любого ничем не примечательного события.

Немного остыв, Пиппа опять повернулась на бок и на этот раз уснула.

Глава 11

Робин придирчиво изучал содержимое сундука, стоящего в отведенной ему комнате родительского дома в Холборне. Повсюду было тихо. Родители и единокровная сестра еще не вернулись из Дербишира, и в Лондоне осталось лишь необходимое количество слуг.

Паж стоял у кровати с золотистыми вышитыми шоссами и полотняной рубашкой в руках, с любопытством взирая на хозяина. До чего же не в привычках лорда Робина проводить столько времени за выбором одежды!

Деревянная лохань с уже остывшей серой от грязи водой стояла посреди спальни: свидетельство внезапного интереса лорда Робина к своей внешности.

– На камзоле жирные пятна, – брезгливо объявил Робин, швыряя на пол вышеупомянутый предмет одежды из зеленого бархата. – А я считал, Джем, что ты не способен убрать в сундук засаленную вещь!

Джем ничего не ответил и проглотил вертевшееся на языке резонное замечание насчет того, что в его обязанности никогда не входила забота о гардеробе господина.

– Лучше вынь-ка все из сундука, хорошенько просмотри и вычисти мокрой щеткой, а если нужно, отдай погладить, – наставлял Робин, зарываясь все глубже в сундук и чихая от пыли. – А вот это, наверное, подойдет. – С самого дна он извлек камзол рыжевато-коричневого шелка. – К нему полагается коричневато-желтый плащ, я уверен, что он где-то здесь.

Робин швырнул камзол на кровать и снова полез в сундук.

– Вот! – торжествующе вскричал он, поднося плащ к лампе. – Немного помят, но это легко исправить.

Робин перекинул плащ Джему, который едва ухитрился поймать его на лету.

– Отнеси в кладовую служанке и попроси выгладить… вместе с камзолом. И поскорее, – повелительно хлопнув в ладоши, объявил Робин. Джем отложил шоссы и рубашку, взял в охапку камзол и плащ и поспешил выйти.

Робин осмотрел свежее белье на постели: белые полотняные подштанники, такую же рубашку. Вроде бы чистое, но он помнил, что белье отца всегда пахло лавандой от маленьких саше с засушенными цветами, разложенных в гардеробах и сундуках.

А вот его вещи ничем не пахли. Зато были абсолютно чистыми, а рубашка к тому же удостоилась прикосновения рубеля и скалки.

Да и сам он старательно отскреб кожу.

Робин с довольным видом посмотрел на лохань и горшочек с душистым мылом, принесенный служанкой. Подумать только, он даже волосы вымыл!

Он рассеянно пригладил все еще влажные кудри и бородку, гадая, не стоит ли подстричь ее. Похоже, она немного неопрятна.

Он сел за стол и придвинул зеркальце из полированной меди. Отражение, как на грех, расплывалось. Робин подтянул к себе лампу, взял маленькие ножницы и подался вперед, стараясь подровнять неаккуратные пряди. Кажется слишком коротко. Может, лучше вообще ее сбрить?

Нет, это уже слишком, решил он и, подхватив со стола гребень слоновой кости, принялся расчесывать бороду. За спиной послышались шаги Джема. Робин оглянулся.

– Скажи-ка, парень, теперь ровно? – осведомился он, потянув за бородку. Джем критически оглядел дело его рук.

– По-моему, сэр, слева чуть длиннее.

– Кровь Христова! – пробормотал Робин. – Чем дольше я стригу, тем неровнее она становится. Давай-ка берись за дело.

Он вручил ножницы пажу. Тот неохотно поморщился.

– Я не цирюльник, сэр.

– Да и я тоже, – нетерпеливо бросил Робин. – Хуже, чем я, все равно не сделаешь.

– Верно, сэр.

Джем нагнулся и несколько раз неуверенно лязгнул ножницами. Потом отступил, обозревая дело рук своих.

– Вроде теперь ровнее, сэр.

Робин снова повернулся к зеркалу, дернул за концы бородки. Так немного лучше.

– Сойдет, – решил он, поднимаясь. – Передай мне шоссы.

Джем повиновался, наблюдая, как хозяин втискивает короткие, но мускулистые ноги в тесные штаны-чулки. Заправив полы рубашки за пояс золотистых расшитых полосок шоссов, он затянул шнурки. Потом надел камзол и долго, тщательно прилаживал небольшой плоеный воротник, чем несказанно удивил пажа.

– Ну вот, теперь все в порядке, – пробубнил Робин, скорее себе, чем мальчишке. Оставалось надеть короткий плащ. – Что ты теперь думаешь, Джем?

– Насчет чего, сэр?

– О, не будь болваном! Как я выгляжу?

Джем склонил голову набок.

– Как джентльмен, собравшийся поухаживать за дамой, – объявил он.

– Нахал! – бросил Робин без особого запала. Что ни говори, а он сам напросился. Нечего было задавать вопросы. К тому же Джем никогда не славился способностью держать язык за зубами в подобных случаях.

Робин пристегнул шпагу и кинжал, вынул пару отделанных драгоценными камнями и кружевом перчаток, подарок Пен, и надел плоскую шляпу темно-зеленого бархата на все еще растрепанные кудри.

– Можешь идти спать, Джем, или в кабачок, если пожелаешь. До утра ты мне не нужен.

– Спасибо, лорд Робин, – ухмыльнулся Джем. – Желаю успеха, сэр.

Робин, покачав головой, вышел из комнаты. Высокие напольные часы на лестнице пробили десять. Перед тем как покинуть дом, он остановился, чтобы захватить со скамьи аккуратно завернутый пакет. На улице было душно, небо затянуло облаками, и в воздухе пахло надвигающейся грозой.

Робин озабоченно потянул носом. Он собирался покатать Луизу в лодке, но в такую погоду опасно оказаться на воде.

Поэтому он отправился в конюшню за лошадью.

– Привяжи позади седла седельную подушку, – приказал он конюху. У Луизы есть своя кобылка, но вряд ли удастся без затруднений вывести ее из стойла на глазах у конюхов Аштона, даже если кое-кто из них уже успел заснуть. Кроме того, он не знает, хорошая ли она наездница, так что безопаснее, если она устроится у него за спиной. Они смогут проехаться по городским улицам и всегда найти убежище в кабачке, если вдруг разразится дождь.

Он отправился к дому Аштона. С фасада особняк казался еще величественнее, чем со стороны реки. Ворота охраняли каменные львы, и факелы, укрепленные над массивными дубовыми дверями, ярко освещали подъездную аллею. Поместье было окружено оградой, но Робин, уже успевший разведать окрестности, обнаружил узкую тропу, огибающую каменную стену и спускающуюся к реке.

Спешившись, он повел мерина по этой тропе и через несколько шагов привязал к дереву. Животное покорно стало щипать траву.

Робин, осторожно ступая, направился к реке. Воздух все сгущался, и он то и дело вытирал пот со лба. Ограда обрывалась у берега, как раз в том месте, где густые заросли кустов представляли собой естественную изгородь.

Робин вынул шпагу и прорубил путь через кусты, тихо ругаясь, когда сучки кололи его сквозь одежду. Наконец он очутился на газоне, в полной темноте: тучи скрыли луну и звезды. В самом центре возвышался великолепный дуб, ствол которого окольцевала скамья.

Сидевшая на скамье и одетая в белое фигура едва заметно выделялась на почти черном фоне.

– Луиза?

Девушка подскочила от неожиданности, оглянулась и, увидев его, приложила руку к груди.

– О, я так боялась, что вы не придете! Похоже, гроза собирается.

– Я тоже так считаю.

Она стояла очень близко, в упор глядя на него.

– Может, нам следует отложить нашу прогулку? – предложил он. – Что, если буря застанет нас на полпути?

– Но ведь мы всегда сумеем найти убежище, верно? Зайти в таверну. Выпить вина, послушать чужие разговоры, – умоляюще пробормотала Луиза.

Робин тихо рассмеялся. У него просто духу не хватит ее разочаровать!

– Да, разумеется.

– Вы принесли мне одежду?

Он вручил ей пакет.

– Я быстро, – шепнула она, исчезая в зарослях. – О, что это? – донесся оттуда ее расстроенный голос. – Я хотела одеться мальчиком!

– А я собрал то, что посчитал самым подходящим, – откликнулся Робин. – Сможете застегнуть платье на спине, или понадобится помощь?

– Обойдусь, – сердито пробурчала девушка, и Робин усмехнулся себе под нос. – Я вовсе не это имела в виду, – продолжала Луиза, показавшись из-за кустов в простом платье из небеленого полотна. – И у выреза даже кусочка кружева не пришито!

– Чем меньше вы выделяетесь, тем интереснее будут наши приключения, – резонно указал Робин. – По-моему, вас вообще не должны замечать. Вы обязаны раствориться в окружающей среде… надеюсь, вам понятно?

Луиза спесиво задрала аристократический носик.

– Я Мендоса! И позвольте заметить, лорд Робин, что Мендоса не растворяются в окружающей среде.

– Вероятно, так, – с ухмылкой согласился он. – Но сегодня вы не Мендоса, а молодая служанка. Та, которую мужчины не удостаивают вторым взглядом.

Луиза, немного подумав, тряхнула головой.

– Видимо, вам лучше знать. Но чепец ужасно уродлив. Пожалуй, не стоит его надевать.

Она вертела в руках простой чепец из домотканого полотна, принесенный Робином.

– Оставлю волосы распущенными.

Робин решил не настаивать. Молча поднял со скамьи плащ и протянул девушке.

– По крайней мере теперь нет нужды скрывать свои округлости, – сообщил он, снова улыбаясь.

Луиза перекинула сложенный плащ через руку.

– Слишком жарко!

– Да, – кивнул Робин. – Но лучше взять его на случай дождя. Пойдемте. Моя лошадь привязана на тропинке.

– Но я должна привести Криму!

– Нет, поедете со мной. Не стоит рисковать. Если не повезет, мы перебудим всю конюшню.

Луиза поджала губы.

– Думаю, вы правы, – кивнула она наконец. – Малколм наверняка не спит.

– Малколм?

– Дон Аштон нанял его в качестве конюха, но он скорее телохранитель.

– Тогда тем более не стоит будить его! – воскликнул Робин и повел ее к густым зарослям на задах поместья. – Возьмитесь за мой плащ и держитесь ближе, пока я буду прокладывать дорогу, – наставлял он. – Не хватало еще, чтобы вы вернулись к дуэнье с поцарапанным лицом!

Луиза сделала, как было сказано, и зарылась лицом в складки коричневато-желтого бархатного плаща, следуя по пятам за Робином, пока тот прорубал дорогу сквозь путаницу веток и шипов.

Оказавшись на тропинке, она тряхнула волосами. Оттуда посыпались листья и сучья.

– Не поранились? – сочувственно спросила она. – Смотрите, на вашей щеке кровь!

Она лизнула палец и протерла царапину таким безыскусно-интимным жестом, что у Робина перехватило дыхание. И снова он не понимал, настолько ли она невинна… в любом случае она ступила на очень зыбкую почву. С ним она в полной безопасности, но нельзя же считать, будто все мужчины так благородны, как он!

Робин сжал тонкое запястье и отвел ее руку от лица.

– Ради Бога, Луиза! Будьте немного осмотрительнее! Луиза огляделась.

– Но почему? Здесь никого нет!

Голосок наивный, хотя в глазах светится предвкушение.

– Не играйте со мной!

Луиза рассмеялась.

– Почему нет, если это меня забавляет, лорд Робин? Пойдемте, приключения начинаются!

Робин на удивление легко смирился с поражением. В конце концов, он не дуэнья, и скандальное поведение Луизы не его дело. Он не имеет над ней власти и не желает иметь. Просто пообещал ей показать другую жизнь, и, развлекая ее, развлечется сам, так что все в порядке.