Текст книги "Сладкая мука любви"

Глава 18

На следующей неделе погода стала еще жарче – а страсти накалились еще больше. Город был взбудоражен слухами о войне местного масштаба.

Выстрелы то и дело звучали в Уиспер-Вэлли, но, к счастью, никто пока не пострадал. Шериф Гилл обратился к обеим сторонам с просьбой умерить пыл и не делать глупостей. Каждая из сторон выслушала его с вниманием, но не более того. Взаимная ненависть, годами не имевшая выхода, наконец вырвалась на свободу. Ковбои на обоих ранчо разрывались между преданностью хозяину и страхом за свою жизнь. В один прекрасный день противник мог оказаться ловчее или скорее на руку, и тогда их ожидала участь Бо Гарретсона.

Ярость, казалось, висела в воздухе, как удушливая пыль.

Уин Маллой нанял еще людей для охраны своей собственности, так что у Коринны и Эммы прибавилось хлопот. Ковбои несли охрану посменно, и не было пары часов, свободных от готовки, мытья посуды и тому подобных хлопот.

Эмма нисколько не возражала против этого: работа помогала забыться. На досуге она вряд ли смогла бы бороться с настойчивыми мыслями о Такере.

Но однажды вечером, когда и отец, и Коринна разошлись по своим комнатам, Эмма вдруг поняла, что не в силах больше крутиться как белка в колесе. Отложив починку кухонных занавесок до лучших времен, она вышла на крыльцо.

На душе у девушки было неспокойно. Запрокинув голову, она долго всматривалась в звездное небо в надежде, что тревога уйдет.

Падающая звезда блеснула яркой полосой на одно короткое мгновение. Была она крупная, яркая – звезда, под которую хорошо загадать желание.

«Желаю, – подумала Эмма, – желаю… чего?»

Увидеть Такера. Чтобы он обнял ее, а потом поцеловал сто раз… нет, тысячу раз. Чтобы сказал, что она не одинока в своей нелепой влюбленности и что сама влюбленность ее вовсе не нелепа, что между ними могло, имело право возникнуть нечто лучшее, чем недоверие, гнев и жажда мести, долгие годы разделявшие их семьи. Что это сильнее их и должно победить вопреки всему.

Эмма тяжело вздохнула.

Звезда! Что может изменить одна падающая звезда, одно загаданное желание?

Чувство одиночества углубилось, и впервые за последние недели девушка вспомнила о подруге. Они не виделись с самого Дня независимости. Правда, на днях Шорти и Абигайль должны повенчаться, и Тэра, как и Эмма, была в числе приглашенных, но внезапно ожидание показалось девушке невыносимым. Потребность поделиться переполняла ее.

Эмме нелегко дались последние недели. С того дня, когда отец отказался рассчитать Слейда, в их отношениях сохранялась едва заметная натянутость. Разумеется, он всячески пытался как-то загладить ссору, показать, что больше не сердится. Но Эмма не могла забыть. Это была первая трещина, и непривычное чувство отчужденности с близким человеком очень угнетало девушку. Даже в Филадельфии она не была так одинока, потому что жила у доброй тетушки и к тому же знала, что отец скучает по ней так же, как и она по нему. И любит ее.

Теперь она не была уже так уверена в его любви. Любовь – это в первую очередь доверие и уважение. Отец не доверял ее суждениям, не принимал ее всерьез. Ее доводы были всего лишь женским капризом. Как же она расскажет ему про Такера и про все, что случилось между ними? Невозможно даже мечтать, чтобы он понял, как много Такер значит для нее.

Оставалось поделиться с подругой, потому что хранить все и дальше в себе становилось невозможно.

Приняв решение, Эмма оседлала Энджел и поскакала к маленькому ранчо Маккуэйдов. Однако подъезжая, она заставила лошадь перейти на шаг, раздумывая, что сказать Тэре, а что утаить. Это было не просто. Хотелось излить душу, высказаться до конца. Тэра ведь тоже любила. Кто, как не она, мог выслушать и понять? И все же…

Эмма спросила себя, сумеет ли вслух произнести слово «любовь». Именно так называлось то, что она чувствовала. Она любила – любила своего врага.

Что скажет Тэра, когда узнает об этом, думала девушка. Возможно, она потеряет дар речи. Она ведь, как никто, в курсе отношений двух враждующих семей. Росс Маккуэйд присутствовал при роковой партии в покер и стал свидетелем разразившихся страстей. Сколько раз с самого детства Тэра слышала пересказ событий того вечера? Можно сказать, она выросла в самом центре вражды, хотя и не принимала в ней участия.

Налетел порыв ветра – растрепал Эмме волосы, дунул в спину. За ним последовал другой, и вскоре ветер уже завывал в ущельях и расселинах. Хор цикад умолк, и только стук подков по каменистой земле раздавался внятно в ночной тиши. Ранчо «Империя» было таким крохотным, что добраться от его границ до хозяйского дома было делом минут. Вокруг дома тянулся во все стороны луг, поросший густой травой, совершенно заглушавшей стук копыт. Неудивительно поэтому, что двое на крыльце ничего не слышали.

Они сидели, посеребренные лунным светом, и, казалось, не замечали ничего вокруг. Зато Эмма заметила все: некрашеные, грубые перила, облупившиеся стены, падающий из окна тусклый свет, струйку табачного дыма и даже кота, свернувшегося клубком на нижней ступеньке. И этих двоих, сидевших очень близко друг к другу.

Такер обнимал Тэру за плечи, голова ее покоилась у него на плече. Эмма натянула удила и в молчании наблюдала, как Такер приподнял лицо девушки за подбородок и заглянул ей в глаза.

Ночь качнулась вокруг, как утлая лодка в стремительном потоке. Эмма стиснула поводья так, что заныли пальцы, борясь с желанием сползти с седла и рухнуть, рыдая, в траву.

В это время с дерева раздалось громкое совиное уханье. Энджел отпрянула в сторону с испуганным ржанием. Девушка успокоила лошадь быстрым движением поводьев, но чары уже рассеялись для парочки на крыльце. Тэра схватилась за сердце. Такер тоже схватился – за лежащее рядом ружье. Он успел вскинуть его и прицелиться, прежде чем разглядел бледное лицо Эммы. Ружейный ствол опустился.

Ненадолго взгляды их встретились.

«До чего же я все-таки наивна, – с горечью подумала Эмма. – Верила, дурочка, что он меня все-таки любит! Боже мой, да ему же все равно кто, лишь бы в юбке!»

Она увидела на лице Такера удивление, смешанное с досадой. Подумать только, он раздосадован! Застигли на месте преступления! Как в тот день, на земле Маллоев!

Что до нее самой, свет не видывал такой идиотки!

Не говоря ни слова, девушка повернула лошадь и пустила ее в галоп. Нужно оказаться как можно дальше от тех двоих, иначе сердце ее разорвется у них на глазах.

– Эмма! Эмма, постой!

Окрик Такера был гневным, требовательным. К нему присоединился нежный, умоляющий голосок Тэры:

– Эмма, вернись, прошу тебя!

Та не слушала. Она неслась сквозь ночь, словно преследуемая фуриями. Она даже не оглянулась ни разу. Волосы развевались позади черной шалью, слезы струились по щекам.

Падающая звезда выполнила желание лишь отчасти. Лучше бы она его вовсе не загадывала.

Глава 19

Такер нахлестывал коня, бормоча сквозь зубы проклятия. Выражение лица Эммы, ее поспешное бегство лучше всяких слов говорили о том, как она расценила увиденное. Она не могла бы ошибиться сильнее.

На деле Такер с отцом были приглашены в этот вечер на ужин к Маккуэйдам. Росс и Джед были давними друзьями, а что до Тэры и Такера, то смерть Бо сблизила их. В конце концов, все шло к тому, что Тэра станет одной из Гарретсонов, и только жестокий каприз судьбы помешал этому. Не то чтобы Бо официально был ее женихом, но Такер считал своим долгом относиться к девушке, словно так оно и было. По всему было видно, что она глубоко переживает смерть Бо. Такер сочувствовал ей, жалел ее, и это сближало его с кроткой, милой Тэрой Маккуэйд.

Ничего большего между ними не было и не могло быть.

Когда-то Такеру казалось, что ни одной женщине не под силу завладеть его сердцем. Теперь он знал, что такая женщина существует. Даже если бы ему пришло в голову отдать свое сердце другой, это было невозможно, потому что он уже потерял его.

И вот теперь женщина его жизни бежала от него, как от исчадия ада, и нужно было поскорее догнать ее и объясниться. Ему стоило немалых усилий держаться подальше от Эммы все эти недели, но он не собирался навязывать ей свое нежеланное внимание. Однако теперь, когда она вообразила себе невесть что, настало время для серьезного разговора. Она должна узнать, что ошиблась.

Что именно она думает о нем, давным-давно стало Такеру небезразлично. Как он ни старался, но не мог выбросить Эмму из головы. Даже после попойки в салуне, проснувшись утром на полу, первым делом он вспомнил о ней.

Когда он вышел на улицу, болезненно щурясь на яркое солнце, дилижанс как раз принимал пассажиров, и Дерек Карлтон уже занес ногу на подножку. Он тоже был не в лучшей форме и при виде Такера непроизвольно скривился. Тот смутно припомнил, что был какой-то не слишком приятный разговор, детали которого совершенно стерлись из памяти.

Ничуть не заинтересованный дальнейшей судьбой Карл-тона, Такер даже не удосужился проводить отъезжающий дилижанс взглядом. Эмма отказала Дереку, а до остального ему не было дела.

Странное дело – когда он стоял на дощатом тротуаре, сжимая ладонями адски трещавшую голову, ему вдруг пришел на ум вопрос: «А мне? Мне она отказала бы?»

Почему-то он вспомнил об этом, нахлестывая коня в погоне за Эммой. Неужели его и в самом деле это интересовало? Должно быть, с похмелья. Женитьба. Она не для каждого. Если мужчина настроен на семейную жизнь, он только об этом и думает. Взять, к примеру, Бо. Сначала он собирался жениться на Патриции Стокман и чуть не зачах с тоски, когда она вышла за другого. Однако года не прошло – и он начал подумывать о женитьбе на Тэре Маккуэйд. А что тут странного? Бо был просто создан для семейной жизни. Он готов был одарить леденцами всех детишек в округе, и его куда легче представить себе вечером в домашних тапочках и с газетой у камина, чем в салуне за карточной игрой и стаканом виски.

Иное дело – Такер. Вечер в кругу семьи у камелька казался ему воплощением скуки. Одна и та же женщина изо дня в день, из года в год. Детишки, перепачканные вареньем, вечно лезущие на колени и ревущие по любому поводу. И это в то время, когда в заведении «Иезавель» жизнь идет своим чередом, девочки ублажают кого-то другого и виски льется рекой для счастливцев, не обремененных семьей.

Женщины, выпивка, карты…

Такер сухо сглотнул. Почему-то на этот раз картина, всегда неизменно приятная, не показалась такой уж заманчивой. По крайней мере этой ветреной лунной ночью ему куда больше хотелось оказаться рядом с Эммой в каком-нибудь уединенном уголке.

Неподалеку от безмолвного и темного дома Такер спешился, оставив коня за кустами, и двинулся дальше пешком. Эмма как раз быстро вышла из конюшни. При виде него она бросилась назад к дверям, но не успела скрыться за ними.

– Убирайся! – прошипела она, замахиваясь для удара.

– Сначала поговорим, – возразил Такер, перехватывая ее руку.

Девушка сопротивлялась, как дикая кошка. Прижатая к стене конюшни, она извивалась, лягалась и даже пыталась кусаться.

– Я все равно не стану слушать! – тяжело дыша, произнесла она наконец. – Зря только будешь трепать своим лживым языком!

– Я никогда не лгал, тем более тебе. Да прекрати ты лягаться!

– Ну конечно, не лгал! Ты лгал хотя бы тогда, когда уговаривал меня… уговаривал…

– Заняться любовью?

Ответом было приглушенное проклятие. В ее прищуренных глазах вспыхнула ярость.

– Подумать только, что я попалась на эту удочку! Ты наговорил с три короба, обещал, что все кончится, что наступит свобода… И при этом знал, что… О, дьявол тебя забери! Лучше мне было умереть, чем поддаться на твои уговоры, Гарретсон!

– Ты мне дашь вставить слово или нет? Идем, поговорим.

Не давая Эмме ответить, он втащил ее внутрь постройки. Пока он закладывал щеколдой двери, девушка успела по-кошачьи вскарабкаться по лестнице на сеновал и уже собиралась втащить ее за собой, но Такер вовремя ухватился за нижнюю ступеньку. Наверху, в душистом сене, он поймал Эмму за ногу и перевернул на спину, прижав за плечи.

– Смотри-ка как тут уютно! Бьюсь об заклад, ты нарочно заманила меня сюда.

– А ты бы предпочел, чтобы тебя заманила Тэра Маккуэйд?

Эмма выпалила это и тотчас раскаялась, – ее ревность стала очевидной. К тому же она с трудом удерживалась от слез. Нечего было и надеяться, что Такер не заметит этого. Несмотря на царящий вокруг полумрак, Эмма заметила усмешку и блеск его глаз.

– Я хотела сказать, что мне это совершенно безразлично, – добавила она, неловко пытаясь исправить свой промах.

– Ну, и кто из нас лгун, солнышко мое?

– Я не твое солнышко!

– Отчего же, – негромко возразил Такер, отпуская ее и усаживаясь рядом. – Ты именно солнышко и именно мое.

Он сказал это так, что она разом потеряла всякое желание сопротивляться и позволила приподнять себя и усадить на колени. Надежда, еще недавно казавшаяся навсегда утраченной, вернулась. Лицо Такера выглядело серьезным в слабом свете, падающем из крохотного окошка под самой кровлей.

– Я хочу объяснить, что было между мной и Тэрой.

– Это ни к чему! – тотчас отрезала девушка.

– Дай же мне сказать, черт возьми!

Тон его снова стал резким, но объятие оставалось нежным и осторожным; его пальцы ласково перебирали ее волосы. Эмма притихла.

– Маккуэйды пригласили нас с отцом на ужин. Такое порой случается, особенно в последнее время, и ничего удивительного в этом нет. Наши с Тэрой отцы дружат много лет, а что касается нас… мы сблизились после смерти Бо. Сблизились чисто дружески, ничего больше. Будь Бо жив, мы стали бы одной семьей. Тэра мне как сестра.

Голос Такера был низок и угрюм, и в сердце Эммы шевельнулось сочувствие. Единственный ребенок в семье, она росла без братьев и сестер и всегда жалела об этом. Узы братства казались ей сокровищем, драгоценностью, которой нет цены.

Она подняла руку, чтобы коснуться его, утешить, ободрить, и вдруг замерла в нерешительности. Но Такер понял. В его улыбке была благодарность, а в глазах – тепло. На минуту Эмма забыла обо всем, кроме желания оказаться в его объятиях и положить голову ему на плечо…

Но потом она вспомнила. Почти в этой позе она совсем недавно видела Тэру Маккуэйд. Возможно, Такер не заметил скрытых мотивов в приглашении на ужин, но это не означало, что их не было. Возможно…

Такер словно прочел ее мысли и заговорил более жестко: – Прекрати это, Эмма! Говорю тебе, между мной и Тэрой ничего нет и быть не может. Ей одиноко и грустно, и мне хотелось немного утешить ее. Когда мы вышли после ужина на крыльцо и вспомнили Бо, Тэра заплакала. У меня не слишком хорошо подвешен язык, поэтому я просто обнял ее и слушал, какие у них с братом были планы на будущее. Я столько узнал за этот вечер, сколько Бо не рассказал бы за целый год. Мы, Гарретсоны, народ неразговорчивый, вот и он больше держал свои мысли при себе. Ну а Тэре нужно было выговориться, и я пришелся кстати. Когда ты появилась, я как раз собирался сказать, что понимаю ее горе и разделяю его. Потому что это святая правда, и…

Такер вдруг умолк, словно понял, что сказал слишком много. Это и впрямь была на редкость длинная речь для него, но Эмма поверила каждому слову.

«Это потому, что ты хочешь верить, – сказала она себе, борясь с желанием обвить руками шею Такера в знак понимания и утешения. – Ты готова верить всему, что бы он ни сказал».

– Ну вот, теперь ты знаешь, – медленно произнес он. – Что скажешь? Что будет с нами дальше?

Глава 20

– С нами? – еле слышно переспросила Эмма. Рассказ Такера заставил ее забыть и гнев, и обиду, но теперь ей стало страшно, по-настоящему страшно. Разлука длилась всего несколько недель, но ей казалось, что они не виделись целую вечность. Она не отваживалась даже мечтать о свидании с ним, бросаясь в работу, как в омут забвения, – и вдруг новая встреча. Такер сидел рядом, до него можно было дотронуться, говорить с ним, слушать его.

– Я не знала, что для нас возможно такое понятие, как «мы».

– После того, что было той ночью, – тебе решать, солнышко.

– Как я могла даже мысленно произнести слово «мы», если нашей целью было – забыть и освободиться? Поцелуй нам не помог – мы поняли это в День независимости. Но той ночью ты говорил… ты обещал…

– Похоже, я ошибся.

– А этот тон, полный сожаления, – он обязателен? – воскликнула Эмма, внезапно махнув рукой на здравый смысл и осторожность, и с силой ткнула Такера кулаком в грудь.

Он так крепко прижал ее к себе, что у нее захватило дух.

– А что мне, по-твоему, испытывать, как не сожаление? – процедил Такер сквозь зубы, стискивая ее в объятиях в неожиданном гневном исступлении. – Может быть, прыгать от радости, что потерял голову из-за женщины? И не просто из-за женщины, а из-за дочери своего врага? Это все равно что попасть в клетку, а клетка – это не для меня, Маллой!

– Тогда отпусти меня, Гарретсон, и убирайся к дьяволу!

Но она вовсе не хотела, чтобы он ее отпустил, она хотела оставаться в объятиях Такера долго-долго, всю ночь. Она как будто была создана для его объятий.

– По-моему, тебе пора! – повторила девушка с чувством, близким к отчаянию.

– И по-моему тоже, – согласился Такер. – Лучше всего было бы отпустить тебя и убраться отсюда подальше, пусть даже к дьяволу. Пока еще не поздно.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в лицо. Такер видел в ее глазах испуг, нерешительность и протест, но сквозь все это пробивался неосознанный призыв. Эмма не знала, что губы ее приоткрыты в ожидании поцелуя, что она тянется к нему всем телом. В его руках, привыкших к тяжелой работе, она казалась невыразимо хрупкой, и тем сильнее была в нем потребность быть с ней осторожным, нежным вопреки вожделению, которое подталкивало просто опрокинуть Эмму в сено и взять грубо, жадно, неистово.

Он склонился к ней. В первый миг поцелуй был действительно нежным и осторожным, но страсть возобладала над нежностью. Губы прильнули к губам, как к воде после долгой жажды, впились в них, поглотили их. Эмма ответила на поцелуй с тем же пылом, и голос рассудка умолк окончательно.

Они упали в свежее, благоухающее, мягкое сено.

– Это безумие… – прошептала девушка, когда Такер отстранился, чтобы расстегнуть ее блузку, но она была счастлива, что он желает ее ничуть не меньше, чем она его.

Да, это было безумие – сладостное, всепоглощающее, великолепное безумие, ради которого стоит жить. Острое наслаждение сродни утолению невыносимого голода, но больше, значительнее, глубже, странным образом объединявшее тело и душу. Два тела, и две души.

Ночь безмолвно заглядывала в окошко, бросая слабый лунный свет на тела, сплетенные в неистовом объятии, слушая бессвязный шепот, стоны и вздохи, пока наконец два голоса не вскрикнули разом под кровлей сеновала.

Довольно долго Такер и Эмма не разжимали объятий в счастливом забытьи – пока тоскливый одинокий вой койота не раздался где-то вдали. Этот звук, похожий на плач души, затерянной во мраке, нарушил очарование. Эмма открыла глаза. Она вдруг ощутила, как царапает щеку сухой стебель, как холодит разгоряченную кожу ночной воздух. Счастье ускользало, как уже было однажды.

Девушка высвободилась из объятий, дрожа от внезапного озноба.

– Не уходи, – услышала она ленивый, все еще хрипловатый от страсти голос, но не ответила и не шевельнулась. – Эмма!

Такер тоже сел и привлек ее к себе, согревая. Руки его были сильны и бережны, в его объятиях – так хорошо, так спокойно! Хотелось замереть, укрыться от всего мира, от действительности. Но момент безрассудства остался в прошлом, Эмма знала, что для них с Такером не существует безопасного убежища, тихой гавани. Все это самообман, не более того: ведь жизнь продолжалась, а с ней продолжалась и распря, теперь уже перешедшая в настоящую войну. Семена ненависти дали богатый урожай.

Им обоим предстояло вернуться в этот мир, где счастье и безмятежность для них невозможны.

– Что случилось, Эмма? Что с тобой?

Боже, она могла бы всю ночь слушать голос Такера. Он гладил ее по волосам, по плечам, но она только сильнее дрожала. Это был холод не тела, а души, испуганной и смятенной. Но девушка была благодарна Такеру за нежность, как до этого была благодарна за страсть. Он умел быть ласковым – по-настоящему, от всего сердца ласковым, несмотря на внешнюю грубость.

– Ты знаешь, что со мной, – наконец ответила она неохотно, словно высказать все в словах означало выпустить демонов зла на волю. – Никаких «нас» не существует, Такер. То, что мы сделали, неправильно.

– Для меня это было правильно.

– И для меня, но это ничего не меняет. Нас не поймут и никогда не поддержат те, кто нам дорог.

– То есть наши отцы? – Лицо Такера вдруг исказилось бешенством. – Какое нам дело до них! Если не поймут, им же хуже! Мне наплевать на эту идиотскую распрю! Неужели мало того, что отец растратил жизнь на ненависть, научил ненавидеть нас? Бо уже мертв из-за этой вражды! Его жизнь кончилась, так толком и не начавшись, – ни семьи, ни жены, ни детей! И все эта вражда, пропади она пропадом! Хочешь знать, что я думаю? – Он схватил девушку за голые плечи, его пальцы до боли впились в ее тело. – В этой жизни ни в чем нельзя быть уверенным заранее. Ни в чем! Никто не знает, увидит ли он новый восход, доживет ли до заката. Это зависит не от нас, Эмма! Все, на что мы способны, – это желать и добиваться желаемого. Жизнь человеческая так коротка, что тратить ее на распри нелепо! Это все равно что промотать состояние за карточным столом! Чего стоит, в конечном счете, кусок земли? Только не жизни, Эмма!

– Земля стоит многого! Ради нее надо жить, а может, и жизнь отдать! – возразила девушка. – Для меня «Эхо» значит…

– Больше, чем любовь?

Она не знала, что ответить на это.

– Вот видишь! «Клены» значат для меня немало. Можно сказать, земля эта полита моим потом и кровью. Каждый дюйм ее, каждая травинка на ней, каждое животное в стаде выхожены с любовью и заботой. Нет другого места, где я хотел бы прожить жизнь, и в мечтах я вижу наше ранчо процветающим. Но это не значит, что я пожертвую всем ради него, всем абсолютно. Распря сломала жизнь моего отца, отняла жизнь у брата, и я не желаю спалить на этом костре и свою жизнь.

– По-твоему, у нас есть надежда?

– Если бы я не верил в это, то не стал бы гоняться за тобой сегодня ночью, – усмехнулся Такер, выбирая соломинки из волос девушки.

Наступило молчание. Ненадолго вера и впрямь ожила в сердце Эммы, но потом она живо представила себе, как приходит к отцу и говорит: «Знаешь, папа, я люблю Такера Гарретсона».

Ей стало страшно от одной этой мысли. Но, глядя в ясные глаза Такера, она почувствовала, как в сердце снова возрождается надежда.

– Ты же не умеешь жить в клетке? – напомнила Эмма, нежно водя ладонью по его груди.

– Клетка клетке – рознь, – ответил он, ласково усмехнувшись. – Очень может быть, что попадаются и удобные. И потом, я буду в этой клетке не один.

Прислонившись к груди Такера, сидя в кольце его рук, Эмма молча смотрела на светлый квадрат окошка. Возможно, думала она, сила его характера поможет и ей найти мужество для борьбы.

– И все же не верится, – вслух произнесла она. – Только представь себе нас под крышей «Эхо», за одним столом с моим отцом… любезно беседующих втроем! Нет, вчетвером, потому что твой отец, конечно, будет приезжать в гости…

Такер ответил не сразу, лихорадочно решая, стоит ли ей это говорить. Он не хотел омрачать свидание, но стремился быть честным до конца. Кроме того, необходимо было подготовить Эмму к ужасному испытанию, которое ее ожидало. Она не знала слишком многого, он же благодаря Тэре уже слышал о некоторых грядущих событиях. Ему было ясно, что Уин Маллой обречен, что его арест не за горами, что в самом скором времени ему предъявят обвинение в убийстве. Исход расследования предрешен, так же как и участь отца Эммы. Его ожидала петля.

Ни к чему беспокоиться о пребывании Джеда и Уина под одной крышей.

– Послушай, Эмма, – начал он осторожно, – я должен предупредить тебя кое о чем заранее. Мне нелегко говорить об этом, но ты должна знать… должна приготовиться…

– К чему?

Девушка отстранилась, насторожившись.

– Ты не хочешь верить в то, что твой отец убил Бо…

– Потому что он его не убивал, – перебила она внятно и раздельно.

– Солнышко, у шерифа скопилось достаточно доказательств его вины.

Ледяной ужас сковал тело Эммы. Но тут же она рванулась, словно обожженная:

– Неправда!

– Я бы отдал правую руку за то, чтобы это не было правдой, но, Эмма, так оно и есть. Теперь всего лишь вопрос дней, когда шериф Гилл найдет в себе силы публично обвинить твоего отца. Они друзья, и я могу понять, как это нелегко, но закон есть закон.

Такер умолк, чувствуя внезапную боль под ложечкой, словно не Эмма, а он сам только что получил сильнейший удар. Лицо девушки даже не побледнело, а как-то помертвело. Ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание, и снова прижал ее к себе, пытаясь утешить. Но что он мог сказать?

– Я не мог не предупредить тебя, солнышко. Если бы ты услышала об этом при всех, было бы куда хуже. Так ты сможешь приготовиться…

– К чему? Я не желаю готовиться к аресту отца! Это все ваша вина, Гарретсонов! Вы оба ненавидите отца! С вас станется подставить его намеренно, лишь бы обвинить в том, чего он не делал!

– Я могу понять твои чувства, но рано или поздно придется смириться, Эмма.

Девушка лишь молча оттолкнула его и принялась торопливо одеваться, яростно дергая за неподатливые пуговицы.

– Эмма!

– Я тебе не Эмма, Гарретсон!

Она процедила это сквозь зубы, понимая, что иначе слова вырвутся рыданием и слезы хлынут потоком. Все содрогалось в ней, все рушилось вокруг. Это было все равно что ступить на прекрасный цветущий луг – и вдруг оказаться на дне глубокого, ледяного ущелья.

– Думаешь, тебе так просто удастся заставить меня пойти против отца? – закричала девушка, собрав все свое мужество. – Только потому, что у меня подкашиваются ноги от одного взгляда на тебя! Неужели ты так наивен, что ожидал этого? Я никогда не предам отца, никогда в нем не усомнюсь! Он не способен на убийство! Он не убивал твоего брата!

Кое-как одевшись, Эмма бросилась к лестнице, но Такер остановил ее, поймав за руку:

– Прости, что причинил тебе боль.

– Пусти меня! Я не хочу тебя больше видеть! Никогда!

Все кончено, понимаешь? Все кончено! – Голос ее дрогнул, но она справилась с собой. – Ты так ничего и не понял, Гарретсон. Любовь – это доверие. Если ты не веришь моему отцу, в которого я верю всей душой, значит, я не много для тебя значу!

– Это просто красивые слова, Маллой. Детский лепет. Маллой. Гарретсон. Они вернулись к тому, с чего начали. Так и должно было случиться. Иного им не дано.

– Видишь теперь? У нас не было и нет будущего. Ты можешь больше не бояться попасть в клетку.

Она убежала, и Такер не бросился ее догонять, даже не окликнул. Слезы брызнули уже в тот миг, когда нога коснулась земляного пола конюшни, и текли всю дорогу до дома, до спальни, до постели. Текли всю ночь, и не было им конца.