Текст книги "Грипп. В поисках смертельного вируса"

Даже всезнающие медицинские светила оказались в шоке от увиденного в Девенсе. Всего за шесть дней до того, как Рой написал свое письмо, главный врач службы здравоохранения США направил в лагерь одного из наиболее известных в стране медиков, чтобы тот на месте разобрался в происходящем. Это был доктор Уильям Генри Уэлч, патологоанатом и ученый-врач, увенчанный всеми мыслимыми званиями и наградами. Его избрали президентом наиболее престижных научных и медицинских обществ, включая Американскую медицинскую ассоциацию, Национальную научную академию и Американскую ассоциацию содействия развитию наук. Поговаривали, что в профессиональных кругах он пользовался таким же уважением, каким до него удостаивали только самого Бенджамина Франклина.

Но Уэлч оказался так же не готов к эпидемии 1918 года, как и рядовой врач по имени Рой. Более того, он пребывал в уверенности, что американские военные на редкость здоровы. В сентябре 1918 года Уэлч вместе с полковником Виктором Воном, также бывшим президентом Американской медицинской ассоциации, доктором Руфусом Коулом, президентом Института Рокфеллера, и Симеоном Уолбахом с медицинского факультета Гарварда только что завершил инспекционную поездку по армейским лагерям юга США. Все они пришли в совершенный восторг от того, насколько успешно было поставлено там здравоохранение, сделавшее заболеваемость среди военнослужащих явлением, как казалось, полностью изжитым. Под впечатлением от отменных условий содержания рекрутов в лагерях и их богатырского здоровья Уэлч начал подумывать об уходе на пенсию. На 72-м году жизни этот коренастый, полный жизнелюбия холостяк решил, что полностью исполнил свой долг перед родиной. А потом ему вдруг поручили провести расследование массовой гибели солдат в Форт-Девенсе.

Четыре знаменитых медика были вызваны в Вашингтон главным врачом службы здравоохранения доктором Уильямом Горгасом, прославившимся в свое время тем, что он полностью избавил Кубу от желтой лихорадки. Когда же четверо медицинских гениев вошли к нему в кабинет, Горгас, не потрудившись даже оторваться от бумаг на своем рабочем столе, объявил: «Вам надлежит немедленно отправиться в Девенс. В лагере вспышка испанского гриппа».

Заслуженные врачи, разумеется, исполнили приказ начальства, добрались до вокзала Юнион-стейшн, расположенного рядом с вашингтонским Капитолием, и первым же поездом поехали в Форт-Девенс. До лагеря они добрались следующим утром в отвратительную погоду, когда под струями холодного дождя умирающие рекруты, продрогшие и промокшие, брели в госпиталь, завернувшись в одеяла, одновременно дрожа от озноба и сгорая от внутреннего жара, поминутно отхаркиваясь кровавой мокротой.

Перед именитыми докторами постепенно открылась вся ужасающая картина. В лагерь, изначально рассчитанный на 35 тысяч человек, загнали теперь 45 тысяч. И грипп свирепствовал здесь вовсю. Только за последние 24 часа перед приездом Уэлча умерли 66 человек. А в день прибытия возглавляемой Уэлчем делегации еще 63. В госпитале на две тысячи пациентов их теперь скопилось в четыре раза больше.

Позднее Вон описал пережитый ими шок. А уж он-то успел узнать, что такое настоящая эпидемия. На его глазах косил солдат тиф во время испано-американской войны. Но и он не мог себе представить ничего подобного эпидемии гриппа, свидетелем которой стал в Форт-Девенсе, штат Массачусетс.

Правда, Вон почему-то решил, что нет никакого смысла обсуждать историю инфлюэнцы, «проникшей в наиболее отдаленные уголки планеты, уничтожавшей даже самых крепких молодых людей, не разбирая между гражданскими лицами и военными, и дразнившей ученых, словно красная тряпка быка». Но сцены, представшие перед ним в Девенсе, он не смог забыть, как ни старался.

Когда группа экспертов прибыла в лагерь, они увидели такое, что, по словам Вона, «навсегда запечатлелось в мозгу». Впечатления оказались «настолько отвратительными, что, если бы мог, я бы сделал все возможное, чтобы стереть их, полностью изгладить в памяти, но это превыше моих сил. Они стали частью моего существа и исчезнут, только когда я умру или впаду в беспамятство».

Вот что запомнилось ему в Форт-Девенсе острее всего: «…Сотни рослых молодых людей, облаченных в мундиры войск своей родины, приходят в госпиталь группами по десять и более человек. Их укладывают в койки, но мест уже не хватает, а они все идут и идут. Вскоре их лица приобретают синюшный оттенок, их сотрясает кашель, с которым выходит окрашенная кровью мокрота. Каждое утро тела умерших перетаскивают в морг, где складывают, как дрова в поленнице. Подобные картины врезались в каждую клеточку моей памяти в дивизионном госпитале лагеря Девенс осенью 1918 года, когда смертоносная эпидемия инфлюэнцы продемонстрировала, насколько мало изобретательны сами люди, когда разрабатывают оружие для уничтожения себе подобных».

Это ли не свидетельство подлинного шока? Ведь Вон ведет здесь речь о разгаре первой широкомасштабной войны с применением наиболее современных и изощренных видов вооружений, войны, где солдат сотнями уничтожали пулеметным огнем и ядовитыми газами, но все это показалось ему невинными забавами в сравнении с поражающим фактором эпидемии.

Его коллеги пережили не меньшее потрясение. Коула до глубины души поразило то, что предстало его взору в госпитале. Все новые пациенты продолжали прибывать, «но медицинского персонала не хватало, и несчастные парни сами устраивали для себя подвесные койки, которые уже скоро заняли не только все палаты, но и веранды вокруг здания», – рассказывал Коул.

А потом настала очередь «анатомички», где производили вскрытия. В нее трудно было даже войти, потому что лежавшие в ногах окоченевшие тела преграждали путь. «Из-за неизбежной спешки и чрезмерного количества трупов, скопившихся в морге, их укладывали прямо на пол совершенно беспорядочно и бессистемно, и нам приходилось перешагивать через них, чтобы попасть в палату, где делали аутопсию» – так описывал это Коул.

Но стоило им туда войти, как даже Уэлч, невозмутимый Уэлч, в котором остальные всегда видели источник отваги и силы, оказался совершенно ошеломленным. Ничего хуже просто быть не могло.

Встав к операционному столу, Уэлч вскрыл грудь трупа молодого человека, чтобы стали видны его легкие. И это оказалось устрашающим зрелищем. «Когда из груди были извлечены посиневшие, сильно разбухшие легкие и доктор Уэлч увидел перед собой мокрую пенистую массу, уже почти разложившуюся, даже он невольно отвернулся», – рассказывал Коул. «Должно быть, это какая-то новая инфекция или чума», – предположил Уэлч.

По свидетельству Коула, Уэлч «был сильно возбужден и до крайности взвинчен. То, что нервничали мы все, меня не удивляло, но мне стало действительно страшно, когда я понял, что выносить увиденное не под силу даже Уэлчу, пусть это и длилось всего несколько мгновений».

Коула действительно больше всего шокировала именно реакция Уэлча. «В первый и последний раз видел я его тогда по-настоящему испуганным и сбитым с толку».

К тому времени грипп распространился далеко за пределы Бостона и Форт-Девенса, затронув далеко не одних только военных. Вирус охватил весь штат Массачусетс.

Через три дня после визита группы Уэлча в Форт-Девенс медицинские чиновники штата принялись строчить телеграммы в службу общественного здравоохранения США, умоляя прислать своих докторов и медсестер. Исполняющий обязанности губернатора штата Калвин Кулидж отправил телеграммы президенту Вудро Вильсону, мэру Торонто, а также губернаторам Вермонта, Мэна и Род-Айленда, в которых говорилось: «Наши врачи и прочий медперсонал полностью мобилизованы, но они уже не справляются с чрезмерной нагрузкой». Многие из заболевших, добавлял он, «не получают никакой помощи». Всего в Массачусетсе заразились 50 тысяч человек. И в тот день – 26 сентября 1918 года – 123 жителя Бостона умерли от гриппа и еще 33 человека – от вызванной им пневмонии.

Но, как вскоре выяснилось, не было никакой возможности прислать в Массачусетс дополнительный медицинский контингент, поскольку грипп проник уже практически повсюду и в помощи нуждались все. Эпидемия быстро охватывала все новые военные базы, мелкие и крупные города, растекаясь по всей территории страны. Пораженные им места уже исчислялись сотнями.

Нанесенный гриппом урон трудно себе даже представить. В каждом военном лагере, в каждом городе, в каждом самом, казалось бы, глухом захолустье писалась теперь своя чудовищная история горя, смерти, безнадежности и социального кризиса.

Положение стало настолько угрожающим, что в тот самый день, когда власти Массачусетса обратились к правительству за помощью, армейское командование выступило с поистине беспрецедентным заявлением. Отменялся намеченный призыв на военную службу 142 тысяч новобранцев. И это несмотря на то, что пополнений очень ждали в Европе. Но у генералов не оставалось выбора. Грипп бушевал уже повсюду. В сентябре от него умерли 12 тысяч американцев, и практически во всех лагерях, куда надлежало бы явиться новым призывникам, был введен карантин.

Пока Рой, как мог, помогал умирающим в Форт-Девенсе, пока Уэлч совершал туда инспекционную поездку и не мог поверить в страшные последствия, нанесенные обыкновенным гриппом, инфекция прокралась в Филадельфию.

По всей вероятности, заболевание ударило по Филадельфии на столь ранней стадии, потому что в городе располагалась крупная военно-морская база. Здесь тоже первыми заболели моряки, и произошло это 11 сентября, то есть почти одновременно со вспышкой в Форт-Девенсе. Или же причиной послужила близость города к двум крупным армейским лагерям – Форт-Диксу в Нью-Джерси и Форт-Миду в Мэриленде, – где тоже вскоре разгорелась эпидемия. А быть может, причиной стремительного распространения гриппа в Филадельфии стал огромный парад, устроенный 20 сентября для сбора средств в фонд ведения войны, когда на улицы вышли одновременно 200 тысяч жителей. Или же следует принять во внимание комбинацию всех этих факторов. Как бы то ни было, но Филадельфия оказалась одним из наиболее пострадавших от гриппа американских городов. И абсолютно неготовым достойно встретить эту напасть.

Предвидеть наступление ужасного бедствия не смогли ни «отцы города», ни, тем более, рядовые обыватели. Кроме того, буквально накануне вспышки эпидемии ведущие медики распространили успокоительную статью, в которой звучала бравада, подобная звукам оркестра на борту готового пойти ко дну «Титаника». В «Журнале Американской медицинской ассоциации» высказывалось мнение, что властям не следует поднимать тревогу всего лишь из-за пугающего названия «испанский грипп». В статье говорилось: «Не стоит придавать ему слишком большого значения или бояться этого гриппа больше, чем любого другого, лишь потому, что он пришел под новым наименованием». В журнале, кроме того, совершенно безосновательно утверждалось, что «новый грипп уже практически прекратил распространение среди союзнических войск в Европе».

И все же эпидемия давала о себе знать все больше, и городские власти поневоле приняли некоторые меры предосторожности. Так, 18 сентября отдел здравоохранения мэрии начал кампанию, предупреждавшую об опасности кашля, сплевывания и чихания в общественных местах. Тремя днями позже инфлюэнцу включили в список болезней, о каждом случае которых следовало сообщать, то есть появилась статистика заболеваемости. Но почти одновременно с этим – 21 сентября – врачи сообщили прессе хорошие новости. Им показалось, что недуг все же удалось победить. В газете «Филадельфия инкваирер» написали, что ученые сумели выявить возбудитель гриппа – бактерию, названную ими «бациллой Пфайфера». В результате, подчеркивал автор статьи, «открытие дало медикам полную информацию, чтобы создать средство борьбы с этой напастью».

Однако к 1 октября город фактически оказался на осадном положении. Только за один этот день органы общественного здравоохранения получили сообщения о 635 случаях заболевания гриппом. Но цифра выглядит явно заниженной. Городские врачи были настолько перегружены работой, что большинство из них попросту не успевали отправлять свои рапорты, а потому истинное число заболевших навсегда осталось никому не известным. 3 октября городские власти распорядились закрыть все школы, церкви, театры, бильярдные залы и прочие увеселительные заведения в отчаянной попытке сдержать распространение инфекции.

Всего за одну неделю по 5 октября включительно в Филадельфии официально зарегистрировали 2600 человек, умерших от гриппа или его осложнений. На следующей неделе этот показатель достиг 4500. Сотни тысяч жителей города были инфицированы. Больных доставляли в больницы на лимузинах, в конных повозках и даже в обычных тачках.

В течение первого месяца после появления гриппа в Филадельфии он унес 11 000 жизней. Самый траурный день выпал на 10 октября 1918 года, когда в городе умерли сразу 759 человек.

«Обходившие больных на дому медсестры часто становились свидетельницами сцен, словно повторявших далекие чумные годы XIV столетия, – пишет историк Альфред Кросби. – Вокруг них либо собирались толпы людей, моливших о помощи, либо же их отказывались пускать на порог, пугаясь вида белых марлевых масок, которые они носили. Утром каждая из них могла отправиться в путь со списком из пятнадцати пациентов, а в итоге посетить пятьдесят. Одна из сестер милосердия, войдя в дом, обнаружила в гостиной мертвого отца семейства рядом с женой, державшей на руках новорожденную двойню. Между смертью и рождением прошли всего сутки, и у молодой матери не оказалось никакой пищи, кроме единственного яблока».

Похоронных дел мастера не справлялись с наплывом «клиентов», отмечал Кросби. «Был случай, когда члены местного Общества организованной благотворительности обошли 25 похоронных контор, прежде чем в одной из них согласились позаботиться об умершем бедняке. Но бывали случаи, когда тела оставались лежать в своих домах по несколько дней. Похоронные бюро (в основном частные предприятия), перегруженные заказами, зачастую пытались воспользоваться ситуацией и взвинчивали цены порой на 600 процентов. Люди жаловались, что кладбищенские работники стали взимать мзду в 15 долларов за каждое захоронение и при этом еще заставляли охваченных горем близких самих рыть могилы для усопших родственников».

По словам Кросби, в городском морге тела складывали в четыре-пять рядов «даже в коридорах и в не предназначенных для этого помещениях». Причем покрывалами им служили в основном «грязные, запятнанные кровью простыни. Большинство не были забальзамированы, льда тоже не хватало, и трупы разлагались, распространяя вокруг тошнотворную вонь. Двери здания почти постоянно держали открытыми для лучшего проветривания, и ужасы в стиле «Гран-Гиньоль»[2]2
  Парижский театр ужасов, один из родоначальников и первопроходцев жанра «хоррор».


[Закрыть] открывались взорам всех, кто заглядывал внутрь, включая малолетних детей».

Но филадельфийский кошмар оказался лишь прелюдией к всемирной эпидемии, ставшей одной бесконечной трагической сагой. Нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности, ни одна семья не избежала соприкосновения со смертью. К концу первой недели октября грипп охватил практически весь земной шар, за исключением нескольких отдаленных островков и Австралии.

Газета, издававшаяся в Оттаве, опубликовала репортаж с улиц города: «Пустые трамваи грохочут по Бэнк-стрит с открытыми настежь окнами. Но в окнах школ, в витринах синематографов, бильярдных и боулингов темно. Кругом царит запустение».

В южноафриканском Кейптауне гробов не хватало до такой степени, что умерших стали хоронить в братских могилах, завернув каждое из тел в простое одеяло.

Кэтрин Энн Портер, работавшая тогда журналисткой в Денвере, чудом выжила, заразившись гриппом, который погубил ее жениха. Позже эти события легли в основу ее повести «Бледный конь, бледный всадник», написанной, словно в полусне, языком кошмарных видений: «Все театры, почти все магазины и рестораны закрыты. Днем улицы оживляют только похоронные процессии, а ночью – кареты “скорой помощи”».

Медсестра из Рединга в Англии сделала в дневнике такую запись:

«Все произошло совершенно внезапно. Утром мы получили приказ открыть новое отделение для гриппозных больных, а уже к вечеру перебрались в предоставленное нам помещение школы для девочек. И еще даже не все парты успели вынести, а в каждом классе уже размещали пациентов – по 60–80 человек на комнату. Мы с трудом протискивались между рядами коек, и, Боже мой, до чего же эти люди страдали! Их привозили с соседней базы военно-воздушных сил… и некоторые лежали по несколько дней, не получая никакой помощи. У всех развилась пневмония. И скоро мы уже знали: те, у кого почернели ступни, не выживут».

Жертвами эпидемии стали невестка и внук знаменитого «Буффало Билла» Коди[3]3
  Американский солдат, охотник и один из первых и самых известных шоуменов США.


[Закрыть]. Писательница Мэри Маккарти осиротела, и ее отправили жить в семью дяди.

Канадский врач Джон Маккрэй, служивший в медицинском корпусе во Франции, написал самые известные стихи о Первой мировой войне «В полях Фландрии» – гимн павшим в боях солдатам:

 
Средь этих полей за рядом ряд
Маки цветут и кресты стоят.
 

Маккрэй и сам погиб на той войне, но только не в бою. В 1918 году он умер от воспаления легких, которое, по мнению знающих вирусологов, стало несомненным последствием заражения гриппом.

Врач при Университете штата Миссури Д. Дж. Стайн писал, что с 26 сентября по 6 декабря 1918 года у него переболели гриппом 1020 студентов. «Я лично наблюдал, как один из пациентов умер от этой болезни в течение 18 часов и всего лишь через 12 часов после того, как слег в постель. Многим другим в течение первых двух суток заболевания тоже грозила смерть. А посему утверждение, что этот грипп не может иметь серьезных последствий, представляется мне глубоко ошибочным».

В лагере Кэмп-Шерман в штате Огайо с 27 сентября по 13 октября 1918 года гриппом заразились 13 161 человек – 40 процентов всего личного состава. 1101 из них умерли.

К чему только не прибегали армейские доктора, чтобы остановить эпидемию! Они делали солдатам прививки вакциной, полученной из выделений больных гриппом или из бактерий, которые, как они предполагали, вызывали заболевание. Рекруты каждый день полоскали полость рта и горло антисептиками или спиртосодержащими жидкостями. Пространства между койками занавешивали простынями, а в одном лагере подобные «перегородки» висели даже между столами в пунктах приема пищи. В госпитале Уолтера Рида пациенты жевали табак, полагая, что это прогонит инфекцию.

Отделы здравоохранения стали активно раздавать населению марлевые маски для ношения на публике. В коллекции нью-йоркского врача и собирателя старинных фотографий Стэнли Бернса есть снимок, запечатлевший момент игры в бейсбол двух любительских команд, происходившей в разгар эпидемии. Это напоминает сюрреалистическую картину: и подающий, и принимающий, и все остальные игроки, как и немногочисленные болельщики, – все до единого в марлевых масках на лицах.

В Тусоне, штат Аризона, городской совет по здравоохранению издал указ, гласивший, что «никто не должен появляться на улицах, в парках, в деловых кварталах или в других общественных местах города без маски, состоящей либо из четырех слоев плотной ткани, либо из семи слоев обычной марли, которая должна прикрывать рот и нос».

В Альбукерке, Нью-Мексико, где закрылось все – от школ до кинотеатров, – репортер местной газеты подметил, что «появившийся повсюду призрак страха поневоле сплотил многие прежде разрозненные семьи, поскольку большинству их членов теперь не остается ничего, кроме как целый день проводить дома».

Доктора же продолжали создавать эликсиры и вводить людям разнообразные вакцины против гриппа, но без малейшего успеха. Историка Кросби эти вакцины заинтересовали особо. Из чего они могли состоять, если никто не ведал природы возбудителя гриппа? Он разыскал престарелого медика, который участвовал в создании одной из таких вакцин в 1918 году, и побеседовал с ним. Врач поведал Кросби, что вакцина представляла собой жидкость из смеси крови и слизи больного гриппом пациента, которую предварительно фильтровали, чтобы удалить крупные частицы и посторонние загрязнения. Когда такую «вакцину» вводили человеку в руку, образовывалось огромное воспаление. «И на этом основании они приходили к выводу, что лекарство действует».

Распространялись различного рода «анекдоты». Популярной стала история о четырех леди, которые однажды вечером сели играть в бридж. На следующее утро три из них скончались. Другой распространенный сюжет: утром человек как ни в чем не бывало отправляется на работу, а через несколько часов родным сообщают, что он уже умер.

Однако семьи по всей стране не только сплачивались, но и распадались. Джеймс Рифер из Канзас-Сити писал, что когда ему было четыре года, а брату шесть, их тридцатилетний отец и двадцатисемилетняя мать заразились гриппом и умерли с интервалом в несколько дней от удушья, поскольку грипп разрушил альвеолы их легких. «Наши взрослые родственники сказали нам с братом, что родители просто утонули», – делился воспоминаниями мистер Рифер.

Минни Макмуллан было всего два года от роду, и в 1918 году ее семья жила в Стриторе, штат Иллинойс. Тем летом от гриппа скончались ее мама, одиннадцатилетний брат и новорожденная сестренка. Сама Минни в какой-то момент была так плоха, что все приняли ее за умершую.

«Они выкатили меня в коляске во внутренний дворик и накрыли с головой простынкой, – рассказывает она. – И лишь через какое-то время обнаружили, что я жива».

Потеряв жену, отец Минни не сумел справиться с воспитанием оставшихся на его попечении четырех детей: Минни, ее старшей сестры и двух старших братьев. И малыши, которым было два, четыре, семь и десять, стали затем скитаться по семьям родственников, часто переезжая из одной в другую.

Многие годы спустя Минни Макмуллан приехала в Стритор, посетила местное кладбище и поговорила со смотрителем. Тот еще помнил те жуткие времена, когда мертвецов просто укладывали на обочине дороги. «Их было так много, что просто не хватало здоровых людей, чтобы выкопать для всех могилы», – говорит она.

Впрочем, сама Минни – последняя из членов своей семьи, заставшая эпидемию 1918 года, ничего не помнит. Все ее рассказы с чужих слов, а родня не очень-то любила распространяться на эту тему. «И знаете, я могу только радоваться, что у меня не осталось никаких воспоминаний о болезни и смерти близких», – признается она.

Но во время бедствия нашлись неравнодушные люди, в основном женщины, которые добровольно вызвались помогать больным. В Эль-Пасо, штат Техас, где смертность среди мексиканской бедноты росла угрожающими темпами, под больницу выделили 28-комнатное здание школы Аой. Вот как описывала это местная газета в номере за 19 октября: «Вчера вечером в импровизированных палатах бывшей школы лежали, задыхаясь, более пятидесяти человек. Это мужчины, женщины, дети, и почти все – мексиканцы. Их свезли сюда из городских трущоб, где такие семьи преимущественно обитают, причем у значительного числа этих пациентов тяжелая форма пневмонии, но прежде они не получали никакой помощи от медиков. Теперь же из нищенских хибар они попали в относительно комфортабельные помещения и находятся под наблюдением врачей, чья квалификация ничем не уступает опыту персонала любой другой городской больницы».

Помогать страдальцам, размещенным в школе Аой, взялись добровольцы со всех концов города, жертвуя продукты питания и одежду, подвозя новых пациентов на личных автомобилях. Причем женщины охотно исполняли обязанности поварих, администраторов, шоферов и помощниц медсестер. Одна из них писала: «Как же я рада, что могу им помочь! Конечно, я не училась на медсестру и вообще не прошла никакой подготовки. Но я вижу, что одного моего горячего желания достаточно, чтобы хоть немного облегчить их мучения».

Вероятно, только истинно талантливому прозаику под силу описать, как человек умирал от гриппа 1918 года, как выглядел он в последние часы жизни, когда все ужасающие симптомы проявлялись наиболее наглядно. Одним из тех, кто предпринял такую попытку, стал писатель Томас Вулф. В 1918 году он был студентом Университета Северной Каролины, когда из дома пришла телеграмма с просьбой срочно приехать. Его брат Бенджамин Харрисон Вулф слег с гриппом. И едва ли Томасу понадобилось что-то выдумывать, когда он описал происходившее в 35-й главе своего романа «Взгляни на свой дом, ангел».

Вулф приехал домой, чтобы повидаться с больным братом. Бенджамин лежал в спальне наверху, в то время как вся семья ждала того, что, как они опасались, было уже неизбежно. Томас поднялся в комнату, где «в сером приглушенном свете» лежал Бен. И в «миг жуткого узнавания» он сразу понял, что его любимый двадцатишестилетний брат умирает[4]4
  Цитаты из романа Т. Вулфа приведены в переводе И. Левидовой.


[Закрыть].

«Длинное худое тело Бена было на три четверти укрыто; костлявый абрис под одеялом был судорожно изогнут, словно в пытке. Тело, казалось, не принадлежало Бену, оно было изуродовано и отчуждено, как тело обезглавленного преступника. Желтоватое лицо стало серым, и на этом гранитном отливе смерти, прочерченном двумя алыми флагами лихорадки, черным дроком щетинилась трехдневная борода. Эта борода почему-то производила жуткое впечатление, она приводила на память гнусную живучесть волос, растущих даже на разлагающемся трупе. Узкие губы Бена были раздвинуты в застывшей мучительной гримасе удушья, открывая белые мертвые зубы, – он дюйм за дюймом втягивал в легкие ниточку воздуха.

И звук его затрудненного дыхания – громкий, хриплый, частый, невероятный, наполнявший комнату и аккомпанировавший всему в ней – был последним завершающим жутким штрихом».

На следующий день ум Бена помутился. «К четырем часам стало ясно, что смерть близка. Бен то был в бессознательном состоянии, то приходил в сознание, то начинал бредить – но большую часть времени он бредил. Он меньше хрипел, напевал песенки – давно забытые, возникавшие из тайных глубин его утраченного детства, и другие; но снова и снова он начинал тихонько напевать популярную песенку военного времени – пошлую, сентиментальную, но теперь трагически трогательную: “Только молится дитя в сумерках”».

А потом Бен впал в забытье. «Его глаза были почти закрыты, их серый блеск потускнел, исчез под пленкой бесчувственности и смерти. Он спокойно лежал на спине очень прямо, без признаков боли, как-то странно, и его острое худое лицо было вздернуто кверху. Рот его был плотно закрыт».

Всю ту ночь Вулф провел у постели брата в горячих молитвах, хотя прежде считал, что не верит в Бога, и никогда не молился. «Кто бы ты ни был, будь добр к Бену сегодня… Покажи ему путь… Кто бы ты ни был, будь добр к Бену сегодня… Покажи ему путь…»

Он утратил счет минут, часов – он слышал только слабое клокотание умирающего дыхания и свою исступленную вторящую ему мольбу».

Потом Вулф заснул, но внезапно очнулся и позвал остальных членов семьи, инстинктивно понимая, что наступает конец. Бен затих и лежал совершенно неподвижно. «Тело, казалось, костенело у них на глазах». А затем, уже агонизируя, «…Бен сделал глубокий и сильный вдох. Его серые глаза открылись. Охватив в единый миг страшное видение всей жизни, он, казалось, бестелесно, без опоры приподнялся с подушек – пламя, свет, сияние…» Вот так, писал позднее Вулф, Бен «сразу ушел презрительно и бесстрашно, как жил, в сумрак смерти».

И брату Томаса Вулфа ничем нельзя было помочь. Тогда никто не знал, как лечить грипп. Не существовало таблеток, чтобы сбить жар, не придумали еще способа закачивать кислород в пораженные и наполненные жидкостью легкие. Не было хотя бы возможности продлить жизнь умирающего или облегчить предсмертные муки. Все, что могли рекомендовать врачи, они сами называли паллиативными мерами: хорошо кормить пациента, обеспечить, насколько это возможно, доступ свежего воздуха, окружить заботой и любовью близких. Оптимистические байки о том, что удалось выявить бактерию – возбудителя гриппа, распространявшиеся в Филадельфии, оказались пустышкой. Верно, какую-то новую бактерию действительно обнаружили, но это никак не помогало в разработке методики лечения или в создании вакцины. Источник заболевания оставался загадкой. Широко разрекламированное в 1918 году открытие «бациллы Пфайфера» вело в тупик. Вирус инфлюэнцы оставался неуловимым.

Проблема заключалась, конечно же, не только в том, что эпидемия разразилась в военное время, когда умы людей занимали в основном принесенные ею бедствия. В то время ученые попросту не имели возможности выделить вирус и раскрыть секреты его воздействия. Уже получили признание теории о бактериях как причине многих заболеваний, и медики даже знали о существовании такого микроорганизма, как вирус. Но видеть его еще никто не мог. Электронных микроскопов пока не изобрели, а для обычных вирусы были слишком малы. И роль вирусов тоже оставалась непонятой, потому что еще не открыли ДНК и РНК – генетические материалы для вирусов, которые одновременно служат ключом к разгадке их разрушительной природы.

Даже в наши дни, когда молекулярная биология и фармацевтика добились невероятного прогресса, вирусные инфекции, и грипп в том числе, лечить по большей части так и не научились. При этом нельзя сказать, что ученым неизвестны внутренние процессы, происходящие в вирусах инфлюэнцы. Уже несколько десятилетий прошло с тех пор, как они выяснили, что простой вирус гриппа состоит всего из восьми генов, материалом для которых служит РНК, и что вирусы погибают в течение нескольких часов, если рядом нет клеток, которым можно передать инфекцию. Известен и внешний вид вирусов – под электронным микроскопом они похожи на крохотные шарики или на яйцевидные частицы, хотя порой могут образовывать длинные цепочки. Наука установила также, что частички вирусов гриппа обернуты скользкой жировой мембраной, которая снизу опирается на протеиновую подставку. Ученые наблюдали, как вирусы проникают внутрь клетки, а потом снова вырываются наружу, используя сотни острых белковых «колючек», которые выбрасываются из мембраны. Установлено даже, почему вирус инфлюэнцы поражает только клетки легких человека. Это единственные клетки в человеческом организме, содержащие энзимы, необходимые вирусам для расщепления одного из белков, в процессе которого создаются новые вирусные частицы.

Но вот чего до сих пор не удалось добиться, так это создать лекарство, которое стало бы для гриппа эквивалентом пенициллина. И потому наиболее эффективным способом справиться с эпидемией остается вакцинация при условии, что фармацевты вовремя узнают о появлении нового штамма и успевают произвести вакцину в достаточных количествах. Имей ученые возможность выяснить, что именно сделало вирус гриппа 1918 года столь смертоносным, производители уже сейчас накопили бы огромный запас вакцины, чтобы защитить население, если бы этот вид гриппа или ему подобный навестил планету вновь. Но для этого, повторим, необходимо знать, что представлял собой вирус 1918 года. А между тем последние его жертвы умерли в том же году и унесли тайну вируса с собой в могилы.