Текст книги "Грипп. В поисках смертельного вируса"

И в других странах наблюдался массовый исход населения из городов. Люди использовали любую возможность, чтобы бежать подальше от эпицентров заразы. Моск ву покинули 50 тысяч жителей, а из Парижа, объятого холерой, ежедневно уезжали до семисот человек.

Британские религиозные деятели были склонны видеть в холере проявление Божьего гнева и горячо призывали людей обратиться за спасением к молитвам. Некоторые из них даже утверждали, что Бог наслал эпидемию в наказание за «гордыню» и «пустое бахвальство современных ученых мужей». Репортер, побывавший в одной из методистских церквей, так описывал происходившее в ней: «Службы проходили каждый вечер всю неделю, и помещение заполнялось до отказа. Многие прихожане в голос стонали от осознания собственной греховности и вины, вымаливая прощение криками и плачем, не расходясь по домам допоздна».

И когда эпидемия 1832 года отступила, измотанные британцы хотели только одного – как можно быстрее забыть о ней. И их можно понять – люди устали от непрестанных разговоров и публикаций о болезни, которая наконец ушла в прошлое.

Ведущее специализированное периодическое издание страны – «Эдинбургский журнал новостей медицины и хирургии» объявил, что прекращает печатать рецензии на книги о холере. Решение редакции объяснялось тем, что «в последнее время было опубликовано чрезмерное количество трудов на эту тему, и мы осознали необходимость перестать в дальнейшем испытывать терпение наших уважаемых читателей». И тема холеры действительно полностью пропала с газетно-журнальных страниц.

От гибели Спроута до полного забвения. Это кажется просто невероятным. Как можно было столь быстро отправить на свалку истории страшнейшую инфекцию, которая заставила испытать адские предсмертные мучения половину своих жертв?

Моррис сделал по этому поводу весьма правдоподобное предположение, а точнее – сразу два. Во-первых, пишет он, народ в массе своей ожидал, что ужасающая эпидемия приведет к краху общественных институтов. А как раз этого и не произошло. А во-вторых, «люди не видели, какие же уроки им необходимо извлечь». Только группа специалистов в области общественного здравоохранения сумела сделать правильные выводы и приложила огромные усилия, чтобы были приняты надлежащие меры профилактики на будущее. Такие, как предварительная очистка в системах водоснабжения.

Таким образом, именно эта эпидемия ознаменовала собой поворотный пункт в истории английской инфекционной медицины, став последним мором, который разразился без всякого противодействия и мер предосторожности со стороны властей. Так, например, английский доктор Джон Сноу, как и все лишь бессильно наблюдавший за тем, как холера губит людей в начале 1830-х годов, начал затем высказывать серьезные сомнения в справедливости господствовавшей тогда теории, что болезнь распространяется посредством так называемых миазмов – то есть зловредных и дурно пахнущих газов, исходящих от гниющих овощей и мяса. Как может холера передаваться через газ, задался вопросом он, если недуг поражает кишечную полость, а не легкие человека? Именно Сноу первым заподозрил, что искать источник холеры следует прежде всего в воде.

В августе 1854 года локальная вспышка холеры была зафиксирована в лондонском районе Сохо, где ее жертвами стали 93 человека. Сноу, ставший к тому времени одним из ведущих анестезиологов, решил провести свое расследование и проделал прославивший его эксперимент, который в дальнейшем помог одержать над недугом победу. Он внимательно изучил список умерших и заметил, что все они брали воду из одной и той же общественной водоразборной колонки. Оставалось только предположить, что всему виной и стала эта вода. Для подтверждения своей гипотезы Сноу попросту отвинтил рычаг с подозрительной колонки, и эпидемия резко прекратилась.

В 1883 году Роберт Кох, один из основоположников теории бактериального происхождения заболевания, отправился в Египет, чтобы обнаружить источник вспыхнувшей там холеры, грозившей перекинуться в Европу. Он прибыл туда вскоре после того, как Пьер Эмиль Ру – соратник великого Луи Пастера – предпринял безуспешную попытку выделить микроорганизм – возбудитель холеры. Как учил наставник, он попытался вырастить культуру микробов в бульонной среде, которая оказалась слишком засорена посторонними бактериями. Кох использовал более эффективный лабораторный метод, выращивая бактерии на упругой поверхности агар-агара, где загрязнения были отчетливо видны и поддавались удалению. И он не только обнаружил имеющую форму запятой бактерию Vibrio cholerae у своих египетских пациентов, но уже через год показал, как она проникает в кишечник человека и переносится через воду. Повторив эксперименты в Калькутте, Кох доложил об одержанной победе германскому правительству, которое воздало ему почести героя.

Однако убедить ему удалось далеко не всех. Гигиенист из Мюнхена Макс фон Петтенкофер продолжал настаивать, что верной была теория миазмов. Для доказательства своей правоты он попросил Коха прислать ему целую бутылку раствора, кишевшего бактериями холеры. И осушил ее до дна, после чего направил Коху торжествующее послание: «Герр доктор Петтенкофер выпил содержимое и счастлив сообщить герру профессору Коху, что по-прежнему пребывает в добром здравии». По поводу чего современный комментатор, историк медицины из Института научной истории в Лондоне Рой Портер иронично заметил: «Петтенкоферу, должно быть, невероятно повезло, и он обладал достаточно высоким содержанием желудочной кислоты, которая зачастую нейтрализует бактерии». Так Петтенкофер остался в истории изучения холеры лишь анекдотическим персонажем, потому что, как пишет Портер, теория Коха скоро окончательно восторжествовала, а сам он был полностью вознагражден и возведен в ранг чуть ли не научного пророка.

Но победа над холерой стала только началом. По мере накопления и углубления знаний о том, что многие болезни вызываются микроскопическими организмами, а их распространение можно предотвращать, весь западный мир претерпел трансформацию. Конечно, потребовались долгие годы, чтобы довершить реформы, но активная кампания организаций общественного здравоохранения привела к повсеместному внедрению простых, но весьма эффективных мер профилактики. Прежде всего стала подвергаться очистке вода, а население научили тому, что сейчас воспринимается как самые элементарные меры предосторожности: держать продукты подальше от мух, мыть руки перед едой, вскармливать младенцев не пивом, а молоком и помещать инфицированных в карантин. Результаты оказались поразительными. Во многих странах мира прежде убийственные недуги казались взятыми под контроль или почти полностью уничтоженными, а смертоносные эпидемии воспринимались как реликты прошлого.

К примеру, в Англии и Уэльсе смертность от туберкулеза – некогда одного из главных убийц населения – к началу нового столетия упала на 57 процентов. Уровень смертности от кори снизился сразу на 82 процента. Нашлась управа даже на таинственную желтую лихорадку, а ее возбудитель – кстати, первый из открытых болезнетворных вирусов в организме человека – был хорошо изучен.

К началу XX века впервые с тех пор, как за пять тысяч лет до того в мире появились крупные города, инфекционные заболевания в них искоренили в достаточной степени, чтобы их население могло поддерживаться на стабильном уровне и даже расти без постоянного притока переселенцев из сельской местности. И это стало удивительным достижением.

Чудеса, творимые медициной, очень помогли и солдатам на фронтах Первой мировой войны. Ученые к тому времени установили, что один из главных врагов всех армий – тиф – распространялся вшами. В результате по настоянию врачей бойцы стали подвергаться обязательной и тщательной дезинфекции. Именно эта успешная мера борьбы с тифом наряду с вакцинацией войск против прочих наиболее распространенных инфекций и позволила солдатам сражаться бок о бок в тесноте окопов и при этом не болеть. А потому на начальном этапе боевых действий единственной инфекцией, все еще не побежденной среди военных, оставался сифилис.

Вот почему ближе к концу второго десятилетия XX века воспоминания о страхе перед смертоносными эпидемиями прошлого померкли в умах людей. Отношение к болезням и вероятности смерти от них стало легкомысленным, этими опасностями теперь порой в открытую пренебрегали. Наступили времена, когда смерти от недугов почти перестали бояться, а успехи медицинской науки сделались для многих чем-то вроде новой религии. Впервые в истории смерть перестала быть неотъемлемой частью повседневного бытия человечества. Например, журнал «Дом настоящей леди» опубликовал статью, в которой гордо сообщал, что комнаты, которые прежде использовались в основном для церемоний прощания с усопшими родственниками, теперь стали переделывать в обычные гостиные, то есть помещения для радостей жизни.

А потом разразилась эпидемия инфлюэнцы. Но в отличие от мора в Афинах, «Черной смерти» и даже холеры, погубившей Уильяма Спроута, и других ее вспышек в XIX веке у эпидемии гриппа не оказалось своего летописца-историка.

Доктор Виктор Вон удобно расположился неподалеку от излучавшего тепло и создававшего уют камина, взялся за авторучку и приготовился начать писать мемуары. 67-летний мужчина удалился на покой после долгой и блестящей карьеры, насладившийся почетом и увенчанный всеми мыслимыми наградами в американской медицинской науке. И он понимал – ему есть о чем поведать миру.

Естественно, эпидемия гриппа должна была стать частью истории его жизни. Как мы уже упоминали, в октябре 1918 года, под занавес своей профессиональной карьеры Вон посетил Форт-Девенс близ Бостона и мог лично наблюдать, как зарождалась эпидемия. И этот коренастый старик с поседевшими висками брался писать воспоминания всего через несколько лет после того, как обошел палаты госпиталя в том армейском лагере. Тогда он с горестным видом прошествовал мимо установленных ряд за рядом коек, на которых умирали совсем молоденькие новобранцы, лежа под испятнанными кровью простынями: с кровавой пеной у ртов, отхаркивая розовую мокроту, с лицами, потемневшими от нехватки кислорода. Они боролись за каждый свой последний вздох. Видел он и горы трупов. Разрушительная сила болезни в то время как громом поразила его.

Вон сразу понял, что Форт-Девенс был только началом. Он следил потом, как инфлюэнца распространилась по миру, достигнув самых отдаленных его уголков, уничтожив миллионы людей и даже повлияв на ход Первой мировой войны, прежде чем исчезнуть так же таинственно, как и появилась.

Но если на 464 страницах мемуаров Вона, опубликованных в 1926 году, читатели ожидали узнать все о гриппе 1918 года по еще свежим воспоминаниям автора об этом страшном бедствии, их ожидало полнейшее разочарование. Вместо того чтобы уделить эпидемии хотя бы главу, Вон предпочел обойти эту тему почти полностью, описав пережитое в Форт-Девенсе всего в одном абзаце. По его словам, увиденное там оказалось «страшными картинами, которые вращающиеся цилиндры памяти старого эпидемиолога воскрешают перед его мысленным взором вновь и вновь, когда он сидит перед потрескивающими в камине дровами».

Когда же он пишет о войне, на которой от гриппа погибло больше людей, чем в ходе боевых действий, он и тут ограничивается всего двумя предложениями: «В мои намерения не входит создавать историю эпидемии инфлюэнцы. Она обошла весь мир, проникла в наиболее отдаленные уголки планеты, уничтожая даже самых крепких молодых людей, не разбирая между гражданскими лицами и военными и дразня ученых, словно красная тряпка быка».

Между тем если кто-то и мог написать историю той эпидемии, то это был именно Вон. В конце концов, это эпидемиолог, посвятивший научную карьеру попыткам понять причины и течение инфекционных заболеваний, профессиональный медик, который стал свидетелем самой ужасной эпидемии в истории человечества. Однако он предпочел не останавливаться на ее подробностях, а умышленно отдал поспешную дань памяти ее жертвам, чтобы перейти к темам, писать на которые было и легче, и приятнее. И если даже такие люди, как Вон, не желали вспоминать о том гриппе, то какой может быть спрос с остальных?

Военные врачи? Но и они словно в рот воды набрали. Несколько известных докторов, побывавших на войне во Франции, тоже написали мемуары, но даже вскользь не упомянули о гриппе. А ведь они, как отмечает техасский историк Альфред Кросби, никак не могли оставаться в неведении относительно бушевавшей эпидемии. Ведь американские солдаты очень сильно пострадали от нее. К примеру, осенью 1918 года до ста тысяч американских военнослужащих ежемесячно проходили через медицинский центр союзнических войск в Сент-Эньян-сюр-Шер. Причем число жертв гриппа среди них, пишет Кросби, было так велико, что военные врачи не видели ничего подобного с тех времен, «когда научились справляться с таким страшным убийцей солдат, как тифозная лихорадка». Только в одной 88-й дивизии, которая прибыла во французский Эрикур 17 сентября 1918 года и не покидала фронта с 26 октября до самого конца войны, от гриппа умерли 444 человека, в то время как общее число погибших и раненых в боях, пропавших без вести или плененных врагом составило всего 90.

Зато военное командование было очень хорошо осведомлено о том, как инфлюэнца сказывается на боеготовности их армий. 3 октября 1918 года генерал Джон Першинг отправил полную отчаяния телеграмму с просьбой о присылке подкреплений и боеприпасов. «Грипп в форме эпидемии распространился в наших воинских частях, дислоцированных в различных районах Франции, одновременно с многочисленными случаями пневмонии», – писал он. 12 октября от него поступила еще одна телеграмма в гораздо более резких тонах с требованием немедленно оборудовать 1 стационарный госпиталь и 31 полевой, настаивая на их «насущной необходимости» и подчеркивая, что госпитали должны быть не только полностью оборудованы, но и укомплектованы штатом медперсонала.

Ближе к окончанию войны немецкий генерал Эрих фон Людендорф в отчаянии от близкой перспективы поражения своей страны предавался фантазиям о чуде, которое могло бы спасти Германию. Французскую армию уничтожит грипп, утверждал он, и даже когда его главный военный врач категорически отрицал подобную вероятность, генерал направил письмо со своими мечтами кайзеру, немало улучшив тому настроение. Однако прав оказался, конечно же, врач, поскольку грипп наносил германской армии такой же урон, как и французской.

Можно было бы также предположить, что доктора, которые стали свидетелями разгула эпидемии в самих Соединенных Штатах, никогда не забудут переполненных больничных палат и своих отчаянных поисков любого средства – вакцины, таблетки, микстуры, – которое помогло бы сдержать болезнь. Разве легко избавиться от воспоминаний, как на военную службу призывали тогда давно вышедших на пенсию медиков или как пациенты умоляли, чтобы хоть кто-нибудь, все равно кто, попытался избавить их от мучений?

Однако биографы наиболее выдающихся светил американской медицины почти не уделили внимания эпидемии. Очень показательна в этом смысле 539-страничная биография Уильяма Генри Уэлча. Уэлч в те годы считался признанным авторитетом, и именно ему главный врач службы здравоохранения США поручил возглавить делегацию, в которую входил и Вон, чтобы проинспектировать лагерь в Форт-Девенсе. Но его биограф тем не менее уделил гриппу всего три абзаца, хотя и признавал, что «это была самая губительная эпидемия в военной истории». После посещения Форт-Девенса Уэлч продолжил поездки по военным лагерям, «не жалея усилий, чтобы справиться с тем, что, по его собственному признанию, превратилось в самую серьезную проблему из всех, с которыми ему доводилось сталкиваться». Но в книге не приводится больше никаких подробностей, и тема эпидемии пропадает с ее страниц сразу после беглого упоминания.

Точно так же «забывчивы» оказались и военные историки. Дональд Смайт, написавший исчерпывающую биографию генерала Джона Першинга, уделил инфлюэнце состоящий из буквально двух строчек абзац. Он мелькает в том разделе книги, где повествуется о сражениях во Франции в сентябре – октябре 1918 года: «Но дальнейшие перспективы выглядели неясно, поскольку разразилась эпидемия гриппа и только в первую неделю октября в американских экспедиционных силах было зарегистрировано 16 000 заболевших. В самой Америке с гриппом слегли более 200 000 человек, что вынудило генерала Марча почти полностью отменить призыв новобранцев, ввести в лагерях карантин и значительно сократить программы военной подготовки». И все! Не ищите слов «грипп» или «инфлюэнца» в предметном указателе в конце биографии. Они там отсутствуют.

Не менее удивительным образом эпидемия гриппа 1918 года освещалась в газетах и журналах того времени. Даже холера, первой жертвой которой стал Уильям Спроут – эпидемия, о которой все сразу же захотели забыть, – очень широко обсуждалась в печати хотя бы все то время, пока она длилась. Ничего подобного с гриппом не наблюдалось.

Альфред Кросби, изучавший воздействие эпидемии на общественное мнение, обратился к подробнейшему «Справочнику тем периодической печати», взяв тома за годы с 1919-го по 1921-й, и сравнил длину колонок с перечнем публикаций о гриппе со списками статей на другие темы. Он обнаружил колонку длиной в 13 дюймов со списком статей о бейсболе, 20 дюймов – о большевизме, 47 дюймов – о «сухом законе». И только 8 дюймов – о гриппе.

Кросби не поленился заглянуть в последнее издание «Британской энциклопедии». Гриппу 1918 года в ней уделено три строки. А в «Американской энциклопедии» – и вовсе всего одно предложение, в котором, правда, признается, что эпидемия унесла жизни 21 миллиона человек. «Это сильно преуменьшенная цифра, – отмечал он. – Но даже при этом посвятить одну строку 21 миллиону погибших? Всего одну строку! Да что с вами такое, люди?»

Причина смерти солдат, умерших от гриппа, зачастую лживо подменяется эвфемизмами, пишет Кросби. «Во время церемонии поминовения погибших от эпидемии в Форт-Миде, штат Мэриленд, перед строем всего личного состава старший офицер зачитывал из списка по одному имена солдат, и, как только имя звучало, сержант соответствующей роты салютовал и объявлял: “Пал с честью на поле брани, сэр!”».

И в учебниках истории, куда эксперты-академики заносили факты, которые, по их мнению, необходимо знать учащимся, грипп опять-таки не удостоился упоминания. Кросби изучил учебники для студентов колледжей в поисках того, что там написано о гриппе 1918 года. И не нашел ничего. «Из самых популярных пособий, по которым изучают историю США, написанных такими учеными, как Сэмюэл Элиот Моррисон, Генри Стил Комманджер, Ричард Хофстадтер, Артур Шлезингер-младший, С. Ванн Вудуард и Карл Деглер, лишь в одном упомянута пандемия. Томас А. Бэйли в «Сценах из американской истории» уделил ей одну строку, в которой ухитрился занизить число жертв по меньшей мере вдвое.

Некоторые историки медицины тоже поражены этим «заговором молчания», поскольку знают, какое драматическое воздействие имела эпидемия инфлюэнцы не только с точки зрения цифр смертности или влияния на боеспособность армии, но и на повседневную жизнь. Они напоминают, как горожане вынуждены были носить марлевые маски в тщетных попытках уберечься от болезни. Как время на церемонию похорон урезали до 15 минут на покойника. Как не хватало на всех умерших гробов. Как не успевали справляться с количеством заказов владельцы похоронных контор и копавшие могилы кладбищенские рабочие. Как в филадельфийском морге скопилось столько разлагавшихся трупов, что эксперты по бальзамированию отказались там работать, ссылаясь на «невыносимые условия». Как во многих городах отменили все массовые мероприятия, а в некоторых ввели законы, предусматривавшие наказание для тех, кто кашлял или чихал в общественных местах.

Даже заседавший в Вашингтоне Верховный суд был на время распущен, чтобы, как выразился судья Оливер Уэндел Холмс, юристам не приходилось рисковать здоровьем в его тесных залах. А вашингтонские больницы были настолько переполнены, что по специальному распоряжению у их дверей постоянно дежурили катафалки, которые сразу же забирали умерших, освобождая места для новых пациентов. «Живые входили через одну дверь, пока из другой выносили мертвых», – отмечал один из врачей. Ни один человек не мог оставаться в неведении, что страна охвачена смертельной эпидемией.

Но ныне ее словно стерли со страниц газет, журналов и книг, как и из коллективной памяти общества.

Кросби называет грипп 1918 года «забытой американской пандемией» и отмечает: «Самый примечательный и наиболее невероятный факт в истории испанского гриппа заключается в том, что он убил многие миллионы людей всего за год или даже менее того. Ничто другое в мировой истории – ни болезнь, ни голод, ни война – не уничтожало столь многих за такой короткий промежуток времени. И тем не менее он никогда и ни у кого не вызывал священного ужаса: ни в 1918 году, ни позднее, ни среди жителей какой-то другой страны, ни у граждан самих Соединенных Штатов».

Задавшись вопросом, почему так произошло, Кросби пришел к выводу о сочетании многих факторов, которые вызвали подобную всемирную амнезию. Прежде всего, считает он, эпидемия оказалась столь страшной и так смешалась с прочими военными бедствиями, что большинство людей не хотело не только писать, но даже вспоминать о ней, как только безумный 1918 год остался в прошлом. Грипп стал частью общего кошмара Первой мировой войны, которая сама по себе была беспрецедентной – с окопными баталиями, первыми подводными лодками, кровавыми мясорубками при Сомме и Вердене, применением пулеметов и устрашающего химического оружия.

Кроме того, эпидемии не хватило зрелищности и театрального драматизма. От болезни не умер ни один из мировых лидеров. Она не перешла в затяжное явление, к которому людям пришлось бы привыкнуть и долго жить в новых условиях. Она также не оставила после себя армии увечных калек и изуродованных лиц, которые своим присутствием в обществе служили бы непрестанным напоминанием о несчастье.

Последняя гипотеза Кросби, высказанная им в одном из интервью, заключалась в том, что за пятьдесят лет до 1918 года в мире произошла одна из самых радикальных революций, изменившая ход истории: открытие болезнетворных бактерий. «Чуть ли не ежегодно ученые обнаруживали новый источник патологий, и так продолжалось десятилетиями», – сказал Кросби. И с каждым таким открытием «человечество издавало очередной вздох облегчения. Наука одерживала над болезнями решительную победу. Инфекционных заболеваний уже можно было не опасаться так, как прежде».

А затем грянула эпидемия, которая словно издевалась над этим только что обретенным оптимизмом. И когда она отступила, полагает Кросби, для людей удобнее всего оказалось сразу же забыть о ней, отправить ее на задворки коллективной памяти как можно быстрее, чтобы вернуть себе утраченную уверенность в будущем.

И все же существовала группа людей, зачарованных призраком испанского гриппа, пусть свой интерес они не афишировали в прессе. Это были ученые, исследователи-медики, которые не могли успокоиться, так и не выяснив, что вызвало мор, каким образом он распространялся и как с ним бороться, если он вдруг снова вырвется на свободу. В будущем они невольно вспомнят о том гриппе, когда произойдут два устрашающих события, которые заставят их мобилизовать всю мощь общественного здравоохранения, поскольку зародится подозрение, что вирус, сходный с вирусом 1918 года, мог вернуться.

На самом же деле ученые-медики приступили к попыткам понять, что явилось источником инфекции, в буквальном смысле еще у изголовья постелей тех, кто умирал от нее в 1918 году. И потом они продолжали эту работу более десяти лет, пока один из них, врач, который в 1918 году был еще только студентом колледжа, не напал на след, определивший направление исследований, которые велись до самого конца прошлого столетия.