Текст книги "Остров затерянных душ"

Глава 6
Добыча

Когда в небе сияло солнце, участок, отведенный под строительство, производил очень благоприятное впечатление.

«Здесь, где стоит наш лагерь, вдоволь древесины и есть прекрасный ручей с чистой водой», – записал Масгрейв.

Впрочем, скоро стало понятно, что построить бревенчатый дом в духе американского Фронтира из ровных, уложенных друг на друга древесных стволов с законопаченными мхом щелями, как они сначала задумали, будет невозможно. Местный лес был для этого слишком искривленным, бревна из него, по словам Масгрейва, получались «недостаточно длинные и толстые, чтобы построить настоящий бревенчатый дом». «Поэтому нам придется устанавливать их вертикально», – пишет он дальше.

К счастью, они могли опереться на опыт Райналя, приобретенный на золотых приисках, где он строил жилища из древесных ветвей, используя кору в качестве кровельного материала, а из камней и глины, высушенной на солнце, сооружал саманную печь. Его силы быстро восстанавливались, и уже через несколько дней он мог не только давать советы, но и помогать делом.

«Одновременно я был и архитектором, и строителем».

После длительных совещаний на вершине холма они разметили прямоугольник двадцать четыре на шестнадцать футов. Затем, легко вгоняя свои лопаты в торф, по всем четырем углам вырыли ямы глубиной в четыре фута. Положив на дно каждой из ям по большому камню в качестве фундамента, они установили в них угловые столбы, на которые пошли мачты шхуны, и утрамбовали вокруг них землю, смешанную с мелкими камнями. На верхних торцах этих столбов, возвышавшихся над землей примерно на семь футов, были сделаны выемки для укладки поперечных балок, которыми послужили стеньги и реи. Потом были выкопаны еще две ямы – по одной в середине каждой из коротких сторон прямоугольника, – в которые были поставлены еще два шеста, изготовленные из грота-рея шхуны. Вдвое выше угловых столбов, эти шесты поднимались на четырнадцать футов над землей. Затем на них был положен бушприт, ставший коньковым брусом для будущей высокой двускатной крыши.

Следующим этапом строительства было изготовление двадцати восьми стропил, которые связали бы коньковый брус с горизонтальными продольными балками с шагом в двадцать дюймов, по четырнадцать стропил на каждый скат крыши. За материалом для них Масгрейв, взяв себе в помощники Алика, забирался на скалы и там отыскивал более или менее прямые жерди, что было достаточно непросто в краю, где все вырастало скрученным. Потом, пока они лазали наверху всей конструкции, привязывая эти стропила на свои места, Джордж и Энри выкопали по две ямы с каждой из длинных сторон будущего дома для установки в них прочных столбов. Посередине обращенной вглубь острова стены дома столбы были вкопаны на расстоянии около одного ярда, образуя дверную коробку, а два столба на противоположной стороне, отстоящие друг от друга примерно на шесть футов, должны были служить вертикальными опорами для печи.

«Должен признать, что работали мы не очень споро и дело продвигалось довольно медленно, – отмечает Райналь, – но следует иметь в виду множество препятствий, которые нам приходилось преодолевать».

Причинами задержек явились постоянные трудности в поисках подходящего материала и плохая погода первой недели. Сказывалась также нехватка хороших инструментов, к которой прибавлялась еще «необходимость охотиться на тюленей».

Дополнительный источник пропитания Масгрейв нашел, пересекая бухту в лодке с Аликом на веслах и подстрелив дюжину птиц, которых они назвали дикими утками, а в действительности являющихся местной для Оклендских островов разновидностью бакланов – Phalacrocorax colensoi. И все же, несмотря на то что дичь привнесла столь желанное разнообразие в их рацион и к тому же выгодно отличалась тем, что хорошо поддавалась копчению и засолке, основным продуктом их питания оставалось мясо морских львов.

За прошедшие после крушения «Графтона» двенадцать дней члены его команды многое узнали о своей добыче, в том числе и самый лучший способ их атаковать. Как пишет об этом Райналь, приближаться к взрослому морскому льву следует, приковав к себе его взгляд, а затем «без заминки идти прямо на него, пока не окажетесь достаточно близко, чтобы нанести удар дубиной ему по голове, точно между глаз».

Точность удара крайне важна. Если зверь тут же не свалится с проломленными тонкими костями передней части черепа и поврежденным мозгом, в следующую секунду необходимо быстро повернуться и бежать со всех ног, «оставляя ему свободным путь отступления к морю».

Мало того что разозленный раненый морской лев мог изувечить человека клыками и раздавить насмерть, навалившись своим массивным телом, он к тому же проявлял на суше обескураживающее проворство и, не имея возможности нырнуть в воду, преследовал незадачливого охотника, убегающего вверх по крутому склону, с чрезвычайной ловкостью.

Таким образом, они научились нападать и убивать быстро и эффективно, ведь, несмотря на опасность, которую представлял раненый морской лев, им необходимо было как можно быстрее пополнять запас продовольствия, потому что постройка жилища имела первоочередное значение.

К счастью, как отмечает Масгрейв, в течение второй недели их пребывания на острове, пока они возводили каркас своего будущего жилища, держалась сравнительно хорошая погода. Больше всего им досаждали мошки. С приходом теплых солнечных дней полчища Austrosimulium vexans, размножившихся в выброшенных на берег водорослях, превратились в настоящее бедствие, поскольку, как горько отмечает Райналь, «они разведали путь на наш холм». Они сосали кровь подобно москитам, но раздражали даже больше, так как стряхнуть вцепившихся в голую кожу мошек было невозможно, как бы человек ни хлопал себя, ни скребся и ни извивался.

«Они плотно прижимались к коже, подвернув под себя крылья так, чтобы занимать как можно меньше места, и продолжали кусать нас и сосать нашу кровь с ненасытной алчностью».

По этой причине красные зудящие руки мужчин были постоянно расчесанными до ран, а лица настолько распухшими, что они едва могли видеть. Продолжая, Райналь отмечает, что, случись там посторонний наблюдатель, он бы усомнился в их психическом здоровье: «то и дело кто-нибудь из нас, измученный невыносимыми укусами, прекращал работу, швырял свой инструмент на землю и остервенело чесался о ближайший столб».

Не будь это так мучительно больно, то было бы смешно, и действительно, парни часто разражались смехом, пошучивая над собой.

«Воскресенье, 17 января», – пишет Райналь.

Они потерпели крушение ровно две недели назад, и погода снова испортилась.

«Ветер дует с севера, небо угрожающе затянуто тучами, стрелка барометра опускается».

Ни Райналь, ни Масгрейв ничего не сообщают хоть о каком-либо отдыхе в то воскресенье, но через два дня выдалось ясное солнечное утро, поэтому Масгрейв, проявляя мудрость опытного руководителя, предоставил подчиненным долгожданный выходной.

Они спустили на воду свою маленькую шлюпку, которую, как пишет Райналь, «оснастили мачтой, парусом и веслами, а кроме того, прихватили дубинки и ружье», и запрыгнули в нее. Сперва они прошли по заливу к полуострову Масгрейва, где, по словам капитана, воткнули флагшток с большим флагом из парусины. «Отсюда он мог быть виден в море. К нему мы привязали бутылку с запиской внутри, содержащей инструкцию тому, кто ее обнаружит, где нас искать».

Затем они прошли западный рукав бухты Карнли, найдя в противоположном ее конце выход, свидетельствовавший о том, что бухта в действительности является проливом.

«Здесь мы обнаружили узкий проход в море длиной в три четверти мили и в четверть кабельтова в ширину, – записал Масгрейв. – Это говорило о том, что земля к югу является не полуостровом, а островом».

Этот пролив между островом Адамс на юге и островом Окленд на севере остался от древнего ущелья, ограниченного массивными потоками лавы, отвесно низвергнувшейся на мелководье внизу. Масгрейв не стал пытаться пройти по нему, сочтя его слишком опасным для маленькой лодки, так как приливное течение стремительно неслось по его руслу, а сильные волны разбивались об оба его берега. «Он пролегает почти точно в направлении с севера на юг, – прибавил он. – Его южный конец открывается в море, я полагаю, недалеко от Южного Мыса».

И вот, не рискуя двинуться дальше, гребцы оставили весла в покое и стали глазеть по сторонам, ошеломленные тем, что Райналь назвал «дикой и величественной красотой», рассматривая представшую перед их глазами картину.

«Пусть читатель представит себе своего рода ущелье около пятисот ярдов шириной и трех тысяч длиной, стиснутое двумя стенами отвесных скал высотой от восьмисот до тысячи двухсот футов».

Звуки тоже вызывали трепет, так как каменные утесы «были испещрены многочисленными гротами, полости которых волны захлестывали с глухим исступленным рокотом, который со всех сторон отражался эхом», звучавшим, казалось, бесконечно.

Масгрейв гораздо более приземленным языком записал: «В этом месте мы увидели сотни тюленей, и оба берега, и вода буквально кишели ими, как тигровыми, так и черными тюленями, но, как правило, тигровые тюлени держались одного берега гавани, а черные тюлени, которые значительно больше, – другого».

Такое определение двух видов тюленей – «черные» и «тигровые» – вызывают у биологов недоумение с тех пор, как журнал Масгрейва впервые был опубликован. Оклендские острова посещают четыре вида тюленей: морской леопард (Hydrurga leptonyx), южный морской слон (Mirounga leonina), новозеландский, или оклендский, морской лев (Phocarctos hookeri) и новозеландский морской котик (Arctocephalus forsteri). Впрочем, только два последних вида образуют там береговые репродуктивные лежбища, стало быть, Масгрейв должен был иметь в виду морских львов или морских котиков.

Все тюлени входят в группу Pinnipedia, ластоногие, представители которой обладают обтекаемым телом и превратившимися в ласты конечностями. И морские котики, и морские львы принадлежат к семейству ушастых тюленей (Otariidae), отличающихся наличием маленьких ушных раковин и способностью – во время пребывания на суше – поворачивать задние ласты вперед, что делает их удивительно проворными. Несмотря на все эти общие признаки, новозеландского морского льва легко отличить от новозеландского морского котика. Во-первых, морские львы гораздо крупнее котиков – взрослый самец морского льва в три раза больше самца морского котика, а во-вторых, морские котики обладают существенно более длинным мехом, состоящим из мягкого, переливающегося подшерстка и жесткого остового волоса. К тому же нос морского котика заострен и снабжен длинными усами, а у морского льва нос широкий и тупой.

И самцы, и самки морского котика шоколадно-коричневого цвета. Притом что крупные агрессивные самцы морского льва также темно-коричневые, их подруги, намного более скромных размеров, имеют очень красивый карамельный окрас, очень часто с полосами или пятнами. Морских котиков, пожалуй, можно было бы назвать «черными», особенно мокрых, но маловероятно, чтобы они там присутствовали в количествах, о которых пишет Масгрейв. К тому времени прошло всего лишь тридцать четыре года после того, как Бенджамин Моррелл, исследователь из Коннектикута, засвидетельствовал полное исчезновение морских котиков на Оклендских островах, и сама по себе популяция не могла восстановиться до такой многочисленности, если только не приросла за счет поступления извне. Более поздние наблюдения также говорят о том, что во времена Масгрейва поголовье морских львов должно было значительно превосходить морских котиков, и это положение вещей сохранилось до сих пор. В 1873 году недалеко от дома потерпевших крушение были найдены два черепа, и оба они принадлежали морским львам, а в 1916 году научная экспедиция вообще не обнаружила морских котиков в бухте Карнли.

Намного более вероятно, что все описываемые Масгрейвом животные были морскими львами. Множество «черных» тюленей на одном берегу могло быть сборищем темно-коричневых молодых самцов морского льва, в то время как «тигровые» на противоположном берегу представляли собой стадо самок под надзором нескольких доминантных самцов-секачей. Молодые особи мужского пола вынуждены жить отдельно от репродуктивной части популяции до тех пор, пока не возмужают, хотя и совершают постоянные набеги на лежбища в надежде одолеть старого или ослабшего секача, увести у него самок и создать собственный гарем.

Мужские и женские особи морских львов настолько отличаются друг от друга своим внешним видом, что даже профессиональные охотники на тюленей не всегда понимают, что это один вид, называя самцов «морскими львами», а самок «морскими медведями». Превосходя самок в размерах в два-три раза, самцы достигают в длину двенадцати футов, а их вес доходит до тысячи фунтов. В соответствии со своим названием, самцы морских львов имеют гриву, которая вместе с усами делает их еще более непохожими на самок.

«Толстая мясистая верхняя губа с каждой стороны опушена тридцатью волосками, жесткими, как рог, длиной около четырех дюймов каждый, острыми на концах, – пишет Райналь, внимательный и педантичный наблюдатель. – Некоторые из волосков снабжены прозрачными венами, наподобие тех, что в панцирях черепах».

Со времен Масгрейва морские львы на Оклендских островах изучены намного более детально, хотя его наблюдения и по сей день считаются ценными и интересными. Притом что морские львы присутствуют на берегах и около них в течение всего года, собираются в лежбища они только в период размножения. В октябре или ноябре матерые самцы втаскивают свои массивные туши на каменные платформы и немедленно начинают поединки за наилучшие места, борясь за уступы, с которых они будут приветствовать самок, находящихся на поздних сроках беременности, когда те станут там появляться к началу декабря.

На первый взгляд, это может показаться пустой тратой времени, так как прибывающие самки высокомерно игнорируют ищущих их расположения секачей, их внимание занято другим. Едва выбравшись из воды, каждая поднимается на четырех ластах и оглядывается по сторонам в поисках подруг. Один из ученых-исследователей отмечал в 1972 году: «Пухлая мокрая самка морского льва, появившись из воды, осматривает местность и затем торопливо бежит к группе самок, как будто опаздывает на свидание».

Можно предположить, что ее мать и бабка среди этих самок и все эти особи являются ее сестрами, родными и двоюродными, ее тетками, раз она так хорошо с ними знакома. Присоединившись к ним, она успокаивается и часто трется о кого-нибудь из своих подруг, чтобы обсушиться.

Следующую неделю или около того они держатся тесными дружескими компаниями, периодически отправляясь в море ловить рыбу, а в остальное время спят так крепко, что их храп разносится на много ярдов вокруг. У морских львов совершенно отсутствуют всякие представления о гигиене, они испражняются и изрыгают содержимое желудка повсюду вокруг себя, к тому же весьма охотно бросаются песком, но конфликты случаются редко и по большей части заканчиваются угрожающим разеванием пастей. Затем, примерно на третью неделю декабря, начинают появляться детеныши.

Когда у самки приближаются роды, она отползает от стаи и, судя по беспокойным телодвижениям, явно испытывает неприятные ощущения. С наступлением родовых схваток она принимается усердно размахивать задней частью тела, делая это так энергично, что буквально вышвыривает из себя детеныша наружу, и он падает на землю в нескольких футах от нее. Затем начинается период привыкания: мать и ребенок узнают друг друга по звуку, вкусу и запаху, и детеныш учится сосать густое сметанообразное молоко, в пять раз более питательное, чем молоко дойной коровы. Как отметил один ученый, «редко встретишь более удовлетворенное существо, нежели хорошо накормленный детеныш морского льва, спящий рядом со своей матерью на спине, с раздувшимся брюшком, заросшим коричневым сухим пухом, и бессильно раскинутыми в стороны ластами».

Когда детенышу исполняется неделя, его мать снова готова к спариванию. Если секач не приступает к ухаживаниям, оставив к этому времени попытки вызвать ее интерес, она сама их провоцирует, прижимаясь к нему, касаясь выгнутой шеей его шеи и разводя задние ласты в стороны, чтобы продемонстрировать ему свои гениталии. В ответ самец обнюхивает и облизывает эту часть ее тела, затем взбирается на нее, и их требующее больших мышечных усилий совокупление может длиться до сорока минут, пока она не устанет от него и не начнет кусать его шею и дергать гриву. После этого самка больше не интересуется спариванием и отправляется со своим детенышем в лес, часто преодолевая несколько миль вглубь суши, чтобы избежать дальнейших приставаний.

К 19 января, дню, когда потерпевшие крушение отправились исследовать бухту, брачный сезон уже подходил к концу. Тем не менее они стали свидетелями поединка между секачом и молодым претендентом, пытающимся захватить его лежбище. Их битва уже яростно кипела, когда к ним приближалась лодка с членами экипажа «Графтона». Соперники не обратили ни малейшего внимания на гребцов, которые, удерживая лодку на месте, восхищенно смотрели на них.

«Мы наблюдали за ними около получаса, и они все еще ожесточенно дрались, когда мы их оставили, – записал Масгрейв. – Они набрасывались друг на друга с собачьей злобой, не издавая ни единого звука, и своими большими клыками буквально рвали друг друга на куски».

Им удалось застать еще несколько подобных схваток, так как в декабре и в первые десять дней января между самцами постоянно вспыхивают конфликты за право владения как территориями, так и самками. Масгрейв отмечает, что у рассерженного секача грива встает дыбом: «От трех до четырех дюймов длиной, она может произвольно подниматься и стоять торчком, и это всегда происходит, когда они атакуют друг друга на берегу или когда удивлены».

Со своими обнаженными огромными клыками они и вправду похожи на львов, «их устрашающий вид и агрессивное поведение оправдывают их название».

Из лодки капитан заметил одного льва, «его шея и спина были изувечены совершенно ужасным образом – были вырваны большие куски шкуры и мяса в фут длиной и четыре-пять дюймов шириной».

До того дня морские львы, как правило, не беспокоили потерпевших крушение, но все быстро изменилось, когда они приблизились к южному берегу, где собрались молодые самцы. Они не бросились в стороны, а, подплывая, пытались схватить весла зубами. По большей части мужчинам удавалось без труда отогнать их теми же самыми веслами, но один особенно крупный самец пришел в такую ярость, что принялся атаковать лодку. Ужаснувшись от одного вида массивного самца с распахнутой пастью и усами, встопорщенными над огромными клыками, который пытался залезть на нос лодки, гребцы отпрянули назад. Тогда Алик схватил отпорный крюк и обрушил его на рычащую голову агрессора, и тот, издав неистовый рев, исчез в волнах.

Несмотря на пережитый страх, исследователи пристали к противоположному берегу, где приготовили и съели обед под надзором секача, наблюдавшего за ними с почтительного расстояния. Осмотрев близлежащие территории, они вернулись на берег и забили пару новорожденных детенышей. Райналь пишет, что они находили их мясо «значительно лучше мяса тех молодых львов, что уже перестали сосать материнское молоко и перешли на кормление рыбой».

Кроме того, они подстрелили дюжину бакланов и несколько уток, так что их ожидало чуть более разнообразное меню, чем обычно. Затем, уставшие, но довольные, они вернулись к своему берегу, к тому времени получившему уместное название «Бухта обломков». Тут они ощипали дичь, приготовили столько, сколько им нужно было на ужин, остальных птиц по две штуки развесили на самых высоких ветках деревьев, «подальше от посягательства мух», как пишет Райналь. По какой-то причине синие падальные мухи не поднимались очень высоко, возможно из-за ветра.

Глава 7
Дом

На следующий после экскурсии день, в среду 20 января, погода снова испортилась, но это не могло заставить отшельников прекратить работу. У них был хороший запас мяса, поэтому они могли сосредоточиться на строительстве дома, тем более что в те дни перед ними стояла задача соорудить печь и дымоход. Было крайне важно сделать все правильно, ведь огонь, который будет согревать их зимой, не должен создавать угрозу пожара. Если их жилище сгорит, это будет означать конец им всем, так что Райналь все заранее продумал, и теперь парни работали с особой тщательностью.

Так как торф под очагом создавал бы опасность возгорания, они вырыли глубокую яму для топки между двумя печными столбами и заполнили пространство камнями. Затем, потратив довольно много сил, мужчины отобрали большие плоские каменные плиты для задней и боковых стен. Они уложили их друг на друга, подперев деревянными кольями, забитыми в землю с внешней стороны. Очередная проблема состояла в том, что на острове не было глины, чтобы сделать глиняный раствор для скрепления камней. Поэтому Райналь решил, что им нужно добыть цемент.

Обдумав этот вопрос, он спустился на берег и набрал там большое количество морских ракушек.

«Их, – сообщает Райналь сухим языком, – мы кальцинировали в течение ночи».

В ходе процесса, называемого «кальцинированием», карбонат кальция, твердое вещество раковин, превращается в оксид кальция (негашеную известь). Он требует высокой температуры и обычно осуществляется в обжиговой печи. Мужчины разожгли жарко пылающий костер, на раскаленные докрасна угли сложили ракушки, все это накрыли и оставили прокаливаться.

Затея оказалась успешной, так как утром, когда импровизированную печь вскрыли, Райналь обнаружил, что теперь у них был запас извести. В нормальных условиях для производства цемента известь нужно смешать с глиной. Но поскольку глины в наличии не было, Райналь обратился к известной древнеримским строителям технологии: он смешал оксид кальция с песком. Этот медленный процесс вдобавок ко всему оказался болезненным – к тому времени, когда Райналь приготовил достаточное количество раствора, чтобы зацементировать камни очага, кончики его пальцев были сожжены известью.

«Из этой извести, смешанной с мелкой галькой, которую мы нашли под камнями на берегу, вышел превосходный раствор для нашей работы с очагом. Но когда она была закончена, – продолжает он печально, – кончики моих пальцев и почти вся правая ладонь были сожжены до крови, хотя я и использовал дощечку в качестве мастерка».

Похвала Масгрейва была ему наградой, но даже самые лестные комплименты не могли заставить Райналя забыть об острой боли, от которой он страдал. «Впрочем, – прибавляет он, – постоянные примочки со свежей водой и несколько компрессов с тюленьим жиром вскоре залечили мои раны».

Скрепление материалов воедино при изготовлении дымовой трубы потребовало еще больше изобретательности. Корпус «Графтона» ниже ватерлинии был обшит тонкими листами меди, что являлось обычной предосторожностью, поскольку незащищенное дерево уязвимо для корабельного червя – моллюска, в течение считаных недель истачивающего твердую древесину до некоего подобия хрупкого кружева. К счастью, тогда было полнолуние, и Алик с Джорджем, пользуясь очень низким уровнем воды при отливе, подходили к шхуне вброд и отрывали листы этой меди с корпуса с помощью гвоздодера, который Райналь сделал из плоского металлического прута, взятого с вант фок-мачты, слегка расщепив его надвое с одной стороны и затем загнув расщепленные концы в виде когтей.

Если учесть, что они стояли по пояс в холодной соленой воде и периодически должны были погружаться, чтобы оторвать нижний край медных листов, эти двое справлялись со своим делом с удивительной сноровкой.

«Несмотря на то что они не могли работать более двух часов подряд, за три отлива Джордж и Алик отодрали достаточно меди, чтобы мы смогли завершить наш дымоход», – пишет Райналь.

Вместе с тем моряки бережливо собрали все крохотные гвозди, которыми медные листы были прибиты к обшивке шхуны. Это кропотливое занятие замедлило их работу, но оно было необходимо, потому что гвозди были нужны для того, чтобы набивать медь на каркас дымохода.

Четыре шеста были прикреплены к стенам печи с наклоном друг к другу, и в результате получилась широкая пирамида, открытая сверху. К этим шестам привязали поперечины и прибили гвоздями листы меди сначала к внутренней стороне этой усеченной пирамиды, а затем к внешней, создав таким образом двухслойную обшивку. На этом сооружение печи было завершено, и теперь отшельники могли рассчитывать на то, что предстоящей зимой в очаге будет рокотать огонь. И хотя до наступления зимы оставалось много времени, это было им на руку, поскольку их недостроенный дом все еще был открыт всем ветрам.

Не обладая, в отличие от Райналя, техническими знаниями, Масгрейв взял на себя обязанность пополнять запасы продовольствия, иногда привлекая в помощь молчаливого норвежца Алика. Кому-то постоянно доводилось ходить на охоту с дубинкой или ружьем, если была надежда разнообразить стол дичью, предпочтительно дикими утками. С Аликом они пытались удить рыбу с берега, но мало в этом преуспели, потому что приходилось конкурировать с морскими львами в их привычных рыболовных угодьях. Большего успеха они добились на ручье, из которого брали воду для питья и бытовых нужд, обнаружив там маленьких рыбок, напоминающих форель и отличающихся превосходным вкусом. «Но они очень малы, весом едва достигают четверти фунта», – сообщает Масгрейв.

Это были Galaxias brevipinnis – местный новозеландский вид, среди маори известный под названием коаро. Эти древние рыбы отличаются полным отсутствием чешуи и наличием всего лишь одного спинного плавника. Они очень подвижны и, подобно лососю, начинают жизнь в море, а затем, достигнув половой зрелости, поднимаются по бурным потокам к каменистым озерам, где мечут икру.

Приблизительно в это время Масгрейв завел себе привычку совершать длительные походы; он преодолевал большие расстояния пешком, с дубинкой в руке, иногда в компании с Аликом, но чаще в одиночестве. Это обычное явление для людей, оказавшихся в безлюдных, удаленных от цивилизации землях. Присуще оно как членам научных экспедиций, так и морякам, потерпевшим кораблекрушение. Также для них характерны навязчивые идеи, и в случае с Масгрейвом это приняло форму одержимости: он постоянно занимался составлением карт и считыванием показаний барометра. Масгрейв брал с собой необходимые инструменты и наносил на карту все места, которые проходил, стремясь зарисовать бухту и ее окрестности настолько точно, насколько было в его силах. Кроме того, что представление о местности приносило ему успокоение, его журнал и карты могли пригодиться будущим путешественникам, даже если помощь придет слишком поздно, чтобы спасти его и товарищей по несчастью. Они с Райналем уже заключили нерадостное соглашение о том, что, если они умрут до того, как придет помощь, их следует похоронить вместе с дневниками, чтобы, когда в конце концов эксгумируют их тела, их записи были найдены.

В воскресное утро 24 января Масгрейв ушел в одиночестве, так как Алику нездоровилось, а Райналь еще недостаточно окреп для дальних переходов. Он намеревался влезть на гору, расположенную к северо-востоку от их лагеря. Там он, к своему удивлению, обнаружил множество следов, оставленных морскими львами.

«Поднимаясь, я находил следы тюленей почти у самой вершины горы, до которой от воды, я думаю, около четырех миль, и в трех милях я видел тюленя».

Забравшись наверх, он долго стоял на вершине, созерцая обрывистые горы, уходящие к северу и востоку, поросшие высокой бурой травой и кое-где покрытые небольшими пятнами чахлого низкорослого кустарника, перемежающегося с множеством водопадов, которые низвергались в гранитные расщелины. Этот нетронутый человеком ландшафт вызывал тревогу. Постоянно раздавался приглушенный грохот мощных волн, разбивающихся о высокие скалы на востоке. К северу и востоку от архипелага, насколько хватало глаз, простирался неспокойный океан – и ни единого паруса. Понурив голову, Масгрейв, пытаясь преодолеть приступ беспросветной депрессии, повернулся и пошагал назад к лагерю.

Возвращался он по склону горы, а не вдоль по отрогу, на который поднялся, когда шел к вершине, и ему пришлось пробираться через несколько болотистых мест по пути к полосе густого леса позади бухточки, где они расположились.

«В “Большом лесу”, как мы его называем, растут самые высокие деревья; он простирается примерно на милю от воды вглубь острова и опоясывает весь берег гавани, который, с учетом всех бухт, имеет протяженность не менее шестидесяти – семидесяти миль».

Растущие в нем деревья он отнес к эвкалиптам, часто встречающимся в Австралии, хотя кора у них была другая – намного тоньше и тверже, «тонкая, как оберточная бумага».

Деревья эти (в действительности это была новозеландская рата, Metrosideros umbellata) давали превосходные дрова и в это время года, в середине лета Южного полушария, производили неизгладимое впечатление, пламенея алыми цветками. Тем не менее пробираться через этот лес было сущим мучением, так как Масгрейву то и дело приходилось опускаться на четвереньки, чтобы пролезать под низкими искривленными сучьями и огибать узловатые корни, поднимающиеся над голой, поросшей мхом землей. Пустота под скрученными ветвями почему-то вселяла беспокойство, как будто исподволь напоминая о том, насколько далеко они очутились от обитаемых земель, и он вздохнул с облегчением, когда наконец вышел из леса к лагерю, где обнадеживающе звучали человеческие голоса.

Спустя два дня, во вторник 26 января, Масгрейв снова совершил подобную вылазку, но на этот раз не в одиночестве. Надо сказать, что ему очень повезло, поскольку в этом путешествии он едва не застрелил себя. Во время стрельбы один ствол дал осечку, и, когда он развернул ружье прикладом вниз, чтобы перезарядить, оно выстрелило, и пуля просвистела мимо его носа, пробив край шляпы.

«Я благодарен Богу, так оберегающему меня, – пишет он смиренно. – И хотя в последнее время Он в своей мудрости сурово наказывает меня, Он снова сохранил мне жизнь».

В понедельник, 1 февраля, Масгрейву повезло меньше: он был застигнут внезапно налетевшей бурей, когда плавал в лодке. Ему удалось подойти к останкам шхуны и пришвартоваться, но лодка была повреждена мощной волной, разбившей ее нос о борт «Графтона», и теперь предстояло уделить внимание еще и ее ремонту, когда будет закончено строительство дома.