Текст книги "Остров затерянных душ"

Сооружение стен будущего жилища оказалось непростой задачей, которую они решали сложным путем, требующим больших затрат времени. Сперва шесты, которые Масгрейв, Джордж и Алик нарубили, расчищая вершину холма, воткнули в грунт на глубину примерно в один фут по всему периметру стен, исключая печь и дверной проем. Они старались ставить их настолько тесно друг к другу, насколько позволяла искривленная форма шестов. Каждый из них наверху был привязан к поперечным балкам, один за другим, пока пространство между вертикальными столбами не было более или менее заполнено. Внутреннюю поверхность стен и кровли заделали горизонтально расположенными тонкими жердями, а снаружи обтянули парусиной, используя ее на крыше в два слоя. Дом все еще был полностью проницаем для ветра; как отмечает Масгрейв, «он изрядно продувался», но потерпевшие крушение вселились в него сразу же, как только был закреплен последний кусок парусины.

Произошло это во вторник, 2 февраля 1864 года. На этом безлюдном негостеприимном берегу они провели уже тридцать один долгий день и столько же ночей и теперь по-настоящему были рады оказаться в достаточно просторном помещении. Хотя их дом по-прежнему защищал от непогоды не больше, чем их брезентовая палатка, он был существенно более вместительным.

«Дом – 24 на 16 футов, печь – 8 на 5 футов, построена из камней», – записал Масгрейв.

Правда, его радость по обыкновению была омрачена тяжелыми мыслями о близких, оставшихся в Сиднее.

«Здесь у нас зимой с треском будут гореть дрова, если нам суждено оставаться тут так долго, а им, оставшимся дома, пусть поможет Бог. Я схожу с ума, когда думаю о них. К тому же у нас пока вдоволь еды, – скорбно продолжает он, – а есть ли она у них, одному Богу известно».

К последней неделе февраля они не только обзавелись дверью – «хорошей, сделанной из дюймовых досок», но и настелили дощатый пол. Райналь, Алик и Джордж отправились в лес валить деревья и рубить их на балки нужной для лаг длины и успели заготовить материал как раз к тому моменту, когда разверзлись небеса. Пока в тот день они укладывали лаги, потоки дождя хлестали по крыше с такой силой, что они едва слышали друг друга. Не прошло и часа, как это стало проблемой, так как раскисшая почва превращалась в болото.

Руководствуясь опытом Райналя, приобретенным им на золотых приисках, где довольно часто внезапно налетающие ливни разрушали шалаши старателей, они решили выкопать вокруг дома канаву в два фута глубиной для отведения стекающей с крыши воды. Два дня они не могли осуществить задуманное, поскольку дождь лил как из ведра и выйти из дома не было никакой возможности. Однако в конце концов прояснилось, и Алик с Джорджем приступили к земляным работам. Вскоре они обнаружили, что вырытая ими траншея ослабляет фундамент печных и угловых столбов, поэтому они дополнительно укрепили их подпорками, поставленными под углом.

Печь удалась на славу и принесла много пользы, ведь порой внутри дома было так же холодно, как и снаружи. Ветер со свистом продувал постройку через тысячи щелей в стенах, заставляя парусину хлопать и пузыриться, а огонь в очаге шумно трепетать. Понятно, что с этим нужно было что-то делать. После длительного обсуждения мужчины пришли к общему мнению, что лучшим решением проблемы будет утепление стен снаружи соломой. С тех пор они ежедневно стали отправляться на сбор грубого луговика, длинного и прочного, что рос по вершинам окрестных скал.

«Читатель может подумать, что это необременительное занятие», – невесело отмечает Райналь и дальше доказывает, что дело обстояло как раз противоположным образом. Сборщики выходили на рассвете, прихватив с собой веревку, чтобы взобраться на скалу и начать борьбу с луговиком, «листья которого не только чрезвычайно прочны, но еще и зазубрены по краю и остры как нож». В результате, когда они тащились домой под дождем, согнувшись под грузом трех-четырех больших вязанок, взваленных на спину, из множества мелких, но болезненных порезов на ладонях сочилась кровь.

Затем траву нужно было связать в снопы толщиной в руку человека, как об этом пишет Райналь, используя нить из распущенной старой парусины. Плоско обрубив их с концов, они вертикально привязывали их к стене дома, начиная снизу и нахлестывая каждый следующий ряд на предыдущий, – подобно тому, как делались соломенные крыши в английских домах. Готовые участки мужчины накрыли еще одним слоем жердей, пришив внешний слой к внутреннему бечевой и деревянной иглой. «Деревянной иглой величиной с клинок меча!» – восклицает Райналь. Таким образом, солому теперь не мог бы развеять очередной порыв сильного ветра.

Когда было слишком темно, сыро или ветрено, чтобы заниматься обшивкой дома соломой, парни мастерили мебель, начав с сооружения чего-нибудь, на чем можно было бы спать. По словам Масгрейва, они сделали из жердей и парусины что-то наподобие носилок в количестве пяти штук и подвесили их к крыше на высоте шести футов от земли. Таким образом, днем они могли свободно под ними ходить. Райналь рисует иную картину, описывая дощатые койки в виде длинных ящиков на ножках с простыми тюфяками, наполненными сухим мхом. В соответствии с его данными, они были расставлены вдоль стен, его и Масгрейва кровати находились в углах северной стороны дома, а койки троих матросов – в противоположном конце, каждая под одной из трех стен. Поскольку в данном случае невозможно определить, чья версия отражает действительность, описание Масгрейва представляется более вероятным, так как подвешенные кровати не мешали бы перемещаться в помещении, в противном случае в доме было бы слишком тесно.

Из досок соорудили обеденный стол размером три на семь футов и поставили его в середине комнаты, по бокам – длинные скамьи, а во главе стола сиденьем для капитана служил бочонок. У Масгрейва был стол поменьше; капитан сделал его из сундука, ранее стоявшего в каюте «Графтона», а теперь использовал в качестве письменного стола. Находился он в северном конце дома. На нем стоял ящик с хронометром, а барометр и термометр висели на стене над ним. На полке разместились все книги, что у них были: Библия, «Потерянный рай» Мильтона и пара английских романов, в которых отсутствовало несколько страниц в самых интересных местах. За этим самым столом Масгрейв каждое воскресенье делал записи в своем журнале, используя кровь тюленей после того, как опустела маленькая чернильница, забранная им с разбитой шхуны.

«Эта северная часть дома занята мистером Райналем и мной, остальные занимают противоположную часть, – пишет он. – Кухонный стол помещается у двери на половине матросов. На стенах висят несколько полок, которые вместе с кузнечными мехами и зеркалом дополняют мебель в нашем жилище».

На этих полках, как свидетельствует Райналь, содержались горшки, сковороды и тарелки вместе с лампами, которые они смастерили из пустых жестяных банок из-под тушеного мяса, скрутив для них фитили из нитей парусины, а в качестве топлива использовался жир морских львов.

По всем четырем углам под крышей были сооружены треугольные антресоли для хранения крупногабаритных вещей. Райналь, которому поручили выполнять обязанности врача, получил в свое распоряжение все наличествующие у них медикаменты, которых было только два вида. Первый представлял собой остатки их запаса пшеничной муки, которую, смочив водой, можно было скатывать в шарики и глотать при поносе. Вторым служила оставшаяся у них горчица: ею обжигали кожу до волдырей при различных болях. Сейчас представляется невероятным, что кто-то пытался лечить, скажем, головную боль большим волдырем на тыльной стороне шеи. Однако, видимо, определенный эффект такое лечение имело, потому что боль от волдыря могла быть настолько острой, что на ее фоне меркла первоначальная. Как бы там ни было, но подобное лечение в то время было распространено. И мука, и горчица содержались в мешочке, подвешенном на стене над кроватью Райналя.

И в довершение всего в верхней части стен они прорубили отверстия, в которые вставили стекла, добытые на шхуне.

«Это, – с гордостью сообщает Райналь, – были наши окна».

Учитывая обстоятельства, в которых они оказались, обретение такого атрибута цивилизованной жизни, как застекленные окна, было настоящим триумфом.

Глава 8
Демократия

Несмотря на то что все они теперь пребывали в тепле и уюте, атмосфера в доме становилась напряженной. Деление жилища потерпевших крушение на две половины (более защищенная северная – для капитана и его помощника, а другая – для трех рядовых матросов) повторяло принятое на судах расположение жилых помещений. По традиции капитан и его помощник занимали удобную каюту в кормовой части корабля, а рядовые члены команды толпились в тесном, лишенном всякого комфорта носовом кубрике. В плавании и капитан, и матросы воспринимали такое положение вещей как нормальное, но если Масгрейв был вполне доволен тем, что в дом, который они с таким трудом все вместе строили, было перенесено привычное для судна разделение помещений, то моряки считали, что вовсе не обязаны и дальше мириться с тем положением, которое им предписывала корабельная иерархия.

С тех пор как они оказались на берегу, демократические настроения стали крепнуть в их небольшом коллективе, каждый член которого считался не менее ценным, чем остальные. Такие отношения в значительной мере содействовали их выживанию, а также приводили к тому, что Алик, Джордж и Энри стали гораздо меньше внимания обращать на чины, что довольно скоро стало очевидным. Еще 7 февраля капитан Масгрейв сетовал на то, что они, пусть открыто и не выражая неповиновение, все же исполняли его приказы «с таким видом, который ясно говорил: “Почему бы тебе не сделать это самому?”»

Короче говоря, парни пришли к мысли, что они ничем не хуже тех, кто выше их в чине, и для Масгрейва, капитана старой закалки, это был один из первых признаков мятежа.

«Правда в том, что я больше не имею над ними никакой власти, – жалуется он. – Но я делюсь с ними всем тем, что было спасено с корабля, я работал так же усердно, как и любой из них, чтобы улучшить их положение. И я считаю, что благодарность должна бы подвигнуть их к дальнейшему послушанию и исполнительности. Но ждать благодарности от матроса можно до второго пришествия, это общеизвестно», – заканчивает Масгрейв ворчливо.

Франсуа Райналя, четко осознающего, что им необходимо сплотиться, чтобы выжить в испытаниях, выпавших на их долю, охватила тревога сразу же, как только он понял, что происходит. До той поры он с удовлетворением отмечал, что они жили и работали вместе в мире и согласии и, по его словам, «в подлинно братских отношениях».

Иногда, правда, звучали резкие слова, но то были лишь минутные размолвки, которые вполне можно списать на перенапряжение. Теперь же, по всей видимости, дом, который они строили с такой единодушной целеустремленностью, мог стать причиной раздоров, и Райналь, осознавая это, пишет: «Если в наших взаимоотношениях завелись бы обиды и враждебность, то последствия были бы катастрофическими, ведь мы так сильно зависели друг от друга!»

Впрочем, достаточно было постараться по-человечески понять друг друга. Все уже привыкли к регулярно случающемуся дурному настроению Масгрейва, понимая, что именно по этой причине он завел себе привычку далеко забредать в одиночестве. Эти жуткие приступы депрессии могли спровоцировать и плохая погода, и вынужденные задержки в строительстве дома, и неудачная охота на тюленей, и ежемесячные даты, такие как день отплытия из Нового Южного Уэльса или ночь, когда «Графтон» разбился о рифы. Все пятеро иногда впадали в отчаяние, но Масгрейв был единственным среди них женатым человеком, обремененным ответственностью за свою семью. Поэтому он был снедаем неослабевающим чувством вины, неведомым остальным.

«Я никогда не прощу себе, что ввязался в эту авантюру», – написал он однажды.

Он был движим наилучшими намерениями, и все бы обернулось благополучно, «если бы только старые цепи удержали корабль на якорях», но произошло худшее.

Будучи капитаном, он также ощущал ответственность за всю команду, и мысли о перспективе их спасения вызывали в нем чрезвычайное беспокойство, с которым он безуспешно пытался совладать с помощью дальних походов по окрестностям. Тот факт, что Масгрейв не доверил своему дяде, компаньону Сарпи, позаботиться в его отсутствие о его семье, свидетельствовал о том, что он также не верил и в обещание, которое Райналь вытащил из Сарпи и дяди Масгрейва. Но даже если торговцы мануфактурой и удивят их всех, выслав за ними поисковую группу, раньше октября она не появится.

«Никто не придет в эти неисследованные, изобилующие штормами во́ды зимой».

Франсуа Райналь, несмотря на то что доверял Шарлю Сарпи не более, чем Томас Масгрейв, находился во многих отношениях в лучшем положении. Он любил своих родителей и скучал по ним, но они не зависели от его доходов, пусть Франсуа и мечтал вернуться во Францию разбогатевшим. Не впасть в отчаяние ему помогала глубокая набожность, а также техническая смекалистость и врожденный непреклонный оптимизм – вера в будущее, которую, как ему казалось, Масгрейв не разделял.

Поэтому Райналь прекрасно понимал причины, приводящие Масгрейва в уныние. С другой стороны, он с сочувствием относился и к демократическим устремлениям матросов. На золотых приисках преобладали ярко выраженные демократические настроения: каждый старатель считал себя социально равным любому другому старателю и носил с собой ружье, чтобы отстоять собственное мнение в случае необходимости. Кроме того, Райналь знал, как вдохновляет жизнь в стране, где простые работники, внезапно разбогатев, становились ровней аристократам, которые раньше нанимали их себе в услужение. Посему он и сам разделял идеи равноправия.

Поразмыслив над этим вопросом, он решил, что нашел способ устранить разногласия между капитаном Масгрейвом и парнями посредством применения самой демократии.

«Моя идея, – пишет он, – состояла в том, чтобы выбрать среди нас не господина, стоящего выше остальных, а главу, начальника, первого среди равных – того, кто поддерживал бы дисциплину, улаживал конфликты и раздавал задания на каждый день».

Когда он высказал свое предложение, оно было горячо одобрено остальными, правда, матросы пожелали добавить еще одно условие: если выбранный не оправдает оказанного ему доверия, то его нужно освободить от должности и провести повторные выборы. Это всех устроило, и договор, переведенный в чеканные канцелярские термины, был записан на чистой странице Библии Масгрейва. Затем, взявшись за руки над книгой, они торжественно поклялись чтить и выполнять положения договора, после чего немедля приступили к голосованию.

Райналь выдвинул кандидатуру Масгрейва, которого тут же единогласно избрали.

«С тех пор, – пишет француз, – он восседал во главе угла и был освобожден от всех работ на кухне».

Чтобы погасить возможное недовольство, Райналь вызвался готовить пищу в первую неделю после установления нового порядка, что было похвальным поступком, так как в дополнение ко всем проявленным к тому времени многочисленным достоинствам, вызывающим удивление остальных, он также оказался изобретательным поваром.

«Зачастую он потчует нас четырьмя блюдами за одну трапезу, – записал Масгрейв. – Например, меню может состоять из жареного или тушеного мяса тюленя, жареной печенки, рыбы и мидий».

Впрочем, несмотря на все усилия Райналя, в его распоряжении был крайне ограниченный набор продуктов, и несбалансированный рацион постепенно начал сказываться на их здоровье. Как пишет об этом же Масгрейв, они «очень остро страдали от нехватки хлеба и овощей». Научные открытия в области питания будут сделаны намного позже, лишь в 1912 году профессор Фредерик Хопкинс продемонстрирует, что для нормальной жизни необходимы «дополнения к основному рациону». Моряки, однако, уже с XVI века знали о том, что человек болеет, а затем умирает, если его на длительное время лишить свежих овощей и фруктов, и что морское плавание продолжительностью в полгода вдали от суши фактически означает верную смерть.

Симптомы «морского скорбута» – цинги – были в основном общеизвестны, несмотря на то что витамин С, недостаток которого вызывает эту болезнь, еще не был открыт. Уже через полтора месяца после того, как на корабле заканчивался запас свежих овощей и фруктов, а потому питание моряков состояло исключительно из солонины и черствого хлеба, на их руках и ногах выступали мелкие черные пятна, которые, разрастаясь и сливаясь, полностью покрывали конечности, пока те не становились иссиня-черными. В то же время во всех своих суставах больной испытывал жгучую боль, особенно в ночное время, и долго не мог уснуть. Поскольку витамин С необходим для соединительных и костных тканей, для их прочности, то, если в прошлом были переломы, которые давно срослись, кости внезапно снова ломались, вызывая мучительные боли. Десны становились рыхлыми, и выпадали зубы. Из глаз и ноздрей сочилась кровь, у больного начиналась кровавая рвота. Ужасная смерть оттого, что раздувшийся мозг лопается внутри черепной коробки, была неизбежна, если только больной не получал в пищу свежие овощи и фрукты. Тогда пациент чудодейственным образом исцелялся. Именно поэтому исследователи прошлого, а также охотники на тюленей и китобои сажали фруктовые сады и овощные огороды на удаленных необитаемых землях.

Впрочем, от цинги страдали не только мореходы. У обитателей суши, лишенных свежих овощей и фруктов в рационе из-за крайней бедности или суровой и долгой зимы, развиваются те же симптомы. Капитан Масгрейв все это хорошо понимал, поэтому те двадцать картофелин, что удалось забрать со шхуны, не были съедены, а были посажены – мудрое и дальновидное решение, которое, однако, не увенчалось успехом. Все, что выросло, – это маленькие кустики в четыре дюйма высотой с горсткой клубней, немногим превосходящих по размерам горох, – настолько климат был неблагоприятным, а почва скудной. Урожай не съели, а снова оставили на семена в надежде, что на следующий сезон от них будет больше толку, если им суждено остаться здесь надолго. Семечки из двух тыкв также были посажены, но они вообще не дали всходов, попросту сгнив в земле.

Таким образом, отшельники не ели ни фруктов, ни овощей в достаточном количестве уже долгое время. Не менее важно и то, что с тех пор, как у них закончились галеты, они перестали получать с пищей и углеводы. И Масгрейв, и Райналь сообщают, что Энри, бывший коком на их шхуне, с сожалением вспоминал о ведрах, полных картофельных очисток, которые он выбрасывал за борт, расписывая, с каким наслаждением съел бы их теперь. То было естественное желание, поскольку в сыром картофеле, помимо витаминов и минералов, содержатся углеводы и клетчатка, которыми их нынешняя диета была крайне бедна.

Вопреки стремлению Райналя внести разнообразие в меню «четырьмя блюдами» из мяса морских львов и морепродуктов, их рацион по-прежнему был ограничен белками, солью и жирами. Последние были представлены тюленьим жиром. Все пятеро мучились тошнотой, головокружением, повышенной утомляемостью и непрекращающимися кишечными расстройствами. Углеводы, а не белки и жиры, питают мозг и центральную нервную систему, а посему у них появилась заторможенность в реакциях. Сердцу для нормального функционирования требуются сахара, так что, хоть сами они свою усталость приписывали очень тяжелой работе, которую им приходилось выполнять, несбалансированное питание также оказывало свое воздействие.

Несмотря на высокую калорийность съедаемой ими пищи, они теряли в весе, потому что для преобразования жиров в энергию требуется определенное количество углеводов; не получая хотя бы одной унции[14]14
  Унция – единица веса, равная 28,3 г.


[Закрыть] крахмала или сахара в день, организм начинает поглощать собственные мышцы.

«Я стал тощим, как фонарный столб, меня беспокоит какая-то ненормальная дрожь и тяжелое сердцебиение, вызывающее слабость», – жалуется капитан Масгрейв.

Он относит это на счет «меланхолии», которая вполне могла быть одной из причин, но вина также лежит и на их ограниченном меню. Райналь, имеющий ответы на все вопросы, заявил, что «исключительно мясная диета» мало того что надоедает, она еще и «вредна для европейца, с детства привыкшего к смешанному питанию». В его собственном детстве мучные изделия и овощи были не менее важны, чем мясо, что типично для Франции, где рацион сельских жителей изобилует похлебками, тушеными овощами с мясом, картофелем, фруктами и хлебом. Даже Энри Форжес, выходец с беспросветно бедных Азорских островов, где каждый день был отмечен борьбой за существование, вырос на здоровой смешанной пище, состоящей из кукурузного хлеба, фруктов, сыра, молока и яиц. Масгрейв, хотя и рос в Англии – стране, которая в те времена не могла похвастаться здоровым питанием, – жил в сельской местности, где получал в пищу овощи, фрукты и злаки. Джордж Харрис, английский моряк, возможно, питался похуже, но наверняка привык к хлебу и пирогам, являющимся основой рациона английской бедноты, как и к чаю в огромных количествах, чрезвычайно популярному напитку среди представителей всех классов. Даже норвежец Алик, более приспособленный к рыбной кухне, тоже был привычен к хлебу и оладьям, овощам, фруктам и пирогам.

Движимые потребностью найти съедобную зелень, мужчины отщипывали и пробовали растения, которые росли вокруг их лагеря, рискуя отравиться или заработать несварение желудка, но все было безрезультатно. Именно тогда Райналь приметил растущее у болот растение.

«Его широкие, как тарелка, круглые листья свернуты в виде воронки и образуют розетку длинного трубчатого стебля».

Он не знал, что это растение было научно описано еще в ноябре 1840 года выдающимся английским ботаником Джозефом Гукером в ходе экспедиции Джеймса Кларка Росса, который первым изучил этот поразительный ландшафт, систематизировав его составляющие. Остров Окленд содержит «много того, что радует глаз», констатировал доктор Гукер, а также имеет «чрезвычайное множество новых видов, дающих пищу для ума». И далее он сообщал, что «Окленд снабжен естественным барьером практически непроходимой растительности: низкий лес огораживает весь берег, за лесом простирается широкий пояс зарослей кустарника, сменяющийся склонами холмов, поросшими до самых вершин травой. Более тщательное изучение леса показало, что состоит он из густых зарослей суховершинных деревьев, искривленных и прижатых к земле сильными ветрами, служащих превосходной защитой для пышного подлеска, состоящего из ярко-зеленых ажурных папоротников и нескольких видов травянистых растений с яркими цветками».

В их число входил один потрясающий вид, названный доктором Гукером Arabia polaris, который он охарактеризовал как имеющий ярко-красные листья и собранные в большие зонтики восковые цветки. Несмотря на то что растение обладает исключительно отталкивающим запахом, ученый заметил, что его с аппетитом поедают свиньи, кроли и козы, оставленные на островах предыдущими посетителями. Ныне известное под названием Stilbocarpa polaris, оно отнесено к группе мегатрав за свою способность вырастать до гигантских размеров (вплоть до шести футов) на всех субантарктических островах к югу от Новой Зеландии. Китобои и охотники на тюленей прошлого называли его капустой Маккуори и имели привычку посещать острова и запасать ее в больших количествах, чтобы, приготовив ее с сухим горохом, фасолью или овсяной крупой, употреблять варево в качестве противоцинготного средства.

Райналя чрезвычайно заинтересовал толстый белый стебель этого растения, в действительности являющийся накапливающим крахмал корневищем, горизонтально произрастающий в разломах камней и «закрепляющийся в почве множеством тончайших корешков».

Аккуратно нашинкованный, он оказался вполне съедобным. Тогда Райналь смастерил терку, сделав отверстия в куске листового железа, натер на ней некоторое количество и, начинив им пирожки, зажарил на тюленьем жиру, после чего с некоторой церемонностью подал на стол. Отведав новое блюдо, товарищи хвалили его от всей души – не потому, что это было очень вкусно. Они радовались, что было найдено растение, хоть в минимальной степени пригодное в пищу.

Вот как писал об этом Масгрейв: «Мы обнаружили корень, в больших количествах произрастающий по всему острову, который оказался отличной едой. Он превосходно заменяет картофель и хлеб, к тому же в нем много сахара».

За его сладость члены экипажа «Графтона» назвали растение сахарником.

Сладкие корневища капусты Маккуори сохранили жизнь многим потерпевшим кораблекрушение морякам, которые очень скоро сообразили, что растение следует приготовить, дабы оно стало приятным на вкус. Неожиданным побочным эффектом поедания корневищ Stilbocarpa оказалось отбеливание зубной эмали, так что даже у людей с многолетним пристрастием к жеванию табака зубы со временем становились белыми, как у детей. Важнее, однако, было то, что Stilbocarpa добавила в меню членов команды «Графтона» углеводы, хотя их организмам и понадобилось определенное время, чтобы приспособиться к перевариванию этого непривычного продукта.

Съедобными были все части растения. Но, похоже, Райналю не пришло в голову попробовать приготовить цветоножки или листья – возможно, из-за их неприятного запаха. Если бы он догадался потушить опушенный стебель, то обнаружил бы, что его вкус подобен сельдерею. Листья также можно есть, предварительно отварив их, хотя на вкус они получаются похожими на размоченную бумагу. А если бы Райналь сварил или запек корневище, то получил бы блюдо со вкусом, в точности повторяющим вареную репу, но записей о том, что он готовил его каким-то иным способом, кроме жарки, нет. Правда, из перетертых корневищ он сделал пиво.

Это было логичным поступком, поскольку среди капитанов кораблей, осознающих опасность заболевания цингой, было традицией варить противоцинготное пиво и выдавать его членам экипажа. Еще в 1753 году морской врач Джеймс Линд в своей знаменитой книге «Трактат о цинге» обратил внимание на старинный скандинавский обычай лечить страдающих цингой пациентов пивом, смешанным с настоем молодых побегов ели. Великий первопроходец Джеймс Кук запасался ими в большом количестве, прописав своим капитанам собирать побеги любых деревьев, по виду напоминающих ель, затем делать из них пиво, «вываривая три-четыре часа или до тех пор, пока кора не отойдет легко от веток, после чего вынуть ветки и хвою». Полученный отвар смешивался с мелассой (черной патокой) и суслом – настоем солода, который, перебродив, «через несколько дней делал пиво пригодным для питья».

Матросы его не любили, но питье «елового» пива вместе с употреблением в пищу самой разнообразной и непривычной растительности, собранной на безлюдных берегах, привело к желаемому результату. Когда «Индевор» пришел в Батавию (ныне Джакарта), у капитана Кука были все основания торжествовать: «За все плавание болезнь не забрала у меня ни одного человека».

В распоряжении членов команды погибшего «Графтона» не было ни сусла, ни черной патоки, но в последней и не было необходимости, потому что корневища Stilbocarpa весьма богаты сахаром. Как оказалось, без сусла тоже можно было обойтись. Как пишет Масгрейв, «натерев корневища на терке, затем отварив и дав отвару перебродить, мы получили вполне сносное пиво», которое утоляло жажду лучше воды и могло служить заменой чаю. Свежеприготовленное, оно к тому же являлось источником необходимых витаминов. Тем не менее оно чуть не привело к очередным неприятностям, так как Джордж, Алик и Энри стали подстрекать Райналя перегнать пиво для получения бренди.

«Они принялись смеяться и подшучивать надо мной», – пишет он.

Ему, таким образом, и вправду было трудно устоять перед их уговорами. Приладив одно дуло своей двустволки к носику чайника, он обернул его тканью. Затем, пока пиво кипело в чайнике, он лил на ткань холодную воду, чтобы спирт, испаряющийся первым, конденсировался и стекал в приготовленную для него емкость. Все получилось, но потом Райналь вспомнил, какой соблазн представляют собой крепкие спиртные напитки.

«Я с тревогой представил себе пагубные последствия злоупотребления алкоголем, которые раньше или позже дадут о себе знать», – записал он и немедля оставил эту затею, солгав остальным, что эксперимент не удался.