Текст книги "Шоколад"

14

24 февраля, понедельник

Сразу после церковной службы пришла Каролина Клермон. С ней сын – высокий мальчик с бледным невыразительным лицом, на спине ранец. У Каролины в руках стопка рукописных объявлений на желтой бумаге.

Я улыбнулась обоим. Лавка была почти пуста. Первых завсегдатаев я ждала к девяти, а сейчас только половина девятого. За прилавком сидела одна Анук, перед ней – недопитая чашка молока и pain au chocolat. Она солнечно глянула на мальчика, неопределенно взмахнула пирогом и продолжила завтракать.

– Вам помочь?

Каролина огляделась с завистью и неодобрением. Мальчик смотрел прямо перед собой, но я видела, что ему хочется скосить глаза на Анук. Учтивый, угрюмый, блестящие глаза в обрамлении длинных ресниц непроницаемы.

– Да, – неестественно бодрым тоном произносит она, обнажая зубы в ослепительной улыбке, приторной, как сахарная глазурь. – Я распространяю вот это… – она махнула стопкой объявлений, – и, может, вы не против повесить одно в витрине. – Она протянула мне объявление. – Их все вешают, – добавила она, словно это могло повлиять на мое решение.

Я взяла объявление. На желтой бумаге жирно выведено черными прописными буквами:

Бродячим торговцам, лоточникам

и, лицам без определенного места жительства

ВХОД ВОСПРЕЩЕН.

Администрация оставляет за собой право

отказать в обслуживании в любой момент

– Это мне еще зачем? – Я озадаченно нахмурилась. – С какой стати я должна отказывать кому-то в обслуживании?

Взгляд Каролины был полон жалости и презрения.

– Вы в нашем городе новенькая и еще многого не понимаете, – с сахарной улыбкой говорит она. – Одно время у нас были проблемы. Это мера предосторожности. Сомневаюсь, что кто-то из этих типов к вам заглянет. Но лучше уж заранее побеспокоиться о безопасности, чем потом сожалеть, как вы считаете?

– О чем сожалеть?

Я по-прежнему не понимала.

– У нас появились цыгане. Речные бродяги, – нетерпеливо объяснила она. – Они опять вернулись и намерены… – она в омерзении изящно сморщила носик, – заниматься тем, чем они обычно занимаются.

– И? – мягко спросила я.

– А мы должны дать им понять, что не потерпим этого! – Каролина разволновалась. – Договоримся всем миром, что не станем их обслуживать. Пусть убираются восвояси.

– Вон оно что. – Я поразмыслила. – А мы можем им отказать? – поинтересовалась я. – Если эти люди располагают деньгами, которые они хотят потратить, разве мы можем им отказать?

– Разумеется, – раздраженно ответила она. – Кто нам запретит?

Я еще немного подумала, затем вернула ей желтый листок. Каролина уставилась на меня.

– Вы не станете вешать объявление? – Ее голос вознесся на пол-октавы, по пути растеряв интеллигентность.

Я пожала плечами.

– Мне кажется, если кто-то желает потратить тут деньги, я не вправе отнимать у него такую возможность.

– Но ведь местное общество… – настаивала Каролина. – Вы разве хотите, чтобы вот такие типы – бродяги, воры, арабы, в конце концов…

В памяти всплыли угрюмые нью-йоркские привратники, парижские дамы, туристы с фотоаппаратами у базилики Сакре-Кёр – как они воротили нос от длинноногой девочки-нищенки в коротком платьице, из которого она уже выросла… Каролина Клермон воспитывалась вдали от больших городов, но цену модным вещам знает: скромный шарфик у нее на шее помечен ярлыком фирмы «Гермес», и благоухает она духами от «Коко Шанель». Я не хотела грубить, но не сдержалась.

– Сдается мне, – язвительно сказала я, – что обществу негоже совать свой нос в чужие дела. Эти люди живут, как считают нужным, и ни я, ни кто другой им не указ.

Каролина одарила меня злобным взглядом.

– Что ж, если это ваша позиция, – с надменным видом она повернулась к выходу, – я не стану больше отрывать вас отдел. – Она сделала ударение на последнем слове и пренебрежительно глянула на пустые табуреты. – Дай бог, чтобы вы не пожалели о своем решении.

– С чего бы мне жалеть?

Она раздраженно передернула плечами.

– Ну, если будут неприятности и тому подобное. – По ее тону я поняла, что разговор окончен. – Эти люди способны на все. Наркотики, хулиганство…

Она ехидно улыбнулась, из чего я сделала вывод, что она была бы рада увидеть меня жертвой беспорядков. Ее сын смотрел на меня в недоумении. Я улыбнулась ему и сказала:

– На днях я видела твою бабушку. Она много о тебе рассказывала.

Мальчик покраснел и пробормотал что-то нечленораздельное.

Каролина напряглась.

– Я слышала, что она была здесь. – Она выдавила улыбку, изобразила игривость: – Зря вы потворствуете моей маме. У нее и без того скверный характер.

– А я от нее в восторге, – ответила я, не отрывая взгляда от мальчика. – Крайне интересная женщина. И очень умна.

– Для своего возраста, – заметила Каролина.

– Для любого возраста, – парировала я.

– Возможно, так кажется чужому человеку, – сдержанно отвечала она. – Но родные… – Она сверкнула мне холодной улыбкой. – Поймите правильно: моей маме очень много лет. Ум ее уже не тот, что прежде. Она видит действительность… – Каролина нервно взмахнула рукой. – Впрочем, что я вам объясняю?

– Вы правы, – вежливо согласилась я. – В конце концов, это не мое дело.

Я увидела, как Каролина прищурилась, уловив колкость. Пускай ханжа, но отсутствием ума она не страдала.

– Я хотела сказать…

Она замялась. На секунду я, кажется, уловила иронию в глазах ее сына – но, может, просто почудилось.

– Дело в том, что моя мама не всегда понимает, что для нее хорошо, а что плохо. – Каролина быстро овладела собой; на губах вновь заиграла улыбка, ослепительная, как ее налакированные волосы. – Ваша лавка, например.

Я кивком попросила ее продолжать.

– У мамы диабет, – объяснила Каролина. – Врач постоянно предупреждает, что ей нужно отказаться от сахара. Но она не слушает. И лечиться не желает. —

Она торжествующе взглянула на сына. – Вот скажите, мадам Роше, это нормально? Это что – поведение нормального человека?

Она опять повысила голос – получился вздорный визг. Ее сын смущенно глянул на часы.

– Maman, я о-опаздываю. – Учтиво и бесстрастно. – Извините, мадам, – обратился он ко мне. – Мне пора в ш-школу.

– Вот, возьми. Это мои фирменные пралине. За счет магазина.

Я протянула ему скрученный целлофановый пакетик.

– Мой сын не ест шоколад, – сердито заявила Каролина. – У него слабое здоровье. Гиперфункция. Он знает, что сладкое ему вредно.

Я смотрела на мальчика. На вид – абсолютно здоровый ребенок. Просто ему скучно и он чуточку стесняется.

– Она часто о тебе думает, – сказала я ему. – Твоя бабушка. Зашел бы сюда как-нибудь, повидался бы с ней. Она часто заглядывает.

Блестящие глаза под длинными коричневыми ресницами на мгновение вспыхнули.

– Может, и зайду, – сдержанно отозвался он.

– У моего сына нет времени расхаживать по шоколадным, – надменно произнесла Каролина. – Мой сын – одаренный мальчик. Он знает, чем обязан родителям.

В ее словах слышались угроза и хвастливая категоричность. Она повернулась и прошествовала мимо Люка. Тот уже стоял в дверях, покачивая ранцем.

– Люк, – тихо, но настойчиво окликнула я. Мальчик нехотя обернулся. Я потянулась к нему, не отдавая себе отчета, взгляд проник под маску бесстрастной учтивости, и я увидела… увидела… – Тебе понравился Рембо? – не раздумывая спросила я; голова шла кругом от калейдоскопа образов.

Он виновато потупился.

– Что?

– Рембо. Она подарила тебе на день рождения стихи, верно?

– Д-да, – едва слышно ответил он. Глаза – яркие, серо-зеленые – уставились на меня. Он едва заметно мотнул головой, будто предупреждая. – Но я их н-не читал, – сказал он громче. – Я не л-любитель поэзии.

Потрепанная книжка, спрятанная на дне гардероба. Мальчик с неловким пафосом нашептывает восхитительные строчки. Приди, пожалуйста, умоляю я молча. Ради Арманды, прошу тебя.

Что-то дрогнуло в его глазах.

– Мне пора.

Каролина нетерпеливо ждала у выхода.

– Возьми, пожалуйста.

Я опять протянула ему маленький пакетик с пралине. У мальчика есть тайны. Они просятся наружу. Незаметно для матери он забрал пакетик и улыбнулся.

– Скажите ей, я приду, – произнес он одними губами – быть может, я почти выдумала его слова. – С-скажите, что в среду, когда m-maman в парикмахерской.

И он ушел.

Позже явилась Арманда, и я поведала ей о визите ее дочери и внука. Она качала головой и тряслась от хохота, когда я пересказывала ей свой диалог с Каролиной.

– Хе-хе-хе! – Сидя в продавленном кресле с чашкой мокко в старческой ручке, она, как никогда, походила на куколку с яблочным личиком. – Бедняжка Каро. Ишь как не любит, чтобы ей о матери напоминали. – Она с наслаждением глотнула из чашки. – Когда же она угомонится? – бурчала Арманда. – Рассказывает тебе, что мне можно, что нельзя. Диабет у меня, видите ли. Это все ее доктора напридумывали. – Она крякнула. – А я-то ведь до сих пор жива, нет? Я осторожна. Ан нет, им этого мало. Хотят, чтобы все жили по их указке. – Она покачала головой. – Бедный мальчик. Он заикается, ты заметила?

Я кивнула.

– Мать постаралась, – презрительно бросила Арманда. – Оставила бы его в покое – так ведь нет. Вечно его поправляет. Вечно чем-то недовольна. Только портит ребенка. Внушила себе, что у него слабое здоровье. – Она фыркнула. – Дала бы пожить ему в полную силу, сразу бы все болячки прошли, – решительно заявила она. – Пусть бы бегал, не думая о том, что будет, если он упадет. Ему не хватает свободы. Воздуха не хватает.

Я сказала, что все матери опекают своих детей и это вполне естественно.

Арманда бросила на меня ироничный взгляд.

– Ты это называешь опекой? Как омела опекает яблони? – Она усмехнулась. – У меня в саду росли яблони. Так вот, омела задушила их все, одну за другой. Мерзкое растение. И ведь ничего собой не представляет – просто красивые ягодки. Слабенькое, но, боже, до чего пронырливое! – Она глотнула из чашки. – И отравляет все, к чему ни прикоснется. – Арманда многозначительно кивнула. – Это и есть моя Каро. В чистом виде.

После обеда я вновь встретила Гийома. Он заглянул в шоколадную только для того, чтобы поздороваться. Задерживаться не стал, объяснив, что направляется к киоскеру за своей подпиской. Гийом любит читать о кино, хотя кинотеатры никогда не посещает. Каждую неделю ему присылают целую кипу журналов: «Видео», «Синеклуб», «Телерама», «Фильм-экспресс». Ему принадлежит единственная в городке спутниковая антенна, и в его одиноком домике есть телевизор с большим экраном, а на стене над полками с бесчисленными видеокассетами висит видеомагнитофон фирмы «Тошиба». Я отметила, что Чарли, смурной и вялый, опять сидит у хозяина на руках. То и дело Гийом ласково поглаживал пса по голове – знакомый жест нежности и утраты.

– Как он? – наконец спросила я.

– Держится молодцом, – ответил Гийом. – Еще полон жизненных сил.

И они продолжили путь. Щуплый франтоватый мужчина крепко прижимал к себе грустного бурого пса, будто от этого зависела его судьба.

Мимо прошагала Жозефина Мускат. В шоколадную не зашла. Жалко; я надеялась еще раз побеседовать с ней. Но она лишь на ходу бросила на меня безумный взгляд и поспешила дальше, сунув руки глубоко в карманы плаща. Лицо опухшее, губы плотно сжаты, вместо глаз узкие щелки, хотя, возможно, она просто щурилась от моросящего дождя, голова обмотана бесцветным шарфом, словно бинтами. Я окликнула ее, но она, не отвечая, прибавила шаг, словно убегала от неминуемой опасности.

Я пожала плечами: пускай идет. На это нужно время. Порой – вся жизнь.

Тем не менее позже, когда Анук играла в Мароде, я закрыла магазин до утра и зашагала по улице Вольных Граждан в сторону кафе «Республика» – убогого заведеньица с мыльными разводами на окнах и начерканным в них от руки неизменным spécialité du jour[3]3
  Блюдо дня (фр.).


[Закрыть]. Неряшливый навес только затемнял и без того сумрачный зальчик, где с двух сторон от круглых столиков стояли два притихших игровых автомата. Несколько посетителей за столиками, потягивая кто кофе со сливками, кто пиво, угрюмо беседовали о пустяках. Пахло жирной пищей из микроволновки, в воздухе висела пелена сального сигаретного дыма, хотя в кафе вроде бы никто не курил. У открытой двери на самом видном месте желтело рукописное объявление Каролины Клермон. Над ним – черное распятие.

Я заглянула в кафе и, помедлив на пороге, вошла. Мускат оказался за стойкой бара. При виде меня расплылся в улыбке. Его взгляд почти незаметно упал на мои ноги, поднялся к груди – хлоп, хлоп. Глаза вспыхнули, как лампочки на ожившем игровом автомате. Мускат положил ладонь на насос пивной бочки, согнув мясистую руку.

– Что желаете?

– Кофе с коньяком, пожалуйста.

Кофе он подал в коричневой чашечке с двумя кубиками сахара в обертке. Я села за столик у окна. Два старика – один с орденом Почетного легиона на потертом лацкане – подозрительно косились на меня.

– Может, тебе компанию составить? – самодовольно ухмыльнулся Мускат из-за стойки. – А то вид у тебя немного… тоскливый. Сидишь одна, скучаешь.

– Спасибо, не надо, – вежливо отказалась я. – Вообще-то я хотела увидеть Жозефину. Она здесь?

Мускат глянул на меня раздраженно, настроение у него резко испортилось.

– Ах да, подружка твоя, – сухо произнес он. – Чуть-чуть ты опоздала. Она только что ушла наверх, легла отдыхать. Очередная мигрень. – Он принялся с яростью начищать бокал. – Полдня шляется по магазинам, а потом весь вечер, чтоб ей пусто было, в постели валяется, когда я тут один кручусь как проклятый.

– Она здорова?

Он посмотрел на меня и ответил сердито:

– Разумеется. С чего ей болеть? Если б только еще ее чертова светлость почаще отрывала от кровати толстую задницу, тогда, пожалуй, нам удавалось бы как-то сводить концы с концами. – Кряхтя от напряжения, он запихнул в бокал обернутый в салфетку кулак. – Я хочу сказать… – Он энергично тряхнул рукой. – Вот, посмотри вокруг. – Он глянул на меня, будто собираясь продолжить, и вдруг устремил взгляд на дверь. – Э! – обратился он к кому-то вне поля моего зрения. – Оглохли, что ли? Закрыто!

Мужской голос у меня за спиной ответил что-то невнятное. Мускат широко раздвинул губы в безрадостной улыбке.

– Читать, что ли, не умеете, идиоты? – Из-за стойки бара он показал на желтое объявление у двери. – Давайте отсюда, живо!

Я встала посмотреть, что происходит. У входа в кафе стояли в нерешительности пятеро – двое мужчин и три женщины. Все незнакомые. Люди как люди, ничем не примечательные, но от них разило инаковостью – штаны в заплатках, грубые башмаки и выцветшие футболки безошибочно выдавали в них чужаков. Я могла бы их узнать. Я сама была такой. В переговоры с Мускатом вступил рыжий мужчина, перетянувший лоб зеленым платком, чтобы волосы не лезли в лицо. Взгляд у него настороженный, голос демонстративно ровный.

– Мы ничего не продаем, – объяснил он. – Просто хотим купить пару бокалов пива и кофе. Мы не причиним вам неудобств.

Мускат презрительно глянул на него.

– Я же сказал: закрыто.

Худенькая невзрачная девушка с проколотой бровью потянула рыжего за рукав.

– Без толку, Ру. Давай лучше…

– Подожди. – Тот нетерпеливо стряхнул с себя ее ладонь. – Ничего не понимаю. Мадам, что была здесь минуту назад… ваша жена… она собиралась…

– Плевать на мою жену! – взвизгнул Мускат. – Она при фонаре двумя руками задницы своей отыскать не может! Над дверью мое имя, и я говорю: кафе за-кры-то!

Он сделал три шага из-за стойки и подбоченился в проходе, словно тучный ковбой из вестерна. Я увидела желтоватый блеск костяшек его пальцев, впившихся в ремень, услышала свист дыхания. Его лицо исказилось от гнева.

– Ясно. – Лицо Ру оставалось бесстрастным. Он сердито оглядел немногочисленных посетителей кафе. – Значит, закрыто.

Снова огляделся. На мгновение я встретилась с ним глазами.

– Для нас закрыто, – тихо добавил он.

– А ты не так глуп, как кажешься, – с недоброй усмешкой заметил Мускат. – Мы с прошлого раза сыты вами по горло. Больше терпеть не станем!

– Что ж, ладно.

Ру повернулся и зашагал прочь. Мускат проводил его на негнущихся ногах, вышагивая, будто пес, учуявший драку.

Оставив на столе недопитый кофе, я молча прошла мимо него на улицу. Надеюсь, чаевых он от меня не ждал.

Речных цыган я нагнала на середине улицы Вольных Граждан. Опять начало моросить. Все пятеро, понурые и мрачные, плелись к Мароду. Теперь и я увидела их суда. Десять, двадцать, целая флотилия зелено-желто-сине-бело-красных плавучих домов. На некоторых развевается мокрое белье, другие разукрашены картинами на сюжеты арабских сказок, ковры-самолеты и единороги отражаются в мутной зеленой воде.

– Мне жаль, что так получилось, – сказала я. – Обитатели Ланскне-су-Танн не отличаются гостеприимством.

Ру смерил меня невыразительным взглядом.

– Меня зовут Вианн, – представилась я. – Я держу chocolaterie. Прямо напротив церкви. «Небесный миндаль».

Он выжидающе смотрел на меня. Я мгновенно узнала себя в этом старательном равнодушии. Я хотела сказать ему – им всем, – что мне понятны их гнев и обида, я тоже прошла через унижение, что они не одиноки. Но еще я знала, что эти люди горды и сохранят свой никчемный дух противоречия, когда лишатся всего остального. В сочувствии они нуждались меньше всего.

– Заглянули бы ко мне завтра, – ненавязчиво предложила я. – Пивом я не торгую, но, думаю, мой кофе вам понравится.

Он взглянул на меня пристально – заподозрил, что я издеваюсь.

– Приходите, прошу вас, – настаивала я. – Кофе с пирогом за счет заведения. Приглашаю всех.

Худенькая девушка глянула на своих друзей и пожала плечами. Ру отвечал ей таким же телодвижением.

– Может быть, – уклончиво сказал он.

– У нас весь день расписан по минутам, – дерзко пискнула девушка.

– Найдите окошко, – улыбнулась я.

Опять тот же оценивающий подозрительный взгляд.

– Может быть.

Они зашагали в Марод, а я смотрела им вслед. С холма ко мне бежала Анук, и полы ее красного плаща развевались, будто крылья экзотической птицы.

– Maman, maman! Смотри, корабли!

Мы созерцали их с восхищением – плоские баржи, высокие плавучие дома с рифлеными крышами, железные дымовые трубы, фрески, многоцветные флаги, лозунги, нарисованные амулеты, охраняющие от несчастных случаев и кораблекрушений, маленькие барки, удочки, прикрепленные к сваям на ночь верши на речных раков, драные зонтики на палубах, загорающиеся костры в стальных цилиндрах на берегу реки. Запахло горелым деревом, бензином, жареной рыбой. Над водой понеслась музыка – пугающе человеческий мелодичный стон саксофона. На середине Танна я различила фигуру рыжеволосого мужчины, одиноко стоявшего на палубе незатейливого черного плавучего дома. Заметив, что я смотрю, он поднял руку. Я помахала в ответ.

Уже почти стемнело, когда мы отправились домой. В Мароде саксофону аккомпанировал барабан, его бой отражался от воды глухим эхом. Кафе «Республика» я миновала, даже не взглянув.

Почти у вершины холма я ощутила чье-то присутствие рядом. Я обернулась и увидела Жозефину Мускат – без плаща, но в шарфе на голове, закрывавшем половину лица. Мертвенно-бледна в полумраке. Призрачная тень.

– Беги домой, Анук. Жди меня там.

Анук с любопытством взглянула на меня, затем повернулась и послушно помчалась вниз по склону; ее плащ неистово трепыхался.

– Я слышала про твой поступок. – Голос у Жозефины сиплый и тихий. – Ты ушла из-за речных бродяг.

– Разумеется, – кивнула я.

– Поль-Мари был в бешенстве. – Ярость в ее голосе сродни восхищению. – Слышала бы ты, как он тебя честил!

Я рассмеялась.

– К счастью, мне не приходится выслушивать бредни Поля-Мари, – ровно сказала я.

– Мне теперь тоже запрещено с тобой общаться, – доложила Жозефина. – Он считает, что ты оказываешь на меня дурное влияние. – Она помолчала, глядя на меня с нервным любопытством, и добавила: – Он не хочет, чтобы у меня были друзья.

– Сдается мне, у Поля-Мари слишком много желаний, я только о них и слышу, – мягко заметила я. – Он меня вовсе не интересует. А вот ты… – Я коснулась ее руки. – Ты, на мой взгляд, очень интересная личность.

Жозефина покраснела и глянула в сторону, словно ожидала кого-то увидеть за плечом.

– Ничего ты не понимаешь, – пробормотала она.

– Мне кажется, понимаю. – Кончиками пальцев я тронула шарф, скрывавший ее лицо. – Зачем ты это носишь? – резко спросила я. – Хочешь рассказать?

Она посмотрела на меня с надеждой и страхом. Тряхнула головой. Я осторожно потянула за шарф.

– Ты ведь недурна собой, – сказала я, обнажая ее лицо. – Могла бы стать красавицей.

Под нижней губой свежий кровоподтек, синеватый в сумраке. Она открыла рот, собираясь солгать. Я перебила ее:

– Неправда.

– Откуда ты знаешь? Я ведь даже не сказала…

– А тебе и не нужно ничего говорить.

Молчание. Над рекой флейта рассыпала звонкие ноты между барабанным боем.

– Глупо, да? – От омерзения у нее заплетался язык. На месте глаз зияли крошечные полукруглые щелки. – Его я никогда не виню. Разве что так, немного. Порой даже забываю, что произошло на самом деле. – Жозефина глубоко вдохнула, будто собралась нырнуть. – Натыкаюсь на двери. Падаю с лестницы. Н-наступаю на грабли. – В ней клокотал истеричный смех, она захлебывалась словами. – Он говорит, я невезучая. Невезучая.

– А в этот раз за что? – ласково спросила я. – Из-за речных цыган?

Она кивнула.

– Они же ничего плохого не хотели. Я собиралась их обслужить. – Ее голос взлетел до визга. – Не понимаю, почему я вечно должна делать так, как хочет эта стерва Клермон! «Мы должны держаться вместе, – кровожадно передразнила она. – Ради всеобщего спокойствия. Ради наших детей, мадам Мускат…» – Судорожно вздохнув, она вновь заговорила своим голосом: – Хотя обычно она даже не здоровается со мной, встречая на улице… воротит от меня нос, как от чумной! – Жозефина опять глубоко вздохнула, с трудом давя в себе ярость. – Только и слышу: Каро то, Каро это. Я же вижу, как он смотрит на нее в церкви. «Почему ты не берешь пример с Каро Клермон?» – Теперь она изображала мужа, в голосе пьяный гнев. Даже его манеры – выпяченный подбородок, агрессивную чванливую позу. – «В сравнении с ней ты неуклюжая свинья. Она – элегантная женщина. Стильная. У нее хороший сын, лучший ученик в школе. А ты чем можешь похвастать, э?»

– Жозефина.

Она обернулась, лицо убитое.

– Извини. На мгновение я почти забыла, где…

– Знаю.

Мои пальцы зудели от гнева.

– Ты, наверное, считаешь, что я дура, потому что столько лет с ним живу?

Голос у нее унылый, взгляд темный, в глазах – обида.

– Нет, не считаю.

– Да, я дура, – заявила Жозефина, будто и не слышала меня. – Бесхарактерная дура. Я его не люблю… даже не помню, любила ли когда-нибудь… но как подумаю, чтобы его оставить… – Она растерянно замолчала. – По-настоящему оставить… – повторила она тихо, недоуменно. – Нет. Это бесполезно. – Она вновь посмотрела на меня, теперь лицо непроницаемое, как отрубила. – Вот почему я не могу с тобой общаться, – произнесла она с безысходным смирением. – Я не хотела, чтобы ты мучилась догадками… ты заслуживаешь лучшего. Но так и должно быть.

– Нет, – возразила я. – Ничего не потеряно.

– Потеряно. – Она отчаянно, ожесточенно отбивалась от всего, что могло даровать ей утешение. – Ты что, не понимаешь? Я – дрянь. Воровка. Я тебе лгала. Я – воровка. Я все время ворую!

– Да, знаю, – ласково сказала я. Ясность засияла между нами, как рождественская игрушка. – Можно жить гораздо лучше, – наконец промолвила я. – Миром правит не Поль-Мари.

– А мог бы, – упрямо заявила Жозефина.

Я улыбнулась. С таким-то упрямством, если направить его наружу, а не внутрь, она могла бы горы свернуть. И это в моих силах. Я чувствую ее мысли, они так близко, зовут меня. Мне ничего не стоит навести в них порядок… Я нетерпеливо отмахнулась от этой идеи. Я не вправе навязывать ей решение.

– Раньше тебе не к кому было податься, – сказала я. – Теперь есть.

– Правда?

В ее устах это прозвучало почти капитуляцией.

Я промолчала. Пусть ответит сама.

Она смотрела на меня в молчании. В ее глазах отражались речные огни Марода. И опять мне подумалось, как мало нужно, чтобы она стала красавицей.

– Спокойной ночи, Жозефина.

Не оглядываясь, я зашагала вверх по холму, зная, что она смотрит мне вслед. Я свернула за угол и скрылась из виду, а она еще долго стояла и смотрела туда, где я исчезла.