Текст книги "Синдром Фауста"

АББИ

Руди уехал восемь месяцев назад, и за все это время – ни одного звонка, ни одной, даже самой разнесчастной строчки!

У меня было такое чувство, будто меня поместили в безвоздушное пространство. Пару раз в неделю названивала по телефону Джессика, но она так полна своими заботами и проблемами, что я оставалась и остаюсь для нее лишь еще одним слушателем. Иногда в трубке слышался голос Эрни, но он тоже вечно куда-то спешит и погружен в себя так, что отрывать его от этого занятия кажется недопустимым эгоизмом. Вопреки всей моей общительности между знакомыми и мной пролегла неодолимая стена. Впрочем, наверное, в этом виновата я сама: терпеть всякий раз заново вопросы, куда и почему подевался Руди и что от него слышно, и не знать, что отвечать, – слишком тяжелое для меня испытание.

Все эти месяцы я заставляла себя почти ежедневно ездить на занятия спортом в женском клубе, ревностно посещала концерты и премьеры. Даже взялась быть доброволкой в близлежащей больнице: разносила больным книги, журналы и разную кондитерскую чепуху. Но все равно наступало время, когда приходилось оставаться одной, и это было невыносимо.

В пятьдесят восемь лет выбросить из головы все чаяния и надежды? Оказаться в роли глубокой старухи, когда ты еще можешь и хочешь делать множество вещей? Однажды я съездила с группой в Канаду, в другой раз – в Мексику, но все это были краткосрочные отключки, которые не решали и не могли решить моей главной проблемы: как не быть одной?

Сказать, что никто из мужчин не обращал на меня внимания, я не могу. Бывший судья на пенсии Стив Роджерс – высокий представительный мужчина лет шестидесяти пяти, не давал мне, буквально, проходу: его жена умерла три года назад. Он даже пару раз намекнул, что намерения у него самые серьезные, но я пропустила это мимо ушей. Самое идиотское, что если бы я и решилась выйти вновь замуж, я бы не смогла этого сделать: мой муж жив и, в чем я ни секунды не сомневаюсь, приятно проводит время с женщинами. Мое же воспитание и три десятилетия семейной жизни не позволят мне лечь в постель с посторонним мужчиной.

О замужестве я, конечно, не думала, но выяснить, что с моим правовым статусом, все же решила. Поэтому я заставила себя позвонить Чарли.

– Абби, – прозвучал в трубке его хрипловатый, с гитарным придыханием голос, – молодец, что позвонила.

– А что? Что-нибудь случилось?

– Нет, но иначе мне пришлось бы звонить тебе самому. Ты не считаешь, что мужчине в моем возрасте беспокоить одинокую женщину не пристало?

Свинья, он еще насмехается! Но я не хотела с ним ссориться и портить отношения. У меня была совсем другая цель.

– Чарли, – сказала я, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?..

– Тебя это так волнует? – усмехнулся он.

– Если хочешь знать, то да!

– Тогда я за тебя не беспокоюсь.

– Спасибо! – зло отрезала я.

– А знаешь, – продолжил он, как бы раздумывая, – это действительно вопрос! Вернее – проблема! И, наверное, ее нужно решать.

Я молчала. Пусть вывод он делает сам.

– Хочешь получить развод?

Поразительно, но я не знаю никого другого, кто так ловко выкручивался бы из самой безнадежной ситуации! Ведь это он, казалось бы, должен был подвести меня к такому выводу, но в самый последний момент он все свалил на меня.

– Я хочу ясности, Чарли: замужем я, не замужем…

– Пока что не вдова, – усмехнулся он.

Я уже готова была ответить резкостью, но он сам предложил перемирие:

– Абби, знаешь что, приходи вечером ко мне, я постараюсь связаться с ним по телефону. В конце концов, тебе и ему решать, а не мне…

– Договорились.

– Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – девять часов. Я вернусь с работы где-то в восемь тридцать: у него это половина двенадцатого дня. Почти полдень…

В без пятнадцати девять я была уже у него. За свой пентхауз Чарли еще лет десять назад отвалил около трех четвертей миллиона. Впрочем, модный проктолог, он мог себе это позволить. Только пижонство его на этом не кончилось. Надо было видеть, как он обставил все внутри: мебель заказал у супермодного дизайнера-модерниста, абстрактные картины, висящие по стенам, купил на дорогой выставке. Но апофеозом шика явилось большое зеркало на потолке в спальне над огромной, как тропический атолл, кроватью.

Чарли заказал в мою честь легкий ужин. Несколько салатов – он любил их со студенческих времен, – сыры и бутылку вина. Уверена, хотя я и не понимаю ничего в этом, что она одна стоила пару сотен долларов.

Первая попытка ничего не дала. Сотовый телефон Руди был отключен.

Мне захотелось сбить с Чарли маску спесивой насмешливости, и я сказала, чуть пригубив бокал:

– Кстати, я недавно видела Селесту. Живот у нее уже очень большой. Когда она рожает?

Он усмехнулся и поковырял вилкой в салате:

– Уж не она ли просила тебя мне об этом рассказывать?

– Нет, – слегка оторопела, но тут же нашлась я, – просто подумала, что ты ведь папочка ее будущего ребенка, может, тебе это будет интересно? Насколько я знаю, ты уже довольно давно не испытывал ничего подобного.

– Ты права, – подмигнул мне Чарли и хмыкнул.

– Сколько там, твоим близнецам, в Йоханнесбурге? Уже ведь за тридцать, а?!

Чарли прошелся по мне шершавым взглядом, вздернул брови и только тогда удостоил ответом:

– Тридцать шесть.

– Не знаешь, кто там у Селесты предвидится?

Он помотал головой с таким видом, будто его это нисколько не касается. Но я продолжала как ни в чем не бывало:

– А хочешь знать?

Теперь ухмыльнулась я: ну, Чарли, ты – в моих сетях! Пока не попросишь, я тебя не освобожу.

Он продолжал ковырять вилкой в салате, потом посмотрел на телефон и на часы: они показывали пять минут одиннадцатого.

– Попробуем снова, – кивнул. – Может, он уже включил свой мобильник?

– Девочка, – сказала я.

– Ты о ком это? – спросил он, набирая номер с таким видом, словно не понял, о чем я говорю.

– О твоей дочке… Ребенок в таком возрасте – может ли быть счастье полнее? Ведь теперь ты бы мог весь отдаться отцовскому чувству.

По ту сторону океана никто не отвечал. Чарли поджал губы и нехотя нажал на отбой.

– Абби, – почесал он висок, – ты можешь не решать за меня?

– Но тебе от этого никуда не уйти, Чарли. Как мне – от той путаницы, в которой я оказалась из-за Руди.

– Ну, мы ведь как раз для этого и встретились. Не беспокойся, он тебе делать проблем не станет.

Все попытки связаться с Руди ничего не давали. Мы уже окончили ужин и, сидя за столом, с трудом подбирали тему для разговора. Все еще блестящие темные глаза Чарли вперились в меня изучающе, но я выдержала его взгляд. Первым отступил он и посмотрел в сторону больших настенных часов. Стрелки на них – все это так характерно для Чарли – двигались в обратную сторону. Понять, сколько времени, я не могла.

Он еще раз набрал тот же номер и довольно долго ждал ответа. Но там никто не ответил.

– Попробуем позже, – сказал он. – Наверное, спит.

Он включил телевизор, и мы стали смотреть какой-то дурацкий триллер. Около двенадцати Чарли опять взялся за телефон, но с тем же успехом.

– Мне очень жаль, Абби, но, по-видимому, он ни от кого не ждет звонка.

Я махнула рукой:

– Ладно, мне пора…

– Куда ты поедешь в такую пору? В свой пустующий дом?..

Предложение Чарли меня ошарашило: что оно могло означать?

– Я постелю тебе в кабинете, – успокоил он, – Тебе будет удобно. Больных я там не принимаю.

Я подумала, что, наверное, он тоже устал от одиночества, и, поколебавшись, согласилась. Сама не знаю почему. Под шум заурчавшей посудомоечной машины помогла убрать со стола. На нем оставались лишь два безумно дорогих бокала, но класть их в машину было рискованно, а кроме того, в них еще оставалось вино. Тяжело поднявшись, Чарли пошел стелить мне постель.

Его кабинет был стилизован под корабельную рубку: большой морской штурвал, карты, развешанные по стенам, барометры, хронометры, даже подзорная труба начала девятнадцатого века. Интересно, какому морскому волку все это раньше принадлежало? Капитану торгового судна, контрабандисту, корсару? А может, ею пользовался какой-нибудь адмирал: уж слишком она вычурно отделана. Не хватало только трубки – Чарли курил сигары – и толстого, а-ля Хемингуэй, свитера.

– Никогда не знала, что ты так увлекаешься морем, – сказала я, посмотрев через проем огромного, во всю стену, окна на океанский простор за ним.

Чарли рассмеялся.

– Это идея Селесты. Она в детстве ходила с отцом в море на его рыбачьем баркасе. Даже мечтала стать капитаншей…

Я никак не могла заснуть. Наверное, потому, что место было новым. В дальней океанской глади за окном робко мерцали огни: скорей всего – фонари рыбачьих лодок.

Внезапно скрипнула дверь, и появился Чарли. Он был одет в халат.

– Ты не спишь? – спросил он. – Мне тоже не спится… Возраст, наверное…

Я ничего не ответила, и он присел на край тахты. Мы молчали. Минут через десять он прилег.

– Чарли, – сказала я ему, – ты можешь спать здесь, но с одним условием: никакого секса у нас не будет…

Мы уснули, прижимаясь друг к другу спинами.

РУДИ

– Вам назначено? – встала на моем пути секретарша.

В ее глазах мерцала непреклонность судьи, провозглашающего суровый приговор.

– Мадам, – прошипел я ей в лицо, – я – наемный киллер и не советую вам со мной связываться.

Она отшатнулась. Я решительно открыл дверь и шагнул внутрь, закрывая ее за собой. Но голос ее все равно был слышен.

– Столько хамов понаехало из-за границы. Откуда они все берутся? Бедная Швейцария!

Вальяжная физиономия мэтра Пачелли выразила величайшее изумление:

– Насколько мне помнится, мы с вами не договаривались…

Он даже надел очки, чтобы лучше видеть, и разглядывал меня с неподдельным интересом.

– Вы правы, но ждать у меня времени нет…

– Как вам удалось? – излучали изумление его глаза.

– Вы имеете в виду такое препятствие, как ваша секретарша?

Он ухмыльнулся и кивнул.

– Я представился ей как наемный киллер.

В зрачках мэтра Пачелли засветились озорные огоньки. Он откинулся в кресле и весело прыснул:

– Ну, вы – смельчак! За все годы, что мадам Сенье работает в моем офисе, никто еще не заходил ко мне в кабинет прежде, чем она ему разрешила.

Я пожал плечами.

– Всегда бывает первый раз, – ответил я пошлостью, чтобы показать, что мне палец в рот не клади, – даже у девушки…

Прищурившись, он продолжал прощупывать меня своим взглядом. Но я сделал вид, что мне это совершенно безразлично, и с ходу пошел в атаку:

– Надеюсь, вы уже решили, каким будет ваш гонорар, месье Пачелли? К сожалению, как я уже вам говорил, времени у меня в обрез…

Лицо пройдохи оставалось бесстрастным, как при игре в покер.

– Судя по вашим документам, мистер Грин, – проскрипел он голосом диккенсовского судейского крючка, – вам придется запастись бесконечным терпением.

О гонораре он не сказал ни слова. Явно набивал себе, сукин сын, цену.

– Это почему же, мэтр Пачелли?

– Должен вас огорчить, – вздохнул он притворно, – но в суде они вызовут очень большие сомнения.

– Вы полагаете, мои документы – фальшивые? – сделал я вид, что оскорблен в лучших чувствах.

– Нет, но… Из вашего метрического свидетельства, например, следует, что вам – шестьдесят три.

– Ну и что? – разозлился я.

– А то, что довольно тяжело будет объяснить швейцарскому суду, что, хотя вы и выглядите на сорок плюс, на самом деле ваш возраст гораздо почтенней… – Он посмотрел, какое впечатление произвели на меня его слова, и отвел взгляд в сторону. – Да и представить все официально подтвержденные вашими министерствами юстиции и иностранных дел справки о вашей болезни – это долгие, долгие месяцы…

– Сколько же, по-вашему, может продлиться вся эта процедура? – уточнил я, чувствуя, как у меня холодеют спина и ноги.

Он приподнял брови в глубокой задумчивости:

– Ну, скажем, минимум, года полтора-два…

– Вы шутите, милейший…

Он отрицательно покачал головой:

– Отнюдь нет, сэр.

– Но вы ведь уже навели обо мне все мыслимые справки и знаете о моем положении, – взмолился я.

Глядя на него, я не сомневался, что этот плут от юриспруденции уже придумал какой-нибудь хитрый ход. Какого же черта он тянет?! Решает, сколько с меня за это содрать? У меня оставалось лишь тысяч двадцать. Но ведь надо еще и жить: платить за пансион, есть, ездить в общественном транспорте…

Пачелли нетерпеливо постучал пальцами по столу: знак, что беседа вот-вот закончится. Пришлось открыть свой последний козырь. «Если он не поможет, – подумал я, – останется лишь утопиться в Женевском озере. Или, что, пожалуй, эффектней, – замерзнуть в снежной лавине в Альпах. Авось мой труп найдут в сороковом веке и станут гадать, от чего я умер и что там искал».

– Ну а если я вам кое-что предложу?

Лицо мэтра выразило внезапно возникший интерес. Сукин сын: поставив меня на колени, он давал понять, что, если я ему хорошенько заплачу, он оставит меня в покое. Выдержав долгую и многозначительную паузу, я небрежно бросил:

– Если я не ошибаюсь, виллу «Ля Шери» эксперты оценивают в три лимона, не так ли?! Долларов, естественно, – не ваших там… швейцарских франков! Сколько обычно берет за свои труды адвокат? Пятнадцать процентов? Я даю вам тридцать…

Он посмотрел на меня с интересом и, как бы раздумывая, пожевал губами. Потом вздохнул, чуть кашлянул и произнес с сожалением:

– Ничего не выйдет!..

Я закрыл глаза: мне казалось, я на ринге и вокруг ревут обезумевшие от кровожадности трибуны. Еще секунда, и мне будет нанесен последний, сокрушающий удар, а судья объявит: нокаут! Но что это? Или мне послышалось?

– Только если…

Вместо того чтобы обрушить на меня свой зубодробительный кулак, соперник протянул мне руку и похлопал меня по плечу.

– Только если что? – повторил я таким сухим голосом, словно не пил трое суток.

– Только если вы собьете цену за виллу до полутора миллионов.

– Что? Вы с ума сошли?!

Лицо мэтра Пачелли отражало всю глубину охватившего его презрения.

– Не знаю, кто из нас?! – ударил он кулаком по столу и даже выпрямился в своем кресле от возмущения. – Вы что себе думали, мистер Грин? Что вы имеете дело с благотворительным обществом? Какой смысл его высочеству соглашаться на сделку, если он ничего не выигрывает? Ведь у него есть неплохой шанс отсудить у вас виллу? Затаскать по судам, запутать, отбить всякую надежду…

– Кому-кому?! – спросил я обалдело.

– Нынешнему владельцу виллы…

Другого выхода у меня не было. Следовало без промедлений, на месте, принять очень нелегкое решение. Ведь из этой суммы треть еще потребует себе мистер Пачелли…

– Хотите сказать, что мне останется лишь миллион? – закипел я фальшивым возмущением.

Он насмешливо вытянул губы трубочкой:

– Це-це-це! Почему это миллион? В случае успеха, – кашлянул он со значением, – только полмиллиона…

– Вы что, грабитель с большой дороги? – заорал я.

– Для такого неблагодарного клиента, как вы, я – добрый самаритянин, – совершенно спокойно заверил он меня.

– Это после того, как вы собрались захапать в свой карман целый миллион?

Обреченно вздохнув, – ну и тип же ему попался! – метр Пачелли с кротким выражением лица принялся мне объяснять:

– Неужели вы думаете, что я один смогу убедить этого упрямого и подозрительного старика согласиться на такую сделку? Единственный шанс – привлечь на свою сторону принцессу…

Он вконец меня запутал:

– Какую еще к черту принцессу?! – отчаявшись понять что-либо, скривился я.

– Софи – внучку его высочества. Вашу внучатую племянницу, если я не ошибаюсь.

Я даже не нашелся, что ответить, и лишь растерянно мигал глазами.

– Вы, по-видимому, даже не представляете себе, дорогой мистер Грин, в какой сложной ситуации вы оказались…

– Ладно! Хрен с вами! – рубанул я рукой. – Начинайте…

Мэтр Пачелли одержал маленькую, но блистательную победу. Самонадеянный и упрямый клиент был повержен…

В моей комнате в пансионе под дверью лежала записка. Она была от Нику.

«Руди! Я сегодня иду на собрание. Соберутся наши соотечественники. Хотите пойти? Если да – позвоните мне по сотовому».

Так я попал в бывший склад на окраине…

Из-за плотной стены табачного дыма трудно было дышать, На расставленных старых пластиковых стульях сидело человек пятьдесят. Каждый говорил с другим, перебивал, расспрашивал, и услышать что-нибудь членораздельное казалось почти невозможным. У стены напротив, где был распят румынский флаг, громоздился стол. За ним сидела женщина лет под сорок с огненно-рыжей короткой прической. Она что-то записывала. По соседству с ней двое мужчин, перегнувшись через стол, переговаривались с кем-то в первом ряду. Все напоминало то ли собрание жильцов кооператива, то ли благотворительный аукцион для неимущих.

Нику издалека помахал женщине рукой. Наконец, заметив его, она поманила его пальцем. Нику поспешно продвинулся вперед вдоль стенки. Я последовал за ним, но остался стоять в нескольких метрах от стола. Отсюда было хорошо все видно. Женщины такого типа действуют на мужчин как пригласительный билет в клуб интимных знакомств. Короткие, рыжие-рыжие и чуть вьющиеся волосы, медовый отсвет умного, внимательного взгляда и бьющая в глаза округлость форм. Правда, полнотой там и не пахло. Скорей – наполненностью. Той самой преходящей и способной свести с ума спелостью, которая тает в руках и во рту, а после себя оставляет опустошающую истому наслаждения.

Я подвинулся к столу еще чуть-чуть. Отвечая кому-то из собравшихся, женщина наклонилась вниз, и по моим глазам белым языком пламени полыхнула полоска, разделяющая груди в разрезе платья. Я вдруг почти явственно представил себе, как беру в свои немеющие руки оба вызревших полушария. От их тяжести и бьющей током чуткости меня приморозило к месту. Женщина посмотрела в мою сторону и, охватив меня взглядом, почти тут же отвела его.

– Попеску, – повысила она голос, перекрывая шум голосов. Это не помогло, и она застучала по столу. – Ваш работодатель – подонок и сукин сын. Он уверен, что вы не в состоянии позволить себе взять адвоката. Я свяжу вас с организацией по защите гражданских прав…

– Кто это? – спросил я Нику, когда мы отошли.

– Кто? Рыжая? – осведомился он, усмехнувшись. – Галатея Дмитриеску. А что, захотелось?

Это был цинизм раба, и потому особенно неприятный. Сочтя, что он нашел во мне слабое место, Нику давил теперь на него изо всех сил, и это доставляло ему удовольствие.

– Руди, – погрозил он мне шутливо пальцем, – хотите пари, что у вас ничего не выйдет?

– Я не участвую в азартных играх, – отмахнулся я.

Но он не отставал. В его голосе зазвучали теперь издевательские нотки:

– Вы же богатый американец… Ну… назовите сумму сами…

– Нику, – сказал я, – сколько я должен тебе дать, чтобы ты оставил меня в покое?

Улыбка у него стала скверной:

– В Румынии она была доцентом юридического факультета, а здесь – здесь работает в какой-то раздолбанной ооновской конторе.

Заметив, что его объяснения меня не удовлетворили, он добавил:

– Руди, если прошлое у человека было лучше чем настоящее, он не может его забыть. Галатея заочно учит швейцарское право и помогает, как может, землякам.

Рыжеволосая амазонка снова отвечала, уже кому-то другому, но мне показалось, она снова кинула взгляд в мою сторону.

– Василиу, Василиу, тоном ниже, вы не на стадионе! Я проверила ваши документы: обратимся в суд по мелким искам…

Гул голосов то усиливался, то слабел. Но я не обращал на него внимания.

Взгляд мой был прикован только к ней. Наконец, заседание подошло к концу и Галатея подняла руку, на прощание обращаясь к соотечественникам.

– Что насчет организации концерта, земляки? – Голос у нее был сильный, напористый. – Если мы не можем позволить себе покупать билеты, это еще не значит, что среди нас нет музыкантов.

Из рядов ей что-то ответили. У меня мелькнула мысль: а ведь это и есть мой шальной шанс! Не очень церемонясь, я подошел вплотную к ней и почувствовал, что вязну в ее медовом взгляде. В нем сквозила капризная сексапильность: скрытая чувственность, помноженная на властный, наверное, нелегкий характер.

– Руди Грин, – представился я ей. – Музыкант из Лос-Анджелеса. Моя специальность – кларнет и фольклорная музыка. Нет-нет, я очень давно из Румынии. Жил в Лос-Анджелесе. Занимался со студентами. У меня опыт…

Она смотрела на большой белый бант, который я надеваю вместо галстука, и на кашне, висевшее на моем правом плече. И только потом взглянула мне в лицо.

– Если это в какой-то степени вам, конечно, поможет… – развел я в стороны руками.

Она, ни слова не произнеся, записала на клочке бумаги номер моего сотового телефона.