Текст книги "Синдром Фауста"

РУДИ

По своей готике Базель – типично немецкий город, и к тому же – стоящий на Рейне. Шпили здесь похожи на клоунские шапки, колонны соборов – на каменные свечи. И еще эти круглые, как башенные часы, или узкие, как крепостные бойницы, окна! Даже приземистое, словно средневековая крепость, архитектурное укрепление, построенное в двух шагах от старого города знаменитым Ле Корбюзье, не что иное, как памятник швейцарскому высокомерию. Но снежные кроны альпийских вершин глядят на этот надменный готический аскетизм с насмешливым безразличием.

Исполинский каменный динозавр в зоопарке произвел на меня тягостное впечатление: возможно, я насмотрелся спилберговских фильмов.

Я ходил вокруг, разглядывая группки посетителей, и вдруг услышал позади приятный, но низкий девичий голос:

– Мистер Грин?

Живую принцессу я видел впервые в жизни. Хрупкая, невысокая шатенка лет двадцати трех – двадцати пяти с правильными чертами лица, она разглядывала меня с явным любопытством.

– Так это вы – Софи? – спросил я, критически ее оглядывая.

– Вы разочарованы? – слегка подтрунивая надо мной, ответила она вопросом на вопрос.

Отличить ее в толпе от молоденьких женщин ее возраста было бы нелегко. Может быть, только по уж чересчур продуманному и скромному, несмотря на элегантность, костюму.

– О ля-ля-ля! Можно я к вам прикоснусь, принцесса? – Она поморщилась. – Ладно, больше не буду, – улыбнулся я. – Я ведь, как вы догадываетесь, хоть и бастард, но сводный брат вашего дедушки. Может, присядем в кафе?

Она кивнула, и мы зашагали рядом. Я шел и улыбался самому себе: подумать только, у меня в племянницах – настоящая принцесса…

– Здесь папарацци вам не страшны? – лукаво спросил я.

Она улыбнулась, как учительница, довольная вопросом умного ученика:

– Слишком открытое место, даже если они здесь. Это значит – ничего личного.

– Два каппучино и штрудели, – сказал я подошедшей официантке, – а мне еще – полпорции виски.

– Вам придется съесть оба, мистер Грин…

– Адвокат Пачелли сказал, что мы должны с вами оговорить наши доли в совместной террористической акции, – она ничем не выдала, что моя колкость ее задела: королевская закалка. – Сколько же вы хотите, племянница, за то, чтобы облапошить сварливого старикана?

С по-прежнему невозмутимым видом, и только еле заметно поджав губы, она произнесла:

– Мистер Грин, я думаю, в таком тоне наша беседа очень скоро подойдет к концу…

– Ну почему же? – ухмыльнувшись, спросил я. – Разве речь не идет о сделке, где вы – одна из сторон?

Каким-то шестым чувством я ощущал, что деньги ей очень нужны. Раз так, стерпит и хамство тоже.

– Так что, хотите вы этого или нет, мы с вами – сообщники…

– Вы ведете себя как развязный конферансье, – произнесла она с таким видом, словно отчитывала горничную или лакея.

Меня это еще больше раззадорило:

– Не отвлекайтесь, принцесса. Вы ведь уже прожужжали все уши своему дедуле, что он дешево не отделается?

– О'кей, – сказала она, – если вы понимаете только такой тон, то полмиллиона. Столько же, сколько получит Пачелли…

– Недурно! – зловеще прохрипел я в ответ. – А вы знаете…

– По-моему, это была ваша идея – предложить ему треть от той суммы, которую вы получите. С вашими аппетитами вы еще останетесь голодным, – невинно вставила она.

– Да я…

– Не блефуйте, Руди, – чуть сморщила она очаровательный носик. – Вы в цейтноте. Сколько вам сейчас? Меньше чем сорок пять?

– Он сообщил вам и это тоже, сукин сын?

Она чуть пожала плечами:

– Пачелли здесь ни при чем…

Ну и выдержка! Мне бы такую. Интересно: они так выдрессированы, их королевские высочества, или подобная закалка передается по наследству?

– Что вы имеете в виду?

– Что дедушка нанял частного детектива в Лос-Анджелесе, и вся возможная информация о вас у него в руках.

– Теперь я убедился, – слегка поклонился я, – что принцессы торгуются не хуже торговок с рыбного рынка.

Но Софи не удостоила мой выпад ответом.

– Да, кстати, дядюшка! – встряхнула она грациозной головкой. – Советую вам на всякий случай запастись результатами генетического анализа…

– Это еще что?

– Пачелли пошлет вашу кровь на экспертизу в Цюрих. Он вам объяснит, что и как надо делать…

– Надеюсь, и вашу тоже. Вдруг и у вас она с нежелательной примесью?

АББИ

Судья Роджерс принадлежит к тому типу людей, которые не знают и не хотят знать, что такое проигрыш. Я перестала ездить в клуб, но он от своей цели отказываться и не думал. Звонил по телефону, посылал большие и дорогие букеты цветов, билеты на концерты и спектакли. Я была тактична, но непреклонна.

Он по своей инициативе встретился с Чарли и рассказал ему о нашей размолвке. По всей видимости, хотел поразить нас обоих прямолинейностью. Но Чарли никогда сентиментальностью не отличался.

– Абби, – достал он меня своей иронией, – твой Живой Сборник Законов давит на меня, чтобы я, в свою очередь, надавил на Руди. Заставил прислать по факсу согласие на развод…

– Я никого об этом не просила, – вспыхнула я. – Только поинтересовалась, какой у меня статус.

– По-видимому, этот твой судья хочет тебя приобрести…

– Выбирай выражения, – резко оборвала я.

Чарли вздохнул:

– Я, конечно, в жопах разбираюсь лучше, чем в мозгах, но, по-моему, он тебя в покое не оставит.

– Он мне не нужен так же, как и ты. Успокойся…

– Уверен, ты не совсем со мной откровенна. Кстати, спасибо, что за меня вступилась. Но согласись – в неменьшей степени заботилась и о себе тоже.

Я удивленно на него уставилась: у тебя, мол, что, крыша поехала? Но его мой взгляд не пронял.

– Лучше бы тебе не связываться с такими мужиками. Слишком уж они в себе уверены. Такие ни уговорам, ни даже угрозам не поддаются.

– Хочешь меня разозлить?

– Нет, просто понять, почему ты так возмутилась? Я ведь был только предлогом, сознайся! Ты поняла, что твой новый обожатель зашел слишком далеко. И в ответ на его кулак показала свои остренькие коготки.

– Можешь думать все, что хочешь. Я с тобой личные дела обсуждать не намерена.

– Твое дело, но хочу дать тебе совет. С таким, как этот твой судья Роджерс, ты долго не протянешь. Захочешь сбежать, но будет поздно. Ты ведь не привыкла уступать и соглашаться, правда? Тебе надо, чтоб все было по-твоему…

Я демонстративно зевнула: это его старая песня. Но в отношении Стива Чарли оказался прав: уступи я его уговорам и выйди замуж, мне бы каждый день приходилось выдерживать бои за свое достоинство.

Но Стив не остановился. В один из вечеров он позвонил мне по телефону:

– Я тут рядом, под вашими окнами, Абби, – сказал он. – Откажете мне в визите?

Ничего не оставалось, как пригласить его в дом.

– Это вам, – сказал он, выставляя на стол аккуратно упакованный и довольно крупный сверток. – Разворачивайте…

Там была ваза: очень элегантная и дорогая.

– Спасибо большое, но я заранее хочу вас предупредить, Стив: у нас с вами ничего не получится.

– Я так вовсе не считаю, – немедленно откликнулся он широкой улыбкой. – Мы должны привыкнуть друг к другу.

– Поверьте, я говорю только то, что тщательно продумала и взвесила.

– Вас восстановил против меня доктор Стронг?

– Вовсе нет, – ответила я. – Стив, я скажу вам честно: живи мы вместе, мы бы постоянно с вами препирались.

– Это еще почему? – удивленно приподнял он брови.

– Потому что вы привыкли все решать сами, а я – сама, – и, осененная внезапной идеей, продолжила: – Это, как два одинаковых полюса в электричестве. Дайте им коснуться друг друга, и искра неизбежна.

Он посмотрел на меня снисходительно.

– Абби, – сказал он, стараясь говорить как можно мягче, – вы – умная и привлекательная женщина, а я – умный и, надеюсь, не отталкивающий от себя чем-то мужчина. И обоими нами руководил бы в таких случаях спасительный здравый смысл…

Он хотел уложить меня тем же приемом, каким я всегда удачно пользовалась в своих отношениях с Руди.

– Стив, – возразила я, – у разных людей он может быть разным…

Судья Роджерс улыбнулся:

– Ваш прежний опыт для наших с вами отношений не совсем подходит.

– Что вы имеете в виду? – встрепенулась я.

– То, что и ваш бывший муж, и его приятель – из другого теста… Оба они – эмигранты. Иностранцы. А мы с вами – американцы с головы до ног. До самой последней клеточки…

– Я никогда ксенофобией не страдала.

– И я тоже, – заверил он, – но не станете же вы отрицать, что вместе с воспитанием закладывается и какая-то ментальность. А они оба прибыли в Америку уже в достаточно зрелом возрасте…

Хотя я была твердо уверена в своей правоте, его логика произвела на меня впечатление.

– Видите ли, Абби, – сказал он прочувствованным голосом, – я вовсе не ищу рабыню или сиделку. У меня достаточно средств, чтобы ни о чем и никогда не беспокоиться. Даже если меня настигнет старость или болезнь…

– Я в этом не сомневалась, – сказала я.

Он с достоинством кивнул:

– Если надо будет, я могу содержать трех медсестер, повариху и еще уборщицу с шофером. Но я не хочу ни заботы, ни любви за деньги. Все это должно идти от души…

Я собралась его перебить, но он сделал предупреждающее движение рукой и прочистил горло.

– Потому что то же самое и от всей души я хочу давать близкому человеку сам. – Стив бросил на меня долгий и изучающий взгляд. – Сотворяя мир, как мы помним, Господь Бог создал Адама и Еву. Не двух Адамов и не двух Ев, Абби…

Он ушел, а я рассеянно думала о том, как неуловима и обманчива мечта: инстинктивно я всегда хотела, чтобы рядом был кто-нибудь, на кого можно опереться и переложить тяжесть забот. Но когда такая возможность появилась, вдруг обнаружила, что все не так просто. Если бы меня спросили, что я выберу – доверчивую податливость одного или жестковатую надежность другого, я бы не знала, что ответить… Руди, Руди!..

РУДИ

Вернувшись из Базеля, я еще с вокзала позвонил Галатее. В ее голосе зазвучала неподдельная радость.

– Руди, – сказала она, – я хочу, чтобы ты пришел… И чтобы ты приходил всегда и всегда спал со мной…

Во вспыхнувшую с первого взгляда любовь сорокалетней женщины к зрелому мужчине я поверить не мог. И хотя такого рода признание не может не льстить мужскому тщеславию, воспринял его более чем скептически.

В ту ночь я опять остался у нее…

Так начался новый и захватывающий виток в моей жизни. Исполнилась заветная мечта закомплексованного подростка: женщины тянутся к нему сами.

Я вдруг стал привлекателен и симпатичен. Меня выделяли. Лелеяли. Оделяли…

Одного я не мог понять: а что, собственно, во мне изменилось? Во внешности – ничего, просто стал моложе. Но ведь я уже был таким когда-то. В характере? И здесь, пожалуй, тоже ничего нового. Те же вкусы, манера поведения. Если авария и последовавшая за ней кома и сказались на чем-то, то лишь на том, что я перестал стесняться самого себя.

В сущности, прежде я жил в построенной не без моего участия и хорошо охраняемой тюрьме. Был рабом самого себя. Своих собственных комплексов, привитых стереотипов. Наконец – условностей. А женщины чувствуют это. Издалека. Как въедливый дух унитаза, провоняв которым ты отталкиваешь тех, кто к тебе приближается. А ведь садятся на него все, и не из удовольствия, а когда припрет. Зато теперь, когда я взломал в себе преграды и заслоны и стал свободным, их повлекло за мной. И они устремляются, как за ветром – листья, пластиковые бутылки, обрывки газет…

Жаль только, все это случилось сейчас, а не тогда! Ведь все, что переполняло меня раньше, перегорело, кончилось. Безвозвратно ушло захватывающее дух удивление. Ожидание чего-то нового, непознанного. Исчезла радость открытия. Горше и бескрылей стала мечта. Перед голодающим расстелили скатерть-самобранку, а он не в состоянии есть: слишком жадно набил он уже себе брюхо. Какая жалость…

Днем мы ездили с Галатеей по окрестностям, а вечером я репетировал все в том же бывшем складе. Еще пару часов назад строительные рабочие, официанты, нянечки, грузчики и уборщицы, они, скинув с себя комбинезоны и уплаты, становились профессиональными музыкантами. Возвращалось человеческое достоинство. Преображалось выражение лиц. Выпрямлялась осанка. Менялась манера разговаривать.

Новые знакомые относились ко мне вежливо, но настороженно и отчужденно. Их можно было понять. Кто-то другой, такой же, как они, не лучше и не хуже, по воле капризного случая был занесен на другую планету, а теперь, спустившись оттуда на парашюте, изображает инопланетянина. И хотя, в отличие от других профессиональных дирижеров, я старался быть внимательным и тактичным, мне то и дело приходилось ловить неприязненные взгляды.

– Коммунизм, – нехорошо улыбаясь, объяснял мне Нику, – сыграл с нами сатанинскую шутку. Мы-то считали себя в своем летаргическом сне – избранниками грядущего рая, а проснулись изгоями.

После репетиций я возвращался в квартиру фрау Гастнер. Обычно я приходил туда уже поздно. За надбровными дугами глядящих на улицу маркиз на окнах дремотно гасли зрачки огней. Устало щурились на редких прохожих уличные фонари. А усатый дворник-ветер мел под ноги осенние листья.

Стараясь не шуметь, я открывал ключом парадное и неслышно ступал по ковровому покрытию. Потом нажимал на узорчатую кнопку лифта и, вызвав его, поднимался на третий этаж. Там, осторожно стукнув пальцами по двери, проскальзывал внутрь и сразу же ощущал на себе податливую тяжесть соскучившегося женского тела.

Мы провели вместе, пока не возвратилась из Лондона ее подруга, две недели. Галатея не оставляла меня даже во сне. Даже там тоже меня настигал ее терпкий, чуть с горчинкой запах. Наполняясь им, я инстинктивно, тяжелеющими руками искал и прикасался к доверчиво щекочущим рыженьким волоскам на лобке.

Сила характера и целеустремленность чувствовались в Галатее не меньше, чем в Абби. Но в отличие от моей жены, Галатея не только умела – хотела любить. Постель была для нее даже не алтарем, на котором возносятся жертвы, а мучительно-сладостным аутодафе, где она сгорает сама. Ее максимализм не знал границ: все или ничего! Полная отдача или равнодушие. Горение или вечный холод.

Только, сгорая сама, она сжигала и другого тоже. А когда экстаз проходил и гипноз прекращал свое действие, на смену опьянению приходило похмелье. Все было уже не тем: слова, жесты, манеры. Я думал лишь о том, как бы остаться одному. А потом все начиналось сызнова. Изображать счастливца, удостоенного дыхания богов, мне становилось все труднее и труднее.

– Знаешь, что меня влечет к тебе? У тебя в мужском теле живет женская мягкость, Нежность, деликатность…

О господи! Опять это инь и ян! Женское начало! Мужское начало!.. От чего люди всегда должны искать какие-то рамки и стараться уместить в них всех и вся?

Продолжаться так долго не могло. Впереди маячила пропасть…

«Ты мечешься в поисках идеала, – поучал меня Руди-Реалист, – а его на свете никогда не существовало и не существует. Он – призрак, мираж. Винегрет из романов, фильмов и спектаклей, которые ты видел или читал».

«Ничего подобного! Ты – Нарцисс и ищешь не идеал, а самого себя. Вернее, ту женщину, какой бы ты хотел быть, если бы не родился мужчиной», – возражал Виртуальный Руди.

«Обратил внимание? Этот гребаный моралист философствует в стиле Чарли», – парировал Руди-Реалист.

«Если у тебя нет потребности отдать той, что лежит рядом с тобой, нечто большее и необъятное, чем просто эрекция, значит, тебе ничего не найти».

– Да о чем ты, – спрашиваю я.

«О восторге, благодарности, ласке»…

«Все, что он проповедует, – брезгливо заржал Руди-Реалист, – дерьмовый онанизм страдающего интеллигента. Бесплодие и тупик отживающего романтизма».

«Без такого онанизма, – визгливо перебил его Виртуальный Руди, – ты бы превратился в неандертальца».

Я слушал их бесконечные пререкания и думал, что, в отличие от нас, живых существ, бесконечно только Время. Оно, как Бог. А может, оно и есть Бог?! А все мы – лишь тонюсенькие свечечки на свирепом ветру существования. О господи, как я устал от самого себя!..

В последнюю ночь перед возвращением своей подруги Галатея пошла в наступление:

– Женись на мне, Руди. Я знаю о тебе все и буду тебе не только верной женой – любящей матерью. А когда станет нужно – непревзойденной нянькой…

Я обомлел: скользкая ящерка предчувствия проскочила где-то между сердцем и легкими, вызвав учащенный пульс.

В горле вдруг остро не стало хватать воздуха.

– Ты что – телепатка? – спросил я, криво улыбаясь, но все еще надеясь, что она ни о чем не догадывается и лишь неудачно выразилась.

– Нет, мне просто надоело лгать…

Я закусил губу. Мне вдруг стало не по себе: кто это постарался?

– Ты хочешь сказать, что лжешь мне? – все еще плутал я вокруг.

– Тебе? Нет! Ни в коем случае…

– Тогда про что ты? Может, объяснишь?!

– Про твою болезнь. Она меня не пугает, Руди. И наследство твое мне не нужно. Чем дальше, тем больше я тебя хочу. Мне тебя все время не хватает…

Даже в этот момент – обиды, ярости и унижения – у меня мелькнула мысль: Руди, а ведь тебе снова повезло… Но я мгновенно отогнал ее. Напружинившись, сел на постели и выдохнул:

– Это тебя Нику просветил?

Галатея молча кивнула.

– Откуда он знает?.. Кто ему сказал?..

– Он стал пасти тебя сразу, как ты приехал. Он ведь бывший капитан службы безопасности. Все твои данные записаны в анкете жильца в пансионе. Вот он и навел о тебе справки…

Я свесил вниз ноги и стал нащупывать тапочки. Она схватила меня и снова затащила в постель:

– Не уходи! Я расскажу тебе все!

Лицо у нее стало серым, напряженным, взгляд – колким, как стекло.

– Да, он сказал, что ты – американский гражданин, и с твоей помощью я смогу получить грин-карту.[16]16
  Грин-карта – иммиграционная виза, дающая ее обладателю все социальные права. Права политические он получит вместе с гражданством через несколько лет, если не будет замешан в преступной деятельности.


[Закрыть] Мне надоело быть подстилкой. Даже для подруги, понял?! Но когда я увидела тебя, я сразу поняла: ты – мой мужчина! Ты, ты и только ты! Я хочу тебя и только тебя. Больше мне никто не нужен. Для тебя я готова на все.

Нечто подобное я слышал от женщины впервые в жизни. Даже Лола не говорила мне ничего такого. А мне почему-то отчаянно захотелось бежать. Я так резко откинулся на спинку кровати, что ударился о нее головой и вздрогнул от сильной боли.

– Не хочу больше лгать, понимаешь? – била ее дрожь. – Неужели же за это я должна быть наказана?

Я пытался сообразить, как вести себя дальше.

«Что ты будешь с ней делать? – тихо шепнул Руди-Реалист. – Ты ведь сдохнешь от скуки с ней в этом швейцарском болоте».

– Руди, – еле слышно перебила его Галатея. – Ты – моя последняя надежда и любовь…

Она зажмурилась так сильно, что лицо ее стало белым, а руки вцепились в мои мертвой хваткой. Так не играют. Так боятся потерять. На такое способно только Оно, фрейдовское подсознание. Но во мне это ничего, кроме подспудного страха и сумбурного желания поскорее оказаться на улице, не вызывало.

Я ошалело молчал. Но решение уже было принято. Отстранив ее руки, я поднялся и нашарил на тумбочке рядом с постелью трусы.

– А как же грин-карта?

Лицо Галатеи стало похоже на застывшую гипсовую маску. Мною руководил только инстинкт: быстрее, еще быстрее! Так быстро, как ты только можешь! Она это сразу поняла:

– Ублюдок! Ненавижу! Я ведь предупреждала: если это только интрижка – оставь меня в покое! Два года я не поддавалась на дешевку, искала что-то настоящее. А ты взял и подсунул мне фальшивку!

Я пытался возразить, но из нее бил фонтан ненависти:

– Для тебя я была только вагиной, подонок!

– Думаешь, мне легко сейчас? – попытался отбиться я.

Но ее это взбесило еще больше.

– Убирайся! Лучше бы ты умер. Подох! К смерти не ревнуют, ревнуют к жизни…

Медовые завитки на ее голове казались такими трогательными и беспомощными, а густеющий мед взгляда – таким близким и зовущим, что мне захотелось вновь вжаться в ее белое-белое тело. Я почти наяву ощущал солоноватые на вкус рыженькие и беспомощные волоски на лобке, Увы, конец всегда печален и беспределен.

– Вон! – неслось мне вслед…

И я ушел…

«Руди, Руди! – упрекал я себя, – ты стал вестником несчастий… Как Черный Человек, заказавший Моцарту „Реквием". С кем бы ты ни был, к кому бы ни приближался, ты, даже не желая причинять зла, приносишь беду и несчастье. Можешь ли ты обвинить Абби? Кинуть камень в запутавшуюся в твоих сетях Сунами? Избавиться от чувства вины за то, что произошло с Галатеей?»

Но все прошло, когда я увидел Нику.

– Больше никогда не подходи близко ни ко мне, ни к моей комнате.

Мне показалось, он сейчас ударит меня, и я с замиранием сердца этого ждал. Но мой голос оказался сильнее моих страхов:

– Нику Попеску, – отчеканил я, – еще одно слово, и я сообщу швейцарским властям, что ты – офицер румынской службы безопасности и приехал сюда, чтобы подстрекать иностранных рабочих.

Он отшвырнул меня в сторону и сбежал по лестнице вниз. Я расхохотался: чем наглее человек, тем он трусливее.