Текст книги "Причины детских неудач. Почему умные дети не справляются с учебой и как им можно помочь"

Джон Холт
Причины детских неудач
Почему умные дети не справляются с учебой и как им можно помочь

John Holt

How Children Fail

(Classics in Child Development)

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 1964, 1982 by John Holt

This edition published by arrangement with Da Capo Lifelong, an imprint of Perseus Books LLC, a subsidiary of Hachette Book Group, Inc. USA via Igor Korzhenevskiy of Alexander Korzhenevski Agency (Russia)

© Яворовский В.Г., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

* * *

Если бы мы учили детей говорить, они бы никогда не научились.

Уильям Халл

Думайте о вещах, а не о словах.

О. У. Холмс мл.

Предисловие к переработанному изданию

После выхода этой книги люди часто спрашивали меня: «Когда вы собираетесь написать об ошибках учителей?» Мой ответ был таким: «Но эта книга именно об этом».

И если данное произведение об учителе, который часто совершал ошибки, то оно также об учителе, который не смирился с ними. Моей работой и выбранной мною задачей было помогать детям учиться чему-то, и, если они не усваивали то, чему я их учил, моей работой и задачей было пробовать другие способы обучения, пока я не найду те, которые будут эффективны.

Вот уже много лет я призываю и умоляю учителей и студентов-педагогов относиться к своей работе именно так. Большинство в ответ говорят: «Почему вы обвиняете нас во всем, что идет не так в школах? Почему вы пытаетесь заставить нас чувствовать вину за все это?»

Но это неверная трактовка моей цели. Я не винил себя и не испытывал чувства вины только потому, что мои ученики так часто не усваивали материал, из-за того, что я не делал, что намеревался делать, и не мог понять, как это сделать. Но я действительно считал себя ответственным за происходящее.

«Обвинение» и «вина» – это слова для плаксивых. Давайте уберем их из нашего разговора об образовании. Давайте вместо этого использовать слово «ответственность». Давайте сделаем так, чтобы школы и учителя начали считать себя ответственными за результаты того, что они делают.

Я считал себя ответственным за это. Если мои ученики не усваивали то, чему я учил, моей задачей было выяснить причину этого. Как я уже сказал, эта книга как раз стала описанием моих не очень успешных попыток в этой сфере. Теперь, спустя двадцать лет после написания основной части данной работы, я думаю, что знаю о причинах гораздо больше. Поэтому я подготовил переработанную версию книги.

Я решил оставить первоначальную версию в точности такой, какой она была, и там, где у меня возникали сомнения по поводу того, что я тогда написал, вставил комментарии. Кому-то может показаться, что мне потребовалось слишком много времени, чтобы усвоить то, что я узнал, и что я допустил много глупых ошибок и упустил множество очевидных вещей. Я не чувствую за собой никакой вины по этому поводу. Я изо всех сил старался открыть для себя что-то трудное и важное и подозреваю, что не было пути к этому более быстрого или короткого, чем тот, который выбрал я. В этой книге вы можете увидеть, с чего я начинал, некоторые мои перипетии и повороты и то, к чему я пришел.

Сейчас много говорят о повышении стандартов, о необходимости «убедиться» в том, что дети знают то, что им «положено знать», прежде чем допустить их в следующий класс. К чему это приведет на практике? В основном к гораздо большему количеству подтасовок, о которых я рассказываю в этой книге, то есть к интенсивному обучению детей непосредственно перед тестами, чтобы казалось, что они знают то, о чем на самом деле не имеют никакого представления. Также из-за крайне избирательного соблюдения этих правил мы можем ожидать, что на второй год будут оставлять гораздо больше бедных и небелых детей, чем богатых белых. Наконец, мы еще раз выясним то, что к настоящему времени нам следовало бы усвоить: большинство детей, повторяющих обучение в том же классе, во второй раз справляются ничуть не лучше, чем в первый, если даже не хуже. С какой стати им улучшать свой результат? Если определенный вид обучения не привел к получению знаний в первый раз, почему он вдруг приведет к этому во второй? Во многих случаях дети, которым теперь стыдно и неловко, а также скучно, сбиты с толку и будут вести себя еще хуже, чем раньше, и, вероятно, также нарушать порядок в классе.

Другими словами, эта тенденция вряд ли продлится долго или принесет много положительных результатов.

Недавно на собрании Ассоциации авторов образовательных книг в Нью-Йорке я слышал, как доктор Рональд Эдмондс из Гарвардской высшей школы образования рассказывал о некоторых важных исследованиях, которые он провел по просьбе государственных школ Нью-Йорка. Он и его коллеги попытались выяснить, что делает некоторые школы «эффективными», под чем они подразумевали учреждения, в которых процент детей из бедных семей, усваивающих удовлетворительный объем материала, достаточный для перехода в следующий класс, такой же, как и среди детей из обеспеченных семей.

Первое, что стоит отметить, – это то, что во всей северо-восточной части Соединенных Штатов ученые смогли найти только пятьдесят пять школ, которые соответствовали этому очень скромному определению «эффективных».

Затем исследователи изучили эти школы, чтобы выяснить, какие качества у них были общими. Из пяти выделенных ими факторов два показались мне решающими: (1) если ученики не учились, школы не обвиняли ни их самих, ни их семьи, происхождение, окружение, нервную систему или что-то еще, таким образом, школа не снимала с себя ответственность за результаты работы или их отсутствие; (2) когда что-то, что учителя делали в классе, не срабатывало, они прекращали это делать и пытались заняться чем-то другим, таким образом, они отвергали неудачные методы, а не детей.

Если бы мы смогли убедить больше учителей и директоров школ мыслить подобным образом, мы бы вскоре увидели улучшения. Но, по-видимому, мало шансов на то, что это произойдет в ближайшем будущем. Все тенденции указывают в другую сторону. Чем хуже результаты, тем чаще школы заявляют, что они поступают правильно и это не их вина.

Последнее замечание. Разрушение интеллекта детей, которое я здесь описываю, происходило уже более двадцати лет назад.

Предисловие

Большинство детей в школе терпят неудачу.

У многих это проявляется явно. Почти 40 процентов тех, кто поступает в старшую школу, бросают ее, не закончив. Для колледжа этот показатель составляет около 30 процентов[1]1
  По статистике США.


[Закрыть].

Другие дети терпят неудачу в скрытой форме. Они заканчивают учебу только потому, что мы согласились переводить их в каждый следующий класс и затем выпустить из школы, независимо от того, знают они что-нибудь или нет. Таких гораздо больше, чем мы думаем. Если мы «повысим наши стандарты», как того хотели бы некоторые, мы очень скоро узнаем, сколько подобных детей всего. Наши школы будут переполнены учащимися, которые не смогут сдать экзамены, чтобы перейти в следующий класс.

Но есть более важный аспект, в котором почти все дети терпят поражение: за исключением горстки учеников, большинству удается развить лишь крошечную часть огромной способности к обучению, пониманию и творчеству, с которой они родились и которой они в полной мере пользовались в течение первых двух-трех лет своей жизни.

Почему так происходит?

Потому что боятся, скучают и сбиты с толку.

Больше всего на свете такие дети боятся провалиться, разочаровать множество встревоженных взрослых или вызвать их неудовольствие, так как безграничные надежды и ожидания в отношении них нависают над детскими головами подобно туче.

Им скучно, потому что то, что им дают и велят делать в школе, настолько тривиально, настолько уныло и предъявляет невероятно ограниченные требования к широкому спектру их интеллекта, способностей и талантов.

Эти дети сбиты с толку, потому что большая часть потока слов, который обрушивается на них в школе, имеет мало смысла или вообще бессмыслена. Это часто категорически противоречит другим вещам, которые им говорили, и вряд ли когда-либо имеет какое-либо отношение к тому, что они действительно знают, – к грубой модели реальности, которую они носят в своем сознании.

Как происходит этот массовый сбой? Что на самом деле происходит в классе? Что делают дети, которые терпят неудачу? Что происходит у них в головах? Почему они не используют больше своих возможностей?

Эта книга – приблизительный и неполный отчет о поисках ответов на данные вопросы. Все началось с серии заметок, которые я писал по вечерам для моего коллеги и друга Билла Халлу, за чьим пятым классом я наблюдал, преподавая в нем. Позже эти заметки были разосланы другим заинтересованным учителям и родителям. Небольшая их часть и составляет эту книгу. Материалы были лишь немного поправлены, отредактированы и разделены по четырем основным направлениям: «Стратегия»; «Страх и неудачи»; «Настоящее обучение»; «Что не так со школами». В части «Стратегия» рассказывается о том, как дети пытаются соответствовать требованиям, которые взрослые предъявляют к ним в школе, или уклоняться от них. Часть «Страх и неудачи» посвящена взаимному влиянию страха и неудачи на детей и воздействию этого на стратегию и обучение. Часть «Настоящее обучение» рассказывает о разнице между тем, что дети как будто знают или от них ожидают, что они будут знать, и тем, что они знают на самом деле. Часть «Что не так со школами» анализирует способы, с помощью которых образовательные учреждения поощряют плохие стратегии, сеют страхи у детей, давая знания, которые часто являются фрагментарными, искаженными, недолговечными и, как правило, не отвечающими реальным потребностям учащихся.

Эти четыре темы не изолированы: они накладываются друг на друга и сливаются друг с другом. Это лишь разные способы смотреть на мышление и поведение детей и размышлять о них.

Необходимо пояснить, что эта книга не о чрезвычайно плохих школах или отсталых детях. Школы, в которых происходили описанные здесь события, являются частными учреждениями с самыми высокими стандартами и репутацией. За очень немногими исключениями дети, чья работа здесь описана, имеют интеллект значительно выше среднего и, судя по всему, успешны и находятся на пути к поступлению в «хорошие» университеты. Друзья и коллеги, которые понимают, что я пытаюсь сказать о вредном влиянии современного школьного образования на характер и интеллект детей, и которые посетили гораздо больше школ, чем я, говорят мне, что учреждения, которые я не видел, ничуть не лучше тех, что представлены у меня, а очень часто бывают и похуже.

Стратегия

13 февраля 1958 года

Не могу выбросить Нелл из головы. Когда она сегодня говорила со мной о дробях, казалось, что ее ум отказывался понимать. Разве это не необычно? Десятилетние дети сопротивляются пониманию, не прилагают никаких усилий, чтобы понять; но редко бывает, что они схватывают идею, а затем отбрасывают ее. Ведь так? Но, похоже, именно этим Нелл и занималась. Несколько раз она пыталась следить за моими словами и действительно выполняла ряд шагов. Затем, как только казалось, что до нее вот-вот дойдет смысл, она качала головой и говорила: «Я этого не понимаю». Может ли ребенок быть кровно заинтересован в неудаче? В чем тут может быть дело? Марта, играющая в игру с числами, часто поступает точно так же. Она не понимает, не хочет понимать, не слушает, когда ей объясняют, а потом говорит: «У меня все перепуталось».

Возможно, здесь есть связь со стратегиями делатель-мыслитель. Мы использовали слово «делатель» для описания ученика, который заинтересован только в получении правильных ответов и который более или менее некритично использовал правила и формулы для их получения; мы назвали «мыслителем» ученика, который пытается задуматься о смысле того, над чем он работает. Ребенок, который стремится к получению правильного ответа, промахивается. Часто снова и снова терпит поражение и впадает в отчаяние, потому что он не знает, что еще делать. Мыслящий более охотно включается в работу.

Удивительно слышать, как многие дети говорят: «Я тупой». Я думал, что такого рода вещи приходят позже, в подростковом возрасте. Очевидно, нет.

Моя группа сегодня довольно хорошо выступила в игре с числами. (В определенные периоды две трети класса уходили на занятия по искусству, а остальные оставались со мной на «комнатный урок» – специальное занятие, изобретенное Биллом Халлом. Мы собирались в маленькой комнате по соседству с классом и играли в различные интеллектуальные игры, разгадывали головоломки и проводили дискуссии, настолько мало похожие на обычную классную работу, насколько это было возможно. Например, мы играли в игру, похожую на «Двадцать вопросов», в которой учитель придумывает число, а ученики пытаются найти его, задавая вопросы, на которые педагог может ответить «да» или «нет».) Лора задавала меньше всего уточняющих вопросов, пытаясь просто угадать число. Случалось, что ее очередь наступала, когда выбор чисел сужался до трех или четырех, и ее предположение было верным. Это заставило ее почувствовать, что она была лучшим угадывателем чисел в этот день. В одной игре Лора впервые назвала правильное число, когда на выбор оставалось еще двенадцать, – очевидно, неудачная позиция. Как только она это сделала, другие последовали ее примеру и потратили на это четыре хода впустую. Позже Мэри пришла в голову мысль, что она умеет читать мысли, и начала пытаться угадывать цифры с самого начала. Остальная часть ее команды на некоторое время заразилась этой стратегией, прежде чем вернуться к плану сокращения возможных вариантов.

В целом дети были уравновешенны, собранны и хорошо работали как команда, хотя и не всегда задавали нужные вопросы. Например, зная, что число было между 250 и 300, они могли спросить: «Оно между 250 и 260?» Вместо того, чтобы взять интервал побольше.

Нэнси играла хорошо, но после определенного момента напряжение в игре стало для нее непосильным, и ее мозг просто перестал работать. Она не впадала в неистовство, как Нелл или Марта, и не строила фантастических предположений: она просто не могла придумать, что сказать, и поэтому ничего не говорила. Безопасная стратегия.

18 февраля 1958 года

Ум – это тайна. Мы слышим, что большинство людей никогда не развивают большую часть своих интеллектуальных способностей. Вероятно, так и есть; но почему это происходит? У многих мозг работает примерно на десять процентов. Почему не больше? И как некоторым людям удается задействовать до двадцати или тридцати процентов – или даже больше?

Что выключает мощности мозга или не позволяет им когда-либо включаться?

В последние четыре года в школе Colorado Rocky Mountain передо мной остро стоял именно этот вопрос. Когда я начинал работать, то думал, что некоторые люди просто рождаются умнее других и с этим мало что можно поделать. Похоже, это официальная позиция большинства психологов. В это нетрудно поверить, если все ваши контакты с учениками происходят в классе или кабинете психологического тестирования. Но если вы трудитесь в маленькой школе, наблюдаете за учениками в классе, на переменах, в их личной жизни, в часы досуга, занятий спортом и физическим трудом, вы не можете не прийти к выводу, что некоторые ребята часть времени гораздо умнее, чем в момент классных занятий. Почему? Почему мальчик или девочка, которые при определенных обстоятельствах остроумны, наблюдательны, обладают богатым воображением, аналитическим складом ума, одним словом, умные, должны входить в классную комнату и, как по мановению волшебной палочки, превращаться в полных болванов?

Худший ученик, который у нас был, худший из всех, с кем я когда-либо сталкивался, был в своей жизни вне класса таким же зрелым, умным и интересным человеком, как и любой успешный в школе. Что пошло не так? Эксперты пробормотали его родителям о повреждении головного мозга – удобный способ покончить с загадкой, которую вы не можете объяснить по-другому. Где-то на этом пути его ум оторвался от школьного образования. Когда? Почему?

В прошлом году у меня было несколько ужасных учеников. Я завалил больше учеников (в основном по французскому и алгебре), чем все остальные учителя в школе вместе взятые. Видит бог, я сделал все, что мог, чтобы довести их до конца. Перед каждым тестом у нас была большая зубрежка, больше известная как «повторение». Когда эти ребята проваливали экзамен, у нас был разбор, затем еще одно повторение, затем снова тест (всегда легче, чем первый), который они почти всегда проваливали снова.

Я думал, что знаю, как справиться с этой проблемой: нужно сделать работу интересной, а класс – живым и полным энтузиазма местом. На этот раз тоже было так, по крайней мере, какое-то время: многим из этих неуспевающих учеников действительно нравились мои занятия. Преодолейте страх детей признаться в том, что они чего-то не понимают, и продолжайте объяснять до тех пор, пока они действительно не поймут. Продолжайте оказывать на них устойчивое и резонирующее давление. Все это я делал. Результат? Хорошие ученики оставались хорошими, и некоторые, возможно, стали лучше; но плохие оставались плохими, и некоторым из них, казалось, становилось хуже. Если они проваливали тест в ноябре, то так же поступали и в июне. Должно быть лучшее решение. Может быть, мы сможем в первую очередь уберечь детей от превращения в хронических неудачников?

24 сентября 1958 года

Наблюдение в классе Билла Халла

 За сегодняшний учебный день три или четыре человека обратились к учителю за помощью. Все застряли на второй математической задаче. Никто из них не приложил никаких усилий, чтобы выслушать, когда это объясняли у доски. Все время, пока учитель говорил, я наблюдал за Джорджем, который был занят тем, что пытался карандашом проделать отверстие в своей парте. Позже он с негодованием отверг мое обвинение. Я показал ему дыру, которая заставила его замолчать. Джеральд был в стране грез; там же, по большей части, пребывала и Нэнси, хотя она быстро пришла в себя, когда ей задали вопрос. Необычно для нее. Дон слушал учителя примерно половину времени, Лора – тоже. Марта развлекалась тем, что превращала свою руку в животное и заставляла его ползать по ее столу.

Наблюдая за тем, как дети постарше учатся или пытаются учиться, я через некоторое время увидел, что они недостаточно осознают себя, чтобы понять, когда их мысли отвлеклись от предмета. Когда, произнеся его имя, я возвращал мечтателя на землю, он всегда вздрагивал, потому что он сам не заметил, как перестал заниматься.

За исключением очень редких случаев, я не могу бодрствовать, когда на меня накатывает определенного рода сонливость. В такие моменты разум играет забавные шутки. Я помню свой собственный школьный опыт, когда я засыпал на уроке, слушая голос учителя. Раньше я обнаруживал, что часть моего сознания – Наблюдатель – говорила: «Не спи, дурак!», будила меня, когда голос взрослого начинал затихать. Но ту часть меня, которая нуждалась во сне, было не так-то легко победить. Она имитировала (и до сих пор имитирует) голос, так что, когда я засыпал, он продолжал звучать в моей голове достаточно долго, чтобы одурачить меня, и у Наблюдателя больше не было сил на борьбу. Он, в свою очередь, узнал, что этот фальшивый голос, скорее всего, говорит о чем-то другом или о полной бессмыслице, и таким образом научился распознавать его как подделку. Много раз, едва я засыпал с голосом, звучащим у меня в голове, Наблюдатель говорил: «Эй! Проснись! Этот голос фальшивый!»

Большинство из нас очень несовершенно контролирует свое внимание. Наш разум ускользает от обязанностей прежде, чем мы это осознаем. Быть хорошим учеником – это значит научиться осознавать это состояние своего собственного ума и степень своего собственного контроля. Хорошим учеником может быть тот, кто часто говорит, что не понимает просто потому, что постоянно проверяет свое понимание. Плохой ученик, который не наблюдает за собой, большую часть времени не знает, понимает он или нет. Таким образом, проблема не в том, чтобы призвать детей спрашивать нас о том, чего они не знают: проблема в том, чтобы научить их осознавать разницу между тем, что они знают и не знают.

Все это заставляет меня думать о Хербе. На днях я понял, почему слова, которые он пишет, так часто не умещаются на листе. Когда он переписывает в тетрадь, он копирует примерно по две буквы за раз. Я сомневаюсь, смотрит ли он дальше них и сможет ли сказать вам в середине слова, что это было за слово в целом. Когда он начинает писать слово, он понятия не имеет, какой оно будет длины и сколько места может занять.

21 апреля 1958 года

Во время теста по математике я наблюдал за Рут. По меньшей мере четыре пятых времени она смотрела в окно, или играла с карандашом, или грызла ногти, или смотрела на Нелл, чтобы узнать, какую информацию у нее можно почерпнуть. Рут ни в малейшей степени не выглядела обеспокоенной или сбитой с толку. Это выглядело так, как будто девочка решила, что тесты по математике нужно сдавать не во время обычного тестового периода, когда их делают все остальные, а в дополнительный день, один на один с учителем, чтобы, если она попадет в затруднительное положение, она могла получить мгновенную помощь.

Похоже, ситуация, когда Рут не знает, что делать, кажется ей настолько болезненной, что она предпочитает вообще ничего не делать, вместо этого ожидая момента, когда она сможет позвать на помощь. Даже сегодня во время дискуссии девочка почти ничего не делала. Она пыталась стряхнуть что-то со своей парты. Каждый раз, когда Рут приподнимала ее крышку, я видел это краем глаза и смотрел на нее. Ей было довольно неприятно это внимание; тем не менее она продолжала заниматься этим большую часть урока, ни капельки не смущаясь тем, что ее постоянно ловили на этом.

Не так давно Эмили попросили написать по буквам «микроскоп», и она написала «МИНКОПЕРТ». Должно быть, это было несколько недель назад. Сегодня я написал «МИНКОПЕРТ» на доске. К моему великому удивлению, девочка узнала слово. Кто-то из детей, наблюдая, как я это пишу, удивленно спросил: «Для чего это?» Я тоже спросил: «А ты как думаешь?» Ответила Эмили: «Там должно было быть микроскоп». Но она не подала ни малейшего признака того, что знает, кто написал «МИНКОПЕРТ».

В диагностическом тесте на правописание Эмили написала «тариф» как «тирерфит». Сегодня я решил еще раз испытать ее. На этот раз она написала «тирфит». Как это у нее происходит? Ключ к разгадке дает то, как эта девочка читает. Она закрывает глаза и бросается вперед, как человек, пробегающий мимо кладбища темной ночью. И потом тоже не оглядывается назад.

Это напоминает мне фрагмент «Сказания о старом мореходе» – возможно, лучшей в мире истории о привидениях:

 
Как кто-то, кто в ночи один
Идет сквозь страх и тьму,
И, раз взглянув назад, спешит,
Не повернув главу;
Он знает, что ужасный дух
Бежит вослед ему.
 

Неужели именно так некоторые из детей прокладывают себе путь в жизни?

8 мая 1958 года

Заметка для Исследовательского комитета

 В этой школе, как и во многих других, было несколько академических комитетов – по математике, английскому языку, истории и т. д., – где учителя обсуждали, что им следует преподавать. Но Билл Халл, который работал в школе в течение десяти лет до моего прихода, знал, что эти комитеты не изучали мышление и работу детей так, как мы с ним пытались это делать в нашем классе. Он подумал, что некоторым учителям, возможно, хотелось бы время от времени собираться вместе, чтобы поговорить о проблемах детей с обучением, об их поведении в классе, о том, почему такое поведение часто мешает обучению и что мы могли бы сделать, чтобы это изменить. На первом заседании этого комитета, который мы назвали Исследовательским, присутствовало около дюжины преподавателей. Ко второй встрече, когда стало яснее, на что Билл хочет обратить внимание и о чем поговорить, их число сократилось. Примерно после трех или четырех встреч оказалось так мало педагогов, заинтересованных в продолжении этого обсуждения, что мы распустили комитет. Казалось, никто не возражал.

Я уже упоминал Эмили, которая написала «минкоперт» вместо «микроскоп». Она, очевидно, судорожно ухватилась за слово и, записав, ни разу не взглянула на него, ни разу не проверила, правильно ли оно выглядит. Я часто вижу среди учеников эту стратегию «не оглядывайся назад – это слишком ужасно». Эмили, в частности, продемонстрировала настолько поразительные примеры этого, что я хотел бы, чтобы вы о них узнали.

Через некоторое время после теста по правописанию, о котором шла речь, я написал «МИНКОПЕРТ» на доске. Эмили и еще одна девочка – что интересно, хорошо разбирающаяся в орфографии, – сказали, что должно было быть написано «микроскоп». Всем, включая Эмили, это показалось очень забавным. Она – ребенок, который своим голосом, взглядом и жестами выражает многое из того, о чем думает, но она не показала ни малейшего признака того, что именно она автор слова «МИНКОПЕРТ». На самом деле ее отношение говорит о том, что Эмили с презрением отвергает саму мысль о том, что она когда-либо была настолько глупа, чтобы написать это слово таким образом.

Сегодня она вручила мне стенгазету, на которую наклеила несколько шуток, вырезанных подругой из какого-то журнала. Дойдя до последней, я обнаружил, что Эмили наклеила вырезку лицом вниз, так что все, что там можно было прочитать, – это бессмысленный фрагмент новостного репортажа, бывшего на обратной стороне. Я был удивлен, что девочка приклеила шутку задом наперед, даже не посмотрев, правильно ли она это сделала. Я сказал Эмили: «Тебе придется объяснить нам ту последнюю шутку: я ее не понимаю». Я подумал, что она, возможно, впервые посмотрит на вырезку, увидит бессмыслицу и поймет, что приклеила кусочек бумаги неправильно. К моему изумлению, девочка улыбнулась и сказала с предельной беспечностью: «На самом деле я и сама ее не понимаю». Эмили была совершенно готова смириться с тем фактом, что опубликовала бессмысленную шутку. Возможность того, что она совершила ошибку и что настоящая шутка была с другой стороны, не приходила ей в голову.

Мне любопытно узнать о способности детей переворачивать вещи в своей голове. Однажды, на уроке в классе, я попросил написать на бумаге определенные слова, которые я показал, а затем изобразить, как бы они выглядели, если бы дети увидели их в зеркале. Я сказал, чтобы они обязательно писали слова точно так же, как я, с таким же использованием заглавных или строчных букв. Сначала я написал «КОТ». Эмили написала «КОт». Ее не беспокоило, что две буквы были заглавными, а одна строчной – если она вообще это замечала. Она предположила, что при взгляде в зеркало порядок букв будет обратным, поэтому написала «ТоК». Строчная буква «т» стала заглавной; буква «О» стала строчной. Следующим словом было «ПТИЦА». Эмили совершенно забыла, что только что сделала с изменением порядка букв. На этот раз она предположила, что хитрость заключается в том, чтобы написать каждую букву в перевернутом виде, сохраняя их в первоначальном порядке. На своем листе она написала «ПТNцА». Она правильно перевернула букву «И», затем посмотрела на строчную букву «ц», которая, должно быть, показалась ей перевернутой буквой «П», решила: «Я должна перевернуть ее», и написала П, поэтому ее окончательным ответом был «ПТИПА». Но какое же было задание? У Эмили не было ни малейшего представления. Какая бы задача ни была поставлена перед ней в начале, она вылетала у нее из головы задолго до того, как девочка добиралась до конца. В этот раз задача превратилась во что-то другое, связанное с написанием букв вверх ногами, или задом наперед, или еще каким-то образом.

Этот ребенок должен быть прав. Ей невыносимо быть неправой или даже представить, что она может ошибаться. Когда Эмили допускает ошибку (а это бывает часто), единственное, что она хочет сделать, – это забыть об этом как можно быстрее. Естественно, она не будет говорить себе, что она неправа; достаточно, что другие говорят ей об этом. Когда Эмили велят что-то сделать, она делает это быстро и боязливо, передает высшему начальству и ждет волшебного слова «правильно» или «неправильно». Если это слово «правильно», ей больше не нужно думать об этой проблеме; если «неправильно», она не хочет, не может заставить себя думать об этом.

Этот страх приводит данную ученицу к стратегиям, которые используют и другие дети. Эмили знает, что во время урока внимание учителя распределяется между двадцатью учениками. Она также знает стратегию учителя задавать вопросы ученикам, которые кажутся сбитыми с толку или невнимательными. Поэтому девочка чувствует себя в безопасности, размахивая рукой в воздухе, как будто ей не терпится сообщить ответ, независимо от того, знает она его на самом деле или нет. Это ее надежный способ сказать мне, что она, по крайней мере, знает все о том, что происходит в классе. Когда кто-то другой отвечает правильно, Эмили кивает головой в знак решительного согласия. Иногда она даже добавляет комментарий, хотя выражение ее лица и тон голоса показывают, что она считает это рискованным. Интересно также отметить, что эта девочка не поднимает руку, пока не поднимется по крайней мере полдюжины других рук.

На днях я задал классу вопрос: «Сколько будет половина от сорока восьми?» Эмили подняла руку и едва слышным шепотом произнесла: «Двадцать четыре». Я попросил ее повторить. Она выкрикнула: «Я сказала», затем прошептала: «Двадцать четыре». Я снова повторил свою просьбу, потому что многие не расслышали. На лице Эмили отразилось напряжение, она сказала очень громко: «Я сказала, что половина от сорока восьми – …», а затем очень тихо: «двадцать четыре». Тем не менее не многие ученики ее услышали. Она возмущенно сказала: «Хорошо, я буду кричать». Я ответил, что это было бы прекрасно. Девочка крикнула самодовольным тоном: «Вопрос в том, сколько будет половина от сорока восьми. Верно?» Я согласился. И еще раз голосом, едва ли превышающим шепот, она произнесла: «Двадцать четыре». Я не смог убедить ее в том, чтобы она выкрикнула ответ, а не вопрос.