Текст книги "Демократия и декаданс медиа"

ИЛЛ. 3. Отношение медиапредложения к потреблению в минутах в день из расчета на одну семью в США, 1960–2005 гг.

Источник: [Neuman et al.].

1,1 газеты; 1,5 недавно опубликованные книги и 3,6 журналов; отношение медиапредложения к реальному медиапотреблению семьи составляло 82: 1 (илл. 3). К 2005 г. эта цифра выросла до 884: 1, т. е. на каждую минуту, которую потребители могут потратить на доступ к контенту того или иного рода, приходится почти 1000 минут медийного контента[20]20
  Neuman W.R., Park Y.J., Panek E. Tracking the Flow of Information into the Home // International Journal of Communication. 2012. Vol. 6. P. 1022–1041.


[Закрыть].

Переход к высокой интенсивности в применении мультимедийных инструментов в повседневной жизни или, как мы говорим в этой книге, коммуникационное изобилие, конечно, не ограничиваются США. Азиатско-Тихоокеанский регион, вероятно, можно считать лабораторией будущих паттернов. Хотя в регионе и сохраняется крепкая устная культура[21]21
  Ведущий корреспондент BBC в Индии Марк Талли, проработавший в этой должности 20 лет, отмечает сохраняющееся значение устной коммуникации в обществе, которое все больше структурируется другими средствами коммуникации: «Любой, кто стоял в группе деревенских жителей, собравшихся над транзисторным приемником в полутьме неяркого фонаря и прислушивающихся к новостям, передаваемым далекой радиостанцией, знает, что распространение информации не ограничивается количеством приемников в деревне. Стоит прийти в эту деревню с утра, и вы узнаете, что информация, услышанная по радио, разошлась далеко за пределы первоначальной аудитории» (Tully M. Broadcasting in India: An Under-Exploited Resource // The Indian Media: Illusion, Delusion and Reality. Essays in Honour of Prem Bhatia / Asharani Mathur (ed.). New Delhi: Rupa & Co, 2006. P. 285–286).


[Закрыть], сегодня он характеризуется наиболее высокой в глобальном масштабе долей пользователей Интернета (40 % всего населения). Телекоммуникационные рынки здесь быстро расширяются; а поскольку во всем регионе реальностью становится более дешевая, надежная и быстрая связь, проникновение в повседневную и институциональную жизнь новых коммуникационных инструментов и порождаемой пользователями информации не может не расти, особенно в таких демократических странах, как Индия и Индонезия, где у молодежи отличные способности к экспериментированию. Япония, граждане которой смотрят телевидение в среднем четыре дня в неделю, – это страна с самыми плодовитыми блоггерами в мире, которые публикуют более миллиона записей в блогах ежемесячно. Каждая из весьма развитых социальных сетей этой страны и каждый из игровых порталов – Mixi, Gree и Mobage-town – имеет более 20 млн зарегистрированных пользователей. По всему региону наблюдается поразительное внедрение новых медиа. Особенно популярны микроблоггинг (пример – использование Twitter в Индии) и социальные сети. Австралийцы тратят на социальные сети больше времени (почти 7 часов в месяц), чем жители любой другой страны мира. В Южной Корее каждый месяц ведущая социальная сеть Naver привлекает 95 % интернет-пользователей. Этот тренд не ограничивается территориями отдельных государств; во всем регионе, несмотря на языковые барьеры, есть признаки быстрого нарастания трансграничных связей с множеством глобальных каналов (илл. 4). На паттерны региональных и глобальных межсетевых связей дополнительно влияют многие интересные и важные тренды: три четверти мирового интернет-населения на данный момент уже посещало Facebook, Wikipedia, You‑Tube или какие-то другие сайты социальных сетей и блоги; интернет-пользователи тратят в среднем по 6 часов в месяц на этих сайтах, поддерживающих самые разные языки; наконец, некоторые из этих сайтов сегодня являются полностью многоязычными, например Wikipedia, которая (к концу 2012 г.) включала более 23 млн статей, из них менее четверти (4,1 млн) на английском языке.

Дикие идеи

Нет ничего удивительного в том, что подталкиваемая с разных сторон всеми этими трендами культура коммуникационного изобилия пробуждает различные политические идеи. Поскольку к Интернету каждый день подключается более миллиона новых устройств – настольных компьютеров, мобильных телефонов, телевизоров и других гаджетов, это дает повод указывать на то, что текущая революция не только поколебала устоявшиеся бизнес-модели, но также породила неожиданное богатство и изменила жизнь миллионов людей. Новый модус коммуникационного изобилия, который порой сравнивают с бульдозером, разравнивающим весь мир, преподносится в качестве фактора, который бросит вызов всем застывшим иерархиям власти и авторитета[22]22
  Friedman T.L. The World Is Flat: A Brief History of the Twenty-first Century. N.Y.: Farrar, Straus and Giroux, 2005 (рус. пер.: Фридман Т. Плоский мир. Краткая история XXI века. М.: АСТ, 2007).


[Закрыть]. Он питает обнадеживающие разговоры о цифровой демократии, сетевом обществе, кибергражданах и вики-правительстве. Некоторые говорят о третьей стадии демократического развития, на которой дух и сущность античной прямой демократии воплотятся в сетевой форме. «Телекоммуникации», как следует из этой логики, «могут предоставить каждому гражданину возможность включить свои собственные вопросы в общественную повестку и поучаствовать в дискуссиях с экспертами, профессиональными политиками и другими гражданами»[23]23
  Grossman L.K. Electronic Republic: Reshaping Democracy in the Information Age. N.Y.: Viking (20th Century Fund), 1996.


[Закрыть]. Другие продвигают представления о «связанном» цифровом мире, в котором «граждане заставят собственное правительство держать ответ» и где «у всех людей в мире будет равный доступ к знанию и власти» (из обращения бывшего государственного секретаря США Хиллари Клинтон в вашингтонском Ньюзеуме [Музее журналистики и новостей])[24]24
  Бывший государственный секретарь Хиллари Клинтон: Clinton H. Remarks on Internet Freedom, an Address Delivered at the Newseum, Washington, DC. <www.state.gov/secretary/rm/2010/01/135519.htm>.


[Закрыть]. Следуя духу революции, некоторые эксперты идут еще дальше. Они делают вывод, что «пришествие и потенциал технологий связи», отличающихся постоянно растущими вычислительными возможностями, ускоряющимся переходом от свойственной для широковещательного радио и телевидения геометрии «один-многим» к коммуникационным схемам вида «многие-многим», указывают на некое «естественное» родство между коммуникационным изобилием и демократией, понимаемой (в общем и целом) в качестве такого типа правления и образа жизни, при которых власть подчинена постоянному общественному надзору, сдерживанию и контролю со стороны граждан и их представителей[25]25
  См.: Schmidt E., Cohen J. The Digital Disruption: Connectivity and the Diffusion of Power // Foreign Affairs. November/December 2010. Vol. 89. No. 6. P. 75–85.


[Закрыть]. Коммуникационное изобилие и демократия признаются близнецами-братьями. Удивительный революционный процесс и инновации в области коммуникаций, создающие все новые и новые продукты, толкают к распределению власти и повышению ее ответственности перед обществом – по крайней мере так считается.

ИЛЛ. 4. Паттерны использования Facebook в юго-восточной Азии (декабрь 2010 г.)

Похоже, в поддержку этого тезиса сказать можно многое. И в самом деле, в вихревой галактике коммуникационного изобилия происходит много всего положительного, важного, воодушевляющего и даже опьяняющего. Давайте внимательнее присмотримся к деталям. Исследуя родственные черты коммуникационного изобилия и демократии (этот термин пока используется у нас в самом общем виде), следует помнить о некоторых критических замечаниях, в том числе о разумном предостережении Маклюэна: поскольку каждое новое средство коммуникации обычно «очаровывает» своих пользователей, в действительности «навязывая свои предпосылки, предубеждения и ценности» неосторожным людям, соблазняя их «подпороговым состоянием нарциссического транса», при анализе и оценке его социального и политического влияния необходима определенная доля аналитического отстранения и недоверия[26]26
  McLuhan M. Understanding Media. P. 7 (Маклюэн М. Понимание Медиа. С. 19).


[Закрыть]. Потребность в отстранении имеет положительные следствия: трезвый анализ нового исторического способа коммуникации может повысить наше внимание к его новизне, сделать (более) видимым то, что ранее было попросту незаметным, т. е. настроить нас, если уж мы говорим о демократии, на восприятие многочисленных составляющих ее положительной и отрицательной динамики. Это не значит, что интерпретации коммуникационного изобилия способны «овладеть» его неуловимыми качествами. Подобное «овладение» – удел богов; точно так же, как любой человек, говорящий на определенном языке, никогда не может абсолютно точно следовать его правилам и выполнять их на практике, а также предсказывать и контролировать его прошлые, актуальные и будущие эффекты, динамичные контуры коммуникационного изобилия сохранят в определенной мере свою подвижность. Поэтому в этой книге ни в коем смысле не предпринимается попытка, как сказали бы немцы, Gesamtdarstellung, т. е. полного представления коммуникационного изобилия и его динамики. Также в ней не предполагается, что в будущем сможет возникнуть – в какой-то иной форме или ином виде – некая всеобъемлющая теория. Для этого реальность слишком динамична. Сложность коммуникационного изобилия слишком велика и слишком неуловима, чтобы ее можно было отобразить в прилизанных, гладких формулах, в тезисах, основанных на статистике, полученной с использованием грубых критериев, в однозначных правилах или надежных предсказаниях, построенных на якобы установленной истине. Можно сказать, что коммуникационное изобилие – это скромная возлюбленная. Немало секретов она предпочитает обходить молчанием.

Когда дело доходит до опирающейся на медиа коммуникации с другими, мы оказываемся в странном новом мире сбивающих с толку неизвестных, в насыщенном медиа универсуме, заваленном инструментами и методами коммуникации, чьи динамичные социальные и политические эффекты способны загипнотизировать нас, попросту погрузить в транс. Такие загадочные и неизвестные новшества не поддаются легкому декодированию как по эпистемологическим, так и по методологическим причинам. Факты коммуникационного изобилия не говорят сами за себя; они не раскрывают по собственной воле и без нашей помощи свои загадки. Вопреки мнению тех, что считает исследование политических коммуникаций эмпирической «наукой», обескураживающие новшества коммуникационного изобилия невозможно расшифровать за счет чисто «объективного» эмпирического исследования, т. е. при помощи отсылки к так называемым голым фактам и соответствующим массивам данных, которые служат последней инстанцией, определяющей, что мы знаем и чего не знаем о мире коммуникационного изобилия. Так называемые факты не могут спасти нас, направляя и выправляя наши идеи с расстояния. И дело не только в том, что существует слишком много «доступных» для сбора фактов, так что определенная избирательность (отбрасывание некоторых «фактов») неизбежна в любой попытке создать «объективное» знание о нашем насыщенном медиа мире (к этому известному заключению пришел Макс Вебер[27]27
  Weber M. “Objectivity” in Social Science and Social Policy // Weber M. The Methodology of the Social Sciences. N.Y.: Free Press, 1949. P. 110 (рус. пер.: Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Вебер М. Избр. произвед. М.: Прогресс, 1990. С. 412).


[Закрыть]). Проблема глу бже, поскольку «факты» – это всегда артефакты. То, как «факты» коммуникационного изобилия представляются нам и какое стратегическое и нормативное значение они имеют для нас, в значительной степени зависит от сочетания различных сил, в том числе языковых структур, посредством которых общающиеся люди понимают себя и выражают свои собственные ситуации, а аналитики коммуникационного изобилия и его сложной динамики структурируют свои исследовательские цели и методы. В эпоху «коммуникационного изобилия» «насыщенные» описания с множеством контекстуальных деталей, мотивов и действий акторов – необходимый компонент. Однако и насыщенные описания сами по себе являются артефактами. Они всегда неизбежно структурируются схемами теоретической интерпретации. Вывод таков: в попытках схватить и осмыслить сложную реальность точки зрения и позиции невозможно «отделить» от эмпирических методов. Статус подобных схем интерпретации не является вторичным или подчиненным. Это не барьеры для «адекватных» описаний «объективной реальности» и не излишняя роскошь. Скорее, они являются жизненно важными условиями осмысления сетей коммуникационного изобилия, в которых более или менее целенаправленно и осмысленно взаимодействуют люди, преследуя свои многообразные цели самыми разными способами. В области коммуникации сохраняет свою истину принцип, заявленный Эйнштейном: не все, что можно подсчитать, имеет значение, и не все, что имеет значение, можно подсчитать.

Поскольку эпоха коммуникационного изобилия кишит загадочными новшествами, многие старые способы осмысления и интерпретации медиа, власти и политики сегодня вызывают вопросы. Сентиментальная тоска по воображаемым лучшим временам, когда жизнь якобы определялась высококачественными общенациональными газетами и государственными широковещательными программами по образцу BBC, – это уже не вариант, пусть даже она сопровождается понятными жалобами на то, что эпоха коммуникационного изобилия не может преодолеть языковые барьеры, расовую и национальную вражду, разнузданную власть корпораций и другие беды нашего времени[28]28
  Curran J. The Internet: Prophecy and Reality. Публичная лекция в Музее юстиции и полиции (Justice and Police Museum). Сидней, 21 сентября 2011 г.


[Закрыть]. Осознание этих новшеств нашей эпохи не должно утонуть в приступах ностальгии или пессимизма. Также мы должны понимать, что экстраполяции на основе актуальных трендов и предсказания об окончательных формах применения новых коммуникационных технологий весьма проблематичны, особенно если они поддерживаются аналогиями с прошлым. При столкновении с незнакомыми ситуациями всегда возникает соблазн предположить, что новые медиа будут и далее порождать знакомые нам последствия (например, позволяя нам свободно общаться друг с другом), просто будут делать это более эффективно и результативно, быстрее и дешевле. Так же, как поезд называли «железным конем», автомобиль – «безлошадной повозкой», а телефоны оценивались с точки зрения телеграфа, т. е. считались средством передачи срочных или важных новостей, а не инструментами для каких-то других, более приземленных целей, возникает искушение истолковать новую динамику коммуникационного изобилия в терминах, унаследованных от наших предков. Этому желанию надо сопротивляться. Нужно отбросить предпосылки, которые пережили собственную полезность. Нужны как раз смелые новые заходы, свежие взгляды, «дикие» представления, которые позволяют иначе взглянуть на вещи и осмыслить их, предлагая нам более точные методы распознания новаций нашего времени, их демократических потенций и противоположных трендов, которые способны задушить нашу демократическую политику.

Но что, собственно, следует из этого призыва к новым «диким» идеям? По самому скромному расчету, он означает то, что нужно отказаться от догм, клише и пустых формул, в том числе (если взять несколько напрашивающихся примеров) от набившего оскомину выбора между наивной и простодушной «киберутопической» верой в освободительную сущность сетевой коммуникации и столь же приевшимся прямо противоположным мнением о том, что коммуникационное изобилие является инструментом подавления, что все техники и инструменты коммуникации, включая Интернет, могут использоваться как в благих целях, так и в дурных, и что все зависит от контекста, в котором они применяются[29]29
  Morozov E. The Net Delusion: The Dark Side of Internet Freedom. N.Y.: PublicAffairs, 2011 (рус. пер.: Морозов Е. Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети. М.: АСТ, 2014).


[Закрыть].

Что касается метода, новые «дикие» точки зрения, конечно, требуют с подозрением относиться к неологизмам, которые толкают к фальстарту. В данном случае примером может быть слово «киберпространство». Этот термин, являющийся плодом тех времен, когда компьютерные цифровые сети еще не успели в достаточной мере проникнуть в повседневную жизнь и в формальные институты, в этой книге не считается серьезным и не используется, поскольку он передает ложное ощущение, будто то, что происходит внутри и посредством Интернета, в каком-то смысле «ненастоящее» или же «настоящее» в каком-то ином смысле, раз осуществляется в мире, подчиняющемся не тем принципам, которыми управляется физический мир. Разговоры о киберпространстве ведут к существенной недооценке роста передовых медийных технологий, которые ныне определяют жизни людей. К примерам можно отнести сенсоры и микрокомпьютеры, которые встроены в самые разные объекты – кухонное оборудование, камеры наблюдения, автомобили, мобильные телефоны со специальными приложениями, умные очки, позволяющие владельцу прикосновением к оправе, легким кивком головы или же словесной командой делать фотографии, записывать и отправлять видеоролики, осуществлять поиск в Интернете, считывать срочные новости или маршрут движения, – и все это одним легким движением пальца. К числу других примеров относятся портативные беспроводные гаджеты, известные как «социометры», присоединяемые к человеческому телу или вшиваемые в одежду для измерения и анализа картины коммуникации людей (таково, скажем, идентификационное устройство под названием HyGenius, используемое в туалетах больниц и ресторанов для проверки того, насколько хорошо сотрудники моют руки). Существует также полностью подключенные к сети «умные» города, такие как корейский Сонгду (Songdu) или португальский PlanIT Valley, где «умные» устройства постоянно закачивают данные в «умные сети», которые оценивают и регулируют потоки людей, транспорта и потребляемой энергии[30]30
  Все эти различные тренды обсуждаются в работах: New Nomads: An Exploration of Wearable Electronics by Philips / Stefano Marzano et al. (eds). Rotterdam: 010 Publishers, 2001; Pentland A. Honest Signals: How They Shape Our World. Cambridge, MA: The MIT Press, 2008. Поразительный экспериментальный подход, использующий кадры машинного зрения, чтобы показать, как электронные сенсоры и роботы видят мир, см.: <http://vimeo.com/36239715>.


[Закрыть]. На фоне подобных трендов старомодные разговоры о киберпространстве сводятся исключительно к этому – старомодности. Они всегда сопрягаются с неверными вопросами вроде «какое действие Интернет оказывает на демократическую политику», тогда как приоритетом, скорее, является понимание двух вещей: институционального мира, из которого изначально возникли цифровые коммуникационные сети и инструменты; и того, как они впоследствии закрепились в ряде иных институтов и к какой новой властной динамике и последствиям в сфере власти привели связанные с ними революционные техники и инструменты, действующие в этом мире.

Дикие идеи говорят о том, что нам нужно нечто большее – надо поставить под вопрос устаревшие клише и освободиться от них, в том числе от всех описаний средств коммуникации как «четвертого сословия», что является неверной метафорой, возникшей благодаря Эдмунду Берку, а также памфлетам и газетным битвам времен Французской революции. Современные теории средств коммуникации, предполагающие, будто эта метафора по-прежнему работает, например, исследования идеальных функций «систем медиа» как «посредников», независимых «составителей повестки» как «четвертой власти» или даже «чет вертого сословия», выглядят совершенно неубедительно[31]31
  Arendt H. Lying in Politics: Reflections on the Pentagon Papers // Arendt H. Crises of the Republic. N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1972. P. 45; Dutton W.H. The Fifth Estate Emerging through the Network of Networks // Prometheus. 2009. Vol. 27. № 1. P. 1–15.


[Закрыть]. Передаваемое ими ощущение политической географии медиа совершенно ошибочно. Коммуникационное изобилие сти рает границы между «медиа» и другими институтами. Все сферы жизни, начиная с наиболее интимных сред повседневности и заканчивая широкомасштабными глобальными организациями, действуют в крайне медиатизированных условиях, в которых значение сообщений постоянно меняется и часто расходится с намерениями их создателей[32]32
  Thompson J. The Media and Modernity: A Social Theory of the Media. Cambridge: Polity Press, 1995. P. 34–41.


[Закрыть]. Это не означает, что надо потворствовать современным разговорам о «медиа вообще», которые слишком абстрактны и бессвязны; в области медиа, конечно, важно все, но не все легко соединяется со всем, а сложные способы распределения этого всего не всегда удается легко выяснить.

Сложная динамика современных форм связи – это весомая причина для наведения мостов между обособленными дисциплинами: политическими науками, исследованиями коммуникаций и другими академическими областями. Также она объясняет, почему необходимо анализировать одновременно демократию и медиа, используя новые методы и в какой-то мере отказываясь от избитых понятий и точек зрения, которые мы унаследовали из эпохи печатной культуры, радио, телевидения и голливудского кино. Ниже, например, мы показываем, почему разговоры об «информированном гражданине» стали бесполезным клише. Ангажированные граждане, чьи головы забиты неограниченным количеством «информации» о «реальности», на вершине которой стоят они сами, – вот в высшей степени неправдоподобный и, по сути, антидемократический идеал, который восходит к концу XIX в. Этот элитистский идеал «информированного гражданина» первоначально продвигали сторонники ограничения избирательного права образовательным цензом, а также группы интересов, отвергавшие партийную политику, завязанную на превратности и несправедливости повседневной социальной жизни. И сегодня он остается интеллектуалистским идеалом, неподходящим для эпохи коммуникационного изобилия, которая нуждается в «сознательных гражданах», знающих, что они знают не все, – по крайней мере это мы доказываем в данной книге. Эта эпоха заставляет нас отбросить некогда модные, особенно среди интеллектуалов, представления, например, о том, что закат печатной культуры и приход электронных медиа были полной катастрофой; предрассудки, утверждающие, что любое телевидение – детское, а хороша в нем лишь его мимолетность; что телевизоры – это машины сновидений, которые окончательно отрезают граждан от того, что действительно происходит в мире[33]33
  Bourdieu P. On Television. N.Y.: The New Press, 1996 (рус. пер.: Бурдьё П. О телевидении и журналистике. М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», Институт экспериментальной социологии, 2002).


[Закрыть]; что средства массовой информации во главе с телевидением превращают «публику» в апатичную массу, «черную дыру, в которой политические усилия политиков, активистов, медиа и школ исчезают практически бесследно»[34]34
  Edelman M. Constructing the Political Spectacle. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1988. P. 8.


[Закрыть]. В этой книге ставятся под вопрос подобные посылки, неявно опирающиеся на более старый и более общий предрассудок, согласно которому «современные» системы широкого вещания взращивают безвольных людей, живущих на ежедневных дозах вымысла. Сегодня (как, возможно, и ранее) было бы не совсем верно говорить, уподобляясь знаменитому американскому философу Джону Дьюи, что мы «живем, подвергаясь величайшему натиску массового внушения, когда-либо испытываемого человечеством». Искусство создания общественного мнения, манипулирования им и контроля над ним посредством медиа все еще ставит серьезные проблемы перед демократией. Однако предостережения, высказанные в первые годы широкого вещания, т. е. в 1920‑е и 1930‑е годы, должны быть полностью переосмыслены. Более невозможно однозначно соглашаться с Эдвардом Бернейсом, крестным отцом пропаганды, который говорил, что «пропаганда становится инструментом невидимого правительства», что «пропаганда для демократии является тем же, чем насилие – для диктатуры», а если «народ» хочет быть «свободным от железных цепей» и во имя демократии слепо отказывается от «любви, почитания и покорности» правителям, тогда этот народ должен согласиться с «серебряными цепями», произведенными организованными механизмами соблазна и пропаганды, т. е. с тем, что Адорно и Хоркхаймер позже назвали «культурной индустрией»[35]35
  Dewey J. The United States, Incorporated // Dewey J. The Later Works, 1925–1953. Vol. 5. Carbondale, IL: Southern Illinois University Press, 2008. P. 61; Bernays E.L. Propaganda. N.Y., 1928. P. 48 (рус. пер.: Бернейс Э. Пропаганда. М.: Hippo Publishing, 2010. С. 14); Laswell H.D. Propaganda Technique in the World War. L., 1927. P. 227; Ellul J. Propaganda: The Formation of Men’s Attitudes. N.Y.: Vintage Books, 1965. Эллюль в этой работе утверждает: «Правительственная пропаганда внушает, что общественное мнение требует того или иного решения; она провоцирует волю народа, который сам по себе ничего не сказал бы. Но как только эта воля выявлена, оформлена и кристаллизована в одной точке, она становится волей народа; и хотя правительство на самом деле действует по собственному почину, оно создает впечатление, будто подчиняется общественному мнению, первоначально сформировав само это общественное мнение. Все дело в том, чтобы заставить массы требовать от правительства то, что оно уже и так решило сделать» (p. 132); см. также: Adorno T., Horkheimer M. The Culture Industry: Enlightenment as Mass Deception // Adorno T., Horkheimer M. Dialectic of Enlightenment. N.Y.: Herder and Herder, 1972 (рус. пер.: Адорно Т., Хоркхаймер М. Культуриндустрия: Просвещение как обман масс // Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. М. – СПб.: Медиум, Ювента, 1997). Бертран Рассел резюмировал это старое представление о пропаганде следующим образом: «Сегодня распространять ложные сведения намного проще, чем раньше, а из-за демократии распространение ложных сведений сегодня власть имущим важнее, чем в прежние времена. Отсюда и рост числа выпускаемых газет» (Russell B. China’s Entanglements // Russell B. Uncertain Paths to Freedom: Russia and China, 1919–22. L.; N.Y.: Routledge, [1922] 2000. P. 360).


[Закрыть].

Вот в чем вся соль: точно так же, как в XVI в. производство печатных книг и усилия, необходимые для чтения кодексных изданий, потребовали фундаментального сдвига общей установки, сегодня в постепенно формирующемся мире коммуникационного изобилия нужно сделать совершенно новое умственное усилие, чтобы осмыслить то, как демократии в различных регионах мира оформляются и перекраиваются новыми инструментами и риторикой коммуникации – и почему само наше понимание демократии тоже должно измениться.

Но как нам действовать? Какими представляются ключевые тренды, которые нам нужно отметить, истолковать, учесть в наших размышлениях о демократии в эпоху коммуникационного изобилия? Наиболее важными являются несколько трендов. Они требуют самого тщательного анализа, поддерживаемого четким ощущением его историчности.