Текст книги "Демократия и декаданс медиа"

II. Мониторная демократия

Выше мы отмечали, что формирующийся мир коммуникационного изобилия требует свежего взгляда на то, как новые коммуникационные техники и инструменты воздействуют на реальные демократии. Эта краткая рекомендация сопровождалась ощущением неотложности – она указывала на то, что нужно перестать мыслить, используя мертвые понятия и изношенные формулы наших предшественников; больше внимания уделять новшествам, достижениям и обещаниям нашего времени; задавать свежие, изобретательные вопросы, в том числе и о том, как мы понимаем саму демократию. Чтобы развить эту мысль, предположим на мгновение, что несколько вышеуказанных трендов не являются чем-то сиюминутным и недолговечным, т. е. новые информационные банки, изменения в соотношении приватного и публичного, а также распространение макрекерства, неизбранных представителей и трансграничных разновидностей публики совместно оказывают реальное влияние на дух и институциональную динамику демократии. Тогда возникают вопросы: с какого рода демократией они связаны? И каково, собственно, их влияние?

Большинство наблюдателей в ответ признали бы, что в области демократии и коммуникаций происходят важные процессы. Однако это смутное общее согласие, стоит только выйти за пределы элементарных соображений, быстро раскалывается на разные мнения о значении демократии и масштабе этих изменений. Некоторые наблюдатели делают вывод, что изменения оказываются минимальными, поскольку традиционные «оффлайновые» политические акторы и организации переходят в сеть и медленно, но верно колонизируют новый мир «киберпространства», так что новая ситуация – это отражение прежней, а сетевая политика остается «вполне обыкновенной»[96]96
  Margolis M., Resnick D. Politics As Usual: The Cyberspace “Revolution”. Thousand Oaks, CA: Sage, 2000.


[Закрыть]. Важнейший пример, по мнению этих наблюдателей, в том, что стратегии кампаний политических партий ныне подразумевают существование команд политических стратегов, видеопродюсеров-программистов, аналитиков данных, корпоративных маркетологов и веб-мастеров, тщательно просеивающих информацию, поступающую из лент Facebook, Twitter, блогов избирателей, а также по телефону и из личных разговоров[97]97
  Rutenberg J., Zeleny J. Obama Mines for Voters with High-tech Tools // New York Times. 2012. 8 March.


[Закрыть]. Противоположные взгляды отстаиваются теми, кто считает, что коммуникационное изобилие порождает новую архитектуру политики, цветущий мир «текучей демократии», активное «электронное гражданство» (e-citizenship), задействованное в прямой демократии, т. е. ту или иную форму «электронной демократии» (e-democracy), которая напоминает высшую стадию той демократии народных собраний, что существовала в Древней Греции. Между этими крайними позициями находятся наблюдатели, которые хвалят коммуникационное изобилие за то, что оно вносит свой скромный вклад в оживление «либеральной демократии», позволяя лучше информированным гражданам по-новому или сильнее заявлять о себе в общественных делах.

Фундаментальный недостаток этих интерпретаций в том, что они страдают от амнезии, не предполагают понимания или даже просто осознавания более значительных исторических трендов и сравнительных новшеств нашей эпохи. Редко уделяется внимание изменчивым историческим формам и закономерностям взаимодействия медиа и демократии; предположения о том, что коммуникационное изобилие оказывает невиданное преображающее воздействие на дух и динамику демократии, помогая переплавить ее форму в совершенно новый с исторической точки зрения режим контроля власти и обращения с нею, кажутся слишком «дикими», чтобы рассматривать их всерьез. Но так ли уж много натяжек в этом образе мысли? Что, если рассмотреть ситуацию так, как мы предлагаем далее?

Каждая историческая эпоха демократии переплетается со специфическим режимом коммуникации. Демократия собраний в древнегреческих городах-государствах относилась к эпохе, в которой господствовала устная речь, поддерживаемая законами, написанными на папирусе и камне, а также сообщениями, передаваемыми пешими гонцами, иногда, впрочем, передвигавшимися на лошадях или ослах. Представительная демократия XVIII в., новая историческая форма демократии, понимаемая как самоуправление народа при посредстве избранных представителей, возникла в эпоху печатной культуры, в мире книги, памфлета и газеты, телеграфных и почтовых сообщений. Такая представительная демократия сбилась с пути и впала в кризис, когда появились первые массовые широковещательные средства информации, особенно радио, кино и (только-только зародившееся) телевидение. Напротив, если следовать этой логике, демократия наших времен тесно связана с закреплением обществ, насыщенных мультимедиа, властные структуры которых постоянно ставятся под вопрос множеством мониторных или «контролирующих» механизмов, действующих в новой галактике, определенной этосом коммуникационного изобилия.

Этот способ осмысления требует фундаментального сдвига точки зрения – переключения гештальта понимания современных демократий. В сравнении с эпохой представительной демократии, когда печатная культура и ограниченное число эфирных аудиовизуальных медиа были намного теснее связаны с политическими партиями, выборами и правительствами, современные демократии постоянно имеют дело с контролем со стороны общества и столкновениями по поводу власти, так что может даже показаться, что ни одна организация и ни один руководитель, будь то в правительстве, бизнесе или социальной жизни, не защищены от политических проблем. Легко понять, что господствующие способы описания и анализа современной демократии – все эти разговоры о «конце истории» (Фрэнсис Фукуяма) и «третьей волне» демократии (Сэмюэль Хантингтон) – либо неадекватны, либо попросту ошибочны, ведь они слишком уж цепляются за поверхностные явления, слишком озабочены преемственностью и агрегированными данными, чтобы заметить то, что политическая волна пошла в совершенно новом направлении, а мир реальной демократии претерпевает историческую трансформацию, которая ведет нас от демократии собраний и представительных моделей прошлого к форме демократии, отличающейся совершенно иными контурами и динамикой. Намного сложнее найти удачное название для этой новой исторической формы демократии, не говоря уже о том, чтобы описать в нескольких словах ее принцип действия и ее политические последствия.

В другой работе изложена моя достаточно развернутая аргументация в пользу введения странно звучащего термина «мониторная демократия» как наиболее точного описания крупной трансформации, происходящей во многих регионах мира[98]98
  См. мою работу «Жизнь и смерть демократии»: Keane J. The Life and Death of Democracy. P. 648–747. Прилагательное «предостерегающий» (monitory) происходит от средневекового «monitoria» (лат. monere – предупреждать). Оно попало в среднеанглийский язык в форме «monitorie», а затем закрепилось в современном английском в середине XV в., когда стало означать процесс передачи или отправления предупреждения о надвигающейся опасности, а также увещевание кого-либо, призывающее его воздержаться от определенного плана, признанного угрожающим. Сначала оно использовалось в Церкви для обозначения письма или писем (известных как «monitories»), отправляемых епископом, папой или церковным судом, которые в таком случае действовали в роли «монитора». Семейство слов «monitor» (монитор, контролер), «monition» (предостережение) и «monitory» (предостерегающий) вскоре стало использоваться в более светских и приземленных целях. «Монитором» был тот или то, кто или что предупреждает других, указывая на какие-то черты в их поведении. Также «монитором» называли старшего школьника (старосту), у которого были особые обязанности: поддержание порядка или (если ученик был особенно умным и одаренным) преподавание в младшем классе. Также слово «монитор» стало обозначать контролирующее устройство или приспособление; точно так же называли разновидность африканской, австралийской или новогвинейской ящерицы, которая помогала людям, поскольку предупреждала о присутствии крокодилов. Позже слово «монитор» оказалось связано с коммуникационными устройствами. Оно стало обозначать приемное устройство, например громкоговоритель или телевизионный экран, который используется для проверки качества или содержания электронной передачи; в мире вычисления и компьютерных наук «монитор» обозначает либо видеодисплей, либо программу, которая наблюдает за действиями других программ или контролирует их. В последние годы, и здесь есть связь с формированием мониторной демократии, распространился глагол «мониторить» (to monitor), описывающий процесс систематической проверки содержания или качества чего-либо, – например, власти города могут мониторить местную питьевую воду на наличие загрязнений, а группа научных экспертов мониторит численность видов, которым грозит вымирание. Такое словоупотребление подтолкнуло к теории «мониториальной демократии» (monitorial democracy), разработанной американским исследователем Майклом Шадсоном (Michael Schudson) (см. интервью с ним в Нью-Йорке от 4 декабря 2006 г.). См.: Schudson M. Changing Concepts of Democracy // MIT Communications Forum. 1998. 8 May, а также более полную версию в: Schudson M. The Good Citizen: A History of American Public Life. N.Y.: Free Press, 1998. Я стал использовать термин «мониторная демократия» благодаря последней работе.


[Закрыть]. Мониторная демократия – это новая историческая форма демократии, некая разновидность «постэлекторальных» политики и правительства, определяемых быстрым ростом самых разных типов внепарламентских механизмов контроля власти. Предполагая наличие независимой публики, к которой обращены их сообщения, эти мониторные организации закрепляются во «внутренних» областях правительства и гражданского общества, а также в «трансграничных» зонах, некогда подчиненных произволу империй, государств и корпораций. Как следствие, меняется архитектура и динамика самоуправления. Ослабляется центральный элемент – власть выборов, политических партий и парламентов над жизнью граждан. Демократия начинает означать нечто гораздо большее, чем честные и свободные выборы, хотя их роль сохраняется. В рамках государств и за их пределами независимые контролеры власти оказывают все более заметное воздействие на динамику и значение демократии. Постоянно держа политиков, партии и избранные правительства в напряжении, мониторные институты усложняют им жизнь и ставят под вопрос их власть и авторитет, часто заставляя их урезать и изменять свои программы – порой из-за того, что они были политически скомпрометированы.

Вопрос о том, является ли это движение в сторону нового типа демократии устойчивым и исторически необратимым, должен рассматриваться отдельно; подобно двум своим историческим предшественникам, демократии собраний античного мира и современной представительной демократии в ее территориальной форме, мониторная демократия не является чем-то неизбежным. Она не обязательно должна была сформироваться, но все же она зародилась; остаются открытыми выходящие далеко за рамки данной книги общие вопросы о том, сохранится ли она, сойдет ли на нет или внезапно отомрет, поскольку на них придется отвечать будущим историкам[99]99
  Вопрос о контртрендах и дисфункциях мониторной демократии рассматривается в моей работе «Жизнь и смерть демократии». Все связанные с ней материалы можно найти на сайте: <www.thelifeanddeathofdemocracy.org>.


[Закрыть]. Однако мониторная демократия, если судить по ее институциональным контурам и внутренней динамике, – это, несомненно, наиболее сложная из известных нам форм демократии. Любители латыни могли бы сказать, что это tertium quid, не до конца сформировавшийся преемник более ранних исторических экспериментов с формами демократии, основанными на собрании и представительстве. Выступая от имени «народа», «общества», «ответственности перед обществом», «людей», «заинтересованных сторон» или «граждан» – все эти термины в век мониторной демократии обычно используются как синонимы, – контролирующие власть институты возникают то здесь, то там, как внутри государственного пространства, так и за его пределами, зачастую распространяясь через территориальные границы. Выборы, политические партии и законодательные собрания не исчезли и не утратили значения; однако они определенно теряют свое ключевое положение в политике. Вопреки ортодоксальным заверениям большинства политологов, многие их которых незаметно для самих себя утонули в глубоких водах забывчивости, демократия теперь – это не просто способ работы с властью избранных правительств посредством электоральных, парламентских и конституционных инструментов, и больше она не ограничена территориальными государствами[100]100
  К числу примеров можно отнести: Democracy, Accountability, and Representation / A. Przeworski et al. (eds). N.Y., 1999; Przeworski A. Democracy and the Limits of Self-Government. N.Y.: Cambridge University Press, 2010; а также обзорное эссе: Munck G.L. Democratic Theory after Transitions from Authoritarian Rule // Perspectives on Politics. 2011. June. Vol. 9. No. 2. P. 333–343.


[Закрыть]. Ушли в прошлое дни, когда демократию можно было описать (на одном дыхании) как «правление неограниченное волей большинства» (Фридрих фон Хайек). В самых разных областях – в местных, национальных или наднациональных правительствах, в мире бизнеса, в НПО и сетевых структурах, которые проросли до самых корней повседневной жизни и разошлись по всему земному шару, – отправляющие власть люди и организации сегодня, как правило, подчинены общественному мониторингу и общественной критике, осуществляющейся целым спектром внепарламентских организаций.

Мониторные механизмы

Симптомом исторического сдвига является появление в последние десятилетия массы новых типов контролирующих и проверяющих власть механизмов, неизвестных прежним демократам, а также целым системам демократии. Эти мониторные механизмы возникли во множестве глобальных контекстов. Они не являются исключительно «американскими», «европейскими», «ОЭСР-овскими» или «западными» изобретениями, поскольку они распространились по всему земному шару, и теперь их можно обнаружить повсюду. Они действуют самыми разными методами, на множестве фронтов, включая группы и сети (такие как Alberta Climate Dialogue, BirdLife International и World Glacier Monitoring Service), занятые контролем состояния биосферы и ее защитой от безответственного уничтожения человеком. Некоторые в основном следят за властью на уровне сигналов граждан правительству или организациям гражданского общества; другие мониторные механизмы заняты мониторингом и критикой того, что иногда называют политическим процессом; тогда как третьи по большей части заняты контролем политических результатов правительственных организаций или НПО. Немногие инициативы занимаются одновременно всеми тремя направлениями, осуществляя соответствующие виды деятельности в разных ритмах и разных пространственных контекстах. Мониторные механизмы обычно представляются долгоиграющими институтами. Однако некоторые из них удивительно мимолетны; в изменчивом мире медиа они, подобно сильному порыву ветра, внезапно заставляют почувствовать свое присутствие, вносят возмущение, а потом бесследно растворяются в воздухе, оставляя все после себя не в том виде, в каком оно было раньше, до них. Механизмы мониторинга власти также бывают разных размеров и могут действовать в разных пространственных масштабах; они могут быть как организациями «шаговой доступности» с исключительно локальным размахом действий, так и глобальными сетями, которые стремятся следить за теми, кто властвует на больших территориях.

Ввиду такого многообразия не должно удивлять то, что краткий список подобных изобретений поначалу может показаться – нетренированному глазу – мешаниной случайно подобранных составляющих. Этот список включает: гражданские суды присяжных, биорегиональные ассамблеи, бюджетирование с общественным участием, консультационные советы и фокус-группы. Тут же неправительственные аналитические центры, консенсусные конференции, дискуссионные собрания, публичные памятные организации, консультационные схемы местных сообществ и открытые дома (разрабатываемые, например, в сфере архитектуры), которые предлагают информацию, консультационные и адвокатские услуги, архивные и исследовательские возможности, а также базу для профессионального формирования сетей. Гражданские ассамблеи, захват общественностью тех или иных пространств, «корабли справедливости», демократические аудиты, конференции с мозговым штурмом, советы по конфликту интересов, глобальные ассоциации парламентариев против коррупции и конституционные сафари (использованные, как известно, составителями новой южноафриканской конституции для изучения лучших практик в других странах) – все они тоже в этом списке. Сюда же включаются потребительские советы и организации, занимающиеся потребительскими испытаниями, сетевые петиции и чаты, демократические клубы и кафе, общественное пикетирование и мирные осады, саммиты, «протестивали» (южнокорейское изобретение) и глобальные контролирующие организации, призванные повысить уровень публичной ответственности в бизнесе и других сферах гражданского общества. Список подобных инноваций охватывает совещательные опросы общественного мнения, независимые религиозные суды, публичные оценки и консультационные инициативы, гражданское электронное неповиновение, а также веб-сайты, блоги, твиттеры, посвященные мониторингу злоупотребления властью. Также этот список новшеств включает в себя неофициальные голосования (например, произвольные опросы через СМС), международные уголовные суды, комиссии по истине и примирению, глобальные социальные форумы и все большее число НПО, готовых принимать письменные конституции с элементами выборности.

Давайте переведем дух – хотя бы потому, что в перечне слишком большой разнобой, и это может сбить с толку. Необходим трезвый анализ, который позволит выделить общие для всех этих новшеств качества. Мониторные институты играют несколько ролей. Некоторые из них, например избирательные комиссии, антикоррупционные организации и агентства по защите потребителей, придерживаются публичного нейтралитета, выступая в качестве «институтов-поводырей», защищающих правила демократической игры от хищников и врагов. Другие мониторные институты заняты тем, что представляют обществу дополнительные точки зрения и более подробную информацию о работе различных правительственных и неправительственных организаций. Поскольку обычно они критикуют дисбаланс власти, апеллируя к обществу, мониторные институты (вопреки распространенному неверному пониманию, которое нужно исправить) не следует смешивать с вертикальными механизмами надзора, которые негласно обслуживают частные цели тех, кто отвечает за правительственные организации или организации гражданского общества. Общественный мониторинг неравного распределения власти противостоит внутреннему аудиту, закрытым цепочкам надзора («ради повышения качества наших услуг ваш телефонный звонок может быть записан») и менеджериальным техникам административной власти[101]101
  В этом отношении можно провести четкое различие между общественными мониторными организациями и агентствами-регуляторами того рода, что анализировались в работе Франка Виберта: Viber t F. The Rise of the Unelected: Democracy and the New Separation of Powers. Cambridge; N.Y.: Cambridge University Press, 2007. Хотя мониторные органы часто являются неизбранными, тот факт, что они практически всегда апеллируют к вниманию общественности, отличает их от таких институтов, как независимые центробанки, экономические регуляторы, кризис-менеджеры и аудиторы, чья главная задача – устанавливать границы между рынком и обществом, устранять конфликт интересов и распределять ресурсы даже в таких сложных в этическом отношении областях, как биотехнология. Виберт утверждает, что весь комплекс подобных организаций-регуляторов следует рассматривать в качестве новой ветви правления со своими собственными источниками легитимности, причем эта ветвь несет свою долю ответственности в рамках нового разделения властей. Вера Виберта в то, что такие неизбранные организации-регуляторы помогают формировать более информированное гражданство, поскольку представляют собой более надежный и достоверный источник информации, необходимой для решений, опирается, вероятно, на серьезную недооценку их склонности к умышленной халатности и произволу, вроде тех, что царили в организациях кредитно-банковского сектора накануне сильнейшей рецессии периода после 2007 г.


[Закрыть].

С другой стороны, мониторные механизмы направлены на определение, контроль и поддержку общественных стандартов и этических правил, предотвращающих коррупцию, а также недопустимое поведение ответственных лиц, и не только в сфере избранного правительства, но и в самых разных контекстах применения власти, включая банковское дело и другие виды бизнеса. Иногда новые институты мониторной демократии нацелены на изменение временных рамок официальной политики; в таких областях, как экология, пенсионное обеспечение и здравоохранение, они напирают на долгосрочные вопросы, которыми либо пренебрегают, либо же занимаются без должного усердия в силу краткосрочного менталитета, поддерживаемого электоральными циклами. Кроме того, мониторные институты определяются их общим стремлением повысить разнообразие и влияние голосов граждан, а также расширить спектр решений, влияющих на их жизни. Особенно в те времена, когда значительное число граждан считает, что политикам не всегда стоит доверять, и когда правительства часто обвиняются в злоупотреблении властью, в потере контакта с гражданами или в нежелании разбираться с их заботами и проблемами, мониторная демократия служит тормозом, сковывающим демократическое правление большинства и свойственное ему пристрастие к большим числам. Она доказывает (вопреки защитникам так называемого свободного рынка, известным нам по XX в.), что демократия не обязательно подавляет меньшинства. Также мониторная демократия оспаривает те описания демократии, которые представляют ее в качестве всего лишь партийной конкуренции элит, прикрываемой фальшивыми выборами[102]102
  Людвиг фон Мизес, который считал, что рынки всегда безошибочно исполняют интересы меньшинства, резко критиковал представительную демократию, считая ее рецептом тирании большинства. «В политической демократии курс формируют только те голоса, которые поданы за кандидата или программу, получивших большинство голосов. Голоса, поданные меньшинством, напрямую не оказывают влияния на политику. А на рынке не пропадает ни один голос. Каждый потраченный цент имеет силу вызывать к жизни производственный процесс. Издатели стараются угодить не только большинству, публикуя детективы, но и меньшинству, читающему лирическую поэзию и философские трактаты. Пекарни пекут хлеб не только для здоровых людей, но и для больных, придерживающихся специальной диеты» (Mises L. von. Human Action: A Treatise on Economics. San Francisco: Fox and Wilkes, 1963; 1949. P. 271; рус. пер.: Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 272). Представление о том, что демократия в ее представительной форме является, по существу, олигопольным правлением политических партийных машин, занятых манипуляциями, получило известнейшую разработку у Йозефа Шумпетера в его работе «Капитализм, социализм и демократия»: «Психотехника управления партией, ее рекламная кампания, лозунги и марши – это все не украшения. Это и есть суть политики. Так же, как и политический лидер» (Schumpeter J. Capitalism, Socialism, and Democracy. N.Y.; L.: Harper & Row, 1942. P. 283; рус. пер.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995. С. 247).


[Закрыть]. Мониторные институты, свободные от выверенной предосторожности и лицемерия политических партий и официальной политики в целом, в действительности повышают шансы демократии с маленькой буквы, «миноритарной» демократии. Независимо от результата выборов мониторные институты, выступая порой непосредственно против принципа правления большинства, дают голос неудачникам и обеспечивают независимое представительство меньшинствам, например автохтонному населению, инвалидам и другим людям, которые не могут и надеяться на то, что им когда-нибудь удастся выступить с позиции большинства или действительно стать им.

Один человек, много представителей

Позволяя представлять образы жизни, которыми люди дорожат, несмотря на пренебрежение или подавление этих форм и стилей жизни партиями, парламентами и правительствами, а также, возможно, мощными группами интересов, новые мониторные структуры оказывают комплексное воздействие, повышая уровень и качество общественной осведомленности в делах власти, в том числе во властных отношениях «ниже» и «по ту сторону» институтов территориальных организаций. Вряд ли можно удивляться тому, что во многих демократических странах новые структуры, занятые мониторингом власти, изменили язык современной политики. Они постоянно ведут разговоры о «расширении прав», «энергичной демократии», «заинтересованных сторонах», «коллективном правлении», «коммуникативной демократии» и «делиберативной демократии»; они также помогают распространять культуру голосования и представительства во многие области жизни, где ранее все решалось менее демократическими методами. Мониторная демократия – это эпоха опросов, фокус-групп, делиберативного голосования, сетевых петиций, голосований аудитории и потребителей. Существуют также имитационные выборы, когда, например, аудиторию, которой право «голосования» предоставляется медийными компаниями, побуждают выбирать любимых звезд – публичным одобрением, через сотовые телефоны или Интернет. Распространяющаяся культура голосования, поддерживаемая новыми механизмами мониторинга власти, оказывает (возможно, целенаправленно, хотя и не всегда) определенный эффект, прерывая или зачастую заглушая монологи партий, политиков и парламентов. При помощи новых информационных банков, неизбранных представителей, макрекерства и трансграничной публики новые инновационные структуры, занятые контролем власти, стремятся наделить политическими правами гораздо большее число гражданских голосов. Число и размах мониторных институтов выросли настолько, что они уже позволяют очертить контуры мира, в котором старое правило «один человек, один голос, один представитель», являвшееся главным требованием в борьбе за представительную демократию, замещается новым принципом мониторной демократии: «один человек, много интересов, много голосов, множество голосований, множество представителей».

То же самое можно сказать иначе: отличительной чертой мониторной демократии является то, что потенциально все области социальной и политической жизни могут подвергнуться общественному контролю и досмотру, причем не только со стороны стандартных структур представительной демократии, но и со стороны всего комплекса непартийных, внепарламентских и часто неизбранных органов, действующих в границах территориальных государств, ниже этих границ и за их пределами. В эпоху мониторной демократии ситуация выглядит так, словно бы принципы представительной демократии – публичная открытость, равенство граждан, выбор представителей – были применены к самой представительной демократии. Из этого вытекает много практических следствий, однако одно, особенно поразительное, состоит в изменении картины взаимодействий, т. е. политической географии демократических институтов.

ИЛЛ. 9. Территориально ограниченная представительная демократия Источник: Джованни Наварриа.

Мы могли бы представить дело так: давным-давно, во время непродолжительного периода расцвета представительной демократии, т. е. сразу после Первой мировой войны, у так называемой демократии была достаточно простая политическая география (илл. 9). В рамках любого государства демократия, если судить с точки зрения граждан, означала главным образом то, что они должны были проявлять интерес к избирательной кампании и, когда приходил час расплаты, отдавать свой голос за партию или независимого кандидата. Он – это почти всегда был мужчина – обычно являлся представителем местного сообщества, хорошо ему известным, местным лавочником или профессионалом, например бизнесменом или деятелем проф союза. Выбор среди таких людей был великой церемонией демократии, паузой размышлений, спокойствием мгновенного решения, катарсисом галочки и крестика, предшествующим буре результатов. «Объявлен мир во всем мире, – так об этом с сарказмом писала английская романистка XIX в. Джордж Элиот (1819–1880), – и лисы теперь искренне заинтересованы в увеличении продолжительности жизни домашней птицы». Ее американский современник Уолт Уитман (1819–1892) дал более положительную оценку ключевой функции дня голосования как великого «дня выбора», «мощнейшей сцены», «бескровного конфликта», по силе превосходящего Ниагарский водопад, реку Миссисипи или гейзеры Йосемити, «голоса, который вот-вот раздастся», момента «мирного всеобщего выбора», мимолетного мгновения замершего возбуждения, когда «сердце стучит, а жизнь пылает»[103]103
  Eliot G. Felix Holt: The Radical. Edinburgh; L., 1866. Ch. 5. P. 127; Whitman W. Election Day, November 1884 // Whitman W. Leaves of Grass. N.Y., 1891/1892. P. 391.


[Закрыть]. Получив достаточное число голосов, местный представитель присоединялся к небольшому привилегированному кругу законодателей, чья работа заключалась в том, чтобы следовать за линией партийной политики, поддерживать правительство или выступать против него, если оно использовало свое большинство в законодательном органе, чтобы принимать законы или следить за их исполнением, надеясь, что результаты понравятся максимально большому числу представляемого народа. По завершении срока работы законодателя такое перекладывание ответственности с одного на другого прекращалось. Лисы и птица чувствовали себя в безопасности. Снова наступало время для «бескровного конфликта», великого дня выбора. Представитель либо покидал свой пост, уходя из политической жизни на пенсию, либо работал дальше под марш переизбрания.

Это, конечно, упрощенная картина роли выборов, однако она позволяет подчеркнуть иную, намного более сложную политическую географию мониторной демократии (илл. 10). Конечно, наблюдается определенная историческая преемственность. Так же как в современных представительных демократиях был сохранен старый обычай публичного собрания граждан, мониторные демократии поддерживают жизнь законодательных соб раний, политических партий и выборов, завися от них. Они по-прежнему выступают предметом жестоких споров и столкновений, имеющих серьезные последствия. Однако то же самое можно сказать о растущем числе разнообразных и связанных друг с другом механизмов мониторинга власти, в которых демократы былых времен, если бы они переместились в новый мир мониторной демократии, не смогли бы разобраться и просто не поняли бы, что происходит.

ИЛЛ. 10. Мониторная демократия Источник: Джованни Наварриа.

Новая демократия требует изменения точки зрения, разрыва с общепринятым мышлением, если мы хотим понять ее политическую географию. Для этого давайте на мгновение представим – как если бы мы смотрели со спутника, вращающегося вокруг нашей планеты, – контуры новой демократии. Мы могли бы заметить, что ее институты, надзирающие за властью, меньше интересуются выборами, партиями и законодательными органами; они более не ограничены территориальным государством; и в пространственном отношении они выстроены гораздо запутаннее, чем обычно пишут в учебниках по демократии. Вертикальная «глубина» и горизонтальный «охват» мониторных институтов поражают. Если число уровней в той или иной иерархии институтов – это мера ее «глубины», а число единиц на каждом из этих уровней называется ее «охватом» или «шириной», тогда мониторная демократия – это наиболее глубокая и наиболее обширная система демократии из всех нам известных. Политическая география таких механизмов, как комиссии по интеграции, гражданские ассамблеи, системы обмена сообщениями в Интернете, локальные активистские группы, региональные парламенты, саммиты и глобальные надзорные организации, ставит под вопрос любое однозначное описание. То же самое можно сказать о политической географии более широкой констелляции механизмов контроля и критики власти, в которую они погружены, т. е. таких организаций, как сети защиты прав человека, гражданские суды присяжных, комиссии по аудиту и интеграции, а также многие другие надзорные организации, созданные для повышения уровня общественной подотчетности в сфере бизнеса и в других секторах гражданского общества.