Текст книги "Белая дорога"

– Вы еще не знаете этого, – прошептал он, – но вы уже вступили на Белую дорогу, и вам лучше не сходить с нее, потому что то, что ждет в кустах по обочинам Дороги, намного хуже всего, что вы можете себе вообразить.

Это не давало мне никакой зацепки. Я хотел знать больше о сестрах Джонс и о причинах, почему Терезий обратился к Атису, но, по крайней мере, Терезий говорил со мной.

– А вы и их видели, этих тварей в кустах?

Казалось, он некоторое время изучал меня. Я думал, что он пытается понять, не смеюсь ли я над ним, но я ошибался.

– Я видел их, – сказал он, – они были как темные ангелы.

Больше он мне ничего не рассказал, по крайней мере, ничего полезного. Он знал семью Джонс, видел, как подрастали их дети, как Эдди забеременела в шестнадцать лет от бродяги, который спал с ее матерью и стал отцом Атиса. Имя этого бродяги было Дэвис Смут. Друзья прозвали его Сапогом за то, что он любил носить ковбойские сапоги. Но все это я уже знал, потому что Рэнди Буррис рассказал мне об этом, как рассказал и о том, что Терезий отсидел почти двадцать лет в Лаймстоуне за убийство Дэвиса Смута в баре в Гадсдене.

Крошка Энди возвращался, и на сей раз у него был такой вид, будто он не собирался совершать еще одну прогулку. Терезий поднял свои ведро и швабру, чтобы вернуться к работе.

– Почему вы убили Дэвиса Смута, Терезий?

Мне было интересно, появится ли на его лице выражение раскаяния, и услышу ли я покаянную речь, что он больше не тот человек, который отнимает жизнь у другого. Но он не сделал попытки объяснить свое преступление ошибками прошлого.

– Я просил его о помощи. Он отказал. Мы начали ругаться, и он вытащил нож. Потом я убил его.

– О какой помощи вы его просили?

Терезий поднял руку и помахал ею из стороны в сторону, отказываясь отвечать.

– Это осталось между нами и Богом. Спросите мистера Нортона, и, возможно, он будет в состоянии ответить вам, почему я стал разыскивать старого Сапога.

– Вы рассказали Атису, что убили его отца?

Он покачал головой:

– Нет, зачем мне делать такие глупости?

С этими словами он вернул очки на переносицу, пряча свои странные глаза, и оставил меня стоять под дождем.

Глава 15

Я позвонил Эллиоту из своего номера в тот же день. Его голос звучал устало. Должно быть, в этот момент он не испытывал ко мне горячей симпатии.

– Плохи дела на работе?

– У меня юридическая хандра. А у тебя?

– Просто плохой день.

Я не стал упоминать о Терезии в разговоре с Эллиотом в основном потому, что до сих пор не узнал от него ничего полезного, но я получил показания еще двоих свидетелей, после того как покинул «Лэп-Ленд». Один из них был вторым двоюродным братом Атиса Джонса, «богобоязненным» мужчиной, который не одобрял стиль жизни Атиса, его пропавших матери и тети, но при этом очень любил ошиваться вокруг дешевых притонов, уж конечно не затем, чтобы обсудить с гостеприимными девицами последнюю воскресную проповедь в местной церкви. Его сосед сказал мне, что он, скорее всего, в «Болотной крысе», там я его и разыскал. Он вспомнил, как Атис и Марианна Ларуз уходили, а он все еще оставался в баре, «усердно молясь за всех грешников», когда Атис вернулся с кровью и грязью на руках и лице.

«Болотная крыса» стоит в конце Цедар Крик-роуд, у самой границы Конгари. Здесь особенно не на что посмотреть ни внутри, ни снаружи – раздражающее взгляд сооружение из шлакоблоков и рифленого железа. Но в заведении хороший музыкальный автомат. Это тот сорт заведений, в который богатенькие детки отправляются, чтобы слегка позаигрывать с опасностью. Я прошел мимо деревьев, окружающих «Болотную крысу», и обнаружил небольшой участок, где погибла Марианна Ларуз. Ветер все еще трепал ленты, обозначающие место преступления, но больше не было ничего подтверждавшего, что здесь произошло страшное преступление. Я слышал журчание ручья Цедар Крик, протекавшего неподалеку. Я прошел вдоль него на запад, а затем направился назад, на север, надеясь найти тропинку, ведущую обратно к бару. Вместо этого я оказался у проржавевшей изгороди, на которой через равные промежутки были прикреплены таблички «Частная собственность», сообщающие, что эта земля принадлежит горнодобывающей компании «Ларуз Инкорпорейтед». Этот сектор прибрежной равнины был усыпан обломками известняка; в таких местах кислые подземные воды пробиваются сквозь известняк, вступают с ним в реакцию и растворяют его. В результате образуется что-то вроде карстового ландшафта, который я наблюдал сквозь дыры в заборе, с маленькими пещерками, отверстиями, канавками, пробитыми подземными водами.

Я пошел вдоль забора, но не нашел никакого лаза. Снова начался дождь, и до бара я добрался изрядно вымокшим. Бармен знал совсем немного о земле Ларуза, кроме того, что когда-то это были разработки месторождения известняка, которые прикрыли, едва начав. Правительство торговалось с Ларузом о продаже участка, чтобы увеличить территорию Национального парка, но дело не продвинулось дальше обсуждения.

Еще одним свидетелем была некая Эуна Шилега, которая играла на бильярде в пул, когда Атис и Марианна вошли в бар. Она вспомнила расистские нападки на Атиса и назвала время, когда парень с девушкой пришли и ушли. Миссис Шилега знала это точно, поскольку мужчина, гонявший с нею шары на бильярде, был человеком, с которым она встречалась за спиной своего мужа («Вы понимаете, что я имею в виду»). Женщина постоянно следила за временем, чтобы вернуться домой раньше, чем ее муж закончит вечернюю смену. У Эуны были длинные каштановые волосы, выкрашенные в цвет клубничного варенья, и небольшой слой жирка, выпирающий над поясом потертых джинсов. Она уже простилась со своими сорока годами, но в душе чувствовала себя лет на двадцать моложе и вдвое более привлекательной.

Эуна работала на полставки официанткой в баре около Хоррел-Хилл. Там мы и встретились. Парочка военных из Форт-Джэксона сидела в углу, посасывая пиво и потея от послеполуденного зноя. Они сидели, тесно прижавшись к кондиционеру, но тот был почти такого же возраста, как Эуна. Вояки чувствовали бы себя лучше, если бы дули друг на друга воздухом с горлышек своих холодных бутылок.

Эуна была одним из самых полезных свидетелей, по сравнению с теми, кого я опрашивал раньше: она старалась помочь. Может быть, ей просто было скучно, а я представлял собой некоторое развлечение. Я не знал ее и не думал, что мне это нужно, но предполагал, что ее бильярдист был просто способом развлечься, как и я в данный момент. В Эуне чувствовалось какое-то беспокойство, своего рода жажда, подстегиваемая чувством разочарования и неудовлетворенностью. Это проявлялось о том, как она держалась, когда говорила, в том, как ее глаза лениво блуждали по моему лицу и телу, как будто она прикидывала, какую часть можно использовать, а какую отбросить за ненадобностью.

– Вы встречали Марианну Ларуз раньше? – спросил я ее.

– Пару раз. Да и здесь я ее видела тоже. Она была богатенькая девочка, но ей нравилось иногда спускаться в трущобы.

– С кем она была?

– С другими богатенькими девочками. Иногда с богатенькими мальчиками.

Она слегка вздрогнула. Это могло быть проявлением и неприязни и чего-то гораздо более приятного.

– Вы бы взглянули на их руки! Покупая пиво, эти мальчики думают, что нехилые чаевые дают им определенные права... Вы меня понимаете?

– Я так понимаю, что не дают.

В ее глазах опять вспыхнул голодный блеск, затем взгляд заволокло воспоминаниями об удовлетворенном желании. Она глубоко затянулась и выпустила струйку дыма.

– Не всегда...

– Вы видели ее когда-нибудь с Атисом Джонсом до этого вечера?

– Один раз, но не здесь. Это было опять же в «Болотной крысе». Как вы понимаете, я там иногда бываю.

– Как они выглядели, на ваш взгляд?

– Они не касались друг друга и не делали ничего такого, но я точно могу сказать, что они были вместе. По-моему, и другие ребята это заметили.

Она сделала паузу, и последние слова повисли в воздухе.

– Были какие-то проблемы?

– Не тогда. На следующий вечер она снова была здесь, и брат пришел разыскивать ее. – Она опять вздрогнула, но на сей раз ее чувства были очевидны.

– Он вам не нравится?

– Я его не знаю.

– Но?..

Она обвела взглядом помещение вокруг, затем перегнулась через барную стойку, чтобы оказаться ближе ко мне. При этом ее блузка слегка разошлась на груди, продемонстрировав мне все дотоле скрытые прелести, покрытые россыпью веснушек.

– Ларузы дают работу многим ребятам здесь, но это не означает, что мы их любим, а уж Эрла-младшего – меньше всех. В нем есть что-то, как... как будто он извращенец... ну, не извращенец, а... Не поймите меня неправильно, я люблю всех мужчин, даже тех, кому я не нравлюсь, физически и вообще, но не Эрла-младшего. С ним что-то не так.

Она опять затянулась и почти докурила сигарету в три затяжки.

– Итак, Эрл-младший пришел в бар в поисках Марианны?

– Точно. Он схватил ее за руку и попытался вытащить на улицу. Она ударила его, а потом тот, другой парень подошел ближе, и вместе им удалось вытащить ее наружу.

– Вы помните, когда это произошло?

– За неделю до того, как ее убили.

– Вы думаете, они знали о ее отношениях с Атисом Джонсом?

– Ну, другие же ребята знали. Если они знали, то это быстро дошло бы до ее семьи.

Дверь за моей спиной открылась, и вошла группа мужчин с громким шумом и смехом. Начиналась вечерняя горячая смена.

– Мне пора, уважаемый следователь, – сказала Эуна. Она наклонилась, чтобы подписать показания.

– Еще всего один вопрос: вы разглядели человека, который был с младшим Ларузом в ту ночь?

Она на минуту задумалась.

– Конечно. Он был здесь один или два раза до этого. Это просто кусок дерьма. Его зовут Лэндрон Мобли.

Я поблагодарил ее и оставил двадцатку на стойке бара, чтобы заплатить за свой апельсиновый сок и ее время. Она проводила меня своей лучшей улыбкой.

– Не поймите меня превратно, – заметила Эуна когда я встал, чтобы уйти, – но парень, которому вы пытаетесь помочь, заслуживает того, к чему пришел.

– Многие люди думают так же.

Она выдохнула ровную струю дыма в воздух, слегка оттопырив нижнюю губу. Губа была немного припухшей, как если бы по ней недавно ударили. Дым рассеялся. Я смотрел, как он тает.

– Он изнасиловал и убил эту девушку, – продолжала Эуна. – Я знаю, вам надо делать свою работу, задавать вопросы и все такое, но надеюсь, что вы не найдете ничего, что позволит этому парню выйти сухим из воды.

– Даже если я узнаю, что он невиновен?

Она подняла свой бюст со стойки бара и загасила сигарету в пепельнице.

– Уважаемый, невиновных в этом мире нет, если не считать младенцев, но иногда я не уверена даже в них.

Все это я пересказал Эллиоту по телефону, добавив:

– Может быть, тебе следует поговорить с твоим клиентом Мобли, когда ты разыщешь его. Попытай, что он знает.

– Если я разыщу его.

– Ты думаешь, он удрал?

Последовала пауза.

– Я надеюсь, что он удрал, – Эллиот продолжал изъясняться намеками, но, когда я попросил его объяснить, что он имеет в виду, Нортон отделался шуткой:

– Я имел в виду, что Лэндрону угрожает большой срок, если дело дойдет до суда. С юридической точки зрения он допрыгался.

Но он имел в виду не то, что сказал.

И это вообще было не тем, что он имел в виду.

Я принял душ, затем поел прямо в номере. Позвонил Рейчел, мы немного поболтали. Мак-Артур держал свое слово и регулярно звонил. «Клан киллеров» оставался вне поля зрения, когда приближалась полиция. Если Рейчел и не простила меня за то, что я приставил к ней такого экзотического телохранителя, то, казалось, она вполне смирилась с его присутствием. Он был чистюля и не оставлял поднятым сиденье в туалете – оба эти момента имели решающий вес в представлении Рейчел о людях. Мак-Артур должен был уехать с Мэри Мэйсон этим вечером, но он обещал, что за Рейчел будут присматривать. Я сказал ей, что люблю ее, а она ответила, что если я люблю ее, то должен привезти ей шоколадных конфет. Иногда Рейчел кажется просто девчонкой.

После того как мы поговорили, я решил проверить, как там Атис. Мне ответила женщина и рассказала так, что я едва понял, что он «будь спок, ваще больше не бесится, подлюга». Проще говоря, она испытывала гораздо меньше сочувствия к положению, в котором оказался Атис, чем ее муж. Я попросил женщину дать трубку Атису. Вскоре я услышал звук шагов, и он ответил.

– Как дела? – спросил я.

– Думаю, о'кей, – он понизил голос. – Старуха просто убивает меня. Она очень суровая.

– Будь с ней приветливым. Тебе больше нечего мне сказать?

– Нет. Я рассказал тебе все, что мог.

– И все, что ты знаешь?

Атис молчал так долго, что я подумал, а не положил ли он трубку. Но тут он заговорил:

– Вы когда-нибудь чувствовали, что вас всю жизнь преследует какая-то тень, что постоянно рядом с вами находится кто-то, кого вы не видите, но вы чувствуете, что он здесь?

Я подумал о своих жене и дочери, об их незримом присутствии в моей жизни, о тенях и фигурах в темноте.

– Думаю, да, – ответил я.

– Женщина похожа на это. Я всю жизнь видел ее и даже не знаю, выдумал я ее или нет, но она здесь. Я знаю, что она здесь, даже если больше никто ее не видит. Вот и все, что я знаю. И не спрашивайте меня больше.

Я сменил тему.

– У тебя была когда-нибудь стычка с Ларузом-младшим?

– Нет, никогда.

– А с Лэндроном Мобли?

– Я слышал, что он искал меня, но не нашел.

– Ты знаешь, почему он тебя разыскивал?

– Чтобы выбить из меня все дерьмо. А зачем еще верный пес младшего Ларуза стал бы искать меня?

– Мобли работал на Ларуза?

– Он не работал на него, но, когда Ларузам и им подобным нужно было, чтобы кто-то сделал за них грязную работу, они шли к Мобли.

– Например?

Я услышал, как он сглотнул.

– Как этот парень, – сказал он. – Парень, у которого на роже написано: «Клан». Боуэн.

* * *

В эту ночь далеко на севере Аарон Фолкнер лежал без сна в своей камере с руками, сцепленными за головой, и слушал ночные звуки тюрьмы: храп, крики во сне, шаги охранников, всхлипывания. Он быстро научился отключаться от этого, заглушать звуки внешнего мира, превращая их в шумовой фон. Он теперь мог уснуть, когда хотел, но в эту ночь его мысли блуждали где-то далеко, ведь накануне был освобожден заключенный по имени Сайрус Найрн. Итак, Фолкнер лежал неподвижно на своей койке и ждал.

– Снимите их с меня! Снимите их с меня!

Тюремный надзиратель Дуайт Энсон проснулся в своей постели, пиная ногами и срывая с себя одеяло. Подушка под его головой была мокрой от пота. Он спрыгнул с кровати и принялся чесать свою голую кожу, пытаясь прогнать существ, которые, как ему казалось, ползали по его груди. Рядом с ним его жена Эйлин проснулась и включила ночник.

– Боже, Дуайт, тебе опять померещилось, – сказала она. – Это всего лишь сон.

Энсон тяжело дышал и пытался унять бешено колотящееся сердце, но все еще продолжал чесаться и смахивать что-то со своих волос и рук. Это был тот же сон, уже вторую ночь подряд: сон о том, как пауки ползают по его коже, кусая его, а он в это время вынужден лежать в грязной ванне посреди леса. Когда пауки кусают его, его кожа начинает гнить, мясо отваливается небольшими комками, оставляя следы в виде серых углублений в плоти. И все это время за ним из тени наблюдает странный, истощенный человек с рыжими волосами и тонкими белыми пальцами. Человек этот мертв, в свете луны Энсон видит его поврежденный череп и кровь на его лице. И все же глаза рыжеволосого оживают и с удовольствием наблюдают за тем, как его питомцы поедают попавшего в ловушку Энсона.

Энсон опускает руки на бедра и мотает головой.

– Ложись, Дуайт, – жена старается быть терпеливой, но он не двигается, и, когда проходит несколько секунд, в ее глазах появляется разочарование. Она отворачивается, притворяясь, что уснула.

Энсон уже почти готов протянуть руку, чтобы коснуться ее, но решает не делать этого. А девушка, которой он хотел бы коснуться, пропала.

Мэри Блэр исчезла по дороге с работы домой в Дейри Кувин за ночь до этого, и с тех пор о ней не было ни слуху ни духу. Некоторое время Энсон был готов к тому, что полиция доберется и до него. Но никто не знал о том, что было между ним и Мэри, или же никто не хотел знать, но всегда существовала возможность, что она выболтает все кому-нибудь из своих мерзких дружков, а, когда дело дойдет до разбирательства, они могут упомянуть его имя. Но пока ничего такого не случилось. Жена Энсона чувствовала его тревогу и знала, что мужа что-то беспокоит, но подробностей выяснять не стала, и это его очень устраивало. И все же он беспокоился о девушке. Он хотел вернуть ее не только ради удовлетворения своих эгоистичных желаний, но и ради нее самой.

Энсон оставил жену лежать неподвижно в постели наедине со своими догадками и спустился вниз на кухню. Только открыв дверцу холодильника и протянув руку за молоком, он ощутил порыв ледяного ветра у себя за спиной и почти сразу же услышал, как ударилась об оконную раму дверца противомоскитной ширмы.

Дверь кухни была распахнута настежь. Энсон предположил, что это ветер открыл ее, но он знал, что вряд ли такое возможно. Эйлин пришла в спальню после него, а она обычно проверяла, чтобы все двери были заперты. Непохоже, чтобы она забыла сделать это. Он задумался, почему они не слышали хлопанья двери раньше, до этого момента, потому что достаточно даже малейшего звука в доме, чтобы разбудить профессионального охранника. Он осторожно поставил обратно пакет молока и прислушался, но не услышал в доме ни звука. Лишь с улицы доносились свист ветра в кронах деревьев и отдаленный шум машин.

У Энсона на ночном столике всегда лежал «смит-вессон». Он мгновенно прикинул возможность взбежать за ним по лестнице, но решил поступить иначе. Энсон извлек из подставки нож и тихонько прокрался к двери. Посмотрел сначала направо, потом налево, чтобы убедиться, что никто не притаился снаружи, затем толкнул ее – дверь распахнулась. Он стоял на крыльце и осматривал пустой двор. Перед ним простирался аккуратный газон, огороженный деревьями, закрывающими дом со стороны дороги. Луна сияла над ним, подчеркивая четкие линии дома, поднимающегося за его спиной.

Энсон сошел со ступенек на траву.

Фигура отделилась от того места, где лежала возле ступенек крыльца, звук ее приближения заглушил ветер, очертания скрыла тень дома. Энсон даже не осознавал ее присутствия, пока что-то не схватило его за руку и он не почувствовал, что ему стиснули горло. Потом его пронзила боль, и он увидел, как кровь брызжет прямо во тьму. Нож выпал из его руки, и он обернулся, пытаясь прикрыть левой рукой рану на шее. Его ноги подкосились и он упал на колени. Кровь стала бить немного слабее, и с нею неумолимо уходила жизнь.

Энсон взглянул в глаза Сайруса Найрна и на кольцо, которое тот держал в ладони. Это было кольцо с гранатом, его подарок Мэри Блэр на пятнадцатилетие. Я узнал бы его где угодно, подумал он, даже когда оно не было надето на указательный палец Мэри. Затем Сайрус Найрн ушел, а ноги Энсона начали дрожать в последней конвульсии. Свет луны блеснул на лезвии ножа убийцы, когда тот шел к дому. Энсон вздрогнул и, наконец, умер, а Найрн обратил свои мысли к дремлющей Эйлин Энсон и месту, которое он подготовил для нее.

В своей камере Фолкнер закрыл глаза и погрузился в глубокий сон без сновидений.

Глава 16

Кладбище «Магнолия» расположено в конце Каннингтон-стрит, к востоку от Митинг-стрит. Каннингтон-стрит – это целый ряд разных кладбищ: здесь можно найти Старое методистское кладбище, кладбище Дружеского общества, Коричневого братства, «Гуманное» и «Приятное», «Объединенное» и «Дружба».

Некоторые находятся в лучшем состоянии, чем другие, но все служат для того, чтобы быть последним пристанищем мертвых – бедняков и богачей. И все они – места пиршества земляных червей.

Мертвые лежат в разных местах вокруг Чарлстона, их останки покоятся под ногами туристов и гуляк. Тела черных рабов погребены и скрыты под парковками и современными магазинами. Развилка Митинг– и Вотер-стрит отмечает расположение старого кладбища, где после казни были похоронены пираты Каролины. Место их последнего упокоения когда-то отмечало самый низкий уровень стояния воды на болоте, но с тех пор город разросся, и эти повешенные были давно забыты; их кости раздроблены фундаментами домов, которые выросли над ними.

Но на кладбищах Каннингтон-стрит о мертвых вспоминают, хотя и не слишком усердно, и самое большое кладбище на этой улице – «Магнолия». Первое, что вы видите, – это воды его озера, ленивые цапли, наблюдающие сквозь тростник, и бело-серые аисты, а также надпись, которая гласит, что вам грозит штраф за кормление аллигаторов в размере 200 долларов. Стайка любопытных гусей толпится на узкой дорожке, ведущей к офису Управления кладбищем «Магнолия». Вечнозеленые растения и восковые мирты отбрасывают тень на камни. Дубы, покрытые кровавыми точками лишайников, скрывают в своей листве певчих птиц.

Человек по имени Губерт приходил сюда уже два года. Иногда он оставался спать среди могильных камней с куском ржаного хлеба для пропитания и бутылкой для согрева души. Он изучил все дорожки кладбища, перемещения посетителей и местных служащих. Он не знал, они просто терпимо относятся к его присутствию или не замечают его, и не беспокоился по этому поводу. Губерт жил для себя и старался беспокоить окружающих как можно меньше в надежде, что его тихое существование будет продолжаться никем не потревоженное. Пару раз он пугался аллигаторов, но ничего худшего не происходило, хотя крокодилы не та компания, чтобы находиться с ними рядом в одиночку, можете поверить Губерту.

Когда-то у Губерта были работа, дом, жена. Потом он потерял работу, а затем в той же последовательности утратил дом и жену. Со временем он потерял и себя самого, пока не попал в больницу с ногами, заклеенными пластырем, после того как грузовик сбил его на обочине шоссе №1 где-то севернее Киллиана. С тех пор он старался быть более осторожным, однако так и не вернулся к своей прежней жизни, несмотря на стремление социальных работников устроить его в каком-нибудь постоянном жилище. Но Губерту совсем не нужен постоянный дом, потому что он достаточно мудрый человек, чтобы понимать: ничего постоянного в мире не бывает. В конце концов, Губерт всегда живет ожиданием, и не важно, где он это делает и почему так долго, – важно, чтобы он хорошо представлял себе, чего именно ждет. То, что суждено Губерту, разыщет его, где бы он ни был. Это вернет его самому себе, завернет его в свое темное холодное одеяло, и его имя будет вписано в список бедняков и нищих, похороненных в дешевых могилах за оградками из цепей. Вот и все, что знал Губерт, и только в этом он был уверен.

Когда погода становится холодной или сырой, Губерт направляется в мужской приют Чарлстонского министерства по чрезвычайным ситуациям на Митинг-стрит, 563, и, если там находится койка, он вылавливает из тайников своей несуразной одежды три мятые долларовые бумажки с мелочью за ночевку. Никто не уходит отсюда с пустыми руками, в самом худшем случае здесь всегда можно получить хороший ужин, помыться, если нужно, и даже получить одежду. В приюте берут письма и отправляют их по почте, хотя никто давно не посылал Губерту даже записок.

Прошло много недель, с тех пор как Губерт в последний раз оплачивал ночевку в приюте. Наступили сырые ночи, когда дождь пропитывал всю его одежду насквозь и заставлял целый день чихать, но он не возвращался на Митинг-стрит, 563 до той ночи, когда увидел человека с оливковой кожей и поврежденными глазами, которого сопровождало странное пляшущее пятно света, принимавшее необычные контуры.

Впервые он заметил этого человека в душевой. Губерт обычно никогда не смотрит на других мужчин в душе: это способ привлечь внимание и навлечь на себя неприятности, а Губерт не хочет проблем. Губерт не слишком высок ростом и не очень силен, он потерял все свое имущество в прошлом из-за человека более жестокого, чем он. Он научился убираться с дороги таких людей и не встречаться с ними взглядом – вот почему он всегда смотрит под ноги в душе, и это причина, по которой тот человек впервые обратил на себя его внимание.

Его лодыжки и шрамы вокруг них – Губерт никогда не видел ничего подобного. Казалось, ступни этого человека были сначала отрезаны от ног, а затем грубо приметаны так, что следы стежков остались как напоминание о том, что произошло. Только в тот раз Губерт нарушил свое неписаное правило и посмотрел на человека, который мылся рядом с ним, на его твердые мускулы, курчавые волосы и странные, завораживающие, словно выцветшие глаза, будто затянутые пеленою облаков. Он что-то напевал себе под нос, и Губерт подумал, что это, должно, быть какой-то гимн или один из старинных негритянских спиричуэлсов. Слова были непонятными, но Губерт уловил некоторые из них.

Идем со мной, брат,

Идем со мной, сестра,

И мы пойдем, мы пойдем

По Белой дороге... —

мужчина перехватил взгляд Губерта и в ответ уставился на него.

– Ты готов идти, брат? – спросил он.

И Губерт вдруг осознал, что отвечает ему. Его голос звучал странно для него самого, как будто эхом из глубокого колодца:

– Куда пойдем?

– На Белую дорогу. Ты готов пойти по Белой дороге? Она ждет тебя там, брат. Она ищет тебя.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – сказал Губерт.

– Нет, ты знаешь, Губерт. Ты знаешь.

Губерт выключил краны душа и отвернулся, стаскивая с крючка полотенце. Он больше ничего не сказал, даже когда мужчина рассмеялся и окликнул его:

– Эй, брат, следи за каждым своим шагом, раз уж ты здесь. Ты не споткнешься и не упадешь. Ты не хочешь упасть на Белую дорогу, потому что парни на ней ждут тебя, ждут, что ты упадешь. Они собираются схватить тебя и разорвать на части!

И как только Губерт вышел из душа, песня началась снова:

Идем со мной, брат,

Идем со мной, сестра,

И мы пойдем, мы пойдем

По Белой дороге вместе.

В ту ночь Губерт заплатил за койку рядом с туалетами. Ему было все равно. Его мочевой пузырь иногда бывал расстроен, и приходилось вставать ночью по два-три раза, чтобы сбегать в туалет. Но в ту ночь он проснулся не из-за этого.

Он услышал не то детский, не то женский плач.

Губерт знал, что этого не могло быть. Приют для женщин находился на Волнут-стрит, 49 – там ночевали и женщины и дети. Не было такого, чтобы женщина попала в мужской приют. Но пути бездомных никому не ведомы, а Губерту не хотелось думать, что кто-то причиняет зло женщине, или, того хуже, ребенку.

Он поднялся с кровати и пошел на звук. Ему показалось, что плач слышен из душевой. Он узнал это по тому, как гулко звучал голос, напоминая ему звучание его собственного голоса и песню мужчины этим вечером. Губерт осторожно подошел к входу и остановился здесь, пригвожденный к месту. Мужчина с оливковой кожей стоял перед выключенными душами в хлопковых шортах и старой черной футболке спиной к двери. Перед ним что-то светилось, освещая лицо и тело, хотя сами души тонули в темноте, а лампы были выключены. Губерт поймал себя на том, что перемещается, подбирая место, откуда будет лучше видно источник света.

Перед мужчиной высился столб света что-то около двух метров высотой. Он двигался, как пламя свечи, и Губерту казалось, что внутри него или перед ним находится какая-то фигура, облитая светом.

Это была маленькая светловолосая девочка. Ее лицо искажала гримаса боли, голова раскачивалась из стороны в сторону с такой скоростью, что это было не под силу человеку. Он мог слышать звук ее плача, непрерывное стенание, полное страха, муки и гнева. Одежда на ней была изорвана в клочья, и ниже пояса она была совершенно голой. Ее израненное тело несло следы того, как ее тащило по дороге между колесами автомобиля.

Губерт знал, кто это. О да, Губерт знал. Руби Блентон – так ее звали. Прелестная маленькая Руби Блентон, убитая, когда парень, расстроенный сообщением на пейджере, сбил ее, переходившую улицу, и протащил ее еще 60 метров между колес своей машины. Губерт вспомнил ее голову, которая повернулась в последний момент, удар капота по детскому телу и последний взгляд ее глаз, перед тем как она исчезла под колесами.

О, Губерт знал ее. Он точно знал.

Человек, который стоял перед ней не делал никакой попытки дотронуться до нее или утешить. Вместо этого он напевал все ту же песню, что и раньше:

Идем со мной, брат,

Идем со мной, сестра.

И мы пойдем, мы пойдем... —

он обернулся, и что-то блеснуло в глубине его глаз, когда они заметили Губерта.

– Теперь ты на Белой дороге, брат, – прошептал он. – Ты пришел, чтобы посмотреть, что ждет тебя на Белой дороге?

Он отошел в сторону, и свет переместился на Губерта; голова девочки продолжала биться, глаза были закрыты, звук, который срывался с ее губ, теперь напоминал шум льющейся воды.

Ее глаза открылись, и Губерт заглянул в них. Его чувство вины отразилось в глубине этих глаз, и он почувствовал, что падает, падает на чистый кафельный пол, падает прямо в свое отражение.

Падает, падает на Белую дорогу...

Его обнаружили здесь позднее с разбитой при падении головой в луже крови, сочащейся из раны. Послали за доктором, тот спросил пострадавшего, не кружится ли у него голова, употребляет ли он алкоголь, и предложил Губерту подыскать постоянное жилище. Губерт поблагодарил его, потом собрал вещи и покинул приют. Человек с оливковой кожей к тому времени уже ушел, и Губерт больше его не видел, хотя и ловил себя на том, что оглядывается через плечо. Некоторое время он избегал ночевать на «Магнолии», предпочитая спать на улицах и аллеях, среди живых.

Но теперь он вернулся на кладбище. Это его место, и память о видении в душевой почти растаяла, напоминание о нем можно было списать на усталость, воздействие алкоголя и лихорадку, овладевшую им, начиная с той ночи в приюте.

Иногда Губерт спал около склепа Столлов, который был украшен фигурой плачущей женщины у подножья креста. Ее укрывали деревья, и отсюда виднелись озеро и дорога. Неподалеку находился плоский гранитный обелиск над могилой человека по имени Беннет Спре – сравнительно недавнее сооружение на старом кладбище. Участок находился во владении семьи Спре очень долгое время, но Беннет был последним в своем роду, и он, наконец, предъявил свои права на владение участком, отдав Богу душу в июле 1981 года.

Подойдя ближе, Губерт увидел какой-то силуэт, лежащий на могильном камне Беннета Спре. И вот, когда он совсем собрался уйти, чтобы не ругаться с другим претендентом на ночлег, что-то заставило его внимательнее присмотреться. В этот момент стало светлее: лунный свет, пробиваясь сквозь кроны деревьев, осветил фигуру. Губерт увидел, что она обнажена, и тени деревьев не скрывают ее.