Текст книги "Белая дорога"

Похоже, он не разделял их взглядов: все эти ниггеры, педики и евреишки были для него и таких, как он, просто средством питать свою ненависть. Казалось, он, напротив, далек от всего этого, даже когда измывался над нагими жертвами. А сейчас Киттим вздумал приказывать ему убираться подальше, оставить его в покое, словно Боуэн был ниггером-слугой с подносом. Пора было взять под контроль ситуацию и показать, кто здесь главный. Он немного отступил, затем поднял пистолет и нацелился на парня, лежащего на земле.

– Нет, – мягко произнес Киттим.

Внезапно волна жара, казалось, охватила его, и все его тело запульсировало вслед за ней, и тотчас же он стал уже не просто Киттим, но и кто-то еще, какое-то темное существо с крыльями, с глазами мертвой птицы, которые отражают мир, не имея в себе уже никаких признаков жизни. Кожа обвисла, собралась в складки, отчетливо проступили кости, ноги слегка присогнулись, ступни вытянулись.

Запах нефти стал сильнее, и Боуэна внезапно озарило: его сомнения, его прорвавшаяся злость каким-то образом позволили ему узреть эту сторону Киттима, суть, до того скрытую от него.

Он очень стар – старше, чем выглядит, старше, чем кто-либо может вообразить. Ему приходится чудовищно напрягаться, чтобы удержаться. Вот почему у него такая кожа, вот почему он так медленно ходит, вот почему держится особняком. Ему приходится прикладывать все усилия, чтобы сохранить такую форму существования. Он не живое существо. Он...

Боуэн отпрянул, когда фигура преобразилась и приняла свой обычный вид, и перед ним снова предстал мужчина в комбинезоне и окровавленных перчатках.

– Что-то не так? – спросил Киттим.

Даже в том состоянии замешательства, в котором он пребывал, Боуэн понимал, что не стоит отвечать на этот вопрос откровенно. Да он и не смог бы сказать правду, даже если бы захотел, потому что его мозг принимал срочные меры по сохранению рассудка, и сейчас он не был уверен, что из видения было реальностью, а что – плодом воображения. Рассудок диктовал упрямо: Киттим не мог содрогаться; он не мог преображаться; он не мог быть тем, о чем подумал Боуэн, например птицеподобным существом, темным, с крыльями – омерзительной птицей-мутантом.

– Да так, ничего, – ответил Боуэн. Он непонимающе уставился на оружие в своей руке, затем отвел его в сторону.

– Так дай же мне заняться своим делом, – произнес Киттим, и последнее, что увидел Боуэн, была угасающая надежда в глазах парня, распростертого на земле, которого закрыла собой склонившаяся над ним фигура Киттима.

Возвращаясь к машине, Боуэн задел Карлайла.

– Эй, – Карлайл потянулся и приостановил его, но отпрянул, и его рука невольно упала, когда он увидел лицо Боуэна.

– Твои глаза, – только и произнес он. – Что случилось с твоими глазами?

Но Боуэн не ответил. Позже он расскажет Карлайлу об увиденном, ну, или о том, что он подумал, будто увидел, а впоследствии Карлайл расскажет следователям о том, что должно произойти. Но пока Боуэн держал все при себе, его лицо оставалось безучастным, пока он катил прочь. Выражение безучастности не изменилось, даже когда он взглянул в зеркало заднего вида и обнаружил, что капилляры в глазах полопались и зрачки превратились в черные дыры в бассейнах крови, заполнивших глазницы.

* * *

Далеко на севере Сайрус Найрн возвратился в темноту своей камеры. Здесь он чувствовал себя более счастливым, чем снаружи, где ему приходилось общаться с другими. Они не понимали его, не могли понять. Немой: этим словом большинство людей описывало Сайруса на протяжении всей его жизни. Тупой. Молчун. Шизик. Его не особенно волновало, что они говорят. Он знал про себя, что он умный. А еще в глубине души предполагал, что он необычный.

Сайрусу было девять лет, когда его бросила мать. Отчим мучил его до тех пор, пока в возрасте семнадцати лет парень впервые не попал в тюрьму. Он все еще помнил кое-что о своей матери: это не были воспоминания, окрашенные любовью или нежностью, нет, никогда. Он вспоминал ее взгляд, полный все нарастающего презрения к тому, кого она принесла в этот мир в результате тяжелых, сложных родов. Этот взгляд навсегда остался в его памяти.

Мальчик появился на свет уродцем-горбуном, он не мог прямо стоять, его колени были сведены, словно постоянно притягиваемые друг к другу неведомой силой. Слишком большой лоб над темными глазами с почти черными радужками, а на лице выделялись продолговатые ноздри, маленький, округлый подбородок и невероятно толстые губы – верхняя губа нависала над нижней. Вечно полуоткрытый, даже во сне, этот рот пугал окружающих: им казалось, что Сайрус того и гляди начнет кусаться.

А еще он был очень сильным. На руках, на груди перекатывались мощные мышцы, они треугольником сходились к талии, а затем расширялись по линии бедер и на ягодицах. Сила была его спасением. Будь он послабее, тюрьма давно бы сломала его.

Первый срок он получил за ограбление с отягчающими обстоятельствами, после того как вломился в дом к одной женщине в Хултоне, вооруженный самодельным ножом. Женщина заперлась у себя в комнате и вызвала полицию. Сайруса схватили, когда он пытался сбежать через окно в ванной. Знаками он показал им, что ему надо было немного денег, чтобы купить себе пиво, и ему поверили. Но все равно дали три года, из которых он отсидел полтора.

Во время осмотра в тюрьме психиатр впервые поставил диагноз «шизофрения» на основе явных, классических симптомов: галлюцинации, мании, нетипичный образ мышления и самовыражения, странные мысли, слышимые голоса. Сайрус прекрасно слышал, но особенности его состояния ему объясняли с помощью сурдопереводчика, при этом он утвердительно кивал головой. Он просто предпочел скрыть этот факт во многом из тех же соображений, из которых много лет назад решил замолчать.

Или, возможно, этот выбор был сделан за него. Сайрус до конца не был уверен.

Ему назначили лекарства – нейролептики и психотропные, но он возненавидел их побочный отупляющий эффект и быстро научился скрывать факт, что больше не принимает их. Но больше, чем побочный эффект, он ненавидел одиночество, наступавшее вслед за приемом лекарств. Он презирал тишину. Когда голоса вернулись, он обрадовался им, встретил с распростертыми объятиями, как старых друзей, вернувшихся откуда-то издалека с необычными историями. Когда его выпустили из тюрьмы, он с трудом разбирал в хоре слышимых голосов болтовню охранников, сопровождавших его до ворот: его распирало возбуждение от близости свободы и возможности осуществления планов, многократно озвученных в его голове.

На самом деле для Сайруса дело в Хултоне было провалом по двум соображениям: во-первых, его схватили, во-вторых, он забрался в дом не за деньгами.

Он пришел за женщиной.

Сайрус Найрн жил в маленькой хижине, расположенной на клочке земли, которая принадлежала семье его матери, неподалеку от реки Андроскогин, в десяти милях к югу от Уилтона. Раньше местные жители хранили овощи и фрукты в ямах, выкопанных на берегу: низкая температура достаточно долго сохраняла их свежими. Сайрус обнаружил эти старые углубления, укрепил их, замаскировал входы бревнами и кустарником. Они служили ему убежищем еще в те времена, когда он был мальчишкой, – там он прятался от всего остального мира. Порой ему казалось, что он специально создан для них, что они его естественный дом. Искривленная линия спины, короткая толстая шея, ноги, сведенные в коленях – все линии его тела будто созданы были для этого места под речным берегом. Сейчас эти стылые ямы прятали кое-что другое, и даже летом из-за вечного холода, царившего в них, ему приходилось спускаться на карачках и обнюхивать землю, прежде чем удавалось обнаружить приметы того, что лежало внизу.

После Хултона Сайрус стал осторожнее. Каждый самодельный нож он использовал только один раз, потом уничтожал: рукоятку сжигал, лезвие запрятывал подальше от места своего обитания. Вначале он мог продержаться год, а то и больше без очередной жертвы, удовлетворяясь тем, что заползал в холодное молчание своего прибежища, пока голоса не становились настолько громкими, что ему приходилось снова выходить на охоту. Затем, с возрастом, голоса становились все более настойчивыми, их требования – все более жесткими, пока он не попытался захватить женщину в Декстере. Она завопила, прибежали мужчины и побили его. Тогда он получил пять лет, сейчас срок близился к концу. В комитет по вопросам досрочного освобождения были представлены результаты экспертизы PCL-R, сделанной с применением методики, которую разработал профессор психологии из университета в Британской Колумбии. В настоящий момент это был общепризнанный метод, который с помощью специальных тестов позволял выявить симптомы, обуславливающие склонность к рецидивам, жестокости и вероятность улучшения состояния при терапевтическом вмешательстве. Комитет принял положительное решение. В течение ближайших дней Сайрус должен был оказаться на свободе. Он сможет вернуться к своей реке и любимым пещерам.

Вот почему он любил камеру, ее темноту, особенно по ночам, когда мог сомкнуть глаза и вообразить себя в другом месте, среди женщин и девушек, девушек, благоухающих духами.

В какой-то степени своим освобождением он был обязан врожденной сметливости. Если бы тюремный психиатр продолжил свои наблюдения и исследования натуры Сайруса, он смог бы найти подтверждение теории, что генетические факторы, обусловившие его развитие, также определили и ярко выраженную сообразительность. Но не так давно Сайрус получил помощь с неожиданной стороны.

В отделении психиатрической поддержки появился старик. Он заметил Сайруса из-за решетки, и его пальцы зашевелились.

– Привет.

Прошло так много времени с тех пор, когда Сайрус последний раз разговаривал на языке глухонемых с кем-то еще, кроме как с врачом, что он почти забыл, как это делается. Но сначала медленно, а потом все быстрее он стал делать знаки в ответ.

– Привет. Меня зовут...

– Сайрус. Я знаю, как тебя зовут.

– Откуда тебе известно мое имя?

– Я все про тебя знаю, Сайрус. Про тебя и про твою кладовочку.

Сайрус отшатнулся и вернулся в камеру, где до конца дня пролежал, скрючившись, на полу в углу, пока в голове у него бушевали голоса. Но на следующий день он снова подошел к самому краю зоны отдыха, и старик ждал его. Он знал. Он знал, что Сайрус снова придет к нему.

Сайрус начал делать знаки руками:

– Что тебе надо?

– Мне надо кое-что тебе отдать.

– Что?

Старик сделал паузу, потом изобразил знак, тот самый, который Сайрус сам показывал себе в темноте, когда почти не оставалось сил выносить все вокруг и ему нужна была хоть какая-то надежда, хоть что-то, за что можно ухватиться и к чему можно стремиться.

– Женщина. Я дам тебе женщину.

Всего на расстоянии каких-то метров от того места, где лежал Сайрус, в своей камере Фолкнер опустился на колени и стал молиться за успех. Он знал, что, появившись здесь, он найдет хоть кого-то, кого сможет использовать в своих целях. Обитатели прежней тюрьмы были для него бесполезны; там не содержали заключенных с большими сроками, а другие были ему не нужны. Поэтому он поранил себя, из-за чего пришлось перевести его в отделение психиатрической помощи, что приблизило его к более подходящему контингенту. Он думал, что все будет сложнее, чем получилось на самом деле. Он заметил Найрна практически сразу же, почувствовал его боль. Фолкнер плотнее сомкнул пальцы и стал молиться громче.

Охранник Энсон приблизился к камере практически бесшумно, замер, вглядываясь в стоявшую на коленях старческую фигуру. Его рука мелькнула в точном, отработанном движении, и над головой молящегося просвистел резиновый шнур. Затем, бросив мгновенный взгляд через плечо, Энсон соединил концы шнура и привлек извивающегося Фолкнера к решетке. Он подтянул его ближе и схватил старика за подбородок.

– Ты, ублюдок, – прошипел он, стараясь понизить голос из соображений безопасности: до того как в камеру перевели Фолкнера, там побывал некий специалист, и охранник не исключал, что в камере установлены средства слежения и прослушки. Он уже переговорил с Мэри и предупредил ее не заикаться об их отношениях, если его опасения подтвердятся и дело дойдет до расспросов. – Еще раз откроешь пасть, и я ее захлопну навсегда, понял? – Его пальцы вцепились в сухую, горячую кожу Фолкнера, он почувствовал хрупкие, незащищенные косточки. Ослабив хватку, охранник отпустил резиновый шнур, дал ему приспуститься, а затем с силой дернул на себя так, что голова старика сильно ударилась о решетку. – И повнимательней приглядывайся к тому, что жрешь, старый козел, потому что я буду за тобой следить, слышишь меня?

Затем он высвободил шнур и дал телу свалиться на землю. Преподобный медленно поднялся и, пошатываясь, побрел к своей койке, судорожно втягивая воздух и ощупывая отметину на шее. Он прислушался к удаляющимся шагам охранника, не меняя положения, и, держась подальше от решетки, возобновил молитвы.

Когда он сидел, что-то на полу, казалось, привлекло его внимание, и его голова повернулась в направлении движения. Какое-то время он наблюдал за существом, потом поднял ногу и со всего размаха наступил на паука, а затем очистил подошву от останков насекомого.

– Парень, – прошептал он кому-то, – я тебя предупреждал. Я предупреждал тебя насчет твоих тварей: присматривай за ними получше.

Откуда-то поблизости послышалось звук, напоминающий сипение пара или выдох существа, охваченного яростью.

А в своей камере, в полусне, ощущая запах сырой земли, заполняющий его ноздри, Сайрус Найрн зашевелился, когда к хору звучащих в его голове голосов добавился еще один. В последние недели он стал приходить к нему все чаще и чаще, с тех пор как преподобный и он стали общаться и разговаривать про свои жизни. Сайрус радовался появлению этого голоса, ощущая как он распрямляет свои усики-антенны в его мозгу, обосновываясь и подавляя все другие.

– Привет, – произнес Сайрус, различая в голове свой собственный голос, тот самый, который многие годы никто не слышал, и по привычке знаками дублируя звуки.

– Привет, Сайрус, – ответил гость.

Сайрус улыбнулся. Он не был уверен, как обращаться к гостю, потому что у того было много имен, старинных, которые Сайрус никогда прежде не слышал. Но было два из них, которые он произносил чаще остальных.

Иногда он называл себя Леонардом.

Но по большей части просто Паддом.

Глава 7

В тот вечер Рейчел молча смотрела на меня, пока я раздевался. Наконец она все же спросила:

– Ты не собираешься сообщить мне, что происходит?

Я лег рядом с ней и почувствовал, как она придвинулась ко мне, ее живот коснулся моего бедра. Я положил на него руку и постарался ощутить присутствие живого существа там, внутри.

– Как ты себя чувствуешь?

– Отлично. Утром только немножко рвало, – она улыбнулась и шутливо пихнула меня, – но потом я оклемалась и поцеловала тебя.

– Класс! Надо отдать должное твоей личной гигиене, я не почувствовал ничего неприятного, по сравнению обычным поцелуем.

Рейчел ущипнула меня весьма ощутимо, потом приподняла руку и растрепала мне волосы:

– Ну, ты так и не ответил на мой вопрос.

– Он хочет, чтобы я – то есть мы, как я понимаю, так как тебя тоже вызовут, – отстранились от следствия и отказались давать показания. В ответ обещал оставить нас в живых.

– Ты ему веришь?

– Нет, но, даже если бы и верил, это ничего бы не изменило. У Стэна Орнстэда есть сомнения, что я ценен в качестве свидетеля обвинения, но мне кажется, он просто нервничает, и эти сомнения уж точно не касаются тебя. Мы будем давать показания, хотим мы этого или нет, но у меня такое ощущение, что Фолкнер не особенно беспокоится по поводу наших показаний. Он, похоже, уверен, что выйдет под залог после пересмотра дела. Я не понимаю, почему он захотел увидеть меня, разве что еще раз помучить. Видимо, ему так скучно в тюрьме, что он надеялся найти развлечение в моем лице.

– Ну и как?

– Так, слегка удалось... но ему это нетрудно. Там есть еще кое-что любопытное: его камера промерзает, Рейчел. Как будто его тело вытягивает все тепло из окружающего пространства. И он прошелся по поводу одного из охранников, у которого интрижка с молоденькой девушкой.

– Сплетня?

– Нет. Охранник отреагировал так, будто его ударили по лицу. Не думаю, что он кому-нибудь об этом рассказывал. Фолкнер сказал, что девушка несовершеннолетняя, и тот парень потом мне это подтвердил.

– Что ты собираешься делать?

– Ты насчет девушки? Я попросил Стэна заняться этим. Это все, что я могу сделать.

– Ну, а как тебе Фолкнер? Похож на психа?

– Нет, только не на психа. Трудно подобрать слово, чтобы его описать. Прежде чем я ушел, он плюнул в меня. Вернее, плюнул мне в рот.

Я почувствовал, как она одеревенела. Буквально.

– Ага, и я почувствовал что-то в этом роде. Во всем мире не найдется столько ополаскивателя для рта, чтобы отмыться.

– Почему он это сделал?

– Сказал, что это поможет мне лучше видеть.

– Что лучше видеть?

Вот он, этот вопрос! Я почти был готов рассказать ей о черной машине, о тех созданиях на тюремных башнях, о моих прошлых видениях, в том числе о пропавших баптистах, их детях, о том, что откуда-то порой ко мне приходят Сьюзен и Дженнифер. Мне так сильно хотелось сделать это, но я не мог, и не мог понять, почему. Она что-то почувствовала, но предпочла не расспрашивать. А, если бы она спросила, что бы я ей ответил? Я и сам толком не понимал природы моего дара. Мне не хотелось думать, что во мне есть что-то такое, что притягивает ко мне потерянные души. Порой было проще думать, что это какое-то психологическое, а не психическое расстройство.

У меня даже появился соблазн позвонить Эллиоту и сказать ему, чтобы он сам разбирался со своими проблемами, что я не хочу иметь с этим ничего общего, но я уже дал ему слово. А, поскольку Фолкнер оставался за решеткой в ожидании суда и рассмотрения вопроса о внесении залога, я полагал, что Рейчел пока что будет в относительной безопасности. Я был уверен, что Фолкнер не предпримет ничего такого, что поставило бы под вопрос возможность его освобождения.

Черный «кадиллак» – это другое дело. Это не было ни сном ни реальностью. Просто словно на короткий момент, нечто, что обычно оставалось недоступным моему физическому зрению, появлялось перед глазами, будто на короткое время наступала незначительная смена угла зрения, позволявшая мне видеть то, что обычно ускользало от взора. И по причинам, которых я сам не понимал, такая смена угла зрения не представляла собой прямой угрозы моей психике. Почему это происходило, оставалось неясным, смысл происходящего – загадочным. Впрочем, возвращаясь к реальности, мысль, что полицейское управление Скарборо присмотрит за домом, придавала уверенности, хотя вряд ли в полицейских отчетах появится сообщение о появлении помятого черного «кадиллака».

Еще оставался Роджер Боуэн. Ничего хорошего от противостояния с ним получиться не могло, но мне не терпелось взглянуть на него, возможно, чуть порасспросить и посмотреть, что из этого выйдет. Я не очень-то верю в совпадения. Прошлое убедило меня, что если какая-то ситуация напоминает совпадение обстоятельств, то сама жизнь пытается доказать, что вы недостаточно внимательно смотрите на нее.

– Он верит в то, что умершие разговаривают с ним, – наконец произнес я. – Он верит в то, что над тюрьмой Томастон кружат падшие ангелы. Вот почему он хотел, чтобы я их увидел.

– Ну и как? Видел?

Я посмотрел на нее. На лице Рейчел не было и тени улыбки.

– Я видел воронов.

Она не улыбнулась.

– Я видел воронов. Стаи воронов. И, прежде чем ты решишь выгнать меня спать в соседнюю комнату, замечу, что я был не один такой.

– Меня это не удивляет, – сказала Рейчел. – Что бы ты ни рассказывал мне об этом старикашке, меня это не удивит. Даже когда он за решеткой, у меня мурашки по коже бегают.

– Я могу и остаться. Я не обязан куда-либо ехать.

– Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, – заметила она, – ты не так понял. Скажи мне по-честному, существует ли реальная опасность для нас?

Я задумался.

– Не думаю. Ничего не должно случиться, пока его адвокаты не договорились о залоге. После этого можно начинать беспокоиться. Сейчас полиция Скарборо выполняет роль ангела-хранителя, и у них это получается, но, возможно, вскоре им потребуется поддержка.

Она было открыла рот, чтобы начать возражать, но я закрыл его рукой. В ее взгляде появился упрек.

– Послушай, это пойдет на пользу нам обоим. И потом, если что-то и случится, оно не произойдет неожиданно, – понимание этого позволит мне спать пусть не намного, но спокойней.

Я медленно убрал руку с ее рта и мысленно приготовился выслушать гневную тираду. Ее губы раскрылись в приглушенном вздохе, а плечи опустились в знак согласия. И я поцеловал ее в губы. Поначалу она не ответила на мой поцелуй, но потом я почувствовал, как ее язык осторожно коснулся моего. Затем ее рот открылся шире, и я привлек ее к себе.

– Ты всегда используешь этот трюк, Казанова, чтобы добиться своего? – спросила она. Ее дыхание стало прерывистым, когда я коснулся внутренней части ее бедра.

Я вскинул брови, шутливо имитируя обиду:

– Конечно, нет! Я же мужчина. А секс – это то, чего хочет мужчина.

Я ощущал ее смех у себя на губах, когда мы оказались в объятиях друг друга.

* * *

Я проснулся в темноте. Не спалось. Никакой машины не было, но дорога казалась только что опустевшей. Я притворил дверь спальни и осторожно начал спускаться вниз, на кухню. Стоя почти на последней ступеньке, я увидел Уолта, сидящего у двери в гостиную. Он навострил уши, а хвостом медленно молотил по полу. Пес удостоил меня взгляда и вновь сосредоточил внимание на чем-то, что находилось в комнате. Я потеребил его за ухом, но его глаза были прикованы к сгустку темноты в углу, более темному, чем должно быть – занавески, закрывающие окно, были достаточно тонкими, – словно дыра, образовавшаяся между мирами.

Что-то в этой темноте привлекло внимание собаки.

Единственным оружием, которое я нашел, был нож для вскрытия конвертов. Вооружившись им, я вошел в комнату, вдруг сообразив, что не одет.

– Кто здесь? – спросил я. Уолт, застывший у моих ног, тихо проскулил, но это было скорее признаком любопытства, чем страха. Я сделал шаг к необычному сгустку темноты.

И появилась рука.

Женская рука, очень белая. Три горизонтальные раны были так глубоки, что я мог разглядеть кости пальцев. Раны были старыми, серо-коричневыми внутри, а кожа по их краям загрубела. Крови не было. Рука подалась вперед; ладонь смотрела прямо на меня:

– Стой.

И я понял, что эти раны были только началом, что она подняла руки, заслоняясь от ножа, но, несмотря на это, он добрался до нее и оставил на теле девушки еще множество порезов, подобных этим, – некоторые до смерти, а некоторые уже после.

– Пожалуйста...

Я остановился.

– Кто ты?

– Ты ищешь меня.

– Кэсси?

– Я почувствовала, что ты ищешь меня.

– Где ты?

– Потерялась.

– Что ты видишь?

– Ничего... Темноту.

– Кто это сделал? Кто он?

– Он не один... Многие в одном...

Потом я услышал шепот, к ее голосам теперь присоединились другие.

– Кэсси, дай я скажу, дай поговорю с ним... Кэсси, поможет ли он нам, знает ли он мое имя, Кэсси... Может ли он назвать мое имя, Кэсси, Кэсси... Может ли он забрать меня отсюда, я хочу домой, я не знаю, где я... Кэсси, пожалуйста, я хочу домой...

– Пожалуйста...

– Кто они, Кэсси?

– Я не знаю... Я не вижу их, но они здесь. Он держит нас здесь...

Потом из-за спины к моему обнаженному плечу прикоснулась рука – рядом лежала Рейчел, прижавшись грудью к моей спине, под собой я чувствовал прохладные простыни. Голоса затихают, вот они уже почти не слышны, но все равно отчаянные и настойчивые.

– Пожалуйста...

Бровь Рейчел изогнулась, и она прошептала во сне:

– Пожалуйста.