Текст книги "Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр"

Случайные акты насилия – это то, к чему я с детства привык в этой части Лондона. Это было в порядке вещей. Я предупреждал их, что мы вот-вот пойдем ко дну, но они не слушали. Мы столкнулись с хорошей такой бандой и могли бы с ними справиться, но Крис и Билл от меня отделились, и те парни налетели прямо на меня. Что оказалось немного повыше классом, чем обычная драка, потому что, когда люди идут на тебя с ножами и мачете, это совершенно новый уровень. У одного из них был меч – я не знаю, как правильно его называть, но это был длинный клинок. Я видел его в фильмах о джунглях, но, понятное дело, не ожидал увидеть в Северном Лондоне. Все в порядке, я все еще держусь на ногах.

Мне в запястье вонзили стилет – в ту же самую руку, в которую меня ударили, когда я гулял с Полом Куком в дни ранних «Пистолз». Моей левой руке реально досталось от жизни.

Что хорошо, так это то, что в тот вечер на мне были удивительно неудобные кожаные штаны. Они были очень толстые, в них ужасно трудно было садиться, и жутко болело под коленкой. Должно быть, их сделали из одной очень старой коровы. Реально, крепкие, как спецодежда, – если бы на мне оказалось надето что-то еще, я бы сейчас был Иэном Дьюри[169]169
  Иэн Робинс Дьюри (1942–2000) – британский музыкант, ставший одной из самых ярких фигур британской новой волны. Дьюри в детстве переболел полиомиелитом, что оставило на нем отпечаток на всю жизнь.


[Закрыть] или Безногим Лазарем. Я бы точно прихрамывал или остался калекой. С другой стороны, если бы на мне было что-нибудь полегче, я мог бы двигаться быстрее. Давайте не будем слишком благодарны моде, а?

Такова жизнь. Могут возникать разные ситуации, и у тебя в запасе всего лишь секунда, чтобы выплыть или пойти ко дну, и действовать приходится очень быстро. Иногда случаются вещи, которые могут представлять опасность для жизни, финансового благополучия, да любые другие опасности – и ты должен быть полностью вооружен. Поэтому, когда ты выходишь на публику, ты на самом деле не можешь позволить себе находиться в состоянии опьянения, любом, иначе ты – потенциальная жертва. Есть люди, которые специально охотятся на таких, и обычно они прячутся среди большого скопления народа.

Встреча с каким-нибудь заурядным Джо на улице вполне может закончиться хорошо, но я быстро понял, что больше не могу себе позволить быть застигнутым врасплох таким образом. Никогда больше не допущу, чтобы меня опрокинула толпа мордоворотов. Время от времени ты все равно будешь сталкиваться с настоящими парнями, так сказать, высшего уровня, но с ними, как правило, все в порядке – им нечего доказывать, они не гонятся за трофеями. В этом-то и проблема.

Тогда, я полагаю, я был главной мишенью – и до сих пор ею остаюсь, во многих отношениях, опасность никуда не делась, и я вынужден это сознавать. В конечном счете это ревность. Но к чему тут ревновать? Господи, если бы они только знали! Быть Джонни Роттеном никогда не было легко. Поддерживать целостность, которая, как мне кажется, у меня есть, – это ежедневная рутина.

С тех пор я знал, что не могу, хорошо приняв, бежать в магазин за добавкой. Меня засекут, так что следует запастись, пока трезв. Урок жизни!

То лето, должен сказать, грандиозно испортило мою социальную жизнь. Я не мог сходить посмотреть концерт так, как привык это обычно делать. Не мог никуда пойти один. Это было невозможно. Враждебность исходила даже не от зрителей на концерте, скорее, от вышибал у входа. Все начиналось оттуда. А владелец клуба затаивал обиду или выказывал свое отношение или систему убеждений, которые шли вразрез с моими.

В то же самое время меня охватило чистое ликование – потому что надо брать от жизни все доступные удовольствия. А тот факт, что я понимал, что умудряюсь раздражать всех одновременно, был единственной наградой, в которой я нуждался. Ух ты! От Прентиса Обоссанные штаны, моего старого учителя английского, я перешел к гораздо более важным вещам.

Малкольм устроил меня жить в шикарной квартире какой-то своей знакомой девицы в Челси, чтобы спрятаться от вторжения прессы. По сей день, когда вы слышите о поп-звездах, которые ввязались в скандалы и где-то скрываются, знайте, что они обычно находятся в квартире какой-нибудь пташки в Челси, там все заканчивают. Должно быть, существует целый класс девиц из Челси с квартирами, ожидающих, чтобы спрятать там попавших в неприятности поп-звезд. Умора! Но я уверен, с точки зрения Малкольма, все это играло на руку его гениальной идее обо мне как о «человеке-загадке».

Итак, я был изолирован в этом районе высшего класса, и самое большее, что я мог придумать для развлечения, – индийский ресторан в конце улицы. А поскольку это Челси субботним вечером, даже там можно было нарваться на какую-нибудь крикливую сцену. Дитя рабочего класса Джонни Лайдон ака Роттен хотел вернуться в свои привычные места, но не мог из-за развязанной газетами клеветнической кампании, и делать ему было нечего. Вместо работы сплошная изоляция.

Приходили друзья и знакомые, но на этом все и заканчивалось, и очень скоро я им надоел, потому что просто не мог куда-нибудь с ними выйти. Сначала они не понимали, а потом, очевидно, решили: «Какой смысл туда ходить, он все равно не выйдет – и мы не хотим, чтобы он выходил!» И это мои лучшие друзья.

Вы должны понять: враждебность ко мне была настолько летуча, витала настолько высоко, настолько, я полагаю, выходила за пределы всего когда-либо виденного в послевоенную таблоидную эру или типа того… И это было очень трудно преодолеть. В то же время в глубине души я понимал, что заслуживаю такого внимания. Я проявил себя и получил по заслугам.

Я недолго продержался в Челси и вскоре уже скакал по всем хатам – то там, то сям, от прежних сквотов до съемных квартир. Просто ужасные, кошмарные времена.

Попытка снимать квартиру вместе с Сидом оказалась моей самой большой ошибкой, потому что в то время он общался с Нэнси, и это было невыносимо. Где-то на Сазерленд-авеню, в Мейда-Вейл. Сложно было подобрать худшее место, потому что там процветала очень наркотическая культура, то есть героин. Вы никогда не подумали бы об этом, глядя на красивые ряды домов среднего класса, но именно там действительно обитает зло.

Где бы я был без охоты на ведьм? За все эти годы я полюбил их, этих охотников, люблю и даже нахожу их весьма утешительными. Суть в том, что я никому не причиняю вреда, это не входит в мои намерения. Так что, каковы бы ни были ваши оправдания или причины, по которым вы пытаетесь меня запереть, вы можете это сделать, вы можете заточить мою физическую сущность, но вы не можете заточить мой ум. НЕ МОЖЕТЕ.

Когда приходилось иметь дело с прессой и всей этой «пошлой гопотой», у нас был прекрасный ответ: «Pretty Vacant»[170]170
  «Довольно пусто». В названии этой знаменитой песни «Пистолз» присутствует игра слов. Его можно перевести еще и как «Красивый пустой», что обыгрывается далее в тексте Лайдона.


[Закрыть]. Так вот, кто я по вашему мнению? Ладно, поиграйтесь с этой штукой! Ну, я не красавец и уж точно не пуст, и кого вы теперь из меня сделаете? Не такая большая атака, чтобы защищаться, но она прекрасно отражает суть всей той кампании, которая была против нас развязана.

И это была очень мощная кампания. Против нас выступили Руперт Мердок[171]171
  Кит Руперт Мердок (род. в 1931 г.) – австралийский и американский предприниматель, медиамагнат, владелец СМИ, кинокомпаний и издательств в США, Австралии, Европе, Латинской Америке и Азии. Владелец таблойда The Sun.


[Закрыть] и Роберт Максвелл[172]172
  Роберт Максвелл (1923–1991) – британский медиамагнат.


[Закрыть], вся эта мутная сцена британской бульварной прессы, и в самом деле уделявшая нашему делу огромное внимание, главным образом проповедуя ненависть и презрение к нам. Нам приходилось всеми силами уклоняться от этих вещей, в которые нас втягивали. Чтобы выжить, мы должны были очень тщательно готовиться к каждой битве.

Мы оказались вовлечены во всевозможные теле– и радио-дебаты, где нас готовы были порвать в клочья. Было одно интервью, в нем меня спросили (это подразумевалось): «Это Малкольм вами руководит?» А я ответил: «Малкольм – пятый член группы, мы все равны». Что Малкольм, разумеется, воспринял как комплимент. Это было не совсем так – я всего лишь старался принизить их мнение о нем. Мне приходилось искать какой-то политический подход ко всему этому, но в то же время оставаться свирепым голосом точности и не быть зажатым в угол, где они могли бы заявить, что я просто тривиален. Приходилось постоянно быть настороже, держать двигатель включенным.

Было время, когда панк был действительно захватывающим. X-Ray Spex, The Adverts[173]173
  Британская группа первой волны панк-рока, образовавшаяся в Девоне в 1976 г. и распавшаяся четыре года спустя. Их дебютный альбом Crossing The Red Sea With The Adverts, критики называли впоследствии в числе лучших релизов в истории панка.


[Закрыть], The Raincoats[174]174
  Британская постпанк-группа, организованная студентками художественного колледжа в Хорсни Джиной Берч и Аной да Сильва в 1977 г.


[Закрыть], The Slits – у этих групп были разные подходы, которые меня завораживали. У них было женское влияние, что интересно в музыкальном плане. Это другое социальное обучение, другой обмен мыслями, обычно закрытыми для музыки. Парни и девушки в одной группе – это потрясающе. Казалось, они выступают на одном уровне, а не просто: «А теперь спой что-нибудь миленькое в добавку». Они были абсолютно равны, очень зажигательны, и это открывало так много возможностей в написании песен. Какое прекрасное время! Сцена не была пронизана конкуренцией, никто из нас не соперничал друг с другом. Мне казалось, что это панк, который должным образом развивался во что-то реально внушающее благоговейный трепет.

Однако по какой-то причине The Clash стали позиционировать себя как наши соперники. В «Мелоди Мейкер» появился заголовок – процитированное высказывание Джо Страммера: «Мы станем больше, чем Sex Pistols!» Это привело меня в бешенство, и я поговорил с ним. Когда появляются прямые цитаты, которые, на мой взгляд, вызывают раскол, необходимо обсудить это, потому что я не хочу, чтобы мы были разделены. Что это за отношение? Никто из нас не делает этого ради чехарды в чартах, соревнуясь за места. Когда мы начинаем внутренние войны между собой, это открывает шлюзы для разных засранцев, и каким бы творчеством вы не занимались, засранцам здесь не место.

Между Берни и Малкольмом шла какая-то дурацкая война, друзья поссорились, и Берни пытался использовать свою группу как оружие, чтобы отомстить Малкольму. Все это очень глупо, и вот я, молодой человек, наблюдаю, как взрослые ведут себя подобным образом. Гораздо хуже то, что некоторые участники The Clash восприняли призывы Берни всерьез.

Берни много рассказывал им о политике. Джо часто заходил ко мне на разные квартиры, где я жил – даже добрался до Эдмонтона, – и всегда держал в руках марксистскую книгу, изучал ее и делал заметки. «О, по телеку “Шестичасовые новости”, я должен их посмотреть!» Вместо того чтобы воспринимать «Би-би-си» с долей иронии и уметь читать между строк, он заглатывал заголовки и «вдохновлялся». Вот что вдохновило «Sten guns in Knightsbridge»[175]175
  «Автоматы на Найтсбридж», или, как официально называется эта песня, «1977», – песня со стороны Б дебютного сингла The Clash «White Riot» (1977).


[Закрыть] и подобную чушь.

Это не мой путь. Мне нравился Джо, и мне нравился Пол, и Мик Джонс был таким беспечным парнем, но Берни скармливал им всю эту хрень из серии студенческих союзов и «объяви войну обществу». Если вы хотели хорошо провести вечер, познакомиться с интересными людьми, место за кулисами концерта The Clash – точно не ваш выбор. Там было полно прилежных учеников, типа «Да, хм, да, я солидарен этой программой. Да…» СКУЧНО! ЧЕРТОВСКИ СКУЧНО!

Джо всегда был очень дружелюбным, но едва только он начал воспринимать The Clash слишком серьезно, как превратился в недружелюбного и реально ввязался в ссоры с некоторыми из моих друзей. Ему стало не хватать чувства юмора. Он начал слишком серьезно относиться к себе как к идеологу какого-то нелепого социализма и определенно собирался захапать себе корону. Он зашел слишком далеко, похоже на то, как переусердствовал в свое время Хемингуэй. Или знаете ту роденовскую статую нахмурившегося человека? Статуя «я типа тут думаю», как я ее называю. Вот во что он сознательно превратился. Его самомнение было мне противно. Фу-у-у, что за позерство. Но одну вещь я усвоил: мы все всего лишь люди, у нас у всех есть бородавки.

У The Clash был типичный среднеклассовый подход ко всему, и их аудитория его вполне разделяла, а самодовольные журналисты их любили, и, конечно, они проложили дорогу для всех бездельников, всех групп, которые просто хотели играть на безумной скорости, и вопить, и кричать. Эти люди меня не интересовали.

Благодаря им панк стал неким стандартизированным клише, и почин возглавили средства массовой информации. «Дейли Миррор» опубликовала статьи: «Как одеваться как панки». А когда подобные засранцы обрели популярность, все просто перевернулось с ног на голову. Многие из групп, которые тогда объявились на панк-сцене, думали, что основная идея в том, чтобы быть гнилее Роттена. Так постепенно в панк вкралось насилие, и вскоре у нас появились всякие Sham 69[176]176
  Британская группа первой волны панк-рока, образовавшаяся в 1975 г. в Хершеме. Ее лидера Джимми Перси считают одним из идеологов oi! – движения. Ироничное высказывание Джонни Лайдона о том, что Sham 69 пропагандируют насилие через балет, скорее, относится к сольным выступлениям Джимми Перси в 1980-х, когда тот появился на танцевальных шоу с номерами в жанре контемпорари. Акты насилия действительно были довольно часты на концертах Sham 69, поскольку в аудитории групп преобладали скинхеды – как левые, так и правые. Кроме того, концерты группы стали своего рода политическими сходками для участников неофашистского NF («Национального фронта»).


[Закрыть], пропагандирующие насилие через балет. Просто мудаки. Тупые, дебильные, разбивающие-свои-головы-об-стены-чтобы-показать-насколько-они-крутые-дураки. Они ничего не слушали. Они были неспособны ни учиться, ни расти и развиваться, ни видеть надежды или перспективы на будущее.

Мы говорили «будущего нет» в «God Save the Queen», потому что надо было выразить это, чтобы иметь будущее. Нет, той компании все это было не нужно. Это как разбежавшиеся из стада лошади. Когда начинается паническое бегство, как вернуть их обратно, в стадо? И на самом деле, а зачем? Если это действительно то, чего они хотели, тогда ладно. Вперед, в атаку! И чем скорее ты окажешься за следующим холмом и я тебя больше не увижу, тем лучше для всех нас.

Мои мама и папа очень поддерживали меня, несмотря на все поношения, которые на меня сыпались, но им было очень тяжело. Негативные отзывы их сильно расстраивали. Они не были большими любителями шума, который я производил, но они знали, что все уничижительные заявления в прессе, будто я плохой человек, были неправдой.

Мама всегда хотела знать, каков мой мир – для нее это было загадкой, – и я показал ей, что он вовсе не был глубоким, темным, скрытным и неправильным. Я сводил ее посмотреть несколько концертов – Элиса Купера, Гэри Глиттера, да на всех, кто выступал в «Финсбери-парк Рейнбоу», – и, вау! – она была на высоте. Мама просто гордилась тем, что я, не обладая очевидными талантами, каким-то образом сумел найти свой путь в этом мире. Потому что до того самого первого дня, когда я начал работать в «Пистолз», они и понятия не имели, что я заинтересован в том, чтобы быть в группе, писать песни или вообще петь.

И я был более чем счастлив привести на концерт своих друзей, поистине странную коллекцию чудаков. Это всю жизнь смешило моих маму и папу (папу в глубоко саркастической манере) – но у меня всегда были странные друзья. Вероятно, они – единственные, кто мог со мной общаться. Все они по-своему находились в одинаковом социальном положении. Никто из нас не мог найти себе нишу в обществе.

Мне приходилось звонить родителям и умолять их – умолять – не давать интервью и предупреждать, что они будут подвергнуты публичному унижению. «О, но мы же ж чуем, нам надобно за тебя постоять!» – отвечали они с сильным ирландским акцентом. «Пожалуйста, не надо! Вы только сделаете еще хуже». Они дали единственное интервью «Айлингтон Газетт», которое оказалось особенно топорной работенкой. Родители отдали им все мои детские и юношеские фотографии, и ни одна из них не была возвращена. Ужасная и очень злобная статья.

Я инстинктивно хотел защитить свою семью от публичного цирка. Благодаря «Пистолз» я оказался заброшен туда, в самую бездну, и понимал, что у моей семьи нет способов с этим справиться. Очень трудно смириться с тем, что целый мир, который ты привык считать важным, актуальным, заботливым и реальным – то есть журналистика, – на самом деле оказался диким, мстительным, самоуверенным мешком желчи.

Благодаря прессе мы оказались втянуты в трясину неверных толкований и ложных интерпретаций – настоящий испорченный телефон. И все это распространялось через средства массовой информации – то, что возникало как крошечная неправда, превращалось в огромную ложь, а затем взрывалось как атомная бомба, не имеющая никакого отношения к реальности. И это очень трудно отследить и исправить.

Средства массовой информации уж точно не накажут себя за то, что сделали что-то неправильно. И куда тебе идти? Кому звонить и говорить:

– Эй, вы не можете так обо мне писать! Это выдумка, это ложь!

– Ну что ж, тебе еще надо это доказать.

– Откуда у меня на это деньги?

В то время в наших карманах не было ни пенни. Мы не зарабатывали, не могли давать концерты, не могли делать ровным счетом ничего.

Все это вбило клин между нами, потому что подобные ситуации обычно разделяют, а не сближают. Я думаю, что, хотя в прессе и не подозревают о таком эффекте своей деятельности, он в конечном счете способен тебя уничтожить – если ты достаточно слаб. Мы были слабы, но не слишком, потому что каким-то образом нам удавалось удерживать корабль на плаву. Однако Малкольм снова скрылся и ни с кем не разговаривал. Его невозможно было найти; вокруг него постоянно толпились люди, все его старые дружки по колледжу: «У Малкольма сейчас болит голова» или «Малкольм не может подойти к телефону, он занят». И так далее, и тому подобное.

Я так и не понял, что двигало Малкольмом. Очень плодовитый ум, но склонный время от времени быть ядовитым. На самом деле саморазрушительный. Он создавал замечательные ситуации, но не обращал на них внимания. Он зажег бомбу, но не захотел, чтобы она взорвалась, так что он не Гай Фокс. Идея быть Гаем Фоксом нравилась ему больше, чем реальность.

После Гранди он стал кастратом, ему отрезали яйца, и он сделал это с собой сам. Он жил скорее в страхе, чем в бесстрашии. Слишком много образования, поэтому интеллектуальный процесс просто закончился для него неуверенностью в себе – ты зацикливаешься на ситуации до такой степени, что убиваешь всю радость от нее и убиваешь инстинкт. Иногда мы совершаем в жизни поступки, чтобы поставить себя в такое положение, когда наши инстинкты берут верх. Только не с Малкольмом. Инстинктивно он был прав, но потом интеллектуальный процесс отринул эту правоту. Сперва я думаю, потом действую. Или, как в случае с Малкольмом, бездействую.

Малкольм не был отъявленным мошенником или вором, но то, на что он считал важным потратить деньги, не обязательно было тем, с чем согласился бы я. Малкольм всегда был склонен к артистизму и сумасбродству, тогда как для меня мотивацией было: «Мне нужно где-то жить, дай мне денег!» Малкольм возражал: «Ну, если я запишу это на свое имя, сделка пройдет гораздо быстрее!» У Стива и Пола возникло много проблем, потому что их квартира была записана на имя Малкольма. И я видел, что эти проблемы приближаются.

Я думаю, с его стороны присутствовала определенная проницательность – так взрослые склонны манипулировать детьми. Даже после получения всех этих авансов нам по-прежнему перепадало на руки всего 50 фунтов в неделю. Все копилось, чтобы вложить в фильм о Sex Pistols. Это был проект, который я горько возненавидел, потому что Малкольм держал все при себе. Его проект и исключительно его идеи. Достаточно просто сказать, что подобное мог придумать только человек с комплексом Энди Уорхола. На него всегда производила сильное впечатление фраза Энди Уорхола о том, что «в будущем каждого ждут свои пятнадцать минут славы», и он сам надеялся их заполучить.

Одним из соавторов, которого он опробовал для этого шедевра, был режиссер жанра сексплотэйшн Расс Майер. Когда я его встретил, он мне совсем не понравился. Властный болван – невежда и, очевидно, извращенец. Между ним и Малкольмом было что-то очень странное. Я знал, что эти два человека никогда не смогут поладить. Никогда. Общего языка не было. Майер был очень дерзок в своем подходе к сексуальности, и я полагаю, что Малкольм пытался что-то почерпнуть из этого. Малкольм превозносил себя чужими стараниями, так что, полагаю, в тот момент он тоже считал себя любимцем женщин. Расс смотрел на Малкольма и говорил: «Ты выглядишь как леди, парень!»

На самом деле я предложил на роль режиссера Грэма Чэпмена из «Монти Пайтон», потому что видел его выходки в пабе в Арчуэе. Он проделал небольшой трюк с маленькой собакой, когда лег на пол и пролил немного сидра на свои гениталии, и собака, конечно, их лизала. И если уж Малкольм заговорил о том, чтобы снять о нас фильм, я подумал, что именно такой человек должен стать режиссером. Но он не собирался мириться с фальшивостью Малкольма. Малкольму в конце концов пришлось бы убегать и прятаться от таких людей, потому что в какой-то момент пришлось бы выложить товар на стол. Любой может поднять шум, но тут важно доказать, насколько велики твои пушки, а у Малкольма они были крошечные.

В конце концов я уговорил Малкольма приобрести для меня жилье в Гюнтер-Гроув, неподалеку от паба «Край света» в Челси. Я был сыт по горло всеми этими переездами и чертовски хорошо знал, что все это не будет длиться вечно с таким менеджером, как Малкольм. В любой момент они могли вытащить из-под меня коврик. Я хотел что-то для себя, чтобы быть полностью обеспеченным. Мне было все равно где, но на Гюнтер-Гроув было дешевле. Мне кажется, на самом деле квартира принадлежала Стиви Уинвуду[177]177
  Стив Уинвуд (род. в 1948 г.) – британский рок-музыкант, мультиинструменталист, автор песен.


[Закрыть], и Island Records продавала ее от его имени. В итоге я туда въехал, и там прошли лучшие вечеринки, которые я когда-либо устраивал.

В то время власти отчаянно пытались хоть что-нибудь на меня повесить, и тогда же начались полицейские рейды, которые так или иначе никогда не прекращались.

Я искренне чувствовал, что несу на себе всю тяжесть этой жестокости. Не было никакой поддержки от группы и, совершенно определенно, никакой от руководства, да и кто, черт возьми, вообще меня поддерживал? Какой-нибудь скучающий подросток, живущий в съемной комнатушке, с которым я никак не мог связаться?

На самом деле примерно в то время я действительно начал отвечать на письма фанатов. Я часто так делал, потому что это была моя единственная настоящая отдушина. Я никогда не встречался ни с кем из моих корреспондентов, насколько я знаю или помню, но точно скажу, что многие письма были – «Спасибо – спасибо, за то, что научили меня думать самостоятельно», примерно в том же духе, что чертовски согревало сердце, а затем два часа спустя полиция распахивала твою входную дверь! У меня всегда было время для людей, которые хотели общаться со мной таким образом. Всегда.

Наличие у меня собственной квартиры очень раздражало Стива и Пола. Они такие типа рычали: «Кем ты себя возомнил?» А я отвечал: «Ну, я же пишу песни, не так ли? И кто, блядь, эта пизда, Малкольм? Это ваш приятель, ваш выпендрежник с Кингз-Роуд. Он не мой, я ему не нравлюсь, ему не нравится все, что я делаю, и все равно вы все наживаетесь на этом. Откровенно говоря, если бы “Anarchy In The U.K.” или “God Save The Queen” были бы написаны на любой другой текст, “Пистолз” не стали бы теми, кем сейчас. В них не было бы никакого смысла, они были бы бездумными, скучными, бесполезными. Просто еще одна мусорная поп-группа».

Их отношение ко мне из серии «ты не умеешь петь» проистекало из того факта, что бойз-бэнд был пределом их мечтаний. Но, откровенно говоря, если я не умею петь, то чем тогда занимаются Пол, Стив и Глен? Наверное, им нужна была известность. Меня, естественно, влекло прямо противоположное, и я автоматически привел их туда, где они хотели быть.

Но из-за того, что они не совсем понимали, что такое мятежный дух и тому подобное, это было проблемой и навсегда осталось проблемой, без всяких шансов на изменения к лучшему. Никто даже не пытался ее решить, она никогда открыто не обсуждалась. Все, что я делал, воспринималось с отвращением – это был именно тот подход, с которым мне пришлось столкнуться. И чтобы как-то вырваться из этой среды, конечно, я вполне естественно выбрал Сида. Давай, задвинь еще этой убойной штуки, детка! Это был лучший путь. Бедный старина Сид, мой друг – это погубило его, и у меня разрывается сердце, когда я говорю это, потому что он был загнан в угол, но в то же время он сделал группу лучше. Речь никогда не шла о миленько сыгранных мелодиях, да и с какой стати? В бунте нет ничего от нежных мелодий. Просто нет.

Тем не менее существовал тот дурацкий образ, который ко мне там прицепился, но я не такой. Я тихая, созерцательная душа, глубоко и широко мыслящая, и, как ни странно, я очень рационален. Совсем не то, что стало пропагандистским клише, и очень жаль. Я пытался хоть как-то внести свою лепту, чтобы исправить это, когда стал делать радиопередачи и ставил там музыку, которая мне нравилась. На лондонском радио «Кэпитал» была одна передача с Томми Вэнсом, которая привлекла большое внимание. Я играл Can, Капитана Бифхарта, Culture[178]178
  Группа ямайского происхождения, исполнявшая регги. Создана в 1976 г.


[Закрыть], Нила Янга, Питера Хэммила[179]179
  Питер Джозеф Эндрю Хэммилл (род. в 1948 г.) – британский певец, композитор и основатель прогрессив-рок-группы Van der Graaf Generator.


[Закрыть], Dr Alimantado – и все, что я услышал от Малкольма, было: «Как ты смеешь? Ты губишь панк!» – «Что? Прошу прощения?»

Это стало началом конца, после мы практически больше не разговаривали – на эту тему, – потому что для меня это была возможность поставить всю музыку, которую я любил и обожал, и объяснить причины, почему и что я делаю прямо сейчас и где я в этом мире. И он был просто в ярости, поскольку, по мнению Малкольма, панк – это New York Dolls, Игги Поп, Ramones, – но Ramones не существовали для меня в тот момент, потому что у меня был Status Quo! Да и The Flamin’ Groovies никогда не стояли на вершине моего чарт-парада.

Он просто пытался скроить нас, будто мы были какой-то новой глупой футболкой, которую он придумал. Помешанный на контроле фрик. Неужели ты думаешь, что я какой-то хомяк в коробочке, которого ты только что купил и надел на шею колье с блестками?! Ты, тупая пизда, будешь учить меня, что мне делать, а что нет. Отъебись! Я был очень зол – действительно очень зол. Мы должны научиться перестать мыслить стереотипами. Это то, а это другое. Нет, все время происходит перекрестное опыление. И я не верю в шесть степеней разделения[180]180
  Six degrees of separation (англ.) – теория, которая в русском языке получила название «теория шести рукопожатий». Однако, похоже, Лайдон использует в данном случае этот термин в переносном смысле как символ разделения, поэтому мы не стали его русифицировать.


[Закрыть], я верю в непрерывный процесс.

Вот тут-то и начался раскол, причем довольно серьезный – кардинальное разделение на то, что панк, а что не панк. Извините, но я на правильной стороне этого дела, борюсь с примитивными представлениями, свойственными тем, кто пытается оправдать себя трешовым отвращением к определенным вещам. И это не в обиду ни Игги, ни New York Dolls, которых я люблю и обожаю, – они прекрасно сочетаются с моим Тоддом Рандгреном[181]181
  Тодд Рандгрен (род. в 1948 г.) – американский композитор, певец, автор песен и музыкальный продюсер. Работал в самых разных музыкальных жанрах: рок, прогрессив, поп-рок, хард-рок, голубоглазый соул, прото-панк.


[Закрыть]. Меня интересуют люди, которые в жизни экспериментируют. Не просто: «Трам-бам, спасибо вам, вот куча мусора, посмотрите, какой я торчок».

Я не желал ассоциироваться с образом джанки, а Сид, конечно же, купился на это и хотел жить нью-йоркской жизнью – за что уцепился и Малкольм. Малкольм был очень влюблен в Нью-Йорк.

В конце концов мы уговорили его устроить нам несколько концертов в Англии на август. И в итоге нам пришлось рекламировать себя под вымышленными именами, такими как Tax Exiles, Acne Rabble и S. P. O. T. S., что означало Sex Pistols On Tour Secret[182]182
  Соответственно, «Уклоняющиеся от налогов», «Прыщавое отребье» и «Секс Пистолз в секретном туре».


[Закрыть].

Необходимость выходить инкогнито была одновременно нелепой и вызывающе освежающей. Это превратилось в самую страшную в мире тайну. Но это держало власти подальше от нас. Были ли мы под запретом или нет, вопрос спорный – возможно, все это являлось частью так называемого генерального плана Малкольма. Мне не известно, с какой стати некоторые из этих местных советов заранее были уверены в наших намерениях, знали, будто наши выступления вызовут беспорядки, но этого никогда не происходило таким образом. Единственный негатив, с которым мы когда-либо сталкивались, был от праведных «любителей музыки», ха-ха-ха.

В том туре – который состоял всего из полудюжины концертов, так что это мало было похоже на гастроли – нам удалось сильно сблизиться с местной аудиторией. Очень теплая атмосфера, но казалось, что всякий раз, когда что-то реально работало хорошо и комфортно для нас и для зрителей, Малкольм находил способ саботировать это, будто боялся, что гастроли и в самом деле пройдут успешно.

Он очень испугался длинных рук закона, который со злобой посматривал на нас, и опять отступил, сделав этот провальный фильм под названием «Кто убил Бэмби?»[183]183
  Who Killed Bambi? (англ.)


[Закрыть]. На тот момент его нельзя было расценивать иначе, как беззаботное бегство от реальности того, чем мы на самом деле являлись. Малкольм также очень боялся иметь дело со мной в любой словесной конфронтации, поскольку чертовски хорошо знал, что у меня есть своя артиллерия.

Во многих отношениях это стало этакой борьбой за власть. Складывалась очень странная ситуация: Стив и Пол обвиняли меня в том, что я привел в группу «этого засранца Сида». Малкольм еще больше разворошил все это и очень разозлил их обоих – изолировав меня этой ссорой, – а потом попытался создать трения между мной и Сидом. Потому что Сид и Малкольм, как ни странно, общались. Так что он топил за обе стороны, наш Малкольм, и я проигрывал ему по всем фронтам. А ситуация в группе постепенно превращалась в ту бессмыслицу, которой она в конечном счете и стала.

С самого начала Малкольм не очень хорошо справлялся с межличностными отношениями в группе. Ему и правда должно было быть стыдно. Теперь же все вышло из-под контроля, но он продолжал устраивать злобные разборки и распускал слухи, которые провоцировали всевозможные неприятности. Никому из нас он не говорил одного и того же. Было не очень весело кричать друг на друга, а потом, когда мы выясняли, что именно Малкольм сказал каждому из нас, мы понимали, что причина всех разногласий – в нем. После мы все говорили: «Ладно, давайте заставим его “признаться” или что-то в этом роде», – и тогда, конечно, он оказался бы за дверью.

Я помню, как Стив однажды ухмыльнулся и радостно сказал ему в лицо, какой он пиздобол, на что, конечно же, Малкольм улыбнулся и воспринял это как какое-то свое достижение. Вот как складывались их отношения. Невозможно было изменить этот непреодолимый бред.

Я просто продолжал быть самим собой, пока в какой-то момент, после попытки снимать вместе с Сидом квартиру, я не начал размышлять: «Ну, так ли и нужно мне быть в этой группе?» То, что я писал и о чем думал, не укладывалось в рамки моей в ней роли. Мои амбиции заходили гораздо дальше, чем просто быть вовлеченным в эту безнадежную домашнюю драму.

Альбом Never Mind The Bollocks, Here’s The Sex Pistols, когда он наконец вышел в том октябре, стал, должен признать, хорошим результатом нашей работы. Это показало мне, что у Стива были большие возможности; он мог уводить свою гитару в самые разные, новые, захватывающие и оригинальные места. Это было похоже на целую гитарную армию, а не просто беспорядочный шум типа «и так сойдет». У него прослеживался значительный прогресс, у нашего Стива. Вот как я тогда на это смотрел. Запись продолжалась вечно, и это почти превратилось в гитарное шоу, но, боже мой, мне это нравилось. Сведение всех этих совершенно разных дублей дало восхитительный результат, хотя и добавило группе некоторые проблемы с тем, чтобы воспроизвести это звучание вживую.

Ричард Брэнсон великолепно продвигал Never Mind The Bollocks. Он заполнил магазины пластинок Virgin постерами Never Mind The Bollocks (желтыми постерами с текстом, выполненным вроде как вырезанными из газет буквами) – особенно много их оказалось в Лондоне на Оксфорд-стрит, потому что у него там было два магазина, один на одном конце улицы, а другой на другом, – так что мы выглядывали из каждой витрины. Фантастика.