Текст книги "Бледно-серая шкура виноватого"

Глава 15

Мы поставили шахматный столик ближе к кормовому концу верхней палубы, откуда можно было поглядывать вниз на док, и в перерывах между ходами наблюдали за утренним уличным движением. Промелькнул Герой, поводя широкими плечами. Он совершал поутру охотничью прогулку, просто на случай, вдруг удастся вспугнуть какую-то добычу, даже в маловероятный ранний час. Один клок волос, как обычно, зачесан на лоб, серые брюки особого покроя обтягивают узкие бедра, широкий пояс туго обвивает не правдоподобную талию. Глядя вверх, он вымолвил сладким баритональным басом:

– Доброе утро, джентльмены. Прекрасный сегодня денек.

– Кого-нибудь подцепил? – подозрительно спросил Мейер.

– Не могу пожаловаться, джентльмены. Наилучший сезон. Он на миг сделал стойку и ускорил прогулочный шаг. Оглядевшись, я заметил двух девушек с бледными северными лицами и ногами, направлявшихся в пляжных нарядах от пристани в сторону магазинов. В тот миг, как они скрылись из виду за пальмами, Герой был от них в десяти шагах и, должно быть, прокашливался, присматриваясь клевым безымянным пальцам девиц. Это был его оригинальный небольшой каприз, единственное соблюдаемое правило человеческого поведения. Он нередко с великим пафосом и убеждением декларировал:

– Брак я считаю священным и никогда в жизни сознательно не ухаживал и не прикасался к женщине, связанной святыми узами. Нет, сэр. Джентльмены так не поступают. , Чуть позже Мейер спустился вниз, позвонил брокеру, вернулся несколько обеспокоенный:

– При открытии подскочили на целый пункт, потом на рынок выбросили пару хороших кусков, сбили до одной восьмой ниже вчерашней стоимости при закрытии. Может, инсайдеры[37]37
  Инсайдер – человек, в силу служебного положения располагающий конфиденциальной деловой информацией.


[Закрыть] разгружаются. Если так, через неделю-другую глотки себе перережут из-за того, что могли получить.

В одиннадцать с несколькими минутами на пристань почти бегом выскочил Престон Ла Франс. Вид у него был помятый. Небритый. Разом замер на месте, уставившись на нас.

– Доктор Мей… – Он пустил петуха, прокашлялся и попробовал еще раз:

– Доктор Мейер!

– Привет, Пресс! – поздоровался я. – Как дела, старина? Поднимайтесь на борт. Трап вон там, со стороны причала.

Он взобрался, явился, предстал перед нами. Мы изучали положение на шахматной доске.

– Доктор Мейер!

– Просто Мейер, – поправил тот. – Просто старина Мейер.

– Разве вы не работаете в…

– Работаю? Кто работает? Я экономист. Живу на маленьком круизном судне, которое в последнее время стало немножечко подгнивать. Если решу взяться за инструменты и поработать на нем, тогда буду работать.

– Значит.., не было никакого.., предложения насчет земли? Мы оба подняли на него глаза.

– Предложения? – переспросил я.

– Насчет земли? – переспросил Мейер.

– Ох, Господи Иисусе, да вы оба замешаны в мерзком рэкете. Пара гнусных мошенников. О Господи Иисусе!

– Потише, пожалуйста, – попросил Мейер. – Я стараюсь сообразить, зачем он двинул слона.

– Я вас обоих, ублюдков, в тюрьму засажу!

– Макги, – предложил Мейер, – давай закончим игру, когда станет потише. – Он встал и облокотился о поручни. В белом купальном костюме он, на мой взгляд, слегка смахивал на человека, переодевшегося на маскарад в танцующего медведя. Оставалось приделать медвежью голову. Он взглянул на Ла Франса:

– В тюрьму? За что?

– Вы оба выудили у меня сто тысяч долларов! Даже больше! Предприятие Бэннона не стоит и половины закладной!

– Мистер Ла Франс, – сказал я, – в документах указано, что я заплатил законные пятнадцать тысяч за долю миссис Бэннон в лодочной станции Бэннона, а потом обернулся и продал вам эту самую долю за сорок тысяч. И по-моему, ваш банкир помнит, с какой жадностью вы старались наложить лапу на десять акров Бэннона у реки.

– Но.., но.., черт возьми, вы ведь сказали… – Он замолчал и глубоко вздохнул. – Слушайте. Забудем про сорок тысяч. Ладно. Вы меня надули. Но шестьдесят тысяч, которые я вчера вечером отдал вот этому человеку, совсем другое дело. Вы должны их вернуть.

– Вы отдали мне шестьдесят тысяч долларов? – от души изумился Мейер. – Слушайте, хватит торчать на солнце. Пойдите-ка отдохните.

Цвет лица у Ла Франса был нехороший. Он стоял, моргал, сжимая и разжимая костлявые кулаки, улыбался, должно быть считая свою улыбку заискивающей и дружелюбной.

– Ребята, вы меня здорово сделали. Чисто и идеально. Красиво обставили старика Пресса Ла Франса. И по-моему, не собираетесь отдавать потому только, что я сказал просто “пожалуйста”, без сахарка. Да вы просто не поняли. Ведь я проверну опцион с Карби и получу тридцать тысяч. А теперь, вернув деньги, смогу рвануть и заключить сделку с Санто. Вот о чем можно со мной торговаться, ребята. Все законно напишем. Вы получите шестьдесят тысяч, которые у меня украли, и еще двадцать, чтобы подсластить пилюлю.

– Да будь у меня шестьдесят тысяч, – вставил Мейер, – разве стал бы я тут сшиваться? Катил бы уже в белом автомобиле с откидным верхом, с красивой женщиной в мехах и брильянтах.

– Что вы теряете? – продолжал Ла Франс. – Никоим образом, ничего не теряете.

– Нет, спасибо, – отказался я. – В каком положении вы при этом останетесь, приятель?

Он утер рот тыльной стороной руки:

– Я просто не в состоянии остаться в таком положении. Все равно что заживо погребенный. На милю под землей, ребята. Я буду связан до конца своей жизни. У меня никогда, до конца дней, не будет ни единого цента, который я мог бы назвать своим собственным.

– Ну, теперь понимаете, что ощущают при этом, Пресс?

– При чем?

– Как себя чувствуют люди в таком положении? Например, Бэннон.

Он вытаращил на меня глаза:

– Вы жалеете Бэннона? Это честное дело. Он торчал на пути прогресса, оказался тупым, никак не мог сообразить, вот и все.

– Ему сильно помог бы шурин в окружной администрации.

– Вам-то какое до этого дело, скажите на милость, Макги? Господи, в мире полным-полно таких Бэннонов, их расшвыривают направо-налево, и поэтому мир продолжает вертеться. Я включил Монаха в несколько очень выгодных дел, и он мне был обязан.

– И вы с Монахом намекнули Фредди Хаззарду, что хорошо бы при случае посильнее нажать на Бэннона?

– Ну, мы никогда не имели в виду ничего подобного! – Он улыбнулся. – Вы ведь просто хотите меня чуть-чуть помурыжить, правда? Слушайте, ребята, это не изменит дела. Двадцать сверху шестидесяти – больше я ничего не могу предложить.

Он был такой слабой, жалкой, негодной мишенью. Все еще считал себя неплохим парнем. Я попробовал его слегка надоумить:

– Если бы вы, Ла Франс, могли предложить тысячу процентов прибыли в день, я не поставил бы даже карманную мелочь вот на этот стол, что стоит перед вами. Даже если бы я горел, не купил бы у вас воды. Я пришел обокрасть вас, Ла Франс. Если б вы больше всего на свете ценили собственную физиономию, я постоянно преображал бы ее понемножку. Если б вы больше всего на свете ценили красавицу жену, она в данный момент сидела бы здесь, внизу, в капитанской каюте, дожидаясь, когда вы уйдете, а я к ней приду. Ради выживания вы расталкивали других, дружище, теперь у вас переломаны плечи и локти.

– Какое вам-то до этого дело, черт побери?

– Убирайтесь с судна. Сойдите на берег. Таш Бэннон был одним из моих лучших в жизни друзей. Вас только деньги интересуют, поэтому я ударил вас именно в это место.

– Лучший.., друг? – прошептал он.

И я увидел, как вылезло серое. Серое, как мокрый камень. Серая шкура трусливого. Серая шкура виновного. Серая шкура отчаявшегося. Он заворочал челюстями:

– Вы.., загнали меня в западню, ладно. Пропало все, заработанное за целую жизнь. Вы меня погубили, Макги.

– Обождите минуточку, – сказал Мейер. – Может быть, у меня есть идея.

Ла Франс сделал стойку, как хороший охотничий пес на птицу:

– Да? Да? Какая?

Мейер благосклонно улыбнулся ему:

– Решение все время стоит перед нами. Очень простое! Может быть, вам покончить с собой?

Ла Франс выпучил на него глаза, пытаясь понять шутку, пытаясь даже улыбнуться. Улыбки не получилось. А вот Мейер по-прежнему улыбался. Но в маленьких ярких глазах Мейера не было ни искры юмора. И по-моему, мало найдется людей, способных долго видеть такую улыбку. Ла Франс безусловно не был на это способен. С той же мягкой убедительностью нежного любовника Мейер продолжал:

– Окажите себе услугу. Пойдите покончите с собой. Вы тогда не узнаете о своем крахе и не будете огорчаться. Вероятно, будет немного больно, но ведь только на долю секунды. Воспользуйтесь пистолетом или веревкой, спрыгните с какой-нибудь высоты. Давайте. Умрите немножко.

Наверно, бывает крысиная лихорадка, жуткая, смертоносная ярость слабого, за которым захлопнулась дверца ловушки. С бессмысленным воплем Ла Франс ринулся на Мейера, целясь в глаза неровными желтоватыми ногтями, стараясь попасть коленями в пах и в живот. В течение двух с половиной секунд длился вой, мелькали руки и ноги, потом я схватил его за горло, оттащил от Мейера, швырнул на поручни.

Одержимые назойливы, и он продолжал попытки. Я его утихомирил, сбросил с трапа, погнал дальше по пирсу.

Он простоял там минуты три. Грозил вернуться с пистолетом. Грозил прихватить с собой друзей. Грозил взорвать мою яхту. Грозил, что мы начнем петь сопрано, когда он наймет парней с дальних болот и они явятся темной ночью с ножами. Богом клялся, что мы еще здорово пожалеем, что вообще связались с Престоном Ла Франсом.

Глаза вылезли из орбит, голос охрип, слюна поблескивала на подбородке. Наконец он поддернул штаны и пошел прочь походкой человека, только что надевшего новые очки и не совсем уверенного в местонахождении земли под ногами. Мейеру без большого труда удавалось стоять прямо. Я принес йод, смазал оставленную ногтями царапину под его левым глазом. Он казался озабоченным, задумчивым, отчужденным. Я заверил, что от Ла Франса нечего ждать никаких неприятностей, и спросил, что его беспокоит.

Мейер нахмурился, ущипнул себя за переносицу:

– Меня? Слушай! Если на тротуаре сидит жук, я сверну и обойду его. Вспоминая о крючках, почти готов бросить рыбалку! Не могу понять. Я так жутко разозлился, Тревис! Прямо горло перехватило и затошнило. Он с собой не покончит. Не тот тип. Будет жить, и жить, и скулить. Но все это похоже на шаг, нарочно сделанный в сторону, чтобы раздавить жука, – не совсем, а слегка придавить, пусть немножко поползает, медленно, истекая слизью. Макги, друг мой, мне стыдно этой злости. Стыдно, что я на такое способен. Впервые впутавшись в твои.., предприятия, Я заверил себя – извини за признание, – что впутался только отчасти, на время. Макги совершает поступки, которые каким-то образом вредят Макги, портят его мнение о самом себе. Я разговаривал с Хулиганкой. История о хорошенькой маленькой женщине, которая просто случайно каким-то манером связалась с Героем, – некрасивая, и она что-то губит в тебе. А теперь и я в своих глазах стал чуть хуже. Может быть, ты занимаешься дурным делом, Тревис. Неужели живет в человеке ужасная злоба, которая только и выжидает достойного повода? Неужели она существует во мне, дожидаясь предлога? Тревис, друг мой, не подтверждает ли это, что половина злых дел в мире творится во имя чести?

Он нуждался в помощи, которой я не мог оказать. Мейера не погладишь по головке, не вручишь леденец на палочке. Он пошевелил камень и в моем личном саду, и я увидел, как ползучие многоногие существа юркнули в уютную тьму.

– Ты все еще не сообразил, зачем я двинул слона, – сказал я.

Он сел, полностью сосредоточился на доске, наконец слегка кивнул и переставил пешку на одну клетку вперед, испортив задуманную мной комбинацию. Снова ущипнул себя за переносицу, улыбнулся мне мейеровской улыбкой и молвил:

– Знаешь, наверно, я должен питать определенное отвращение к тому субъекту.

Через два дня, в пятницу, Мейер поднялся на борт “Флеша” в половине пятого, сразу после моего возвращения с пляжа. Незадолго до полудня массы арктического воздуха, беспошлинно поставляемые Канадой, начали менять погоду, да так быстро, что я подумал о беспокойстве, поднявшемся в “Гроувс”. Все прогнозы сулили мороз. Резкий, пронзительный северо-восточный бриз прогнал с длинных пляжей практически всех, кроме крепких орешков янки и одного лодыря-мазохиста по имени Тревис Макги. Мне надо было избавиться от всех порожденных слишком долгой сидячей жизнью судорог души и тела. Плавая параллельно берегу в волнах прибоя на все мыслимые дистанции, дальность и скорость, приходилось трудиться как следует, чтобы попросту не замерзнуть, и я усердно старался – брассом, на спине, кролем, – пока несясь назад к “Флешу” не почувствовал, что почти все длинные мышцы напрочь вытянуты из контролируемых ими суставов.

Любой настойчивый кретин вроде Героя может усовершенствовать изометрию тела, накачать впечатляющую массу мышечной ткани, которая позволяет приподнять спереди любой седан, так что девушки скажут: “О!” Но когда требуется мышечная структура, позволяющая очень быстро перемещаться туда-сюда, увертываться от удара, перехватывать выброшенный кулак, перекатываться в падении через плечо и опять вставать на ноги, сохранив равновесие и готовность, лучше полностью выкладываться в ходе долгих активных и трудных периодов. Время вместе с усталостью должны были, лишить меня скорости, может быть, уже начали, но не настолько, чтобы я это заметил, и не настолько, чтобы я усомнился в себе, – безусловно, сомнение в себе гораздо хуже замедленных рефлексов.

На борту у меня работало отопление. Мейер пил кофе и обрабатывал данные о своих капиталовложениях, пока я смывал соль под горячим душем, переодевался в бесценную древнюю мягкую потертую рубашку и серые штаны, надевал ботинки для лесорубов из бычьей кожи ручной выделки, разношенные до мягкости и податливости жены эскимоса. Под душем попытался погромче запеть, но припомнил другой день, другую душевую, когда ту же самую песню прервала одна леди по имени Пусс, вручив мне отлично приготовленный образец напитка, известного под названием “Макги”. Так что песня скисла и умолкла, я оделся, сам смешал выпивку и понес в салон.

Мейер, подняв глаза от работы, заметил:

– Ты выглядишь абсурдно здоровым, Тревис.

– А у тебя глаза воспаленные, вид усталый, и долго ли ты еще собираешься просиживать по пять дней в неделю, следя за табло, великий волосатый орел?

– Не так долго, как думал.

– Действительно?

– Садись, слушай. Только прошу не смотреть остекленевшим взором. Постарайся понять.

– Приступай.

– Вот отчеты о доходах “Флетчер индастрис”. Смотри, учет гибкий. Имеются варианты. Каждый вполне законный. Но скажем, есть пятнадцать способов обработки различных данных, чтобы доходы выглядели немножко лучше. Так вот, тут до предела использованы все пятнадцать. Судя по последнему опубликованному квартальному отчету, кажется, будто они заработали на сорок процентов больше, чем в предыдущем. Я пересчитал и выяснил, что доход даже не прошлогодний, а немного меньше.

– Ну?

– При пятнадцати долларах за акцию кажется, будто они принадлежат быстрорастущей компании, и продажа, наверно, раз в двадцать превышает ожидаемый в этом году доход. Но над этой так называемой фундаментальной картиной существует техническая картина положения акций на рынке. Такой покупательский спрос улучшает техническую картину. Она становится весьма привлекательной. Большой объем продаж привлекает внимание. Сегодня я посмотрел, как идут дела, какова реакция, и рискнул отдать приказы от ее имени. Вот в каком состоянии ее счет. У нее семь тысяч четыреста акций. Средняя стоимость акции восемнадцать долларов. Сегодня при закрытии было двадцать четыре с четвертью. Так что в данный момент краткосрочная прибыль составляет сорок шесть тысяч долларов.

– Сколько?

– Принадлежащие ей акции в данный момент стоят сто восемьдесят тысяч, минус дебет маржинального счета. Предложение сокращается, спрос растет. Дело движется чересчур быстро. Вчера “Уолл-стрит джорнэл” опубликовал заявление менеджмента, в котором говорится, что непонятно, откуда вдруг такой интерес к их акциям. Дело слишком быстро уходит из рук. Я тут экстраполировал, до чего дойдет на следующей неделе. Воспользовался хрустальным шариком, который мне подарила старуха-цыганка. Могу сказать: на следующей неделе, как минимум, восемь пунктов, где-то между тридцатью двумя с половиной и тридцатью семью. Спекулянты ухватят прибыль и смоются. В обычных обстоятельствах я бы обождал, покупая с поправкой и дожидаясь нового повышения. Но мы столкнемся с приостановкой торгов и, возможно, с проверкой счетов корпорации. По-моему, они фокусничают всеми возможными бухгалтерскими способами, да еще привирают немножко. Подъем слишком быстрый, а на следующей неделе будет еще быстрее. Поэтому начинаю переводить ее в то хорошее место, которое отыскал и за которое надо держаться.

– Ты меня извещаешь или совета спрашиваешь?

– Извещаю. Чего тебе еще? Ты специалист по голубиным какашкам. Я – по крупнейшим в мире играм краплеными картами.

– Но ты должен поговорить с ней и объяснить.

– Я? Почему?

– Потому что надо, чтобы она сюда приехала. Он склонил голову набок:

– Это предложение Конни? Я кивнул:

– Я ей все объясню. Это будет справедливо по отношению к ней.

– Может, ей следует подписать какие-нибудь бумаги?

– Очень важные с виду бумаги. – Он почесал подбородок, ущипнул нос-картофелину. – Одно направление твоей мысли мне непонятно. Насчет того гада Ла Франса. Ему имело бы смысл пойти к Санто, проверить, не удастся ли выкарабкаться, всучив ему опцион на землю Карби. Разве при этом он не упомянет тебя?

– Упомянуть меня для него – все равно что признать себя перед Санто чертовским дураком. Если он признает, что размазан по стенке и пытается спасти крохи, его цена в глазах Санто опустился до очень низкого предела.

– Как ты можешь уверенно предсказать реакцию этого идиота?

– Уверенно не могу. Могу только догадываться и с этим жить.

***

Заморозки ударили в низинах к западу и к северу от “То-Ко Гроувс”, и ударили с такой силой, что все костры, самолетные пропеллеры и фейерверки из старых автомобильных шин не сумели спасти надежды множества мелких производителей. Ждали такой же субботней ночи, но направление ветра изменилось, с нижней части залива и с Юкатана стал поступать теплый влажный воздух, двигаясь через полуостров с юго-запада, после нескольких бурь с грозами наступила не по сезону ясная и теплая солнечная суббота, когда Джанин Бэннон приехала в той машине, которую мы с Ташем чинили три месяца назад.

Я ждал ее, зная, когда она выехала из “Гроувс”, пошел навстречу, забрал у нее чемоданчик, привел на борт. Она уже бывала на яхте, когда я шел на “Флеше” вверх по Шавана-Ривер, – дела на лодочной станции шли хорошо, они с радостью и волнением рассказывали о своих планах, – так что обстановка была ей знакома.

Джанин выглядела подтянутой и привлекательной в зеленом костюме и желтой блузке, только худее, чем следовало. Разница заключалась в исчезновении жизненных сил, в помертвевшем узком изящном лице, в движениях, свойственных выздоравливающим от тяжелой болезни, в лишенном звучности, звонкости и выражения голосе. Даже темные волосы утратили блеск, под глазами залегли глубокие круги, рот окружили тонкие морщинки.

Я привел ее в гостевую каюту, и она сказала:

– Не хочу доставлять хлопоты. Найду где остановиться.

– Сейчас на это способен только замечательный фокусник. Никаких хлопот. И ты это знаешь. Располагайся. Мейер заглянет выпить и поболтать. А потом пойдем съедим бифштекс, или в китайский ресторан, или куда захочешь.

– Мне все годится, Трев. Я всего на день. Должна вернуться.

– Это будет зависеть от того, что тебе придется сделать по просьбе Мейера.

Чуть позже я услышал какое-то звяканье, стук хлопнувшей дверцы холодильника. Прошел, взглянул, как она, наклонясь, хмуро смотрит в морозилку. Оглянувшись, сказала:

– Мне бы было гораздо лучше, если б ты разрешил отработать, Трев. У Конни полным-полно помощников, они делают все по-своему, а я себя чувствую паразитом. У тебя тут куча всякого добра. Честно, я люблю готовить.

– Никогда добровольно не вызывайтесь, леди. Кто-нибудь этим воспользуется, и ты уже на крючке.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Ты ведь все знаешь, правда? Например, знаешь, что людям на самом деле хочется сделать. А теперь иди, дай мне просто потолочься вокруг, самостоятельно посмотреть, что тут за техника и как она работает.

Я пошел, перебрал записи, выбрал классическую гитару Джулиана Брима[38]38
  Брим Джулиан (р. 1933) – британский виртуоз игры на гитаре и лютне, возродивший стиль игры елизаветинской эпохи.


[Закрыть], поставил, отрегулировал громкость так, чтобы это был не совсем фон и не совсем полноценное прослушивание. Только когда Мейер поднялся на борт и я кликнул Джанин из камбуза, мне пришло в голову, что они никогда не встречались.

Джан вложила тонкую руку в его лапу с той сосредоточенной сдержанностью, которую, кажется, проявляют женщины в течение первых двенадцати секунд в ошеломляющем присутствии Мейера.

Он пристально посмотрел на нее, медленно и огорченно покачал головой:

– Опять обман! Джанин, дорогая моя, если б меня предупредили, что вы красивы, я не так бы старался вас обогатить.

– Красива! Да ну, в самом деле. Он повернулся ко мне:

– Видишь? Она протестует, стало быть, хочет еще раз услышать. Ладно, Джанин. Вы красивая леди. Я очень чуток к красоте. Мужчина, при виде которого дети разбегаются, прячась у мамочки за спиной, весьма чувствителен к красоте.

– Тебе стоило бы посмотреть на волчьи стаи маленьких ребятишек, которые бегают за этим типом вверх и вниз по пляжу, слушая его байки, – добавил я.

Ее темные глаза внезапно оживились.

– Мейер, вы тоже красивый. Вы делаете меня богатой – не знаю как и почему, – но я очень рада и благодарна.

– Я это делаю потому, что меня просто достал Макги. Под эту гитару хорошо выпивать. И сколько мы будем стоять тут без выпивки?

***

Она приготовила огромный котел вкуснейшей еды, как она сказала, “что-то вроде бефстроганов”. Я отыскал красное вино, получившее одобрение Мейера. Она вымыла посуду и ушла с Мейером совещаться на палубе по поводу принесенных им документов. Я сел на желтый диван, читал, переваривал пищу, вполуха прислушиваясь к ним. Наконец она подошла, опустилась на диван рядом со мной и вздохнула. Я отложил книгу.

– Этот фантастический человек все время рассказывает мне фантастические вещи, Трев.

– Мейер такой.

– Он говорит, что ты должен мне рассказать для начала, откуда взялось столько денег. Знаю, ты проделал какой-то фокус, заставив мистера Ла Франса дать такую цену за наше имущество. Но тут гораздо больше.

– Он внес добровольное пожертвование, Джан. Пресс Ла Франс сделал щедрый жест.

– Но.., если ты их у него украл, я…

– Мейер, он добровольно отдал эти деньги?

– Добровольно? – переспросил Мейер. – Просто дождаться не мог, когда от них избавится. Это истинная правда, дорогая леди.

– Ладно. Сдаюсь. Но похоже, в конце концов у меня будет… Скажите ему, Мейер.

– Это только прикидка. В конце этого года после выплаты всех налогов у вас будет, по-моему, около двух тысяч акций “Дженерал сервис ассошиэйтс”, свободных и чистых, стоимостью на данный момент семьдесят долларов за акцию, а потом и больше. Доход по дивидендам составит от шести до семи тысяч в год. Все яйца в одной корзинке, но корзиночка очень красивая. Великолепные показатели, великолепный менеджмент, фантастические перспективы. Мейер присматривает за корзинкой. Вам, молодой женщине с маленькими детьми, нужен растущий доход. Завтра мы встретимся с несколькими людьми, которые начали создавать некоторые основные трастовые структуры.

– Мне придется остаться еще на день, – сообщила она мне.

– Или больше, – поправил Мейер. – В зависимости от обстоятельств. Трехлетняя программа – и у вас будет пятизначный доход с хорошим резервом, со страховыми фондами для расходов на колледж. Мальчики вырастут, женятся. Сможете поехать за границу, в Испанию, богатая и дурашливая, выйти замуж за тореадора, накупить поддельных картин. И я буду рядом – трясущийся маленький старикашка, жутко переживающий, что испортил вам жизнь.

Она громко и долго смеялась – впервые после смерти Таша.