Текст книги "Graffitibook"

Глава 5

Телефон звенел противно и настойчиво, пронзительные трели врывались в сознание. Трефф перевернулась на другой бок, положила на голову подушку, но телефон не заткнулся. Пришлось протянуть руку, взять вибрирующую трубку и сквозь пелену сна разглядеть время: полдень. И имя звонящего: Рэй. Трефф вздохнула – Рэй не отвяжется.

– Ты с ума сошел? – пробурчала она в трубку вместо приветствия.

– Это мне у тебя надо спрашивать! Ты соображаешь, что делаешь?!

– Не понял тебя, – мотнула головой Трефф.

– Не поняла, – усмехнулся Рэй.

– Не поняла, – послушно поправилась Трефф. Это уже вошло в привычку, говорить о себе в мужском роде, а спросонья было трудно разобрать, перед кем надо притворяться, а перед кем – нет.

– Так вот, дорогая моя, – едкий голос Рэя не оставлял ни малейшей надежды на то, что удастся выспаться, – вставай, включай свой любимый ноутбук. Я тебе на почту сейчас ссылочку сброшу…

Через минуту Трефф сидела за компьютером.

«Вандалы на Лубянке». Сердце забилось, оглушая, пальцы дрогнули, заставляя название статьи отползти вверх, за пределы экрана, и уступить место фотографии их с Никитой плаката. Несколько секунд Трефф любовалась собственной работой, однако любопытство и тревога заставили согнать с монитора и фото.

«В Москву вернулся известный во всем мире уличный художник Эн-Би. Сегодня с утра работу, подписанную его именем, мог видеть каждый оказавшийся в центре Москвы. Художник проник ночью на территорию, огороженную для реставрации одного из административных зданий Москвы, и вывесил плакат с рисунком.

Как всегда, Эн-Би эпатирует публику. На рисунке изображен гамбургер. Однако приглядевшись, можно разобрать, что вместо начинки изображены нефтяные вышки, кетчуп заменен нефтью, пролитой на доллары. Так же видно, что «булочка» гамбургера состоит из отрезанных голов. Очевидно, художник намекает на экономическую политику нашего государства, живущего за счет продажи нефти и газа. Плакат размером шесть на три метра наклеен на пленку декоративного ограждения, маскирующего реставрационные работы. В настоящее время часть старой пленки с рисунком снята, в ближайшее время ограждение будет восстановлено.

Эн-Би начинал «карьеру» уличного художника в России, отметившись несколькими нашумевшими работами в Подмосковье и Москве, затем перебрался в Европу. Его кредо – нет границ, что и обозначает выбранное им прозвище – «No borders». Настоящее имя художника тщательно скрывается, не исключено, что NB – это не псевдоним одного человека, а название группы художников.

Против уличных хулиганов в соответствии со статьей 214 Уголовного Кодекса Российской Федерации выдвинуто обвинение в вандализме. Художникам грозит штраф в размере от двухсот тысяч рублей или лишение свободы сроком до трех месяцев».

Трефф откинулась на спинку кресла. Не то, чтобы она услышала что-то новое: проклятая двести четырнадцатая статья, как впрочем, и двести тринадцатая – «хулиганство», – дамокловым мечом висела над граффитчиками постоянно. Перед взором художника, не сумевшего найти легальную стену, огненными буквами было начертано: «не попадайся!», и Трефф пока бог миловал. Однако никогда еще ее картины не попадали на экраны телевизоров, и никогда она не задумывалась о том, какая же это огромная сумма – двести тысяч. Понимала ли она, во что ввязывается, тогда, между старой каменной стеной и натянутой пленкой, между небом и землей?

Спокойно, спокойно! Трефф внезапно стало холодно, и она обхватила руками плечи. Мысли заметались, словно тараканы по кухне, когда загорается свет. Эн-Би не попадался ни разу. И потом, можно доказать, что плакат на Лубянке нарисован Эн-Би и Треффом, но никто и никогда не докажет, что именно они с Никитой причастны к этому. Гараж принадлежит какому-то шапочному знакомому Рэя, дома она материалов не держит. Надо только уничтожить наброски…

Звонок мобильного заставил ее вздрогнуть.

– Ты понимаешь, во что ввязалась? – осведомился Рэй.

– А что такого? – огрызнулась Трефф. Тон Рэя разозлил ее. – Все работы Эн-Би привлекают внимание, он к этому и стремится.

– Он-то может и стремится. Но ты-то ради чего рискуешь? Или у тебя лишние двести тысяч где-то завалялись?

– Эту мою работу видели все! Все, понимаешь? Или ты считаешь, что мне достаточно ржавых гаражей?

– Что-то про тебя я в заметке ничего не видел!

Трефф сделала глубокий вдох. Рэй был прав.

– Ники… Эн-Би двигает те же идеи, что и я! Но масштаб совсем другой! И потом, – Трефф выложила последний козырь, – ты же сам устроил нашу встречу! А теперь ругаешься…

– Я думал, что у тебя больше мозгов!

Рэй замолчал. Потом продолжил более спокойным тоном:

– Да, я сам виноват. Я думал, это будет что-то не столь рискованное и агрессивное. В конце концов, этот парень раньше был скромнее… Порви с ним, пока не поздно, слышишь? И… ежели чего, на меня рассчитывай…

– Спасибо, Рэй! – улыбнулась в трубку Трефф.

– Да пожалуйста… А как твой заказ, кстати? Сдала?

– Ээ… – Трефф замялась. Врать другу она не могла, сказать правду – не смела. Но Рэй все понял и так.

– Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сухо бросил он после паузы.

Трефф положила трубку. Было обидно. Неужели Рэй не мог понять ее? Или, наоборот, понимал слишком хорошо?

«Ты-то ради чего рискуешь?»

Ради ночного полета. Ради собственной свободы. Ради мира, окружающего ее.

Или ради Никиты?

Трефф поморщилась и, разозлившись на себя, захлопнула крышку ноутбука.

Впервые в жизни Трефф боялась темноты. Вернее, не темноты, а… Треффа. Ей казалось, что пока она остается женщиной, ей ничего не грозит, но стоит только выскользнуть из дома в мужском обличье и направиться к гаражу – как все сразу поймут, кто она и чем занимается. Выйти в ночь, пробежать три квартала, пройти мимо старых гаражей на окраине – коленки начинали трястись мелкой дрожью, стоило только подумать об этом. Однако ей надо было увидеть Никиту.

Договариваясь о самой первой встрече, Никита наотрез отказался оставлять любые контакты.

«Каждый вечер я жду тебя здесь, в гараже. В другое время, если будет надо, я сам тебя найду», – говорил он. И Трефф отчаянно боялась и очень хотела, чтобы сейчас было надо.

Прошло пять минут, а Трефф все стояла, схватившись побелевшими пальцами за ручку двери, не в силах сделать шаг. Однако она была тут и тряслась от страха, а Никиты не было, и приходилось идти в ночь. Она нажала на ручку, а потом бежала по еще вчера уютным и родным улицам. Теперь редкие огни казались недружелюбными глазами, а темнота убегающих прочь переулков – провалами в бездну. Сразу некстати вспомнились и разборки «за территорию», и недавняя драка в «Пятаке». А ведь она так и не выяснила, кому и что от нее было нужно.

«Только бы он не ушел, пока я тряслась от страха…»

Наконец знакомый гараж. Яркое пятно посреди темноты заставило вздрогнуть и присмотреться: кто там? Лунный блик… Ну и дурак же ты, Трефф! Или дура – не все ли равно?

Трефф решительно пошла к двери и едва сдержала крик – из темноты выскользнула высокая фигура.

– Наконец-то! – проворчала фигура голосом Никиты, и Трефф чуть не бросилась ему на шею – он здесь, он пришел и ждал ее.

– Честное слово, чем тут торчать полночи, лучше бы по бабам отправился… – Никита проскользнул в открытую дверь. Трефф вошла следом и включила свет, стараясь не показать, как она уязвлена замечанием про баб. Никита сбросил свой неизменный рюкзак и развалился на высоком столе-верстаке:

– Ну что, парень? Видел новости? Ничего начало, а?

– Ничего, – неуверенно ответила Трефф, усаживаясь у дальней стены, там, куда не достигал свет от свисающей с потолка «лампочки Ильича».

Эн-Би резко поднялся:

– Ты что, брат? Струсил, что ли?

– Нет! – не так, не так… Слишком быстро, слишком горячо, а Никита не дурак. Впрочем едва ли Никита, подобно ей, выуживает из разговора самые тонкие оттенки интонаций.

– Это хорошо, – кивнул Никита. Полез в карман, достал конверт: – Вот, держи. Хорошо поработал.

– Правда?!

– Честно, – Никита открыто улыбнулся. – Без тебя так не получилось бы. Получилось бы по-другому. Долго я буду сидеть с протянутой рукой, парень?

Трефф посмотрела на него в нерешительности:

– Может, не надо?

– Что не надо? Денег? Плюнь и разотри. Ты хорошо поработал, ты идешь на риск из-за меня, и ты это заработал. К тому же не рассчитывай, что тут много. Так, задаток. Давай, не скромничай. Бери.

Трефф взяла конверт. Вопреки уверениям Никиты, он оказался весьма пухлым.

– Я не могу это оставить…

– Глупости! – Никита спрыгнул с верстака. В руке его уже был маркер. – Ты не знаешь, что такое Эн-Би в Европе, Трефф. Дай руку! Да дай же, не бойся!

Трефф нерешительно протянула руку, и Никита быстрым, отработанным до совершенства движением начертил на тыльной стороне ладони буквы «NFB».

– Вот, все, – хохотнул Никита. – Теперь ты стоишь сотню тысяч долларов! Только мыться больше не придется, но ради сотни тысяч можно и потерпеть, верно? А если серьезно, то… Ты помогаешь мне донести до людей мои идеи. Я плачу тебе за это. Это справедливо, верно?

– Верно. Но это и мои идеи тоже.

– Великолепно! – снова широко улыбнулся Никита. – Значит, ты получаешь и удовольствие, и деньги. Разве не об этом ты мечтал, парень?

Трефф промолчала. Никита был прав, но почему-то сбывшаяся мечта не приносила радости. Где-то в животе ворочалось, царапая внутренности, дурное предчувствие. Думать об этом не хотелось. Вообще ничего не хотелось.

– Они все равно не поняли, – сказала она тихо. – Нефть, экономика… Разве ради этого мы рисковали?

– Это – официальная точка зрения, – отмахнулся Эн-Би. – То есть, выгодная государству. И это – самая очевидная трактовка. Но ты только представь себе, сколько человек видело плакат! Не считая телевидения и интернета. И ведь у этих людей свои головы на плечах, верно?

– Верно.

– Ну вот. Так что не расстраивайся, наш труд не пропал даром.

Никита потянулся.

– Ладно, брат, я полагаю, что мы заслужили отдых. Как считаешь? Давай рванем в «Пятак», возьмем пива, может, снимем кого-нибудь на ночь, а? Давно не отдыхал…

– В «Пятак»? – ужаснулась Трефф. – После сегодняшних новостей?

– Балда ты! – беззлобно бросил Никита. – Думаешь, так быстро накроют? Те из ментов, кто знает про это местечко, свои парни, а кто не знает – так быстро не сунется. И потом, вот ты – кто? Трефф, да? Ну и что? Хороший парень Трефф, рисует только на легалках, ну иногда старые гаражи расписывает, так никто не возмущается – кому они нужны, гаражи эти? Чего тебе бояться?

– А ты?!

– А я? А что я? – Никита изобразил удивление так комично, что Трефф, несмотря на страх и усталость, улыбнулась. – Я и красок в руки не брал! Эн-Би? Какой Эн-Би? А вы видели Эн-Би? И каков он из себя? Не знаете? Вот и хорошо, значит, пошел я своей дорогой, всего вам хорошего! Сойдет?

– В тебе умер великий актер, – рассмеялась Трефф.

– Во мне еще никто не умер, – подмигнул Эн-Би. – Он живет во мне и трудится в поте лица. Ладно, так ты идешь? Как ты считаешь, что будет основной темой разговоров сегодня в «Пятаке»? А мне интересно, что думают о нашем творчестве остальные.

– Хочешь услышать в очередной раз, что ты гений?

– Ну, что-то вроде того. Так ты со мной?

Трефф покачала головой. Да, очень хотелось услышать, что говорят о смелой выходке Никиты, послушать восхищенные отзывы «коллег». Пусть даже вся слава достанется Эн-Би, но ведь она работала ничуть не меньше! Но сейчас мысли крутились только вокруг горячей ванны, чашки какао и постели. К тому же смущал пункт «снимем кого-нибудь на ночь». Еще не хватало смотреть, как Эн-Би клеится к смазливым шлюшкам. А участие Треффа в подобном мероприятии способно поставить крест на всей маскировке. Кажется, когда-то уже распускали слух о том, что юное дарование Трефф – гей… Трефф решительно не хотела, чтобы Никита пришел к такому же выводу.

А еще – ей обязательно надо было заглянуть сегодня в интернет.

Какао она не сварила – зеленая коробочка «Золотого ярлыка» оказалась пустой и отправилась в помойное ведро. Кофе не хотелось. Зато нашлась початая бутылка коньяка. Трефф поглядела на нее, размышляя, стоит ли пить с утра, да еще в одиночку, потом плюнула на условности и плеснула из бутылки на дно кружки. Открыла ноутбук и нашла нужный форум в сети. А потом скользила взглядом по строчкам, как усталый путник, бредущий к долгожданному приюту – торопясь и спотыкаясь, падая и поднимаясь, боясь пропустить хоть букву и спеша добраться до конца. Этот странный юноша, Пауль из Германии, умудрялся писать историю ее жизни. Не всегда правильно расставляя акценты, упуская незначительные детали или добавляя новые, но все же в его героине Алекс Трефф неизменно узнавала себя. Вот и сейчас Трефф читала новую главу с волнением, будто ждала приговора. Но, увы, текст никогда не забегал вперед, а только описывал то, что уже произошло. Точнее, он появлялся в сети как раз тогда, когда все как раз начинало происходить, и Трефф было не до чтения.

Рэй относился к этому с подозрением. Он уверял, что кто-то – возможно, сам Эн-Би – являясь свидетелем ее жизни, просто записывает все, что видит. Трефф и сама считала, что это объяснение логичнее и правдоподобнее ее фантазий. И каждый раз чувствовала себя дурой, пытаясь объяснить Рэю свое отношение к роману Пауля, да и самому Паулю тоже.

Пауль нравился ей. Он всегда обстоятельно и подробно отвечал на ее вопросы и, казалось, ничего не скрывал. Трефф знала, что его фамилия Циммер, что ему двадцать пять, что он родился в Москве, но с раннего детства живет в Германии. Он писал ей, что старался много читать по-русски, чтобы лучше чувствовать ставший чужим родной язык. Он еще о многом писал ей – о своей жизни, о работе, о своем мировоззрении. Он был удивительно светлый и немного наивный, этот Пауль Циммер.

Можно ли было так притворяться? Наверное, да. Но все-таки Трефф верила ему. То ли из-за его небольшого акцента, чувствующегося даже на письме, в порядке слов, в том, как он употреблял ее имя, то ли просто оттого, что поддалась ненавязчивому обаянию этого человека.

А может, всему виной было то ощущение грустной обреченности, которое сквозило в каждой его строчке. Трефф казалось иногда, что она держит в руках крошечного котенка, ласкового и доверчивого, которому можно безнаказанно и безболезненно дарить свою любовь.

Но сейчас котенок вывернулся и убежал, оставив на руке кровоточащие следы когтей. Трефф впилась глазами в экран: «Алекс смотрела, как карандаш Мастера мягко скользит по бумаге. Это был, как он и обещал, гамбургер. Вернее, нечто, похожее на гамбургер – булочка состояла из тел, а в середине, наполовину залитые красной густой жижей, погибали города. Алекс различила Эйфелеву башню, буддийскую пагоду, Московский Кремль…

– Что это? – спросила Алекс.

– Это общество потребления, которое рушит само себя, – отозвался Мастер, нанося последний штрих. – Если сделать верхнюю булочку вот так… то получится рот. Согласен?

Алекс кивнула. Ей стало не по себе от этого рисунка.

Мастер отложил карандаш, отодвинул листок и принялся шуршать бумагой и пленками.

– Я думаю, метра три на шесть нам пойдет. Больше – трудно будет пронести на стройку и наклеить, меньше – никто не увидит с такой высоты… Нарисуем на обоях…

Он деловито копался в материалах, а Алекс не сводила взгляд со странного рисунка. Очертания «булки» напоминали не только и не столько рот. Алекс поставила рисунок вертикально, оперев его на пустую банку из-под пива, отошла от стола на два шага, посмотрела издалека и вздрогнула. На нее смотрел, не мигая, злой, налитый кровью глаз.»

Трефф быстро, путаясь в собственных пальцах, снова открыла страничку новостей. Нашла фото их с Эн-Би плаката. Посмотрела время размещения сообщения Пауля. Поежилась от внезапно забравшегося под кожу холодка.

– Господи, Пауль Циммер! – сказала она вслух. – Или Рэй прав, и ты – сам Эн-Би… или ты – пророк!

Облака Пауль увидел мельком – совсем не такие, как на картинке, а похожие на огромные сахарные головы, плавающие в густом сиропе красноватого закатного свечения. От их приторной сладости сводило гортань и во рту скапливалась липкая слюна. Всю дорогу Пауля укачивало, клонило в сон, и лишь ненадолго вырываясь из оцепенения, он кидал рассеянный взгляд в иллюминатор. Потом снова бессильно опускал веки, но и с закрытыми глазами продолжал видеть странный сюрреалистический пейзаж и представлял себе, что по облакам бродят белые медведи.

В аэропорту Шереметьево-2 Пауль чуть не потерялся. Хорошо, что его встречали. За два дня до вылета он позвонил московским родственникам – тетке по материнской линии и ее незамужней дочери, его, Пауля, кузине – и попросил разрешения пожить у них неделю-другую: он их не стеснит, а питаться будет, конечно, в ресторанах на свои деньги. «Ни в коем случае! – хором вскричали в телефонную трубку обе женщины. – Никаких ресторанов! Сами накормим, Пауль, приезжай!» Кто их знает, что у них на уме, но по телефону голоса звучали приветливо. На всякий случай Пауль взял с собой побольше денег, чтобы, если что, отселиться в гостиницу.

Пройдя паспортный контроль и выловив с подвижной ленты свой чемодан, он направился к толпе встречающих. Щурясь, всматривался в незнакомые лица, тонул взглядом в пестроте одежд и аксессуаров, пытаясь опознать тетю Раю – по красной кофточке, а Эллочку – по клетчатому зонту в руках. Отметил, что москвички одеваются наряднее, чем немки, и охотнее пользуются косметикой.

– Пауль? – пророкотал сзади грудной женский голос. – Пашенька, милый… Здравствуй! Как же ты изменился, мальчик, тебя не узнать.

– Здравствуйте, тетя Рая, – Пауль в последнюю секунду уклонился от жарких родственных объятий. Ему было смешно и неловко. «Изменился», надо же. Последний раз тетка видела его в раннем детстве, года, наверное, в четыре, и он ее совершенно не помнил.

Впрочем, обе родственницы ему понравились. Тетя Рая, дородная, энергичная, с рыхлым, добрым лицом, крашеными хной волосами и черным пушком над верхней губой. Эллочка, худая брюнетка, лет далеко за тридцать, держится скромно, как школьница. Рядом с ними Пауль и правда чувствовал себя мальчишкой.

– Пашенька, как долетел?

– Хорошо, тетя Рая, спасибо, – он поставил чемодан на землю, прислонил к нему дипломат с ноутом. – Пойдемте? Где ваша машина?

По взглядам, которыми обменялись женщины, Пауль понял, что сморозил что-то не то.

– Я хотел сказать, как здесь можно вызвать такси?

– Да не надо такси, вот тут, рядом, автобусная остановка. Очень удобно. Сейчас быстро доедем. Давай мне что-нибудь не тяжелое, я помогу, – тетя Рая попыталась отобрать у него ноут, но Пауль вцепился в ручку дипломата мертвой хваткой.

– Не надо, я сам… Почему вы не хотите такси? У меня есть деньги.

– Да тут близко, сорок минут, – настаивала тетка, судя по всему, горячая поклонница общественного транспорта, а Эллочка, стоя чуть в стороне, сочувственно кивала.

– Ладно, хорошо, поехали на автобусе, – согласился Пауль, у которого не было сил спорить.

Тащить чемодан до остановки пришлось самому, свободную тележку найти не удалось. В автобусе Паулю чуть не стало плохо. Жарко, душно… от запаха пыли и пота кружилась голова и тошнота подступала к горлу. Он протолкнулся поближе к окну и, ухватившись за поручень, жадно глотал струившийся из приоткрытой форточки горячий воздух. И не менее жадно вбирал в себя проплывавший мимо городской пейзаж: аляповатые вывески торговых центров, дома, раскиданные вдоль шоссе, точно кубики гигантского конструктора, огромные рекламные щиты. «Не хорошо, когда у дороги столько рекламы, – думал Пауль, – отвлекает водителей. А вообще – красиво». Он по опыту знал, что когда долго мечтаешь что-то увидеть, очень часто потом разочаровываешься. Как ребенок, который несколько дней канючит, выпрашивает у мамы подарок, а когда получил – поиграл пять минут, потом потерял всякий интерес, сломал и выбросил. Почему так? Наверное потому, что, мечтая, человек создает некую идеальную картинку, а потом сравнивает ее с реальной, и сравнение получается не в пользу последней. Но в Москве не было ничего, что могло бы разочаровать. Разве что пыли много в атмосфере и выхлопных газов, ну так это проблема любого большого города. В метро Пауля втащили уже в полуобморочном состоянии, поэтому оценить в полной мере красоту московской подземки он не смог.

Тетя Рая и Эллочка жили в длинной пятиэтажке, стоявшей под прямым углом к еще одной, такой же, к которой примыкала цепочка гаражей и детский сад за симпатичным кружевным заборчиком. Так что получался внутренний дворик, огороженный с трех сторон. Посреди дворика ютились одинокие качели с погнутыми боковыми стойками и закинутым на верхнюю штангу сидением и заплеванная окурками песочница. По обеим сторонам тропинки и под окнами домов разрослись кусты шиповника с сочно-розовыми цветами.

Пауль споткнулся и чуть не упал, засмотревшись на расписанную толстыми серебряными и черными линиями стену гаража. Серебряная бабочка, бьющаяся в липкой черной паутине. «Это просто рисунок, – одернул себя Пауль. – Не надо искать во всем скрытый смысл».

Поднявшись вместе с родственницами в их маленькую трехкомнатную квартирку, он сразу же попросился в ванную и там почти полчаса отмокал под горячим душем. А когда вышел, в гостиной его ждал сюрприз – празднично сервированное угощение. Салаты в хрустальных вазах, красная рыба, колбаса, нарезанная прозрачными кружочками, соленые огурчики и маринованные опята, селедка под шубой и, конечно, бутылка русской водки в центре стола. Вот уж что ни к чему после трудной дороги, так это алкоголь. Есть Паулю тоже не хотелось, но пришлось сесть за стол, чтобы не обидеть хозяек.

– Пашенька, устал, наверное? – заботливо поинтересовалась тетя Рая. – Сколько до нас лететь?

– Три часа, – ответил Пауль, рассеяно ковыряясь вилкой в салате. – А до этого столько же на поезде от Саарбрюккена до Франкфурта. И там полдня в аэропорту. Устал, да.

– Что-то ты бледный, Пашенька… Проголодался? Вас кормили в самолете? Возьми вот огурчик, с дачи, сама засолила… Как тебе Москва? Чем занимаешься? Ты вроде в фирме какой-то работаешь? – забрасывала она гостя вопросами. – Надо же, какой ты стал взрослый! Когда тебя Леночка последний раз привозила, совсем малышом был. Голубоглазый, хорошенький. Румянец во всю щеку. Как привела тебя Леночка к нам, сразу под этот стол забрался, там и сидел.

– Так ведь сколько лет прошло, тетя Рая, – покачал головой Пауль, смущенно взглянув на Эллочку, которая сидела напротив, строгая и прямая, и маленькими глоточками пила томатный сок из граненого стакана. Та опустила глаза.

Он не помнил своего первого приезда в Москву, разве что совсем смутно, но ему нравилось думать, что все здесь осталось, как тогда. Что он ест сейчас за тем же самым столом, под которым играл в детстве. Все повторяется в жизни, все идет по кругу.

– Спасибо большое, все очень вкусно. Но я наелся. Можно мне где-нибудь прилечь? – он вымученно улыбнулся, пытаясь улыбкой замаскировать неловкость. Неприятно показывать другим собственную слабость, ну да ничего, завтра все будет по-другому. Завтра он отдохнет и соберется с силами, и вперед – покорять новые горизонты и получать новые впечатления. Последний бросок – его стоит сделать, что бы ни случилось дальше.

– Конечно, конечно, – засуетилась тетка. – Паша, пойдем. Ты точно не хочешь больше кушать? Я пока не буду убирать со стола…

Паулю показали его комнату, полутемную из-за росшего под окном тополя и мрачного красно-серого узора на обоях. По сравнению с заставленной мебелью гостиной она казалась полупустой: только диван, придвинутый вплотную к длинной стене, узкий дубовый шкаф в углу и покрытая вышитой салфеткой тумбочка, на которой стоял букетик искусственных цветов. На диване лежали подушечка-думка и сложенный вчетверо полосатый шерстяной плед. Пауль швырнул на пол чемодан, бережно поставил дипломат рядом с тумбочкой и лег, натянув колючий плед до подбородка.

Его сразу же сковало странное, пустое оцепенение. Не сон, не явь, а как будто прозрачное ничто, когда слышишь все звуки, видишь свет из-под полуопущенных ресниц, но мысли словно увязли в тягучем желе, а руки и ноги одеревенели, не чувствуют ни тепла, ни холода. И пошевелить ими страшно.

Где-то в другом мире позвякивала посуда, лилась вода из крана, перешептывались глухие, пугающие голоса. Чужие стены давили и грозили обрушиться. Свет медленно умирал, становясь из белого золотым, потом розовым, потом томно-голубым. Пауль очнулся резко, как от толчка, от неприятного ощущения, что на него кто-то смотрит. С трудом повернул голову – мышцы еще были словно ватные – у его постели стояла Эллочка с подушкой в руках.

– Пауль, – кузина неуверенно улыбнулась, – тебе неудобно так, на маленькой… Возьми вот эту.

– Na, gut,[6]6
  Na, gut – Да, хорошо (нем.)


[Закрыть] – он приподнялся, позволив Эллочке вытащить из-под его головы подушку и подсунуть другую.

– Да, так лучше, спасибо.

– Пауль, если тебе что-нибудь будет нужно…

Он снова опустил веки и покачал головой. Очень хотелось спать. Но Эллочка не уходила, ее темные глаза с расширившимися в полутьме зрачками внимательно и сосредоточенно вглядывались в лицо гостя. В слабом вечернем освещении она показалась ему почти юной и даже чем-то похожей на Паулу.

– Я вот что хотела спросить… может быть, это не мое дело… но все-таки ты мой брат, единственный… не чужой человек. У меня все время такое чувство, как будто с тобой что-то не так… Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я умираю, – сказал Пауль. Ему надоело притворяться.

Кузина не всплеснула руками, не схватилась за голову, а продолжала молча стоять и смотреть на него.

– Лейкемия, – пояснил Пауль. – Рак крови. Я совсем недавно узнал диагноз и вот… решил хотя бы повидаться с родственниками… познакомиться, прежде чем…, – пробормотал он, краснея от стыда. Не рассказывать же ей про сетевой роман, картинки в Живом Журнале и девушку Вику.

– Мама очень расстроится, – тихо произнесла Эллочка. – Она так любила тетю Лену… И про тебе все время говорила… Ты не хотел с нами общаться, а мы все время о тебе думали… И что, ничего нельзя сделать?

Пауль неопределенно пожал плечами.

– Мне жаль, правда, – сказал он искренне. – Но, наверное, лучше поздно, чем никогда… Не говори ничего маме, хорошо? Пока не надо.

– Но как же ты приехал? Ты уверен, что… – Эллочка запнулась, но Пауль понимал, что вертится у нее на языке.

– Не бойся, здесь со мной ничего не случится. Я к вам всего на пару недель. Пару недель я продержусь, а потом вернусь домой и лягу в больницу. Наверное… Наверное, все это уже бесполезно. Рак не лечится, потому что это не болезнь, а… судьба, – добавил он, смутившись. Теперь кузина наверняка сочтет его недалеким, а то и суеверным.

Эллочка вдруг оживилась.

– Знаешь, мама говорила, что нельзя умирать раньше смерти. Надо сопротивляться, хотя бы попробовать что-то… ну, например, пойти к народному целителю… Я слышала, бывают случаи, когда не то что от рака люди выздоравливали, но даже от СПИДа… У меня есть пара адресов. Хочешь, я тебе дам? Маму еще спрошу… Скажем ей что-нибудь, придумаем. Или в газете посмотреть можно.

– В газете, – усмехнулся Пауль.

«А почему бы и нет?» – подумал про себя.