Текст книги "Graffitibook"

Глава 7

Рэй сидел в углу зала, курил сигарету и молча смотрел на Трефф. Тревожился за нее и одновременно любовался ею. В изящных очках, с зачесанными назад волосами и в женской блузке она явно чувствовала себя не на месте, и это доставляло Рэю смутное, едва ощутимое удовольствие.

Он уже много лет знал эту девочку, помнил ее еще подростком и, наверное, первым принял за мальчишку – уж очень она была нескладная, не по-женски резкая, да и голос низкий, хрипловатый, как у парня. Она тогда испугалась – в первый раз «бомбила» стену. Рэй лишь посмеялся, мол, парень, учись, как надо! И она смотрела, не скрывая восхищения, как из-под рук настоящего мастера выходят идеальные линии и цвета. А потом привязалась к нему, как собачонка, ходила с ним на все стены, подавала кэны, и училась, училась, училась… По его совету она так и осталась мальчишкой.

«Ночные улицы небезопасны, и мужской образ – отличная маскировка. Тем более у тебя, милая, отличные внешние данные – ни груди, ни задницы!»

Рэй был глупцом. Он чувствовал ее восторг и вообразил, что она влюблена в него. Поначалу эта полудетская влюбленность отягощала, затем – забавляла, потом вдруг показалась даром свыше… Пока, наконец, не оказалась лишь его собственной фантазией, а на деле – благодарностью и братской привязанностью.

Тогда Рэй впервые почувствовал себя старым.

Плох тот ученик, что не превосходит своего учителя – так говорил Леонардо да Винчи, и Рэй был с ним согласен. Трефф была отличной ученицей, и, подобно Вероккио, Рэй отложил кисти – а точнее, кэны – в сторону.

Просто вдруг перестал ощущать потребность выходить на улицы. Он реализовал себя в этой девчонке, научил ее всему, что знал и умел сам, и этого хватило, чтобы шило в известном месте перестало беспокоить его. Он придумал Треффа – большего в граффити он сделать не мог.

Однако, признавая ее талант, он признавал и ее право жить, не советуясь с ним, и часто скучал по долгим ночным разговорам, по заинтересованному вниманию в ее глазах, по ее желанию делиться с ним каждой малостью, происходившей в ее жизни. Сейчас, сидя за столиком в дорогом ресторане и видя ее смущение, Рэй снова чувствовал себя ее учителем и покровителем. Знающим все на свете и всемогущим.

– Я думала, я никогда такого не скажу, но мне страшно, Рэй.

Он повернулся к ней. Утянутый в воспоминания, Рэй не сразу вспомнил, что у его девочки серьезная проблема. «Тоже мне, всезнающий и всемогущий» – усмехнулся он про себя.

Трефф сидела за столиком, теребя в руках вилку, и смотрела на него.

– Бросай его, – сказал Рэй, выпуская струю дыма. Нарочно небрежно, чтобы не подумала, не дай бог, что он ревнует.

– Дело не в этом, – как-то неуверенно ответила она. – Дело не в риске, и не в этой статье… Дело в другом, Сережа.

Рэй вздрогнул. Он был Сергеем Владимировичем на работе, Серегой для приятелей, Сергунчиком для Эльвиры, но для Трефф он всегда был Рэем и только Рэем. И собственное имя, произнесенное этой девчонкой, встревожило его гораздо больше выражения ее глаз, напряжения в голосе и даже признания в трусости.

– Что случилось, девочка?

– Смотри.

Трефф бросила на стол брошюру. Рэй взял ее в руки. Глянцевая бумага, качественная полноцветная печать. «NFB в Москве!»

– Откуда это у тебя?

– На улице дали.

– Кто?

– Парень какой-то. Ездил на роликах у метро и всем раздавал. Да какая разница, ты смотри, смотри…

Рэй открыл брошюру, медленно пролистал, подолгу рассматривая каждую фотографию. Самые яркие работы Эн-Би, начиная еще с девяностых годов и заканчивая «гамбургером» с Лубянки.

– Парень на роликах, говоришь? – хмуро переспросил он. Все это ему не нравилось.

– Ну да! – раздраженно ответила Трефф. – Ты на картинки смотри! Вот это, видишь… Это Москва, совсем старье, это… дальше, листай дальше… Вот. Видишь? Каталония, окрестности Барселоны. Прошлый год.

Рэй рассматривал обычный морской пейзаж – две стилизованные пальмы, солнце, надвигающиеся с моря тучи. Хорошо сделано. Очень хорошо. Однако что-то шевельнулось в душе – что-то тревожное, будто эти тучи несли не желанный в жаркой Испании дождь, а закрывали навсегда беспомощное маленькое солнце. Трефф перевернула страницу. Франция. Штаты. Снова Москва…

– И что? – Рэй все еще ничего не понимал.

– Они стали мрачные, – тихо пояснила Трефф. – Злые. Они словно… словно подглядывают за тобой, кажется, что некуда бежать, что тебя везде настигнут…

Рэй с тревогой посмотрел на нее.

– Милая моя, это твои фантазии, – уверенно заявил он. – Ты работаешь каждую ночь, без выходных, днем не высыпаешься, к тому же сейчас еще и нервничаешь. Вот у тебя и разыгралась паранойя.

– И Пауль из Саарбрюккена тоже, да?

– И Пауль, – кивнул Рэй. – Ты все еще общаешься с ним?

– Да, – улыбнулась Трефф, но тут же улыбка уступила место тревоге. – То есть, сейчас нет… В смысле, я читала его роман, но не смотрела личные письма… Не до того было.

– Почему? – Рэй удивился. – Меня так очень интересует личность этого парня. Я почти уверен, что это ему ты обязана своими страхами.

– Да брось! Ерунда какая. Пауль – это Пауль. Циммер.

– Циммер, триммер, какая, к черту разница?! – взорвался Рэй. – Откуда он про тебя знает, ты мне скажи?

Трефф промолчала. Этот разговор повторялся уже много раз с неизменным результатом – каждый оставался при своем мнении. Чтобы успокоиться, Рэй принялся перелистывать книжицу. Трефф была права – по крайней мере, какое-то тревожное чувство не давало расслабиться. Что-то навязчиво мешало, как соринка в глазу.

– Так ты говоришь, парень на роликах? – переспросил он. – Как он выглядел? Что-нибудь говорил?

– Дался тебе этот парень, – пожала плечами Трефф. – Самый обычный… Говорил про концерт какой-то, мол, надо прислать фотографии и получишь бесплатный билет…

– А что за движение?

– Фанаты, видимо.

– Фанаты? И что, набрали денег на концерт в Москве? На полноцветные буклеты, которые раздают всем прохожим? Такая реклама дорого стоит, девочка. И я совершенно не понимаю, зачем это нужно художнику, чьи работы уходят на аукционах за бешеные бабки.

– Фанаты – безумные люди, – махнула рукой Трефф.

Рэй начинал злиться. Девчонка явно не желала понимать, что ввязывается в авантюру с душком. Сигарета истлела до конца, и он сунул ее в пепельницу. Хлопнул по карманам – но пачка осталась в машине, в бардачке.

Рэй огляделся в поисках официанта и вдруг заметил внимательный взгляд, устремленный к их столику от двери. Парень, похоже, только что вошел. Встретившись глазами с Рэем, он быстро отвернулся и выскользнул из ресторана.

– Черт! – искренне сказал Рэй, сообразив, что не успеет догнать неожиданного наблюдателя.

Трефф удивленно посмотрела на него. Она, похоже, ничего не заметила.

– Ты спятил?

Трефф сидела на полу в гараже, спрятавшись от навязчивого света, и не сводила глаз с Никиты. Тот восседал за столом на высоком барном стуле, найденном Трефф на свалке и отремонтированном Рэем пару дней назад, и рисовал что-то с видом самым обычным, словно бы все было как раньше. Наконец оторвался от своего занятия и всплеснул руками, комично и картинно:

– Подумай, о том, что нам это даст!

Еще неделю назад Трефф рассмешила бы его игра, но теперь с некоторым мрачным злорадством и – к ее собственному удивлению – разочарованием она заметила, что привычные приемы Эн-Би скорее раздражают, чем веселят.

– Уже думал, – ответила она со вздохом. – И не вижу ничего, кроме геморроя.

– Подумай еще раз! – Никита соскользнул со стула, сделал несколько мягких шагов к Трефф.

«Вот зараза!» – подумала Трефф, чувствуя, как при его приближении заходится в своей тесной каморке придурочное сердце.

– Если плакаты появятся одновременно в разных концах города, они поймут, что нас много! – комические жесты и мимика уступили место горячей убежденности в собственной правоте. – Что не один-два сбрендивших парня малюют на стенах! Это будет настоящее наступление!

– Какое, к черту, наступление? – закричала Трефф, желая не столько понять Никиту, сколько заглушить предательский грохот в груди и висках. – Кому ты объявил войну?

Никита постоял с минуту, глядя ошарашенно на Трефф, потом тоже закричал, и Трефф вздрогнула от внезапной ярости в его голосе:

– Обществу! И не я! Мы, Трефф! Мы с тобой объявили войну! Мне-то казалось, ты со мной…

– Я с тобой! – господи, она ли это говорит? – Только, я-то, идиот, считал, что мы просто покажем им альтернативу! Заставим задуматься! Пошевелить мозгами!

– Мозгами?! Трефф, ты или слишком молод, или слишком туп! Один-два с мозгами тут ничего не изменят! А где ты видел мозги у толпы?

– Ты же собирался просвещать! Учить! – Трефф чувствовала, что язык заблудился среди слов, и уже теперь, даже не помышляя о том, чтобы сдаться, видела, что битва проиграна.

– Учить тоже можно по-разному! – Никита тоже сбавил тон, добавил в голос покровительственных ноток.

И почему все они считают, что могут поучать ее?! Вчера Рэй, теперь вот Никита… по какому такому праву? Старшинства? Или просто потому, что они мужчины, а она, как бы не прятала грудь под рубахой, остается женщиной? Неужели они чувствуют ее слабину? Или – при этой мысли Трефф покрылась потом – Никита знает, кто она, и просто до поры поддерживает игру? Неужели Рэй сдал ее?

Они стояли друг напротив друга, оба взмокшие, раскрасневшиеся, оставшиеся при своем мнении. И выплеснувшие накопившееся, способные теперь поговорить, наконец, спокойно.

Эн-Би пришел в себя первым. Он схватил Трефф за плечи и хорошенько встряхнул, заставив посмотреть на себя.

– Послушай! Я только прошу тебя еще раз подумать! Мы же не делаем ничего аморального или преступного! Какая разница, один плакат или двадцать? Но если мы действительно хотим что-то сказать – не развлечься, не порисовать картинки, не покрасоваться перед тусовкой – мы должны сделать так, чтобы нас услышали!

– Это опасно! – Трефф предприняла еще одну – последнюю – попытку возразить. Голос прозвучал слабо и неубедительно. – Это же люди, это как минимум два десятка человек, которых надо координировать, которых надо подготовить и которым надо заткнуть рот.

– Десятка хватит. Если взять по два-три объекта… Плакаты отпечатаем в типографии – договоримся, они сдадут зал. Не так уж велик риск, зато какой будет эффект!

Трефф слабо кивнула.

– Отпусти меня, а?

Никита послушно убрал руки с ее плеч и даже пробормотал извинение.

– Ты устал, парень, – сказал он. – Тебе надо выспаться. И тогда завтра с утра ты сам поймешь, насколько может получиться круто!

Трефф уселась на пол, прислонившись к стене, и даже не пошевелилась, когда лязгнула, закрываясь, металлическая дверь. Устало прикрыла глаза. Ей действительно надо отдохнуть – а то напридумывала черт знает что…

Но воображение уже скакало на лихом коне страха – вперед здравого смысла и представлений о реальности. Не один глаз, а двадцать. Или это тоже не предел? Сотни, тысячи, миллионы глаз по всему миру. Миллионы зрачков аспидно-черной пустоты. Взгляд, от которого не деться никуда.

Эн-Би действительно хотел что-то сказать миру, в этом Трефф не сомневалась. Вот только… что?

В электронном ящике скопилась масса новых писем. Разбирать их было неохота, тем более, что половина из них явно рекламные рассылки и предложения дружбы от совершенно незнакомых людей. Вот, казалось бы, живешь себе и живешь, тщательно избегая всяких «Одноклассников», «В контакте» и «Моего мира», стараясь не светиться и только пробегая взглядом интересующие тебя темы. Так нет, разыщут, напишут, предложат дружбу, узнают о тебе все, что можно… Интернет развивался, рос и пугал. Он был продолжением страхов Трефф, огромным глазом, глядящим на этот мир откуда-то из бездны, и Трефф сжалась в комок под этим взглядом, съежилась в кресле, стараясь стать незаметной.

Выключить бы компьютер… Но в глаза бросилась знакомая фамилия, набранная латиницей.

Пауль Циммер.

Трефф щелкнула по значку непрочитанного письма.

Вот тебе и раз. Оказывается, Пауль в России. И писал ей не раз и не два, сперва из Германии, а теперь и из Москвы. Просил о встрече. В последнем письме оставил номер телефона – жутко длинный, наверное, немецкий мобильный.

Трефф скопировала в отдельный файл телефоны, отключилась от сети и принялась размышлять.

Хочет ли она встречаться с Паулем? Этот человек, ставший ей по-своему близким, пока оставался далеко, поселившись на соседней улице вдруг показался слишком, непоправимо чужим. Сразу вспомнились все опасения Рэя и странный роман, со сверхъестественной точностью копирующий ее собственную, Трефф, жизнь.

В письме Пауль писал мягко, но настойчиво, словно встреча с Трефф и была целью его приезда. Эта настойчивость настораживала.

И все это в разгар их работы с Эн-Би. Может ли это быть совпадением?

Позже Трефф долго ворочалась под одеялом, пытаясь уснуть, и вспоминала все письма, полученные ей от Пауля. Что он делает в Москве, ведь он, кажется, не собирался сюда? Он, вроде, писал что-то о поездке во Францию… Он не говорил, с кем, но воображение само дорисовало его девушку – такую же скромную, мягкую, тихую, как сам Пауль. Трефф тогда еще почувствовала совершенно неуместный укол – да какой там укол, так, комариный укус! – ревности, и сама же смеялась над собой. Ну что он ей, этот Циммер? Любопытный, забавный, трогательный – но не больше.

А теперь он, значит, здесь, и хочет ее видеть. И вместо доброго приятеля на горизонте замаячила черная, неясная тень.

Надо сказать Рэю, подумалось Трефф. Рэй обязательно что-нибудь придумает.

От ковра пахло резиной, но кололся он, как настоящая трава, даже через брюки. Прикасаться к нему было неприятно. Да еще темнота, сначала показавшаяся уютной, все плотнее обволакивала глаза, словно пыталась выдавить зрачки и заползти в мозг.

Пауль сидел по-турецки, сложив руки на коленях, так, как велел магистр. Сзади кто-то дышал ему в шею, справа – натужно покашливал. Сосед слева возился, очевидно, то и дело меняя позу. Отовсюду – со стен, с потолка, кажется, даже с пола, пробиваясь сквозь густой ворс ковра – струилась слащавая музыка, которая словно оттеняла темноту и придавала ей мучительно тошнотворный оттенок.

Над всем этим царствовал голос – густой, точно звон медного колокола, чуть надтреснутый, интимный.

«Творить и не обладать тем, что сотворено, создавать и воспитывать в себе созданное, преобразовывать вещи и приводить их в движение, не прилагая к этому усилий, руководить жизнью, не считая себя при этом властелином – вот что называется мудростью.»

Голос мага убаюкивал, гипнотизировал, наваливался тяжестью на плечи. Перекрывал воздух, точно подушка, прижатая к лицу. Пауль готов был сорок раз обойти вокруг стола и столько же – перелить воду через дверную ручку или что там еще могла выдумать сегодняшняя «бабка», лишь бы только уйти из комнаты, полной больного дыхания, мрака и музыки. Зачем только он сюда притащился? И зачем не позволил Эллочке его сопровождать? Дом, в котором располагалась «резиденция» магистра – двенадцатиэтажку с разноцветными балконами – Пауль отыскал с трудом. От станции метро «Речной вокзал» полчаса ехал на автобусе до какого-то совсем уж окраинного района, потом долго плутал в лабиринте заборов, гаражей и трансформаторных будок. И это при свете дня, пусть и клонившегося к закату. Небо, расцвеченное легкими мазками розового и золотого, отбрасывало на город резкие тени, делая пейзаж контрастным, точно на гравюре. И ни души на улицах. Пауль брел наугад, доверившись интуиции, и как будто случайно наткнулся на нужное здание.

«Чувственный мир – это облако, закрывающее душу в небеса твоего сердца. Тот же самый ум, который собрал облака, может развеять их в одно мгновение. Научи свой ум разгонять облака.»

А возвращаться придется ночью. Как он найдет дорогу? И что делать, если не найдет? Бродить по улицам до утра? Спать на голой земле? Верная простуда, а простужаться ему нельзя.

«Счастлив человек, умеющий отличить настоящее от кажущегося реальным, вечное от происходящего, благое от кажущегося таковым. Когда распускается один цветок, раскрывается целый мир. В котле с кипящей водой нет холодного места для уныния…»

Такая вот тягомуть. Похуже бабкиных заклинаний. И ведь ходят к нему люди, к этому магу, верят, что он может им помочь. Во что только люди не верят… Пауль чувствовал, что постепенно засыпает. Может, оно и к лучшему, быстрее все закончится. Только бы не захрапеть или, не дай Бог, не свалиться набок. Неловко перед соседями.

«Люди ищут Бога во внешнем пространстве, а нужно идти внутрь себя. Когда человек долго сидит в темноте, он начинает видеть краски…»

«Вот это правильно», – подумал Пауль. Он уже видел краски: яркие, зигзагообразные сполохи на потолке. Рой фиолетовых светлячков, порхающих вокруг головы мага. Зеленая световая дорожка под ногами… протянулась через всю комнату, наискосок, по жесткому синтетическому ковру… Пауль осторожно ступает по ней, то и дело наклоняясь и срывая с кустов красные ягоды. В ноздри бьет густой аромат сосновой хвои. Странно… Ведь лес-то березовый. Ягоды крупные, сладкие, слабоядовитые. Пауль ест их и не может остановиться. Запихивает в рот целыми пригоршнями, не обращая внимания на текущий по подбородку сок. Ест до онемения, до судорог в мышцах, до рвоты, до колющей боли в животе. Ему хочется отвернуться, бежать, но взгляд словно прикипел к россыпи красных бусин, руки сами тянутся к веткам, и даже страх смерти не способен их удержать.

Пауль вздрогнул и распахнул глаза в темноту. Задремал все-таки. Интересно, заметил кто-нибудь, что он спит? Пауль растерянно обернулся, но, конечно, ничего не увидел.

«А сейчас – небольшая медитация, – объявил магистр. – Сядьте в медитативную позу, позвоночник держите ровно, дыхание глубокое, спокойное. Созерцайте мандалу «Око Мира», сосредоточьтесь на ней…»

При этих словах противоположная стена комнаты ярко осветилась, и ошеломленному взгляду Пауля предстала… нет, не мандала – картина, выполненная в стиле граффити. Да, опять граффити, даже здесь. У Пауля вырвался обреченный вздох.

«… Размышляйте о следующих истинах. Я – это центр света, обитающий во лбу, излучающий силу света для всего тела. Тело лишь костюм, одежда для души… Мой дом находится очень далеко за пределами Луны и звёзд, там, где свет… Свет там, где есть мир и покой… Я мирный, мой дом мирный… Во Вселенной мое «Я» – сверкающая звёздочка, наполненная миром и любовью…»

Пауль не мог ни о чем размышлять. Он только смотрел и смотрел, чувствуя, как от ужаса встают дыбом волосы, не только на голове, но на всем теле.

С картины на него уставился огромный глаз, темно-карий, опушенный короткими рыжими ресницами. Обычный глаз, внимательный, влажно блестящий. Пауль различал даже мелкие кровеностные сосуды и темные кляксы пигмента на радужке. Но зрачок… Из него тянуло сквозняком, затхлостью, точно из открытого погреба, похотью и злобой. Казалось, этот вытаращенный глаз хочет проглотить весь мир – целиком.

Пауль съежился на полу, в момент окоченев, не в силах отвести взгляда от странного рисунка. Ощущал, как сжимается, искажаясь, наполненная густой темнотой комната. Исчезает. Пространство распадается клочками сажи, мелькает и кружится, и его, Пауля, затягивает внутрь зрачка.

Потом наступила пустота, сквозь которую фрагментами прорывались боль, холод, движение – словно его куда-то несли, – звуки человеческой речи. Только слов было не разобрать.

Он очнулся в липкой предрассветной серости, не то под забором, не то около бетонной стены. В десяти шагах тянулась черная цепь кустов, упиравшаяся в разрисованную цветными мелками трансформаторную будку. Тоже граффити в своем роде.

Пока Пауль лежал в обмороке, в легкие заполз туман. Пришлось долго и мучительно откашливаться, давясь мокротой и кровью. Пауль ничего не помнил и не понимал, что с ним случилось. Последнее, что осталось в памяти – это медитация в квартире «магистра черной и белой магии»… как же его звали? Раскин? Да, точно.

Пауль с трудом перекатился на спину, запустил руку в карман. Пусто. Портмоне исчезло без следа. Не страшно, денег там было немного. Хорошо, что догадался оставить паспорт у родственниц, а не взял, как идиот, с собой. Плохо, что вытащили мобильник. Именно теперь, когда Паулю, как никогда, нужна помощь.

Он попытался встать, но позвоночник пронзила такая острая боль, что на глазах выступили слезы, а серость вокруг угрожающе сгустилась. Теперь не только будки, но даже кустов было не разглядеть. Как будто на сцене внезапно выключили свет, и декорации утонули в полумгле.

«О, нет! – простонал Пауль. – Мне надо срочно в тепло. У меня слабый иммунитет…» И, как назло, никого поблизости. Какой-то заброшенный дворик, в стороне от жилых домов, сюда и днем, наверное, мало кто заглядывает. Разве что попробовать ползти, хоть как, но выбраться отсюда. Пока не слишком поздно.

Он попробовал подтянуться на руках, но пальцы наткнулись на что-то острое – осколок стекла или камешек. Туман сделался непроницаемым и настолько плотным, что при каждом вдохе с силой проталкивался в ноздри, в гортань, в грудь. Пауль задыхался.

И вдруг – что это, сон, бред, реальность? – в тумане смутно обрисовалась мужская фигура, а которой Пауль без колебаний узнал Мастера. Да, Мастера, героя его недописанного романа. Фигура угрожающе колыхалась и струилась, меняя контуры и форму, словно сама состояла из тумана. Пауль испуганно сжался: что ему нужно, этому персонажу, от своего творца? И тут же заметил, что из-за плеча Мастера выглядывает Алекс. Вот кто ему поможет. Не может не помочь, ведь он – автор. Он собирался написать для нее что-то очень хорошее, хоть и не помнит сейчас, что, но точно знает, без него она пропадет. Не может человек сам написать себе жизнь, ему обязательно нужен автор… мудрый автор… который может просчитать все ходы наперед. Мысли Пауля путались, он уже понимал, что бредит, но все-таки протянул руки к туманной Алекс и прошептал, так громко, как только мог: «Пожалуйста, помоги… Спаси меня. Я напишу тебе счастье, обещаю, только помоги мне сейчас…»