Текст книги "Убийца Гора"

– Что это? – недоуменно спросил я, показывая куклу Суре.

С диким криком рабыня красного шелка сорвалась с места, схватила со стены шокер и привела его в готовность. Я заметил, что стрелка указателя мощности на нем дошла до красной, смертельной отметки. Металлический наконечник почти мгновенно раскалился докрасна. Мне даже было больно смотреть на него.

– Умри! – закричала она и, выставив перед собой шокер, бросилась ко мне.

Я выронил куклу и, сделав шаг в сторону, поймал женщину за запястье. Шокер выпал из её завернутой за спину руки и покатился по полу. Затем я оттолкнул от себя Суру, подобрал шокер, выключил его и повесил себе на пояс.

Сура стояла, прижавшись спиной к стене, закрыв глаза и отвернув голову.

– На, возьми, – протянул я ей куклу.

Она прижала куклу к груди.

– Извини, – сказал я.

Она стояла с куклой в руке, не сводя с меня встревоженных глаз. Я отошел от неё и, сняв с пояса шокер, повесил его на прежнее место, откуда она снова могла взять его, если, конечно, захочет.

– Извини, я просто искал ка-ла-на.

На её лице отразилось полное замешательство.

– Вино в последнем сундуке, – шепотом ответила она.

Я подошел к сундуку, откинул крышку и обнаружил бутыль ка-ла-на и несколько небольших бокалов.

– Ты пользуешься большим расположением в этом доме, рабыня, если тебе позволяют иметь в комнате вино, – заметил я.

– Позвольте, я вам налью, – прошептала она.

– Это уже без всяких штучек Кейджералии? – поинтересовался я.

– Да, господин, – ответила она.

– Тогда, если Сура позволит, я сам налью ей вина.

Она безучастно посмотрела на меня и, продолжая прижимать куклу к груди, протянула руку за бокалом. Рука её дрожала, проливая на пол капли ка-ла-на, и мне пришлось поддержать её ладонь, помогая ей поднести вино к губам.

Она пила, судорожно глотая, так же, как та темноволосая девчонка – предводительница рабынь с Горшечной улицы. Затем и я поднял бокал, позволяя ей осушить свой первой.

– С Кейджералией.

– С Кейджералией, господин, – прошептала она.

– Куурус, – сказал я.

– С Кейджералией, Куурус, – также шепотом ответила она.

Я отошел в центр комнаты и уселся, скрестив перед собой ноги. Бутыль я, конечно, взял с собой.

Она поставила рядом со мной свой бокал и подошла к сундуку, в котором хранилась её кукла.

– Зачем тебе эта игрушка? – спросил я.

Она молчала, аккуратно укладывая куклу на прежнее место среди лоскутов и украшений, на самое дно сундука, в правый угол.

– Можешь не отвечать, если не хочешь, – сказал я.

Она вернулась ко мне и опустилась напротив меня на колени. Я снова поднес ей вина и выпил сам.

– Эту куклу подарила мне моя мать, – сказала она.

– Я и не знал, что у рабынь красного шелка могут быть матери, – заметил я и тут же пожалел о своей нелепой шутке, увидев, что она не улыбается.

– Ее продали другим хозяевам, когда мне было пять лет, и это все, что у меня от неё осталось.

– Извини, – сказал я.

Она опустила глаза.

– Отца своего я не знала, – продолжала она, – но думаю, он был красивым рабом. Мать тоже мало что знала о нем, поскольку во время моего зачатия они оба были в масках.

– Понятно.

Она снова поднесла бокал к губам.

– Хо-Ту любит тебя, – сказал я.

Она отвела глаза.

– Я знаю.

– И часто на Кейджералию тебя вот так приносят в жертву?

– Когда у Кернуса появляется для этого соответствующее настроение, – ответила она и спросила: – Можно, я оденусь?

– Да, – кивнул я.

Сура подошла к одному из сундуков и, достав длинный отрез красного шелка, обмотала его вокруг себя, закрепив на талии шнурком.

– Спасибо, – сказала она.

Я снова наполнил её кубок.

– Однажды, много лет назад, на праздновании Кейджералии меня заставили отдаться рабу и я забеременела, – продолжала она.

– Ты знаешь, кто это был?

– Нет. Я была в маске, – она невольно содрогнулась. – Его привели откуда-то с улицы. Я до сих пор его помню. Он был такой потный, пухлый, с липкими, грязными руками. Он все время пыхтел и так противно похихикивал. Зато мужчины за столом веселились вовсю. Наверное, действительно забавное было зрелище.

– И что с ребенком?

– Я родила его. Но ребенка сразу забрали, так что я его никогда не видела. Скорее всего, получился такой же урод, как и его зачинатель.

– Вряд ли, – сказал я.

Она грустно рассмеялась.

– Хо-Ту часто к тебе приходит?

– Да, я играю ему на калике. Он очень любит слушать эту музыку.

– Ты настоящая рабыня красного шелка.

– Много лет назад, – задумчиво продолжала Сура, Хо-Ту был изувечен – его заставили выпить кислоту.

– Я об этом не знал.

– Некогда он был рабом, но завоевал себе свободу поединками на кривых ножах. Он был очень предан отцу Кернуса, а когда Кернуса-старшего отравили и фамильный медальон дома перешел к Кернусу-младшему, Хо-Ту позволил себе выразить недовольство, и его заставили выпить кислоту. Но он так и остался в этом доме.

– А зачем бы ему было здесь оставаться?

– Возможно, потому, что одна из рабынь этого дома Сура, – ответила она.

– Понятно.

Она засмеялась и покраснела. Я оглядел комнату.

– Знаешь, у меня нет никакого желания возвращаться к себе, – признался я. – К тому же все в доме, очевидно, ожидают, что я задержусь здесь подольше.

– Давайте я буду служить вам как рабыня для удовольствий, – предложила она.

– Ты любишь Хо-Ту? – спросил я.

Она ответила мне долгим задумчивым взглядом и медленно кивнула.

– Тогда давай займемся чем-нибудь другим, – сказал я.

– Хотя для других развлечений твоя комната, очевидно, мало что может предложить, – заметил я.

– Да, кроме самой Суры – ничего, – смеясь, призналась она.

Мой взгляд, в который раз скользнувший вдоль пустых стен, остановился на калике.

– Вы хотите, чтобы я для вас поиграла? – спросила она.

– А чего бы ты сама хотела? – поинтересовался я.

Она, казалось, была ошеломлена.

– Я? – недоуменно переспросила она.

– Да, Сура, именно ты.

– Это Куурус спрашивает серьезно?

– Да, – подтвердил я, – Куурус совершенно серьезен.

– Я знаю, чего бы мне хотелось, – после минутного замешательства ответила она, – но это так глупо.

– Ну в конце концов ведь сегодня Кейджералия.

– Нет, – покачала она головой, – это слишком нахально с моей стороны.

– Что именно? – допытывался я. – Если ты хочешь, чтобы я постоял на голове, сразу предупреждаю – в этом я не мастер.

– Нет, – ответила она, робко поднимая на меня глаза. – Не могли бы вы обучить меня игре?

Подобная просьба меня очень удивила. Она тут же стыдливо потупила взгляд.

– Да, конечно, – пробормотала она. – Я знаю. Я женщина. Рабыня! Извините.

– У тебя есть доска и фигуры? – спросил я.

Ее лицо озарилось счастливой улыбкой.

– Вы меня научите играть? – недоверчиво спросила она.

– Доска и фигуры у тебя есть? – повторил я.

– Нет, – сокрушенно покачала она головой.

– А бумага? У тебя есть карандаши или чернила?

– У меня есть шелк. Есть румяна и банки с другой косметикой!

Мы расстелили на полу большой кусок желтой шелковой материи, и я довольно добросовестно расчертил его на квадраты, закрасив нужные красными румянами.

Затем мы вывалили из сундука огромный запас маленьких бутылочек, пузырьков и брошек и договорились, какая из них будет соответствовать какой фигуре.

Меньше чем через час все уже было готово, и я прочел Суре краткий вводный курс об основных правилах игры и элементарных комбинациях. В течение следующего часа она, иногда путаясь, нерешительно попыталась перенести новые знания в конкретные перемещения фигур, не слишком, надо признать, глубокие по своей эффективности, но всегда обдуманные и логичные. Мы долго обсуждали каждый ход, рассматривая его сильные и слабые стороны, уделяя внимание его последствиям, пока она не воскликнула наконец: «Понятно!» – и мы не переходили к следующему.

– Нечасто встретишь женщину, которую увлекла бы игра, – признался я.

– Но ведь это так красиво! – воскликнула она.

Мы играли недолго, но даже за столь краткий промежуток времени её ходы раз от разу становились все более точными, эффективными и дальновидными. Мне пришлось уже меньше указывать ей на то, каким образом следует развивать дальше ту или иную разыгрываемую ею комбинацию, и больше внимания уделить защите своего собственного Домашнего Камня.

– Ты действительно никогда прежде не играла? – удивился я.

– А что, у меня уже получается? – с видимым удовольствием спросила она.

– Да, недурно, – признался я.

Эта женщина начинала восхищать меня. Я не мог поверить, что она играет впервые в жизни. Стало ясно, что мне удалось столкнуться с одним из тех редких типов людей, которые обладают замечательной врожденной способностью к игре. У неё ещё ощущались определенные шероховатости и недостаточное владение ситуацией на доске в целом, но судя по тому, сколь стремительно она прогрессировала, все эти недоработки можно было очень скоро устранить. Ее лицо раскраснелось от возбуждения, глаза радостно засверкали.

– Захват Домашнего Камня! – с торжествующим видом объявила она.

– Может быть, ты лучше поиграешь на калике? – предложил я.

– Нет-нет! – воскликнула она. – Еще партию!

– Ты ведь всего лишь женщина, – напомнил я ей.

– Пожалуйста, Куурус, сыграем ещё.

Я неохотно начал расставлять фигуры. На этот раз она играла желтыми.

С несказанным изумлением я наблюдал, как на моих глазах она разыгрывает дебют Сентиуса – один из наиболее сложных и мощных дебютов, сковывающий развитие фигур противника, особенно движения писца убара, и делающий его защиту весьма проблематичной.

– Ты правда никогда раньше не играла? – снова начал допытываться я, считая нелишним окончательно выяснить этот интересный момент.

– Правда, – ответила она, не отрывая взгляда от нашей импровизированной доски и изучая её с таким вниманием, с каким ребенок рассматривает новую игрушку.

Когда наступил черед четырнадцатого хода красных, моего хода, – я посмотрел на неё особенно внимательно.

– Как, по-твоему, мне следует сейчас ходить? – спросил я.

Она напряженно всматривалась в расположение фигур на доске, просчитывая в уме возможные варианты.

– Некоторые мастера предлагают выдвинуть убара к писцу, на клетку три, – пояснял я, – другие рекомендуют отвести лучника убары к убару, клетка два.

Несколько секунд она обдумывала эти варианты.

– Думаю, лучше выдвинуть убара к писцу, – ответила она.

– Согласен.

Я переставил своего посвященного убара – пробку от флакона – к писцу, на клетку три.

– Да, этот ход действительно сильнее, – кивнула она.

Ход, конечно, и вправду был самым сильным в данной ситуации, но, как оказалось дальше, даже он не принес мне успеха.

Шестью ходами позже Сура, как я и боялся, решительно придвинула своего убара – маленькую бутылочку к убаре, на клетку пять.

– Ну, теперь вам трудно будет ввести вашего писца убара в игру, – сказала она и, на секунду задумавшись, добавила. – Да, очень трудно.

– Да знаю я, знаю! – чувствуя, как во мне начинает нарастать раздражение, огрызнулся я.

– Вероятно, самым лучшим сейчас в вашем положении было бы пойти на размен фигур и таким образом попытаться разрядить обстановку, – продолжала она.

– Действительно, ничего другого мне не остается, – признал я.

Она рассмеялась. Я, не удержавшись, усмехнулся тоже.

– Ты замечательно играешь, – сказал я.

Мне частенько приходилось сидеть за игровой доской, и я считался, даже по мнению выдающихся мастеров этого искусства, отличным игроком, однако теперь мне стоило неимоверных усилий защищать свою честь перед этим красивым, три часа назад впервые взявшим в руки фигуры противником.

– Это просто невероятно.

– Мне всегда хотелось научиться играть, – призналась Сура. – Я чувствовала, что у меня это получится неплохо.

– У тебя это получается великолепно, – ответил я.

Я, конечно, знал, что это в высшей степени умная и способная женщина, я почувствовал это буквально с первой нашей встречи. Но даже если бы мне и не довелось познакомиться с ней лично, я мог бы составить о ней такое же мнение уже по тому, что она вполне оправданно считалась лучшей наставницей рабынь в Аре, чего она, естественно, не могла бы добиться без определенных дарований, подкрепленных незаурядным интеллектом, выделявшим её среди всех остальных преподавателей – людей, безусловно, хороших способностей.

– Вам нельзя сюда ходить, – предупредила она. – Так вы на седьмом ходу потеряете Домашний Камень.

Я внимательно изучил положение фигур на доске.

– Да, – наконец с неудовольствием признал я, – ты права.

– Вам лучше подвинуть первого наездника к убару, на клетку один, – посоветовала она.

И снова правда была на её стороне.

– Но тогда, – продолжала она, – я поставлю своего писца убары к посвященному убара, на клетку три.

Я повертел в руках своего обреченного убара и положил его на нашу импровизированную доску, признавая свое поражение.

Она захлопала от радости в ладоши.

– Может, тебе лучше поиграть на калике? – с тайной надеждой спросил я.

– Ну, Куурус! – воскликнула она.

– Ладно, – ответил я, в очередной раз расставляя фигуры и размышляя над тем, как хорошо было бы переменить род наших занятий и, возможно, заинтересовать её чем-нибудь ещё более подходящим для женщины и не столь сокрушительным для моего чувства мужского достоинства.

– Ты говорила, – напомнил я, – что Хо-Ту часто сюда заходит.

– Да, он очень добрый человек.

– Старший надсмотрщик дома Кернуса – добрый человек? – усомнился я.

– Да, в самом деле, и очень терпеливый.

Мне вспомнился плечистый, часто угрюмый Хо-Ту с неизменным кривым ножом на поясе и шокером.

– Но ведь он добился освобождения благодаря поединкам на ножах, – напомнил я.

– Да, но это было ещё во времена отца Кернуса. А тогда поединки проводились тупыми ножами.

– Но и те поединки, которые я видел, тоже проводились тупыми ножами.

– Это только с тех пор, как в доме появился зверь, – нахмурившись, объяснила она. – Сейчас дерутся тупыми ножами для того, чтобы бросить зверю побежденного живьем.

– А что это за зверь?

– Я не знаю, – ответила она.

Как-то мне довелось услышать его крик, и я был убежден, что это не слин и не ларл. Я так и не смог распознать, кому принадлежит этот чудовищный рев.

– Мне приходилось видеть остатки его пиршества, при этом воспоминании у нее, очевидно, мороз пробежал по коже. – От человека мало что остается. Даже кости, и те перемолоты и из них высосан костный мозг.

– Ему скармливают только побежденных в поединках на ножах? – спросил я.

– Нет, – ответила она. – Зверю может быть брошен любой, вызвавший неудовольствие Кернуса. Случается, так поступают даже с охранниками, но чаще всего это, конечно, рабы. Причем, как правило, рабы-мужчины, из тех, что содержатся в железных клетках. Но иногда ему скармливают и женщин, предварительно пустив им кровь.

Мне вспомнилось, что рабу, проигравшему в поединке на кривых ножах, также перед тем, как бросить его зверю, было нанесено легкое ранение.

– А для чего им пускают кровь? – спросил я.

– Я не знаю, – ответила она, снова опуская глаза на наше шелковое игровое поле. – Может быть, давайте лучше забудем об этом звере, – она посмотрела на расставленные в боевом порядке бутылочки, пузырьки, пробки и брошки и улыбнулась. – Игра такая красивая.

– А Хо-Ту, насколько я заметил, редко покидает дом, – продолжал я расспросы, делая очередной ход.

– За последний год, – ответила Сура, – он только один раз оставлял дом на довольно продолжительное время.

– Когда это было?

– В прошлом году, в ен'варе, когда он ушел из города по делам дома.

– А что у него были за дела?

– Приобретение рабов.

– И в какой город он направился?

– В Ко-Ро-Ба, – сказала она.

Все во мне словно одеревенело.

– Что случилось, Куурус? – удивленно спросила она, и вдруг её глаза, смотревшие поверх меня, наполнились ужасом. Она судорожно закрыла лицо руками.

– Нет, Хо-Ту! Нет! – закричала она.

Глава 18. ОКОНЧАНИЕ КЕЙДЖЕРАЛИИ

Сметая бутылочки и броши, я резко упал на расчерченный шелк, подминая под себя Суру и стараясь защитить её своим телом. В ту же секунду воздух над моей спиной рассек длинный кривой нож, с глухим стуком вонзившийся в боковую спинку стоящего рядом кованого сундука.

Я мгновенно перекатился на спину и, понимая, что не успею вскочить на ноги, попытался дотянуться до меча, пока тенью скользнувший мимо меня Хо-Ту высвобождал из деревянной поверхности сундука глубоко ушедший в неё нож. Ему это удалось быстрее, и через мгновение нож сверкнул у меня перед самым лицом.

Защищаясь, я машинально выбросил вперед левую руку и тут же почувствовал, как острое лезвие распарывает мне предплечье. Сознание захлестнуло острой болью, у меня потемнело в глазах, но уже через мгновение, придя в себя, я обнаружил, что руки мои сомкнуты на запястье Хо-Ту и удерживают на весу его тело, которое всей своей тяжестью давило на нож, пытаясь пригвоздить меня им к полу.

– Прекратите! – закричала Сура. – Хо-Ту, остановись!

Хо-Ту удвоил усилия, опираясь на нож уже обеими руками и буквально повисая на нем. Тогда я резким броском отвел нож в сторону и выкатился из-под распластавшегося на полу тела Хо-Ту.

Теперь я уже стоял над ним, обнажив свой меч и тяжело переводя дыхание. Он вскочил на ноги и, заметив висящий на обычном месте шокер, бросился к нему и схватил его со стены. Я не кинулся ему вдогонку, не имея никакого желания его убивать. Он обернулся, и я заметил, как его палец одним движением перевел указатель мощности до смертельного уровня. Хо-Ту, пригнувшись, словно приготовившись к прыжку, стал медленно приближаться ко мне.

Сура бросилась между нами.

– Не трогай его! – воскликнула она.

– Отойди! – рявкнул Хо-Ту.

– Нет! – закричала она.

Хо-Ту отвел регулятор мощности со смертельной точки и направил наконечник шокера к Суре. Послышался звук электрического разряда, из наконечника вырвался сноп ярко-желтых искр, и женщина, завопив от боли, отшатнулась в сторону и повалилась на каменный пол.

По лицу Хо-Ту пробежала мучительная судорога, но уже через мгновение он снова приближался ко мне. Я заметил, что стрелка показателя мощности опять стоит на смертельной отметке. Я отошел к сундуку, вложил меч в ножны и поднял с пола нож. Это был нож убийцы, короткий, хорошо сбалансированный, специально предназначенный для броска. Я уложил обоюдоострое лезвие на ладони.

С бешеным криком Хо-Ту швырнул в меня шокер. Я отклонился в сторону, и оружие пролетело у меня над самой головой. Ударившись о стену, его наконечник изверг целый фонтан искр.

– Ну, бросай! – приказал Хо-Ту.

Я ещё раз внимательно взглянул на нож, потом на Хо-Ту.

– Наверное, именно таким ножом в ен'варе прошлого года в Ко-Ро-Ба, на мосту вблизи Цилиндра воинов и был убит тот молодой воин из Тентиса, – сказал я.

Хо-Ту выглядел удивленным.

– Ты нанес удар ему в спину, – продолжал я, – трусливый, подлый удар.

– Я никого не убивал, – ответил Хо-Ту. – Ты сошел с ума.

Я почувствовал, как во мне поднимается холодная ярость.

– Повернись ко мне спиной, – приказал я Хо-Ту.

Тот, оцепенев от изумления, послушно повиновался.

С минуту я дал ему так постоять. Сура, постанывая от боли, приподнялась с пола.

– Не убивайте его! – прошептала она.

– Куда мне нанести удар, Хо-Ту? – спросил я.

Он не ответил.

– Ну? Куда ты хочешь его получить? – допытывался я.

– Пожалуйста, не убивайте его! – нашла в себе силы воскликнуть Сура.

– Бросай! – закричал Хо-Ту.

Женщина с трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, встала между нами, спиной к Хо-Ту.

– Пусть Сура умрет первой, – тихо сказала она.

– Отойди! – закричал Хо-Ту, не оборачиваясь ко мне. – Отойди отсюда, рабыня!

– Нет! – воскликнула Сура. – Ни за что!

– Не бойся, – сказал я ей. – Я не стану убивать тебя.

Хо-Ту повернулся ко мне лицом и оттолкнул от себя Суру.

– Вытаскивай свой кривой нож, – бросил я ему, заметив, что у него на поясе другой нож.

Хо-Ту, не сводя с меня глаз, выдернул длинный кривой нож из чехла.

– Перестаньте! – закричала Сура. – Не надо!

Сжимая в руке метательный нож, я пригнулся и приготовился к схватке. Следя за каждым движением противника, мы с Хо-Ту начали медленно сходиться.

– Остановитесь! – закричала Сура и подбежала к шокеру. Он все ещё был включен на полную мощность, и его наконечник раскалился так, что на него больно было смотреть.

– Стимулятор стоит на смертельной отметке, – сказала она. – Опустите оружие.

Ее душили рыдания, глаза были закрыты. Она стиснула стимулятор обеими руками и поднесла его наконечник к горлу.

– Стой! – закричал я.

Хо-Ту, отшвырнув кривой нож, бросился к Суре и вырвал у неё шокер. Он нажал кнопку выключателя и бросил опасный прибор подальше. Когда он сжал Суру в объятиях, плечи его содрогались от рыданий.

– Убей меня, – сказал он, поворачивая ко мне свое лицо со сверкающими на глазах слезами.

Я не хотел поднимать руку на безоружного.

– Но только помни, я никого не убивал ни в Ко-Ро-Ба, ни где-либо еще, – добавил он.

– Убей нас обоих, – сказала Сура, прижимая к себе безобразного Хо-Ту, – хотя он невиновен.

– Это он убил, – сказал я.

– Нет, – покачал головой Хо-Ту, – я не тот, кого ты ищешь.

– Это был именно ты, – настаивал я.

– Нет, – повторил Хо-Ту.

– А кто только что так же пытался убить и меня?

– Да, это так, – признал Хо-Ту. – Ты увел мою женщину.

– Ты глупец, – целуя его мокрыми от слез губами, бормотала Сура. – Неужели бы ты убил из-за простой рабыни?

– Я люблю тебя! – воскликнул Хо-Ту. – Люблю!

– И я тоже, Хо-Ту, – ответила она. – Я тоже люблю тебя!

Он застыл, пораженный этим признанием. Этот грубый, всегда невозмутимый человек, казалось, был потрясен. Даже мне было заметно, как дрожали его лежащие на плечах Суры узловатые руки.

– Ты любишь? – спросил он. – Любишь Хо-Ту, который так уродлив, что недостоин называться человеком?

– Да, люблю уже много лет.

– Я даже не человек, – запинаясь, бормотал он.

– В тебе, Хо-Ту, уживается и храброе сердце ларла, и нежность цветка. Я нашла в тебе и доброту, и уважение, и силу – все, что может дать человеку любовь, – она честно смотрела ему в глаза. – Никто на Горе не достоин называться человеком больше, чем ты.

– Я никого не убивал, – сказал он ей.

– Я знаю, – ответила она, – Ты не мог этого сделать.

– Но когда я подумал о нем… О том, что он сделает с тобой… – мне захотелось убить его! Убить!

– Он даже не притронулся ко мне, – ответила Сура. – Ты что, не понимаешь? Он хотел меня защитить и именно поэтому накрыл своим телом.

– Это правда? – спросил Хо-Ту.

Я не ответил.

– Он носит черную тунику, – сказала Сура, – но я не знаю, кто он на самом деле. Он не принадлежит к черной касте.

– Давайте не будем об этом говорить, – жестко сказал я.

Хо-Ту посмотрел мне в глаза.

– Кто бы вы ни были, – сказал он, – знайте: я никого не убивал.

– Думаю, мне лучше уйти к себе, – сказал я, желая как можно скорее остаться одному.

– Я ранил вас, – сказал Хо-Ту, смущенно поглядывая на мою руку.

– Если бы ты знал, как ты ранил меня, – проворчала Сура.

В её голосе все ещё чувствовалась обида, вызванная воспоминаниями о мучительных минутах, которые ей пришлось пережить.

– Прости, – вздохнул Хо-Ту, – прости меня!

Она рассмеялась.

– Старший надсмотрщик просит прощения у рабыни за то, что ткнул её шокером для рабов!

Хо-Ту оглянулся и заметил расчерченный на клеточки лоскут шелка и разбросанные по полу бутылочки, пузырьки и пробки.

– А что вы здесь делали? – удивленно спросил он.

– Этими штуками, – кивнула она на наши фигуры, – он учил меня игре.

Хо-Ту криво усмехнулся.

– Ну и что, тебе понравилось? – поинтересовался он.

– Нет, Хо-Ту, – рассмеялась Сура, целуя его. – Для меня все это слишком сложно.

– Если хочешь, я тоже могу с тобой поиграть, – предложил он.

– Нет, Хо-Ту, – ответила она. – Эта игра мне не понравилась.

Она высвободилась из его объятий и взяла стоявший в углу калик. Затем она устроилась на полу, скрестив ноги, как чаще всего играют на этом инструменте, и начала тихо перебирать тонкие струны. Вскоре из разрозненных звуков начала вырисовываться грустная мелодия, а из сопровождавших её слов женщины родилась песня, песня о караванах, бредущих с Тора, и о вечной любви.

Они не заметили, как я вышел из комнаты.

Я отыскал Фламиниуса, медика, в его комнате, и он, хотя и был несколько навеселе, тщательно обработал мне нанесенную ножом Хо-Ту рану. Она, по его словам, оказалась неопасной.

– Эти развлечения в Кейджералию могут быть довольно опасными, – заметил Фламиниус, перевязывая мне руку куском чистой белой материи.

– Верно, – не мог не признать я.

Даже сюда, в кабинеты медиков, доносились из разных концов дома Кернуса смех и шумная возня в загонах подвыпивших рабов и беготня не на шутку расходившихся, неистощимых на выдумки охранников, развлекавшихся кто во что горазд.

– Это уже шестая ножевая рана, с которой ко мне обращаются за сегодняшний день.

– Вот как? – удивился я.

– Да, – кивнул Фламиниус – А ваш противник, я полагаю, уже мертв? – поинтересовался он.

– Нет, – ответил я.

– Ну да! – не мог поверить Фламиниус.

– Я получил это ранение в комнате Суры, – пояснил я.

– Ну и девчонка! – расхохотался он и поглядел на меня, криво усмехнувшись. – Но думаю, госпожа Сура кое-чему научилась за сегодняшний вечер?

Я вспомнил свой прочитанный ей краткий курс по игре и уверенно кивнул.

– Да, в этот вечер Сура узнала много нового.

Фламиниус удовлетворенно рассмеялся.

– Это такая дерзкая рабыня! Я бы, признаться, и сам занялся ею, но, боюсь, Хо-Ту это вряд ли бы понравилось. Он относится к ней с болезненной ревностью, представляете – к ней, рабыне! Кстати, Хо-Ту вечером искал вас.

– Я знаю.

– Остерегайтесь его, – предупредил Фламиниус.

– Не думаю, чтобы Хо-Ту осмелился как-нибудь обеспокоить Кууруса из касты убийц, – ответил я, поднимаясь на ноги.

Фламиниус посмотрел на меня с усиленным винными парами благоговейным ужасом. Затем с подчеркнуто уверенными движениями встал, подошел к сундуку, извлек из него большую бутыль паги, откупорил её и, к моему удивлению, наполнил два кубка. Затем с задумчивым и каким-то отрешенным видом он отхлебнул из одного кубка и, подержав жгучую жидкость во рту, не меняя выражения лица, позволил ей продолжить свой путь в желудок. После этого лицо его тут же просветлело.

– Судя по тому, что я видел и слышал о вас, – заметил я, – вы кажетесь мне мастером своего дела.

Он протянул второй кубок мне – мне, носящему черную тунику!

– К четвертому году правления Марленуса я уже считался лучшим представителем своей касты во всем Аре.

Я отхлебнул глоток из предложенного мне кубка.

– А затем вы открыли для себя пагу? – невинно предположил я.

– Нет.

– Несчастная любовь?

– Нет, – улыбнулся Фламиниус, – тоже нет, – он вторично приложился к кубку. – Я начал заниматься поисками средств борьбы против дар-косиса.

– Но ведь дар-косис неизлечим.

– Одно время, сотни лет назад, люди моей касты действительно прямо заявили об этом. Но некоторые им не поверили и продолжали свою работу. Результатом их исследований стала стабилизирующая сыворотка.

Будучи болезнью заразной, распространяемой, очевидно, каким-то вирусом, дар-косис, называемый в простонародье священной или, в зависимости от отношения к ней, проклятой болезнью, представлял собой настоящую трагедию для Гора. Пораженные ею – или попросту «проклятые» – считались отверженными, и им категорически запрещался доступ в общество нормальных здоровых людей. Они, как правило, бродили где-нибудь по проселочным дорогам, завернутые в напоминающие саван покрывала, и, поминутно стуча специальными деревянными колотушками, предупреждали их звуком возможных встречных о своем несущем беду приближении. Некоторые из них изъявляли желание быть помещенными в особые резервации для пораженных дар-косисом – три из которых, кстати, располагались неподалеку от Ара, – где их обеспечивали едой и питьем и где они были совершенно отрезаны от всего мира. Болезнь эта в высшей степени заразна, и каждый заболевший ею тут же признается действующим законодательством умершим.

– Но ведь считается, что дар-косис насылается самими Царствующими Жрецами на тех, кто вызвал их неудовольствие, – сказал я.

– Все это выдумки посвященных, – отмахнулся Фламиниус. – Нет в этой болезни ничего священного, есть лишь боль, страдания и смерть.

– Но почему вы так уверены, что посвященные лгут?

– Мне их мнение безразлично. Я медик и меня прежде всего интересует сама болезнь и её причины, а не домыслы на этот счет невежественных людей.

– Расскажите все, что вы знаете, – попросил я.

– В течение многих лет, и в частности незадолго до 10110 года, появления в Аре Па-Кура и его приспешников, я и некоторые другие в Цилиндре медиков занимались секретными исследованиями. Каждый день мы посвящали работе и бесконечным экспериментам. К несчастью, весть о наших исследованиях дошла до высоких посвященных, о них рассказал по злобе или из-за денег один из младших медиков, дисквалифицированных за свою некомпетентность. Цилиндр посвященных потребовал от совета касты медиков не только прекратить наши работы в этом направлении без права их последующего возобновления, но и уничтожить все результаты, которые нам удалось получить. Хочу с удовольствием заметить, что медицинские чиновники были на нашей стороне. Вообще большой любви в отношениях между медиками и клерикалами не наблюдалось, как, впрочем, и между посвященными и писцами. Тогда Цилиндр высоких посвященных обратился в Верховный Городской Совет с просьбой прекратить нашу работу, но члены Совета по настоянию Марленуса, занимавшего тогда трон убара, позволили нам продолжать исследования. – Фламиниус рассмеялся. – Я помню его разговор с верховным служителем высоких посвященных. Марленус тогда заявил, что только сами Царствующие Жрецы способны решать, позволить ли нам продолжать свою работу или прекратить её. А уж они, будучи хозяевами этой планеты, при их неодобрительном отношении к научным исследованиям, безусловно, давно бы уже нашли способ положить им конец.

Я рассмеялся.

Это озадачило Фламиниуса.

– Редко можно увидеть кого-нибудь из черной касты смеющимся.

Я пропустил его замечание мимо ушей.

– И что было потом?

Фламиниус отхлебнул вина, и в его взгляде появилась печаль.

– Еще до наступления новой Переходной стрелки, – продолжал он, – Цилиндр медиков подвергся вооруженному нападению. Все, что горело, было сожжено, результаты исследований, записи, подопытные животные уничтожены; сам цилиндр также серьезно пострадал, а все, кто в нем вместе со мной работал, либо погибли, либо просто исчезли. – Он задрал на груди тунику. Я увидел, что все его тело покрыто огромными шрамами от ожогов. – Это я заработал, когда пытался спасти хоть какие-то наши записи. Но меня избили, а все свитки уничтожили.

– Как это ужасно, – покачал я головой.

Фламиниус был пьян. Может быть, именно поэтому ему хотелось поговорить сейчас со мной, единственным собеседником, хотя и из черной касты В его глазах стояли слезы.