Автор книги: Джон Норвич
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Часть II
Имперская экспансия
11
Латинская империя
(1205 –1268)
5 августа 1205 г. дожем Венеции был единогласно избран Пьетро, сын Себастьяно Дзиани. Первый вопрос, на который ему предстояло дать ответ, касался самоопределения: к длинному перечню громких, но в основном бессодержательных титулов, которые постепенно добавлялись к званию дожа, присоединился еще один, за которым, для разнообразия, стояла вполне конкретная реальность: «Вождь четверти и получетверти Римской империи». Не потерял ли дож возможность считать себя – вслед за всеми своими предшественниками – одним из итальянских принцев? Не следует ли ему теперь называться восточным деспотом?
Венеции повезло, что в этот поворотный момент истории во главе ее встал не какой-нибудь честолюбивый авантюрист, а вдумчивый и трезвомыслящий человек. Дзиани были невероятно богаты (ходили слухи, что в основе их богатства лежит золотая корова, которую их далекий предок нашел у себя в погребе в Альтино) и пользовались глубоким уважением в городе, а сам Пьетро славился набожностью и щедростью. В юности он был моряком и в 1177 г. командовал флотилией, сопровождавшей Фридриха Барбароссу из Равенны в Кьоджу. Участвовал он и в Четвертом крестовом походе: дошел до Зары и Константинополя, но, судя по всему, не задержался в Византии надолго, поскольку известно, что к моменту своего избрания он уже некоторое время состоял в числе шестерых советников Реньеро Дандоло – сына Энрико, замещавшего своего отца в его отсутствие. Быть может, кровопролитие пришлось Пьетро не по душе; «Альтинская хроника», на удивление надежный источник сведений о том периоде, не без одобрения приводит одно из его любимых высказываний: «Войну устроить нетрудно – было бы желание; но мир надлежит усердно искать, а отыскав, хранить».
Однако для республики, так внезапно, одним махом и почти неожиданно обретшей огромные владения за морями, мирная жизнь начала превращаться в труднодоступную роскошь. Задолго до смерти старого Дандоло стало очевидно, что граждане завоеванной Византии не примут новый порядок без борьбы. Как ни богата, как ни могущественна Венеция, но ее коренное население невелико. Его и близко не хватит, чтобы усмирить жителей всех доставшихся ей земель, а затем руководить ими и защищать их. Помощи от Константинополя ждать не приходилось: Генрих Фландрский, сменивший на императорском престоле своего брата Балдуина, и сам едва удерживал порядок в своих владениях. Поэтому венецианцы под мудрым руководством Дзиани не пытались освоить все свои новые территории сразу. Большую часть из них доверили вассалам – как правило, младшим сыновьям ведущих венецианских семей, и те были только счастливы почувствовать себя в роли князьков во Фракии, Малой Азии и на островах Эгейского архипелага. Под прямым управлением республики остались лишь несколько стратегически важных баз – Крит, Дураццо, Корфу и два порта, Модона и Корона, в области Мореи.
Но даже эти немногочисленные аванпосты было нелегко контролировать, тем более что успехи Венеции вызывали жгучую ревность у двух ее главных морских соперников – Генуи и Пизы. У той и другой имелись торговые общины в Константинополе, представители которых плечом к плечу с местными жителями стояли на стенах города во время Четвертого крестового похода. После падения Константинополя их отстранили от имперской торговли[111]111
Пизу вновь допустили в 1206 г., но генуэзская морская торговля оставалась под запретом до 1218 г., когда под давлением греков и болгар Венеция и Генуя были вынуждены положить конец своей давней вражде.
[Закрыть], и теперь оба города интриговали против Венеции, препятствуя распространению ее власти в Восточном Средиземноморье. В 1206 г. самозваный граф Мальты, а на деле генуэзский флибустьер Энрико Пескаторе высадил на Крит вооруженный отряд и с помощью местного греческого населения захватил несколько крепостей на побережье. Чтобы вернуть остров, венецианцам понадобилось два года и две экспедиции. Чтобы подобное не повторилось, править Критом поставили некоего Якопо Тьеполо. Он получил титул дожа и соответствующие полномочия на острове, только не пожизненно, а всего на два года. Остров разделили на шесть частей; каждую часть закрепили за одним из шести сестиере Венеции. Так в 1207 г. возникла первая заморская колония республики. Но местные греки не покорились захватчикам: у них отняли земли, чтобы передать их венецианским сюзеренам, а заполонившие остров алчные латинские священники не только захватили всю церковную собственность, но и стремились заменить традиционную православную литургию ненавистными католическими обрядами. Греки сопротивлялись до конца столетия – насколько могли.
Но с точки зрения отдаленных перспектив дожа Дзиани беспокоили не столько проблемы на Крите, Корфу и в других новых владениях, сколько сам Константинополь. Когда город сдался крестоносцам, Энрико Дандоло распорядился назначить главу администрации (подеста) для эффективного управления венецианскими районами. Сразу после смерти дожа его соотечественники выбрали такого человека из своей среды – Марино Дзено. В Венеции, однако, всегда считали, что подеста должно назначать центральное правительство, и не обрадовались вестям об этом избрании. Недовольство усилилось после известий о том, что Дзено присвоил новый дожеский титул «властелина четверти и получетверти Римской империи» и даже стал, подражая покойному Дандоло, носить разноцветные чулки и пурпурные котурны, в прошлом бывшие прерогативой императора. Неужели венецианцы на Леванте так зазнались, что задумали отколоться от родного города? Дзено получил сухой ответ: в порядке исключения его утвердили в должности, но в дальнейшем каждого нового подеста будут присылать из Венеции.
Давнее венецианское предание гласит, что дож Дзиани серьезно раздумывал, не перенести ли столицу республики в Константинополь, подобно тому, как девятью столетиями ранее поступил Константин Великий. Это предложение якобы официально обсуждалось на совете; его сторонники утверждали, что центр венецианских интересов переместился на Восток, что Венеция расположена слишком далеко от своих заморских владений и вдобавок подвержена землетрясениям и наводнениям[112]112
Последний аргумент выглядел особенно веским в свете памятного землетрясения на Рождество 1223 г., которое частично разрушило монастырь Сан-Джорджо-Маджоре и стерло с лица земли два островка – Аммиану и Констанциаку.
[Закрыть]. Противники переноса победили с перевесом в один голос – так называемый голос Провидения (Voto della Provvidenza). Однако об этом эпизоде рассказывают лишь один-два не самых надежных хрониста. Источники, заслуживающие больше доверия, не упоминают о нем вовсе. Таким образом, даже если кто-то и впрямь выступил с таким предложением, кажется невероятным, чтобы его обсуждали всерьез и тем более поддержали настолько массово. Очевидно одно: переносом столицы на берега Босфора Венеция пожертвовала бы своей безопасностью и индивидуальностью и продержалась бы немногим больше – а возможно, даже и меньше, – чем злосчастная Латинская империя, для основания которой она так много сделала. Итак, если «голос Провидения» – вопреки всякой вероятности – не просто легенда, а исторический факт, то все последующие поколения венецианцев должны благодарить судьбу за столь чудесное спасение от неминуемой катастрофы.
К 1229 г., когда Пьетро Дзиани, теперь уже старый и больной, ушел в отставку, а через несколько недель упокоился рядом с отцом в Сан-Джорджо-Маджоре, Венеция вполне восстановила свои силы и вернулась на прежний курс. Решили использовать новые территории так полно, как только возможно, и в политическом, и в финансовом плане, но не рисковать новыми приобретениями и не пытаться откусить больше, чем удастся проглотить.
Новый дож Якопо Тьеполо был глубоко убежден в мудрости такой политики: у него имелись все причины не доверять Восточной империи. В бытность дожем Крита он немало натерпелся от мятежного греческого населения, не говоря уже о некоторых венецианских авантюристах, которых призвал на помощь по чьему-то недальновидному совету; в конце концов ему пришлось бежать с острова, переодевшись в женскую одежду. Следующим его назначением стала должность венецианского подеста в Константинополе, где он имел возможность наблюдать стремительное разрушение империи крестоносцев. В 1219 г. он даже заключил в Никее сепаратный торговый договор с греческим императором в изгнании и обращался к нему как к «императору римлян». Этот шаг, конечно, не сделал его любимцем латинян, но ясно показал: Тьеполо прекрасно понимает, в чем заключаются политические интересы Венеции.
Начало его правления оставляло желать лучшего. В свое время Дзиани был избран единогласно, но между Тьеполо и его соперником сорок голосов избирательной комиссии разделились поровну, так что пришлось решать дело жребием. Многие остались недовольны тем, что такое серьезное решение отдано на волю случая (и чтобы подобное не повторилось, число членов комиссии увеличили до сорока одного). Возможно, именно поэтому старый Дзиани, лежа на смертном одре, отказался принять нового дожа, который хотел нанести ему визит вежливости[113]113
Повествуя об этом происшествии, Андреа Дандоло предполагает еще одну причину: новый дож был сомнительного происхождения (proptir genus suum). Но это кажется странным, потому что фамилия Тьеполо была одной из старейших в Венеции: ее знали уже в VII в. Более того, жены двух дожей были сестрами – дочерями Танкреда ди Лечче, незаконного короля Сицилии.
[Закрыть]. Впрочем, не исключено, что предыдущего дожа обеспокоило другое, а именно что promissione – клятва, которую Тьеполо был вынужден подписать, вступая в должность, – содержала дальнейшие, еще более жесткие, чем прежде, ограничения дожеских полномочий.
Эти promissioni – по существу, разновидность коронационной клятвы, – давно стали традиционным элементом возведения в должность дожа. Поначалу они сводились к простой формальности: новоизбранный дож, как правило, сам составлял клятву, обещая всего-навсего исполнять свои обязанности беспристрастно и со всем усердием. Но постепенно promissioni становились все длиннее и конкретнее, а та клятва, которую подали на подпись Якопо Тьеполо (и по образцу которой в дальнейшем готовили promissioni для всех его преемников), была уже почти неотличима от юридического договора. Дож отказывался от любых притязаний на государственные доходы – исключая жалованье (которое ему выплачивали поквартально), долю от дани, взимаемой с некоторых городов Истрии и Далмации, и особо оговоренное количество яблок, вишни и крабов из Ломбардии и Тревизо. Дож обязался вносить свой вклад в государственные займы и хранить государственные секреты. Ему запрещалось по собственному почину и без разрешения совета вступать в переговоры с папой, императором или другими главами государств. Все письма, приходившие от этих особ, он должен был незамедлительно предъявлять совету. Кроме того, предусматривались строгие меры против коррупции: дож не имел права принимать подарки, за исключением оговоренного количества еды и вина (не более одного животного или десяти связок птиц за один раз), да и то лишь при условии, что даритель не сопровождал свое приношение никакими просьбами. Просителям разрешалось подносить лишь символические дары: розовую воду, листья, цветы, душистые травы или бальзамы. Наконец, дож не имел права назначать соправителей или преемников.
В ретроспективе очевидно, что клятва Якопо Тьеполо стала очередным важным этапом того длительного процесса, который постепенно, век за веком, превратил венецианского дожа из самодержца в номинальную фигуру. Этот процесс начался не позднее XI в., при Флабанико, и продолжился реформами, последовавшими за убийством Витале Микьеля. Но этим дело не кончилось. Тьеполо сам учредил дополнительные сдерживающие механизмы: комитет из пятерых корректоров, в задачу которых входило составление promissioni для очередных дожей, и триаду инквизиторов, которые должны были тщательно изучать деятельность последнего дожа и сообщать корректорам о любых признаках автократии или других нежелательных тенденциях, чтобы корректоры внесли соответствующие уточнения в новую клятву. Венеция, как обычно, стремилась не оставлять ничего на волю случая.
Как бы скептично ни относился Тьеполо к перспективам заморской венецианской империи, вскоре он столкнулся с гораздо более серьезными проблемами ближе к дому. Причиной их стал новый император Священной Римской империи – сын Генриха VI, Фридрих II Гогенштауфен. Этот невероятный человек – возможно, самый выдающийся европейский правитель за весь период от Карла Великого до Наполеона – был коронован в Риме в 1220 г. Корона стала последней милостью, которую он когда-либо получил от папы: оставшиеся тридцать лет своей жизни Фридрих, подобно отцу и деду, воевал с папством и с итальянскими городами возрожденной Ломбардской лиги, стремясь восстановить над ними контроль. В новый союз, основанный в 1198 г., Венеция не вошла. Ее нейтралитет уже сослужил ей добрую службу двадцать один год назад, когда Барбаросса покорился папе Александру, и укрепился еще больше за время долгого междуцарствия, последовавшего за смертью Генриха VI, и столь успешной для республики восточной кампании. Ныне, когда тучи снова стали сгущаться, Венеция была твердо намерена держаться в стороне.
В начале 1223 г. Фридрих посетил Венецию, надеясь, что ему удастся поколебать ее нейтралитет и привлечь республику на свою сторону. Было бы любопытно узнать, какое впечатление произвел на него город. Его дедом со стороны матери был Рожер II Сицилийский; детские годы он провел в космополитичном Палермо, где пристрастился к учебе и освоил пять европейских языков, а вдобавок арабский, на котором впоследствии лично общался с эмиром Иерусалима и уговорил того вернуть христианам многие местные святилища. Он был одним из самых образованных людей своего времени и по праву заслужил прозвище Stupor Mundi – «Чудо мира». В Венеции, сменившей теперь Палермо в роли культурного и торгового моста между Востоком и Западом, он наверняка обнаружил ту же многонациональную и многоязычную атмосферу, которая с детства предопределила всю его жизнь. С его любовью к роскоши и пышным зрелищам (чего стоит один только экзотический зверинец, который император повсюду возил за собой, изумляя подданных!) он не мог не восхититься самым красивым и величественным городом из всех, что ему довелось посетить за свою жизнь.
Вместе с тем неизвестно, насколько Фридриха – просвещенного правителя, который общался на равных с выдающимися учеными и философами своего времени и при дворе которого был изобретен сонет, могли впечатлить интеллектуальные достижения Якопо Тьеполо и других знатных венецианцев, с которыми он познакомился за время своего короткого визита. Разумеется, Фридрих обратил на них всю силу обаяния своей необычайной личности, подкрепив ее и с практической стороны: он подтвердил все старые привилегии республики и пожаловал несколько новых концессий в Апулии и Сицилии. Но ответные дары оказались скудными: в благодарность венецианцы преподнесли ему только щепку от Святого Креста. Кроме того, Фридрих совершил тактическую ошибку, заказав новую императорскую корону у венецианского ювелира: власти очень обеспокоились и в конце концов разрешили исполнить заказ лишь при условии, что сделка останется неофициальной и сугубо частной. В итоге Фридрих уехал разочарованным, несмотря на то что обе стороны проявили безупречную любезность. Венецианцы, как всегда, оставались начеку.
В дальнейшем отношения Венеции с империей быстро испортились. Несмотря на заявленный нейтралитет, Венеция не желала, чтобы ее соседом на континенте стал такой могущественный и, по всей вероятности, алчный государь, как Фридрих. Соображения, по которым она когда-то вступила в первую лигу, оставались в силе, и ее симпатии до некоторой степени были на стороне ломбардских городов. Вскоре она стала банкиром новой лиги и начала предоставлять убежище врагам императора. Между тем города Ломбардии все чаще приглашали выдающихся венецианцев на должность подеста. Современному человеку может показаться немыслимым, что эти влиятельные муниципалитеты регулярно и намеренно призывали чужаков управлять их делами, однако большинство из них просто не могли прийти к согласию относительно местных кандидатов – мешала борьба между родами и группировками, ревность и честолюбие. Венеция и сама была подвержена подобным разногласиям, поэтому остается лишь удивляться ее редкостному таланту к самоуправлению: за все время своего существования республика ни разу не испытала соблазна подыскать себе подеста на стороне.
Но приглашения, поступавшие из других городов, она принимала благосклонно. Например, в 1236 г. на должность подеста были назначены сразу два венецианца – в Падую и в Тревизо; причем в последнем правителем стал не кто иной, как сын дожа, Пьетро. В том же году он возглавил героическую оборону города против грозного Эццелино да Романо – командующего армией Фридриха II в Северной Италии, и заслужил такую громкую славу, что, даже когда город в 1237 г. вынужден был сдаться, Пьетро тотчас пригласили на аналогичную должность в Милане.
Эта система позволяла Венеции исподволь проводить свои интересы на материке, официально не нарушая нейтралитета – поддерживать который даже на словах становилось все труднее. Венеция все сильнее вовлекалась в дела ломбардских городов, а непрерывные успехи императора вызывали у нее все больше беспокойства. Поводы для тревоги дало и сражение 1237 г. при Кортенуова, где Пьетро Тьеполо попал в плен и был с триумфом проведен по улицам верхом на слоне, и еще более зловещие события следующего года, когда армия Эццелино подошла к самому берегу лагуны и разрушила монастырь Сан-Иларио в Фузине. Наконец, в сентябре 1239 г., с подачи папы Григория IX, венецианцы вступили в самый неожиданный союз за всю историю республики – с двумя своими извечными соперниками, Генуей и Пизой. Дошло до того, что венецианские и генуэзские галеры стали поднимать флаг новообретенного союзника наряду со своим.
Впрочем, как и следовало ожидать, этот альянс вскоре распался. Не считая короткой и неохотной экспедиции против Апулии, столь милой сердцу Фридриха, союзники провели всего одну важную кампанию. Она была направлена против Феррары, которую Эццелино и его соратник-гибеллин Салингуэрра ди Торелло пытались превратить в торгового конкурента Венеции. Венецианский флот, за которым несколько недель спустя последовал дож на своей парадной барке «Бучинторо», поднялся вверх по течению По и заблокировал город; через пять месяцев осады Салингуэрра вынужден был просить о мире. Ходили упорные слухи, что венецианцы захватили его во время переговоров; впрочем, возможно, он сдался добровольно. На тот момент ему было за восемьдесят. Его привезли в Венецию, где он со всеми удобствами, хотя и в плену, прожил еще пять лет, до самой смерти, после чего был удостоен пышных государственных похорон и великолепного памятника в церкви Сан-Николо ди Лидо. Сторонникам Салингуэрры в Ферраре повезло меньше: фракция гвельфов во главе с маркизом Аццо VII д’Эсте, сумевшим вернуться из ссылки, обрушила на них беспощадное возмездие. Между тем уступки и привилегии, затребованные Венецией и охотно предоставленные Аццо, далеко превзошли все прежние запросы.
В 1241 г., в почтенном возрасте ста лет[114]114
Различные источники датируют рождение Уголино деи Конти ди Сеньи (мирское имя папы Григория IX) от 1145 до 1170 г. Его понтификат отмечен учреждением инквизиции и активной поддержкой Северных (Балтийских) крестовых походов. – Прим. науч. ред.
[Закрыть], скончался главный враг Фридриха II – папа Григорий IX. После двухлетнего перерыва преемник Григория Иннокентий IV[115]115
Целестина IV, непосредственно сменившего Григория IX на папском престоле, но умершего всего через восемнадцать дней после избрания, нет смысла принимать в расчет.
[Закрыть] продолжил его политику, но Венеция к тому времени утратила боевой пыл, о чем свидетельствует мирный договор, который она в 1245 г. подписала с императором. Отчасти, возможно, это объяснялось беспорядками, возобновившимися в Далмации, но основная причина была намного проще: Венеция осознала, что империя не представляет прямой угрозы ее независимости. Фридрих ни разу не потребовал от республики повиновения в той или иной форме. В переписке с дожем он тщательно избегал употреблять по отношению к венецианцам провокационный термин fideles[116]116
Верные; вассалы (лат.), средневековое значение слова. – Прим. перев.
[Закрыть], высокомерно предполагавший за гражданами статус подданных и вызывавший безудержную ярость у жителей Ломбардии. Двух миль мелководья, отделявших острова Риальто от материка, каким-то чудом хватало, чтобы Венеция сохраняла за собой особое, самостоятельное положение. Эта узкая полоска воды спасала город не только от завоевания, грабежей и разорения, но и, самое удивительное, от любых попыток увидеть в ней просто еще один – пусть и необычайно могущественный и богатый – из североитальянских городов. А после того, как Венеция обрела заморские колонии на Леванте, уважение, которое к ней питали, только возросло. Теперь это был не просто город. Это было государство.
Но в основе этого государства лежала торговля, а феноменальными успехами в торговле, как наверняка понимали (или, по крайней мере, чувствовали) сами венецианцы, оно обязано не территориальной экспансии, но, как ни странно, наоборот – своим скромным размерам. В этом заключалось еще одно преимущество, которое давала окружающая город лагуна. Сосредоточившись в столь ограниченном пространстве, венецианцы создали уникальную атмосферу единства и сотрудничества. Этот дух давал о себе знать не только во времена общенародных потрясений, но, что еще важнее, в повседневной жизни. Все венецианские аристократы, разбогатевшие на торговле, хорошо друг друга знали, а близкое знакомство порождало взаимное доверие, подобное тому, которое в других городах редко выходило за пределы семейного круга. В результате венецианцы превосходили всех своей способностью к быстрому и эффективному принятию деловых решений. Торговое предприятие, даже рассчитанное на огромный начальный капитал и многолетние усилия, сопряженные с большими рисками, на Риальто можно было организовать за несколько часов. Это касалось и простого партнерства между двумя купцами, и создания крупной компании, способной профинансировать крупный флот или трансазиатский караван. Иногда договоры заключались на определенный срок, иногда – и чаще – сделки автоматически расторгались по достижении оговоренной цели. Но так или иначе все было основано на доверии, и каждый твердо знал, что доверие не будет обмануто.
На практике система краткосрочного партнерства означала, что принять участие в торговом предприятии и получить долю прибыли мог любой венецианец, готовый вложить в дело хоть немного денег. Ремесленники, вдовы, старики, больные – все могли войти в товарищество (colleganza) с каким-нибудь предприимчивым, но относительно безденежным молодым купцом. Они обеспечивали две трети необходимого капитала, а купец вкладывал одну треть, совершал путешествие и выполнял всю работу. По возвращении в Венецию он обязан был в течение месяца представить партнерам полный отчет, после чего прибыль делилась поровну. Разумеется, государство взимало какие-то подати, но венецианские налоги были бесконечно скромнее по сравнению с теми неподъемными суммами, которые отбирала у своих купцов, например, Византия или большинство правителей феодальной Европы. Итак, прибыль была высокой, мотивация – сильной, и капиталовложения росли из года в год.
Неудача, постигшая одно из подобных товариществ, подсказала Шекспиру сюжет «Венецианского купца». К середине XIII в. в городе и ближайших пригородах уже имелась большая еврейская община – возможно, до трех тысяч человек или даже больше. Многие жили в Местре (материковой части Венеции), другие, особенно те, кто вел торговые дела с Далмацией, занимали остров Спиналонга, из-за чего тот и получил новое имя – Джудекка. Помимо торговли, они, как и повсюду в Европе, занимались ростовщичеством (которое запрещалось гражданам Венеции как род занятий) и врачеванием. Не считая некоторых ограничений, связанных с местом проживания, государство не чинило евреям никаких препятствий, не запрещало исповедовать веру предков и не подвергало их гонениям. На более поздних этапах своей истории Венеция подчас придерживалась не более просвещенного подхода к евреям, чем ее европейские соседи, и все же коммерческое чутье с самого начала подсказывало ей, что еврейский капитал невероятно полезен для экономического роста, – и, как обычно, не подвело.
Изучая раннюю историю Венеции, мы снова и снова читаем о дожах, внезапно отошедших от дел и скончавшихся всего через несколько недель или месяцев. Обычая, предписывавшего уходить в отставку лишь по причине преклонного возраста, у венецианцев определенно не было: они всегда славились долголетием, да и по сей день превосходят население остальных крупных городов Италии ожидаемой продолжительностью жизни. Энрико Дандоло – лишь один из множества примеров, как пожилые уроженцы Венеции продолжали усердно трудиться и жить практически полной жизнью даже на восьмом или девятом десятке. Скорая смерть, которая почти неизменно постигала дожей, уходивших в отставку, объясняется иначе: правитель принимал решение уйти лишь тогда, когда осознавал, что жизнь его близится к концу. Он оставался на посту до тех пор, пока чувствовал, что еще способен управлять народом; когда эта задача становилась ему не по силам, он уходил, не пытаясь цепляться за власть до последнего.
Не стал исключением и Якопо Тьеполо. Он отказался от должности весной 1249 г. (в отличие от многих своих предшественников, затворившись не в монастыре, а в собственном доме на Кампо-Сант-Агостино) и не дожил до осени. Тьеполо хорошо послужил Венеции. На Востоке он умудрился удержать от распада основные элементы новой и пугающе хрупкой левантийской империи; на Западе сумел поддержать интересы ломбардских городов (совпадавшие с интересами самой Венеции), не сближаясь с ними слишком явно и не вовлекаясь слишком глубоко в борьбу между гвельфами и гибеллинами (которой предстояло длиться еще целое столетие). Тьеполо воевал против императора Фридриха (потеряв при этом двух сыновей) так долго и упорно, как считал необходимым для блага республики, но не дольше и не упорнее, чем требовалось. Наконец, во внутренних делах он продолжил работу, начатую полвека назад Энрико Дандоло, и в 1242 г. завершил «Статут» – самый подробный и полный за всю историю свод венецианского гражданского права.
Еще одним заметным событием того периода стало дарование земель двум большим нищенствующим орденам – доминиканскому и францисканскому. Святой Доминик и святой Франциск умерли друг за другом с промежутком в пять лет, в 1221 и 1226 г. соответственно; плоды их трудов не заставили себя долго ждать, и к 1230 г. в городе появились представители обоих орденов. Каждому ордену дож Тьеполо выделил землю для постройки церкви: доминиканцам – болотистую местность к северу от прихода Санта-Мария-Формоза, францисканцам – разрушенное и давно заброшенное аббатство поблизости от своего дома, на другой стороне Гранд-канала. На момент его смерти строительные работы на обоих участках уже шли полным ходом, и, несмотря на то что вставшие там гигантские церкви – Санти-Джованни-э-Паоло и Санта-Мария-Глориоза деи Фрари, – оставались незавершенными до XV в., первая, во всяком случае, уже была достроена в достаточной степени, чтобы старый дож выбрал ее местом своего последнего упокоения[117]117
В ризнице Санти-Джованни-э-Паоло хранится картина Вичентино, на которой дож Тьеполо жалует землю доминиканцам. Саркофаг с его телом до сих пор стоит в одной из арок аркады с внешней стороны церкви, чуть левее западного входа.
[Закрыть].
Под властью пожилого и глубоко набожного Марино Морозини (который наверняка занял бы место среди самых неприметных представителей этого древнего и блистательного рода, если бы по необъяснимым ныне причинам не был избран дожем на смену Тьеполо) Венеция словно погрузилась в спячку на четыре года и пробудилась лишь с приходом Реньеро Дзено в 1253 г. Дзено прожил жизнь, полную приключений. В 1242 г. он проявил завидную отвагу при усмирении очередного бунта в Заре, а на следующий год, по дороге обратно в Венецию со Второго Лионского собора, был захвачен в плен графом Савойи. Император распорядился освободить его и пригласил ко двору, где Дзено был вынужден подтвердить, что Венеция, по выражению Фридриха, вела себя по отношению к нему неблагодарно. Впоследствии Дзено занимал должность подеста в Пьяченце, а затем в Фермо, где его и застало известие об избрании на пост дожа. Обо всем этом и о многом другом мы узнаем от одного из самых интересных (хотя и не всегда надежных) хронистов того времени – Мартино да Канале, чьи восторги по поводу Дзено пристали не столько историку, сколько рекламному агенту, в роли которого он, возможно, и выступал при новом доже. Не сказать, чтобы сам Дзено при этом был лишен таланта к саморекламе. На бесподобном старофранцузском языке Мартино дает потрясающее описание турнира, устроенного в честь избрания дожа. Турнир прошел на площади Сан-Марко, la place soit en tot li monde[118]118
Прекраснейшее место на свете (фр.).
[Закрыть].
На площади возвели павильоны, обтянутые шелком, и саму площадь покрыли шелком на тот же лад. Прекрасные дамы и девицы заполнили павильоны, и еще множество дам собрались у окон окрестных дворцов. Монсеньор дож проследовал пешком из собора Святого Марка, и с ним были все благородные мужи Венеции, а на площади уже толпился народ… Следом прибыли всадники на великолепных лошадях, в богатых доспехах. И вот начался турнир, и все дамы наблюдали за поединками. Ах, сеньоры, будь вы там в этот день, вы бы увидели не один и не два добрых удара копьем…
На протяжении всей хроники Мартино Канале то и дело возвращается к теме венецианских торжеств. Он вспоминает ослепительные шествия, которые дож устраивал в дни великих церковных праздников; он с детским восторгом описывает золотые одежды, шелковые знамена и серебряные трубы, воссоздавая сцены, буквально взывающие к таланту Беллини или Карпаччо, хотя, как ни досадно, эти мастера родились лишь полтора столетия спустя.
Но жизнь Реньеро Дзено не сводилась к праздничным шествиям. В 1256 г. он активно поддержал папу в походе против Эццелино да Романо – после смерти Фридриха тот использовал имперский штандарт лишь как прозрачнейшее прикрытие для утоления собственных амбиций. Один из первых великих синьоров Северной Италии – и определенно первый, кому удалось продержаться у власти более двадцати лет, – Эццелино своей нечеловеческой жестокостью завоевал репутацию чудовища, которого ненавидели и боялись по всей Ломбардии, Фриули и Марке. Благодаря венецианской политике нейтралитета он имеет лишь косвенное отношение к истории республики. Не станем рассказывать об ослепленных узниках и изуродованных детях – преступлениях, за которые папа отлучил его от церкви. Упомянем лишь свидетельство Мартино о том, как в 1259 г., когда Эццелино наконец был пойман и убит, «церковные колокола звонили по всей Венеции, как это бывает в праздники святых, а вечером священники взобрались на колокольни и зажгли там свечи и факелы, так что все дивились, видя этот свет и слыша звон». Впрочем, как отмечает Мартино, радовались не столько избавлению от чудовища и восстановлению мира и безопасности, сколько тому, что венецианские церкви снова смогут получать ренту со своих владений на континенте.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
