Текст книги "Демоны"

Лежа на полу, тяжело дыша, чувствуя, как боль вновь накатывает на него гигантским валом, Айра краем глаза заметил что-то маленькое, отблескивающее металлом и стеклом, зависшее в воздухе под потолком – серебристый летающий проектор обтекаемой формы, со стеклянным наконечником. Может быть, это была галлюцинация, видение, как те демоны, которых он видел только что?

Но нет – такая технология существовала в действительности; он уже видел подобное раньше. И тут Айра осознал, что фигура слегка просвечивала. Человек был на самом деле голограммой в натуральную величину, спроецированной летающим устройством, чтобы Акеш мог видеть этого человека, говорить с ним. Говорить с голограммой. В действительности этот человек мог быть где угодно, в любой точке мира.

Айра почувствовал, что вновь готов ускользнуть… и вновь испугался, что если уйдет, то не вернется обратно. Он нужен Маркусу. Он нужен Мелиссе.

Акеш повернулся к переводчице, сказав что-то вроде «Мистер Вандасам?», и задал какой-то вопрос на гибридном языке Туркменистана. Переводчица прошептала что-то маленькой летающей машинке, словно говоря с зависшим в воздухе насекомым. Машина передала вопрос человеку, находившемуся где-то очень далеко.

– Да, – ответила голограмма; голос исходил из маленького летающего проектора и звучал довольно тонко. – Он нам известен. До недавнего времени его защищала близость к определенным людям. Если бы мы пришли за ним и за девчонкой, то остальные – Круг – смогли бы проследить, откуда исходит атака; они бы поднялись против нас. Но теперь он сам забрел к нам в руки, уйдя от тех, кто защищал его. Очень хорошо, что вы известили меня. Нет, все это не надо переводить. Просто скажи Акешу, что я знаю, кто этот человек, и что – а, ч-ч! – изображение мигнуло из-за интерференции, но затем вновь стало четким. Голограмма продолжала: – И скажи ему, что этот человек – не экологический террорист. Но он представляет собой даже еще большую опасность для «Западного Ветра» – для его партнеров в правительстве. Он должен сказать нам, куда направлялось Золото в Чаше. Вы, идиоты, упустили ее – и кто знает, куда она пойдет теперь? Что они там делали в этом храме со старым шейхом? Спросите его об этом – но прежде пусть он полежит и подумает. Дайте ему полотенце и мыло, чтобы он не окочурился у вас на руках. После этого пройдите с ним еще один курс… обработки. Если после одной-двух обработок он по-прежнему не будет отвечать, позаботьтесь о том, чтобы все запи-си о его появлении здесь исчезли. А затем я буду вам весьма признателен, если вы убьете его – если он к тому времени еще не будет мертв.

Акеш задал еще один вопрос – по его жестам было ясно, что это вопрос. Переводчица прошептала его так тихо, что Айра не сумел его расслышать за грохотом и диссонирующим гулом в голове. Боль сегодня обрела собственный голос.

Голограмма ответила на вопрос коротким «да».

Затем голограмма исчезла, и маленький обтекаемый проектор улетел прочь.

Айра подумал: «Какой забавный способ выражаться: "Я буду вам весьма признателен, если вы… если вы… "»

Но он уже снова начинал ускользать.

У него хватило времени только на еще одну мысль: тот человек сказал, что они упустили Золото в Чаше. Они потеряли ее след. Значит, по крайней мере ей они сейчас не опасны. О, слава Богу! Мелисса…

Абсолютное страдание от сохранения сознательного состояния было слишком велико. Он перестал бороться. Это было восхитительно – соскользнуть в бессознательное. Небытие никогда не казалось ему таким заманчивым.

Где-то в Туркменистане: пустыня

Шейх Араха сидел на переднем пассажирском сиденье джипа рядом с Ньерцей, Мелисса – сзади, рядом с мальчиком, называвшим себя Маркусом, но иногда говорившим как мертвый человек, которого она знала как Менделя.

Теперь, сидя рядом с ней в джипе, подпрыгивающем на колеях в предрассветных сумерках, он выглядел как обычный мальчик. На его лице было серьезное выражение – но ведь мальчики иногда бывают смертельно серьезными, не правда ли?

При этом слове ей захотелось зарыдать. Не это ли на самом деле произошло с ее мальчиком? Не был ли он мертв?

Он был здесь – и в то же время не здесь.

Она вздрогнула и поплотнее обернула вокруг себя одеяло.

Небо оставалось чистым, но было холодно. Звезды наверху казались иголками льда, таявшими на востоке, где занимался рассвет.

– Я рад, что вы едете с нами, шейх Араха, – сказал Маркус. И тихо добавил что-то еще на датском или голландском – на языке, которого Маркус знать не мог.

– А я вот не рад этому, – ответил старый дервиш. – Мне еще надо было многое сделать в храме. Но когда я напоил охранников и мои люди связали их, это было – как там говорится? – бросок жребия. Теперь я в бегах. Я надеюсь лишь, что Хайраму и остальным удалось скрыться. О них должны были позаботиться мои друзья-текке.

Мелисса наклонилась вперед, чтобы поговорить с Ньерцей. Ее тон был холоден с тех пор, как она узнала, что они сделали с Маркусом.

– Это послание от Йанана – в нем говорилось, когда в точности Айра отправился в Ашгабат? И куда он направлялся?

Ньерца отвечал, не отрывая глаза от дороги, лишь слегка повернув голову, чтобы она могла расслышать его за гулом мотора.

– Нет. Мы предположили, что он пытался добраться до Старого Храма. Насколько мы выяснили, он приземлился, но так и не прошел через таможню – так сообщил дервиш, которого Йанан послал встретить его.

– Что? Что это значит? Как это он мог приземлиться, но… – Она осеклась и покачала головой, не веря. – Ох, проклятие!

– Мы не знаем, – сказал Ньерца. – Может быть, он в порядке.

Немного спустя шейх сказал:

– Он не «в порядке». У меня есть друг, который работает в правительстве. Иногда он может устроить так, чтобы людей депортировали или перевели в другое учреждение. Если бы нам надо было въехать и выехать с нужными бумагами… – Он вздохнул. – Не знаю. Может быть. Это будет для него огромным риском. Однако… я не знаю. – Он качнул головой, всего один раз, и в этом движении было только смирение.

Мелисса боролась со слезами, начиная еще с откровений предыдущего утра. Но теперь она сдалась. Пронзительный ветер пустыни всосал в себя ее слезы еще до того, как они достигли щек.

Пишу это ранним утром у себя в комнате. До сих пор не оправился.

Психономика. Они называют это психономикой.

Я лежал на спине на кровати в обсерватории и смотрел вверх сквозь окуляр телескопа – на самом деле это было что-то вроде маленького зеркальца, и я видел там какой-то шар. Я слышал, как Гаррисон Дин сказал (я в точности помню его слова): «То, что ты видишь, – это планета Сатурн. Она видит тебя в той же мере, в какой ты видишь ее».

Он спросил, нет ли у меня какого-нибудь странного ощущения вроде пульсации в коже. Я сказал «да». Он сказал, что это электромагнитное поле охватывает меня. Оно вполне безвредно, сказал он, но введет меня в нечто вроде транса, и тогда мой дух будет спроецирован в другое место. Я спросил, отправится ли он на Сатурн. Он сказал, что только пройдет сквозь него. Мой дух отправится в другую вселенную или что-то в этом роде.

Он сказал, что я буду проходить через «некоторые необычные пейзажи». Он сказал: «Тебе там ничто не сможет повредить – ты будешь просто проходить мимо, и сам твой путь будет защищать тебя».

Затем он сказал, что я окажусь в кабинете. В обычном рабочем кабинете бизнесмена, и все, что от меня требовалось – это поговорить с человеком, которого я там обнаружу. «Говори только мысленно, но так отчетливо, как только сможешь Это будет твой первый настоящий опыт по применению психономики». Он велел мне запомнить такие слова: «Согласен на продажу контрольного пакета акций „Западному Ветру"». Он заставил меня повторить их.

Было так, словно только я мог видеть тот шар с кольцом вокруг него, заполняющий все поле моего зрения, наплывающий все ближе и ближе. Я сумел повторить: «Согласен но продажу контрольного пакета акций "Западному Ветру"».

«Отлично», – услышал я его голос. Затем какое-то время я не слышал никого, поскольку вокруг началось какое-то шипение вроде белого шума радиопомех, которое становилось все громче и громче.

Потом я ощутил какой-то щелчок, словно во мне что-то сломалось, но мне при этом было не больно, и внезапно я оказался стоящим там – стоящим рядом с Дином и глядящим на мое собственное тело, которое по-прежнему лежало на больничном столе, уставившись вверх, в линзу телескопа

Стоя рядом с собственным телом, я видел, что мой рот слегка приоткрыт, и тоненькая струйка слюны стекает на подбородок. Я попытался тронуть себя за руку, но белый шум внезапно стал таким громким, что меня им смыло, а потом я падал в направлении сияющего моря энергии, которое меняло цвет от секунды к секунде. Я врезался в него и проломился насквозь, и это было все равно что вывернуться наизнанку, внутренностями наружу, а наружностью внутрь, но только без какой-либо боли Я снова увидел Сатурн, он, казалось, висел в пространстве надо мной.

Но потом планета оказалась внизу подо мной, и я падал на нее.

Стивен прекратил писать. Он не мог представить, каким образом описать то, что произошло потом. Или, может быть, он просто не мог заставить себя писать об этом? Он откинулся на спинку кресла у себя в комнате и протянул руку к пластиковой чашке с кофе. Отхлебнув, он поставил ее обратно. Холодный кофе был невкусным.

Он посмотрел на свой ноутбук. Возможно, было вообще неблагоразумно записывать все это.

Это было способом выкинуть образы у себя из головы. Перенести их в компьютерный файл. Ему было необходимо подумать об этом. Оно не оставит его в покое. Оно требовало его внимания. И оно требовало его решения.

Он откинулся назад и прикрыл глаза. «Подумай о чем-нибудь другом. Подумай о Жонкиль».

Но его внутреннее зрение заполняла планета внизу него. Сатурн. Или что-то похожее на него. Он был оторван от своего тела, спроецирован сквозь пространство; верх стал для него низом. Он ринулся вниз, в атмосферу планеты: нескончаемую бурю многоцветного дыма. Прошел сквозь слои мерцающего жидкого металла, один внутри другого. Затем обнаружил, что движется над светящимся бурлящим ландшафтом; ощущение падения вниз исчезло – теперь он чувствовал, что движется прямо вперед.

Все это время ум Стивена находился в воспринимающем, наблюдающем состоянии – словно бы вырвался вперед, опередив эмоциональные реакции, дезориентацию от того, что был оторван от тела, от своего мира; словно бы его человеческие чувства гнались за ним по пятам, а он ухитрялся все время оставаться на шаг впереди.

Если бы они догнали его, он бы, разумеется, сошел с ума.

Впереди было нечто, написанное в небе живым огнем: нечто вроде иероглифа или руны, большой как гора, и он чувствовал, что эта руна каким-то образом является живой и сознающей. Она наблюдала за тем, как он летит по направлению к ней. Стивен был всего лишь душой, духом, но она могла видеть его.

Ее форма напоминала крест с неприятного вида крюком на нижнем конце; там были какие-то сетчатые структуры, изменения которых, казалось, проходили через последовательности различных значений.

В момент, когда Стивен врезался в нее, он почти понял ее значение.

Это был символ, одновременно бывший и местом; это было существо, одновременно бывшее дверью; оно располагалось в точности на водоразделе между добром и злом. Оно было физическим, но при этом сугубо ментальным. Оно произрастало на противоречии.

Стивен влетел в центр и пролетел насквозь, словно сквозь дверь… дверь в другой мир.

А потом он оказался в этом мире – больше уже не летел, но стоял на твердой земле. Вернее, на утесе, вздымавшемся вверх из моря радужного тумана. Небо было переполнено символами. Здесь не было солнца и никакого видимого источника света. Все, казалось, добавляло собственное неяркое сияние к общему освещению.

Он посмотрел на землю. Ничто здесь не было действительно твердым, но вероятность того, что земля под его ногами была твердой, была достаточной; ее как раз хватало для того, чтобы она оставалась твердой.

Он вновь посмотрел вниз и понял, что не может разглядеть свои ноги. Он посмотрел на свои руки, но их не было. Он ощущал их, но не мог их увидеть. У него не было глаз, чтобы оглядеться вокруг, но каким-то образом он огляделся. Он был всего лишь узлом восприятия – и тем не менее шагал по вершине утеса. Утес этот имел форму грубого каменного топора, и он шел по лезвию этого топора по направлению к высшей точке.

Вдали виднелись другие утесы, поднимавшиеся из задумчивого туманного моря.

Стивен находил некоторое утешение в том, что этот уровень имеет почти земную ориентацию. По крайней мере земля располагалась под ним; наверху было небо. Странное небо, конечно. Вдоль горизонта оно было цвета индиго, переходя к зениту в металлически-голубой; это было небо, кипящее стаями вращающихся рун, почти напоминавших вращающиеся пропеллеры самолета – до тех пор, пока он лишь мельком глядел на них. Но стоило ему посмотреть на них пристальнее, каждая из них приобретала определенную руническую форму, становилась трехмерной фигурой дрожащих черно-синих чернил, висящей в небе. На периферии зрения они вновь становились вращающимися пропеллерами. Сотни их плыли в бездне ниже края утеса, паря над поверхностью радужного тумана. И еще сотни были в небе, тысячи, некоторые вдалеке, некоторые совсем близко. Но когда он смотрел на те, которые находились вдали, они внезапно оказывались рядом.

Он опустился на скалу, встав на невидимые колени, и заглянул через край в бурлящий, похожий на море туман, словно бы переливавшийся фиолетовым, лиловым и травянисто-зеленым, меняя цвет каждую секунду. Когда он посмотрел в него, туман, по-видимому, отреагировал, словно почувствовав давление его внимания.

В туманном море проявились лица, насмешливые лица детей, которые стали затем лицами стариков, потом быстро, в ускоренном темпе, разложились, превратившись в сочащиеся черепа с болтающимися в глазницах языками. Эти черепа внезапно взорвались и опали дождем частиц наподобие цветочных лепестков – которые могли быть искорками чувства – чувства сожаления.

Туман забурлил сильнее, и радужная волна выхлестнулась замедленным движением, превратившись в столб, который вращался, постепенно приобретая знакомые очертания.

Столб тумана обрел форму Жонкиль. Обнаженной Жонкиль. Она протянула к нему руки. Затем упала назад, словно струя воды, падающая обратно в море, распадаясь на ходу. Новый столб поднялся над поверхностью: его отец, пытающийся что-то сказать, качающий головой…

– Папа? – прошептал Стивен.

Но отец растворился в море тумана, и вверх вскинулся еще один столб, обретший новую форму, словно деревянная заготовка на токарном станке; на этот раз это было нечто не вполне человекоподобное, нечто отвратительное – демоническое существо с клыкастой пастью, выдававшейся из головы вопреки всякой пропорции, с карикатурно гигантским брюхом, разинувшее рот, чтобы поглотить его.

Стивен отпрянул от края бездны. «Больше не смотри туда».

– И какого дьявола я здесь должен делать? – вслух пробормотал он.

Затем он услышал голос – голос Гаррисона Дина, – гулко отдававшийся в комнате с телескопом, словно комната окружала его в той же степени, что и это место.

– Трудно направлять… не очень хорошее соединение… Надо повысить…

– Где вы? – крикнул Стивен. – Что я должен здесь делать?

На какое-то мгновение он вновь ощутил стол под спиной, прохладный воздух обсерватории вокруг. В следующий момент он вновь видел лишь вершину горы в море тумана.

Он ощупал каменистую почву невидимыми руками – у нее не было какой-то определенной температуры. Она была черного цвета, с белыми прожилками, но шероховатые сколы ее поверхности все время менялись, постоянно перекристаллизуясь, прожилки сплетались во все новые узоры. Почему-то он знал, что эта гора создана из материи сознания: это был продукт процесса мышления, как и все здесь. Камни, горы – все представляло собой кристаллизацию идей, разделяемых сообществами людей где-то там, в другом мире. Представления групп людей, сформировавшиеся в грубые, неровные каменные блоки, постоянно меняющиеся изнутри.

Стивен с усилием отвел мысли от этого предмета. «Если будешь слишком много думать о том, что представляет собой это место, ты потеряешься в собственном разуме и никогда не выберешься наружу. Держись за нить поставленной перед тобой задачи».

Он спустился вдоль гребня утеса и на дальнем конце обнаружил нечто вроде грубой тропы, вырубленной – или допущенной – в боку скалы. Он принялся спускаться по ней, стараясь не смотреть в бездну слева от себя. Он по-прежнему находился на значительной высоте над морем тумана.

Спускаясь, он вдруг ощутил какой-то тошнотворный кувырок в животе и почувствовал, что перевернулся вверх ногами; глядя дальше вниз на скальную тропу, он глядел вверх. Теперь он поднимался, хотя тропа продолжала идти туда же, куда шла. Наверху, на вершине горы – на том, что должно было быть подножием горы – он увидел жалкую фигуру, невещественную, призрачную, пугающе знакомую. Стивену захотелось протянуть руку к этой фигуре, чтобы утешить ее.

– Протяни ему руку, – вновь раздался голос Г. Д.

Стивен потянулся к несчастному духу у подножия – на вершине – горы; он тянулся до тех пор, пока не потерял равновесие и не начал падать. Падать вверх или вниз – он не мог сказать. Он несся прямо в раскрытые объятия этой стенающей призрачной фигуры – и внутрь нее, сквозь нее, точно так же, как пролетел сквозь руническое существо в сердце Сатурна.

Он вошел в темное межзвездное пространство, черное пространство, где были лишь конструкции, сотканные из переплетений черного света, фотонегативных контуров, формирующихся в просторные строения, похожие на замки: замки, воздвигнутые на замках, воздвигнутых на замках, и каждая многогранная крепость вращалась, как астероид в пустоте. И каждая представляла собой запутанный лабиринт, где демоны – кем еще могли они быть? – без конца гонялись, подкрадывались, набрасывались один на другого, без конца пожирая друг друга.

«Семь кланов», – подумал он. Некоторые из них маршировали в бесконечных безобразных парадах, неся знамена, выглядевшие как машущие руки с зажатыми в них лоскутами человеческой кожи; на каждом знамени выступало живое человеческое лицо с мечущимися в ужасе глазами… нечто вроде кошмарной Валгаллы, кишащей Шлангами, и Придурками, и Зубачами, и Пауками. И сами замки, по которым они скакали, были существами, какой-то другой разновидностью демонов… более могущественными, более деспотичными.

Стивен почувствовал, что ракетой летит к одному из этих вращающихся фотонегативных замков и что кишащие там существа поворачиваются к нему, воя в предвкушении добычи.

Тут он почувствовал, как его настигает настоящий ужас. Но вновь раздался голос Г. Д.:

– Путь для тебя приготовлен. Тебе надо только сказать себе: «Нужды „Западного Ветра", цели „Западного Ветра"…»

Стивен повторил это, сначала в уме, затем настолько вслух, насколько дух может говорить вслух: «Нужды „Западного Ветра", цели „Западного Ветра"…»

И он вихрем пронесся мимо кувыркающегося замка, направляясь к звезде, к живой звезде, которая шептала ему: «Сюда, иди сюда, оттуда сюда, стрелой сюда…»

И он упал сквозь врата этой звезды.

Он вновь обнаружил, что несется к морю многоцветной энергии, врезается в его поверхность, проходит сквозь и появляется над его поверхностью – низ вновь стал верхом.

Его швырнуло прямиком в обыкновенную лифтовую шахту.

Это была совершенно обычная человеческая конструкция. Он видел кабели и сделанную по трафарету надпись на стенке шахты: «Лифтгарант инк.».

Стивен замедлился до тихого вознесения вверх, пока не добрался до двери лифта. Он прошел сквозь них, словно они были сотканы из паутины, и остановился, выйдя в коридор совершенно обычного земного административного здания.

Стивен покачал головой. Он просто не мог записать все это. Он вновь застучал по клавишам.

Я прошел через последовательность странных миров, которые, пожалуй, не смогу описать, включая какое-то пространство, полное плавающих в пустоте вращающихся замков, кишевших демонами. Было похоже, что Г. Д. направлял меня. Я добрался до звезды, которая была чем-то вроде входа обратно в наш мир. Потом я оказался на Земле, но был там астрально. Как в СВТ. Внетелесно. Называйте это как хотите.

Но я действительно был там. Я чувствовал ковер под ногами. Ощущение было приятным: все что угодно, лишь бы быть подальше оттого места. Хотя и не осознавая, в том месте я был на краю того, чтобы потонуть в ужасе, а теперь я оказался где-то в более или менее знакомом месте. Это был коридор обычного административного здания.

Мимо меня проходили люди, идя по своим делам. Обычные люди; но у меня было такое чувство, словно они всего лишь ездят на своих телах – и именно тела, а не души, решают, куда им идти. Ни один из них не смотрел на меня. Я был невидимкой.

Там был один парень из Пакистана или Индии, толкавший тележку с кучей упаковок компьютерных дисков, затем какая-то женщина, чья лысая голова была разрисована различными красками – я узнал стиль, которым щеголяют некоторые люди в городах вроде Нью-Йорка. Я как-то видел по телевизору, как один комментатор высмеивал его. Я слышал, как люди разговаривали друг с другом, их речь была какой-то смазанной; некоторые говорили с нью-йоркским акцентом.

Я ощутил что-то вроде внутренней тяги, которая сказала мне, куда идти. Я прошел сквозь какую-то дверь, не открывая ее. Я прошел прямо сквозь дерево, затем пересек вестибюль, вышел сквозь другую дверь, а потом я оказался позади человека, который стоял у большого, от пола до потолка, окна, заложив руки в карманы и разглядывая в окне силуэт Манхэттена. На вершине Крайслер-билдинг [60]60
  Здание американского автомобильного концерна «Крайслер корпорейшн» (Chrysler Corporation), производящего ряд марок легковых автомобилей.


[Закрыть] были леса – я вспомнил, что его все еще реставрируют после того, как люди, страдавшие от демонических галлюцинаций, повредили его. Человек, который смотрел туда, был одет в белую рубашку, галстук, сшитые на заказ брюки. Он был светловолосым, но, кажется, с проплешиной Его лица я так толком и не увидел. Он хмурился, словно обдумывал что-то. Похоже, он пытался что-то припомнить.

Я остановился позади него. То, что направило меня сюда, ждало. Я должен был что-то сделать. Но что?

Я не мог вспомнить.

Уголком глаза, как мне показалось, я почти видел те отвратительные лица в радужном тумане – лица, созданные моим собственным страхом, я знал это, но все равно отвратительные. Я сфокусировал свое внимание на этом кабинете, на этом городском виде ранним утром.

Что же я должен был сделать?

Потом я вспомнил. Я попытался заговорить, но обнаружил, что не могу произвести ни звука. Я вроде бы чувствовал свой рот, но не мог издать ни звука с его помощью. И тогда я вспомнил, что надо просто подумать, ясно и отчетливо: «Согласен на продажу контрольного пакета акций „Западному Ветру"».

Я мысленно произносил эти слова снова и снова, твердо уставившись на человека, и он внезапно поднял голову и кивнул, словно в ответ на мою мысль.

«Согласен на продажу контрольного пакета акций „Западному Ветру"».

А потом я услышал голос Г. Д Он говорил что-то вроде: Просто расслабься. Почувствуй спиной стол… теплые пульсации, проходящие через тебя. Следуй за ощущением, которое они дают тебе… оседлай их и позволь им вернуть тебя к звуку моего голоса».

Вновь раздалось шипение, и я промчался обратно сквозь сияющее море, мимо горы, сквозь бурю, сквозь живой белый шум – и внезапно я снова был на столе, уставившись вверх на маленькую белую точку света. Она двигалась – это было что-то вроде фонарика, какой используют доктора при операциях.

Г. Д. склонялся надо мной, светя фонариком мне прямо в глаза. Он хмурился. Я снова был в обсерватории. Я зажмурился, повернул голову (свет начинал слепить меня), и он выпрямился, удовлетворенно кивнув. Смотреть на него снизу было все равно что смотреть снизу на вершину утеса. Откуда-то над его головой вглядывался вниз испуганный призрак.

Я понял, что всхлипываю и скребу руками, пытаясь слезть со стола. Они развязали ремни и дали мне выпить чего-то горячего в инимикаленовой чашке Думаю, там был какой-то транквилизатор, потому что странной старухе и Гаррисону Дину пришлось вести меня к кровати.

Я немного поспал, а когда проснулся, почувствовал, что должен все записать, чтобы запомнить, чтобы быть уверенным, что это был не сон. Или чтобы быть уверенным, что это был именно сон.

Но это не был сон. Даже еще больше, чем лица грибов в той лохани с грязью в пирамиде – совсем не сон.

Я хочу выбраться из всего этого. Я скажу им об этом сегодня. Я хочу уйти.

Да, может быть, я просто уволюсь. Я потом пошлю им e-mail или еще как-нибудь сообщу. Жонкиль, очевидно, не собирается возобновлять со мной контакт. Так что нет причин оставаться.

Я должен просто уйти.