Текст книги "Консервный ряд"

Глава XIII

Мак с ребятами мирно спали в ту ночь на сосновой хвое. Эдди вернулся под утро. Много пришлось походить, но модель Т он все-таки нашел. А когда нашел, стал сомневаться, ладно ли будет, если принести один клапан. Вдруг он не подойдет? Эдди на всякий случай прихватил с собой весь карбюратор. Когда он пришел, никто из ребят не проснулся. Эдди лег рядом и тоже заснул под соснами. Модель Т хороша не только тем, что детали одной машины подходят к любой другой, но и тем, что их нельзя опознать.

Со склона холма открывался замечательный вид: вдали дуга залива, обрамленная по кромке пенящимся прибоем; поближе песчаные дюны, за ними у подножья холма, как в чаше, уютно раскинулся городок.

Мак поднялся с рассветом, бодро поддернул штаны и стал любоваться заливом. Вон к берегу потянулись сейнеры. А там к причалу приткнулся танкер, принимает нефть. За спиной копошились кролики в кустах. Взошло солнце и выбило из всех закоулков ночную прохладу, как хозяйка выбивает пыль из половика. Мак ощутил прикосновение первых солнечных лучей, и по телу его пробежала дрожь.

Эдди стал менять карбюратор, ребятишки принялись жевать хлеб. Наконец карбюратор был на месте. Никому не хотелось надрываться, крутить ручку; навалились все разом, выкатили фордик на шоссе и толкали до тех пор, пока мотор не завелся. Эдди сел за руль, и фордик опять полез на гору задом наперед. Наконец достигли гребня, развернулись и покатили вниз, как положено, носом вперед. Скоро миновали Хэттонские луга и въехали в Кармелскую долину. Долина встретила серо-зелеными полями артишоков и густыми зарослями ивняка, тянувшегося вдоль реки. В долине свернули налево. Удача сопутствовала охотникам с самого начала. Сразу за поворотом дорогу перебежал рыжий род-айлендский петух, сильно запорошенный пылью, которого нелегкая занесла за тридевять земель от родной фермы. Эдди тюкнул его, и даже не надо было долго гнаться за ним по полю. Сидя сзади, Элен ощипывал его на ходу, пуская по ветру огненные перья – разрекламированная на весь свет улика: в то утро сверху из Джейтсбурга дул ветер, и рыжие петушиные перья долетали даже до мыса Лобос, а некоторые отнесло далеко в океан.

Кармел – прелестная речушка, не очень длинная и широкая, но может похвастаться всем, что положено иметь рекам. Она берет начало в горах и первые мили несется вниз сломя голову, на равнине она немного мелеет; там, где запруды, разливается озером; встретив валуны, пенится и бурлит, а потом опять лениво катит волны под сенью платанов; в ее тихих заводях плещется форель, а прибрежные отмели богаты раками. Зимой это бешено мчащийся поток, не очень широкий, но коварный, летом же кроткая Кармел сулит безопасное купание детям и богатый улов рыбакам. На ее берегах мигают зеленые спинки лягушек и курчавятся густые папоротники. Утром и вечером приходят на водопой тайными тропами лисы и олени, иногда спустится с горы пума и, припав всем телом к земле, лакает бегущую воду. Сюда выходят задами фермы, издавна обосновавшиеся в этой плодородной долине; фермеры орошают ее водами сады и огороды. Перепела кричат на берегах, в сумерки прилетают дикие голуби и гуляют в прибрежных зарослях. По отлогим откосам семенят еноты, охотясь за лягушками. Словом, у этой реки есть все, что полагается иметь рекам.

На пятой миле в долине река проточила ложе под высокой скалой, с которой в воду свешивались плети дикого винограда и папоротников. В тени скалы спряталась заводь, зеленая и очень глубокая, и тут же небольшая песчаная отмель манила путника отдохнуть, развести костер и сварить на нем пищу.

Мак с ребятами расположились на этой отмели и были на верху блаженства: лучшего места на земле поискать! Если где и водится множество лягушек, то, конечно, здесь. Всю дорогу сюда им сопутствовала удача. Кроме большого рыжего петуха, они разжились еще мешком моркови, упавшим с встречного грузовика, и полдюжиной луковиц, которые попали им в руки несколько иным путем. У Мака в кармане оказался пакет кофе. В фордике нашлась жестяная пятигаллонная банка с отрезанным верхом. Коктейля Эдди осталось еще почти полкувшина. Соль и перец захватили с собой. Мак с ребятами считали – очень глупо не брать в дорогу соль, перец и кофе.

Без лишних споров и суетни притащили четыре камня и сложили из них очаг. Рыжий петух, который еще утром заливисто приветствовал зарю, теперь лежал вымытый и расчлененный в пятигаллонной жестянке, а вокруг плавали в воде белые луковки; под банкой среди камней потрескивал маленький костер из ивового сушняка, совсем маленький. Только круглые дураки разводят большие костры. Сварить такого петуха – дело не одного часа, да ведь и не в один же день достиг он таких размеров и столь мощной мускулатуры. Вода наконец закипела, и от петуха сразу пошел такой аппетитный дух, что у всех потекли слюнки.

– Самое лучшее время для ловли лягушек – ночь, – порадовал ребят Мак и добавил: – Так что пока можно и соснуть.

Скала давала уютную тень; ребята один за другим повалились на песок и незаметно для себя заснули.

Мак был прав. Днем лягушки не очень выдавали себя; прятались в чаще папоротников, лишь изредка выглядывая из расщелин. Ловят лягушек ночью, при свете электрических фонариков, и ребята сладко спали в предчувствии бурных событий. Бодрствовал только Элен – поддерживал огонь под банкой с петухом.

Солнечному полдню места под скалой не было. В два часа солнце совсем зашло за скалу и кругом воцарились шелестящие тени. Полуденный ветер играл с листьями платанов. Маленькие водяные змейки заползали на камни, мягко скользили в воду и плавали в заводи, выставив головки как крошечные перископы и разводя мелкую волну. Выпрыгнула из воды большая форель. Боящиеся солнца комары и москиты слетелись в тень и громко звенели над водой. А светолюбивые жуки, мухи, стрекозы, осы, шершни – все попрятались по своим домикам. Только что тень коснулась берега, закричали первые перепела, Мак с ребятами проснулись. Запах от куриного рагу шел умопомрачительный. Элен сорвал с куста свежий лавровый листок и бросил в банку. Морковь уже была там. В другой банке кипел кофе. Мак открыл глаза, встряхнулся, потянулся, проковылял к воде, вымыл лицо, сложив ладони ковшиком, хакнул, сплюнул, прополоскал рот, пустил ветры, затянул пояс, почесал ноги, разгладил пальцами мокрые волосы, отпил из кувшина, икнул и сел у огня.

– Клянусь небом, пахнет недурно, – сказал он.

Все мужчины в мире проснувшись ведут себя одинаково. И дружки Мака, продрав глаза, почти точно повторили описанный выше порядок действий. Скоро все расселись у костра и каждый произнес в адрес Элена похвальное слово. Элен попробовал петуха перочинным ножом.

– Эту курятину нежной не назовешь, – сказал он. – Две недели надо варить, тогда она будет таять во рту. Как по-твоему, Мак, сколько было лет этому петуху?

– Петуху? Мне сейчас сорок восемь. Но, надеюсь, я еще не такой жесткий.

– Интересно, до скольких лет живут петухи? – сказал Эдди, – если умирают своей смертью?

– Этого, я думаю, никто не знает, – ответил Джонс.

Лучшего времяпрепровождения не придумать. Кувшин ходил по кругу, и в теле разливалось приятное тепло.

– Ты, Эдди, только не обижайся, – вдруг сказал Джонс. – А что если тебе под стойку поставить три кувшина и сливать в один виски, в другой вино, а в третий пиво…

Потрясенные приятели потеряли дар речи.

– Я не хотел сказать ничего плохого, – поспешил поправиться Джонс, – вообще-то мне и так очень нравится…

Он почувствовал, что ляпнул глупость, и смешавшись сыпал словами без остановки.

– Мне почему нравится? Пьешь и понятия не имеешь, что такое выкинешь. Вот, например, виски, – частил он, – выпьешь и более-менее знаешь, что произойдет. У кого кулаки чешутся – подерется. У кого глаза на мокром месте – заплачет. А тут… – сказал он, и в голосе у него зазвучали похвальные нотки, – неизвестно: то ли на сосну полезешь, то ли захочется плыть в Санта-Крус. Так оно гораздо интереснее получается…

– Кстати о плавании, – прервал его Мак, стараясь замять неловкость. – Интересно, что стало с Мак-Кинли Мораном, ныряльщиком. Помните такого парня?

– Как же, помню, – отозвался Хьюги, – мы с ним одно время вместе болтались. Работы у него было мало, и он начал пить. А ныряльщикам пить нельзя, опасно. Он стал бояться воды, взял и продал шлем, костюм и насос. Затем и сам куда-то уехал. С ним ведь что случилось? Одного итальяшку с «Двенадцати братьев» утянуло за борт якорной цепью. Мак-Кинли нырнул за ним без всего. Барабанные перепонки у него и лопнули. После этого все пошло кувырком. А итальяшка и сейчас жив-здоров.

Мак опять приложился к кувшину.

– Когда был сухой закон, – сказал он, – Мак-Кинли много заколачивал. Он тогда проверял, не спрятано ли где на дне спиртное. Надзор платил ему двадцать пять долларов в день. А Луи платил еще по три доллара за каждый ненайденный ящик со спиртным. Один ящик в день он все-таки находил, чтобы надзор был доволен. И Луи не возражал. Могли ведь другого ныряльщика нанять. Он тогда имел хорошие деньги.

– Да, это верно, – кивнул головой Хьюги. – Заработал много и решил жениться, как все. Три раза женился, пока были деньги. Вижу, раз купил он белую лисью шубу – ну так и знай, женится. Я это сразу понял.

– Что все-таки могло случиться с Гаем? – вдруг спросил Эдди, упомянув имя Гая первый раз за все время.

– А то же самое, – ответил Мак, – вернулся к жене. Женатым доверять нельзя. Как бы он ни ругал свою бабу, все равно к ней вернется. Начнет думать, вспоминать и не выдержит. Нет уж, раз женился – веры тебе нет, – продолжал Мак. – Вот, пожалуйста, Гай. Баба поколотила его. А он, бьюсь об заклад, три дня не прошло, давай себя винить, раскаиваться. Ну и побежал домой просить прощения.

Ели петуха долго, с чувством. Выловят кусок, а с него так и капает, остудят немного и рвут зубами жесткие петушиные жилы с косточек; острыми ивовыми прутиками подцепят морковку – и в рот. Потом пустили по кругу банку и выпили до дна бульон. А вечер разливался в воздухе как тихая музыка. Окликали друг друга перепела, спускаясь к реке. Форель плескалась в заводи. Явились ночные бабочки и тихо шелестя порхали над водяной гладью. Тьма все заметнее примешивалась к дневному свету. Выпили кофе, передавая жестянку из рук в руки. Сидели сытые, довольные, умиротворенные.

– Черт побери, – нарушил молчание Мак. – Ненавижу тех, кто врет.

– А кто тебе что наврал? – спросил Эдди.

– Я говорю не о тех, кто врет, если иначе не проживешь, и не о тех, кто любит приврать. Ненавижу того, кто врет сам себе.

– Кто же это сам себе врет?

– Да хотя бы я, – ответил Мак. – И вы, наверное, тоже, – прибавил он горячо, – вся наша честная компания. Мы решили угостить Дока. Приехали сюда, наслаждаемся природой. Потом вернемся домой, Док нам заплатит деньги. Нас пятеро, а Док один, значит ему достанется в пять раз меньше, чем нам, взятым вместе. Я не уверен, что мы затеяли это для Дока, а не для своего собственного удовольствия. А так поступать с Доком нельзя, стыдно. Я не встречал таких людей, как Док. И не хочу пользоваться его добротой. Как-то хотел я выудить у Дока доллар. Помню, плету ему что-то несусветное и вдруг вижу, он прекрасно знает, что все это треп. Тогда я говорю ему: «Извините, Док, я все вам наврал». А он сунул руку в карман и вынимает доллар. «Мак, – говорит, – я знаю одно: если человек из-за доллара лжет, значит, ему действительно этот доллар нужен». И дает мне этот проклятый доллар. Я вернул ему его на другой же день. Я не истратил его. Он пролежал у меня ночь, и я вернул его.

– Док очень любит всякие вечеринки, – сказал Элен. – Мы устроим ему вечеринку. Не знаю, какая муха тебя укусила.

– И я не знаю, – ответил Мак. – Просто я думаю, нельзя делать что-то для Дока и самим к этому примазываться.

– А если что-нибудь ему подарить? – предложил Хьюги. – Давайте купим виски и подарим ему, пусть что хочет, то и делает.

– Верно, – поддержал его Мак. – Так и поступим. Дадим ему виски и смоемся.

– А знаете, что будет? – охладил их пыл Эдди. – Анри и другие с холма учуют виски и сбегутся к Доку, так что вместо пяти человек примажется двадцать. Док сам говорил, что запах его бифштексов долетает из Консервного Ряда даже до Пойнт-Сура. Не скажу точно, сколько к нему сбежится. Но лучше, если мы пятеро устроим ему вечеринку.

Мак задумался.

– Возможно, ты прав, – сказал он наконец. – А что если подарить ему кроме виски еще что-нибудь? Например, запонки с его инициалами.

– Ерунда, – сказал Элен. – Док это дерьмо терпеть не может.

Ночь уже раскинулась над миром, и в небе зажглись белые звездочки. Элен подбросил в огонь хворост, и в темноте взметнулась башенка света. Где-то за скалой резко пролаяла лисица. С гор долетел сильный горьковатый запах мяты. Там, где глубокая заводь опять становилась речкой, слышался мелодичный плеск воды о камни.

Мак обдумывал последнее замечание Элена, как вдруг из темноты донеслись чьи-то шаги и все разом повернули голову. К свету огня твердой походкой подошел высокий темный человек с дробовиком в руке, за ним деликатно, даже застенчиво, бежал пойнтер.

– Что, черт побери, вы здесь делаете? – спросил он.

– Ничего, – ответил Мак.

– Это частное владение. Здесь запрещено ловить рыбу, охотиться, устраивать привалы. Собирайтесь, тушите огонь и идите отсюда.

Мак покорно-почтительно встал.

– Я этого не знал, капитан, – сказал он. – Честное слово, капитан, мы не видели запретного знака.

– Знаки здесь на каждом шагу. Их нельзя не увидеть.

– Простите, капитан. Наша вина, мы очень сожалеем, – проговорил Мак, помолчал немного, поглядел на сутулящуюся фигуру. – Вы ведь военный, не так ли, сэр? Я сразу узнал. У военных особая выправка. Я сам долго служил в армии. И сразу узнаю военного человека.

Плечи подошедшего незаметно распрямились; и манера держаться стала другая, явно другая, хотя и нельзя сказать, что́ изменилось.

– Я не разрешаю разводить костры на моей земле, – сказал он.

– Мы очень, очень сожалеем, – повторил Мак. – Мы сию минуту уходим, капитан. Видите ли, мы работаем на ученых. Думали наловить здесь лягушек. Ученые изучают рак, а мы помогаем им, ловим лягушек.

Человек секунду колебался.

– А что они делают с лягушками? – не удержался он.

– Как что, сэр, – ответил Мак, – прививают им рак, а потом изучают, ставят опыты. Чуть не облизывают. Им их только подавай. Но раз на вашей земле ловить лягушек нельзя, мы сию минуту уйдем, капитан. Никогда бы не посмели расположиться здесь, знай мы, что это ваше владение. Боже, какая восхитительная сука! – Мак прикинулся, что только что увидал собаку. – Вылитая Нола. Помните, прошлогодняя победительница соревнований в Вирджинии? Она ведь у вас из Вирджинии, капитан?

Капитан опять заколебался.

– Да, – коротко ответил он, погрешив против истины. – Она хромает. У нее клещ под правой лопаткой.

У Мака сразу сделался озабоченный вид.

– Не возражаете, капитан, если я взгляну? Поди сюда, умная собака.

Собака взглянула на хозяина и боком подвинулась к Маку.

– Подбрось еще хворосту в огонь, – велел он Элену, – мне плохо видно.

– Вот здесь, где невозможно зализать.

Мак выдавил немного гноя из зловещего вида вздутия под лопаткой.

– У одной из моих собак тоже была такая штука, прорвалась внутрь и собака погибла. У вашей, кажется, есть щенки?

– Да, – ответил капитан. – Целых шесть. Я помазал клеща йодом.

– Нет, йодом его не возьмешь, – сказал Мак. – У вас есть дома горькая соль?

– Целая бутылка.

– Сделайте горячую припарку из этой соли на больное место. Ее тянут щенки, вот она и ослабла. Ей сейчас болеть нельзя, боже упаси. Так вы и щенков потеряете.

Собака заглянула в глаза Мака и лизнула ему руку.

– Знаете что, капитан. Я сам ее полечу. Горькая соль творит чудеса. Это самое лучшее средство.

Капитан погладил собаку по голове.

– У меня возле дома пруд, – сказал он. – В нем полно лягушек. Они по ночам не дают спать. Почему бы вам не поохотиться у меня? Они квакают ночи напролет. Я все думал, как от них избавиться.

– Прекрасно придумано, сэр, – сказал Мак. – Держу пари, ученые будут вам благодарны. Но мне бы хотелось поскорее начать лечение. Дело не терпит.

Мак повернулся к друзьям.

– Потушите костер, – сказал он. – Смотрите, не оставьте ни одной искры. И уберите весь мусор, чтобы не было ни соринки. Мы с капитаном пойдем к нему домой, займемся Нолой. Когда все уберете, тоже приходите туда.

И Мак с капитаном ушли.

Глава XIV

Раннее утро в Консервном Ряду – время чудесных превращений. В серые сумерки, когда уже брезжит, а солнце еще не взошло, Консервный Ряд точно висит вне времени, окутанный серебристым светом. Уличные фонари погасли, изумрудно зеленеет трава. Рифленое железо Консервного Ряда излучает жемчужный блеск платины или старой оловянной кружки. Автомобили как вымерли. Улицы отдыхают от прогресса и бизнеса. Слышно только, как плещутся волны, набегая на сваи консервных цехов. Это час великого покоя, пустынное время, крошечная эра полной праздности. Кошки увесистыми каплями падают с заборов и текут по земле, как густой сироп, вынюхивая рыбные головы. Важно прогуливаются ранние молчаливые псы, придирчиво ища местечко, которое можно было бы оросить. Чайки тяжело хлопают крыльями, опускаясь на крыши Консервного Ряда, ожидают дня, а с ним рыбных отбросов. Они тесно сидят на коньках крыш, крыло к крылу. Со скал, расположенных у станции Хопкинса, доносится лай морских львов, похожий на голоса гончих. Воздух свеж и прохладен. За домами в садах суслики вспучивают свежую сырую землю, вылезают наружу, срезают цветы и тянут в свои норки. Редко кто пройдет в этот час по улице, от этого город кажется еще пустыннее. Возвращается домой одна из девочек Доры; она была у клиента, либо очень богатого, либо немощного – те и другие по разным причинам не посещают «Медвежий стяг». Помада у нее на лице расползлась, ноги еле идут. Ли Чонг вынес из дома баки с мусором и поставил на край тротуара. Из моря вышел старый китаец и застучал подошвой по улице мимо Королевской ночлежки. Выглянул сторож консервных цехов и замигал от утреннего света. Привратник «Медвежьего стяга» вышел на крыльцо без пиджака, потянулся, зевнул, почесал живот. Из труб с пустыря доносится храп постояльцев Мэллоя, имеющий зычное, туннельное звучание. Час жемчужного цвета – вот что такое щель между днем и ночью, время в этот час прекращает бег и созерцает самое себя.

Таким утром, полным жемчужного света, весело шли по улице два солдата и две девушки. Шли они из «Ла Иды» очень счастливые и усталые. Девушки, здоровые, сильные, грудастые, одеты в вискозные розовые платья, сейчас помятые и облегающие все надлежащие округлости; светлые волосы у обеих слегка растрепались. На головах у девушек – солдатские фуражки, одна сдвинула ее почти на затылок, у другой она чуть не на носу. Это были толстогубые, широконосые, задастые девки, очень усталые.

Мундиры у солдат были расстегнуты, ремни сняты и брошены через плечо. Воротнички рубашек нараспашку и узлы галстуков сдвинуты вниз. На головы нацеплены шляпки подруг, одна маленькая, соломенная с букетиком маргариток на маковке; другая белая, вязаная, прикрывающая полголовы, с медальонами из синего целлофана. Четверка шла, держась за руки и ритмично ими размахивая. У солдата, шедшего с краю, в руке была большая бумажная сумка с банками холодного пива. Четверка шла, мягко ступая сквозь жемчужный свет. Они чертовски повеселились и были счастливы. Они улыбались застенчиво, как улыбаются дети, вспоминая веселый праздник. Они поглядывали друг на друга, улыбались и размахивали руками. Проходя мимо «Медвежьего стяга», крикнули привет привратнику, чесавшему живот. Послушали трубный храп и немного посмеялись. У лавки Ли Чонга остановились и долго разглядывали витрину со всякой всячиной, платьями, инструментом, едой. Качая сцепленными руками, чуть не спотыкаясь, они дошли до конца Консервного Ряда и повернули к железной дороге. Девушки встали на рельсы и дальше пошли по ним, а солдаты поддерживали их за пухлые талии. Миновали верфи и вошли в парк, который был, собственно, частным владением – «Морская станция Хопкинса». Станция находилась на берегу крошечной бухточки, образованной двумя скалами. Ласковые утренние волны лизали берег и тихо шептались. От выступавших из воды камней шел тонкий запах водорослей. Четверка подошла к берегу, и тотчас над землей Тома Уорка, лежавшей прямо за бухтой, появился краешек солнца, позолотив воду и мазнув желтым прибрежные камни. Девушки чинно опустились на песок, натянув платья на колени. Один солдат проткнул банки с пивом и дал каждому по банке. Потом парни легли, положив головы на колени девушкам. Они улыбались друг дружке – чудесная, усталая, умиротворенная загадка природы.

Со стороны станции послышался собачий лай – их увидели сторож, мрачный, смуглый человек, и его пес, черный, мрачный кокер-спаниель. Сторож закричал на них; нарушители как не слыхали, тогда он спустился на берег, сопровождаемый однотонным лаем спаниеля.

– Вы что, не знаете, здесь не разрешается лежать. Убирайтесь отсюда. Это частная собственность!

Солдаты как не слышали. Они улыбались, а девушки гладили им волосы. Наконец один солдат медленно повернул голову и щека его оказалась между ног девушки. Он благосклонно улыбнулся сторожу.

– Катись отсюда знаешь куда, – проговорил добродушно и повернул голову, чтобы смотреть на девушку.

Солнце озарило ее светлые волосы, она чуть нагнулась к парню и почесала у него за ухом. Они не заметили, как сторож убрался восвояси.