Текст книги "Реальные ублюдки"

Мозжок стиснул заросшие челюсти. Задумался на минуту, а потом встретил ее взгляд.

– Хорошо. Я постараюсь устроить тебе встречу с полуросликом. – Он указал на Меда. – А ты расседлаешь Мертвую Невесту.

– И, Мозжок… – сказала Блажка, когда он двинулся вокруг свина. – Давай быстрее.

Кочевник, улыбнувшись, вышел.

Мед принялся снимать седло с Мертвой Невесты.

– Как справишься, можешь посмотреть Щелкочеса? – спросила Блажка. – Его ранили стрелой, и я не хочу, чтобы рана загнила.

– Конечно, вождь. – Через мгновение взгляд Меда прояснился. Он попытался это скрыть, но она заметила.

– Что?

– Хорек должен мне месячную порцию вина. – Мед позволил себе улыбнуться. – Мы поспорили, что ты знаешь, как мы зовем твоего свина.

– Смешные вы стручки, каждый из вас, – сказала Блажка. – Вернусь-ка я пока в хижину и объемся там насмерть.

Троица всадников занялась своими варварами. Подойдя ближе, Блажка узнала Красного Когтя – старого полукровку, который помог Шакалу и сопроводил поселенцев из Отрадной в Пучину.

Блажке словно бросили в живот холодный камень.

Это означало, что трое ездоков были посвященными Шквала бивней.

Красный Коготь увидел, что она идет, и сказал что-то полукровке, еще более седому, чем он сам.

– Блажка, – сказал мастер Шквала, обходя своего варвара. – Наконец мы встретились. Я Свиная Губа.

Почему его так звали – было видно сразу. Его нижние клыки сильно выпячивались, чтобы потом загнуться поближе к носу. Такими зубами обладали большинство полукровок, но никогда еще Блажка не видела, чтобы у кого-то они были настолько огромными.

Блажка сжала протянутую руку.

– Сожалею о ездоках, которых вы потеряли, когда пытались нам помочь.

Он принял ее слова с твердостью опытного вождя.

– Они были хорошими братьями. Я желал бы только, чтобы вы вернули их останки, чтобы мы в Пучине могли их оплакать.

Блажка с сожалением кивнула.

– Мне жаль. Я также хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали для Реальных ублюдков.

– В этом нет большой нужды, – ответил Свиная Губа. – Вы дорого за это заплатили.

– Вы приняли наш народ, когда пало Горнило, безо всяких обещаний платы и оберегали их, пока мы восстанавливались. Ублюдки в долгу перед Шквалом. И мы его вернем.

– Ты его вернешь, если расскажешь, зачем этот сосущий у бога коротыш заставил нас всех сюда приехать. – Блажка открыла было рот, чтобы ответить, но поняла, что Свиная Губа просто выражал свое недовольство. Он сделал глубокий вдох. – Тебе следует услышать это от меня. Я сожалею, но вынужден отозвать нашу помощь. В Шквале осталось всего семнадцать посвященных братьев. Я не могу позволить себе потерять еще ради проблем другого копыта.

Он не хотел терять еще ради пропащих, вот что он имел в виду. Ради копыта, чей вождь сошел с ума и которое потеряло свою крепость. Ради копыта, против которого был чародей и чья численность упала настолько, что они едва могли патрулировать свой удел. Свиная Губа не хотел больше терять ездоков ради копыта, чей вождь-побирушка стоял перед ним без тренчала и без бриганта.

И все же от этого его решения у нее вскипел мозг. Ей хотелось прокричать, что и он, и все его копыто – трусы и негодяи, что с семнадцатью ездоками им нечего бояться. Будь у Ублюдков семнадцать ездоков, они захватили бы целый мир! В этом же огне бушевало пламя иного толка – пламя, побуждавшее ее просить у Шквала прощения за гибель их ребят и за то, что им вообще пришлось помогать Ублюдкам. Самому же Свиной Губе едва удавалось скрывать жалость, которая подпитывала оба этих пламени.

Они не могли ее в чем-либо винить – это был бред. Но они винили, и правильно делали. Ведь она была вождем. Еще бо́льшим бредом было винить саму себя. Но самым бредовым было то, что она винила Шакала. Она часто задумывались, что он сделал бы на ее месте. Не любопытства ради, а серьезно спрашивала себя, со злобой. Что бы ты сделал, Шакаленок? Ты же так этого хотел. Хотя на самом деле нет, не этого. Не строить стены и учить сопляков, не кормить хиляков, побираясь у других копыт. Ты хотел не этого. От этого ты отказался!

Блажка ответила Свиной Губе единственное, что могла:

– Я понимаю.

Блажка напилась.

Она этого не планировала, но киноварь все еще лежала в ее седельной сумке, и Блажка приняла первую дозу за несколько дней. Сразу после этого, тогда было уже темно, Мозжок вернулся, качая головой. Уньяры не поддавались. Зирко не желал встречаться ни с кем из вождей-полукровок прежде, чем они соберутся все. Вынужденная остаться без дела, как бы это ее ни бесило, она удостоверилась, что Мед присмотрит за кочевником и не даст ему наткнуться на Сеятелей черепов, а сама спряталась в своей хижине, чтобы съесть все, что предложит ей пожилая пара. Если уж ей все равно здесь сидеть, то лучше было использовать это время, чтобы набраться сил. После тушеной баранины с хлебом пришел час перебродившего кобыльего молока. Блажка чуть не подавилась первым глотком, но кислый напиток притупил боль от лекарства Костолыба. А после второго блюдца ей стало совсем легко.

Каким бы мерзким на вкус ни было молоко, оно оказалось средством от растущего чувства вины за тот пир, что она себе устроила, пока ее народ голодал. Не помня, когда в последний раз у нее было столько вина, чтобы впасть в забытье, она быстро обнаружила себя плывущей в мутном потоке.

Кобылье молоко плескалось у нее в животе.

Она бродила по уньярской деревне, всюду нося с собой кувшин. Местные распевали песни под луной и плясали, даруя себе награду за очередной прожитый день. Дети перебегали дорогу перед шатающейся Блажкой, смеясь и крича друг другу. Каждая кучка людей, проходя мимо, приветствовала ее. Она не разбирала слов, но смысл их был ясен. Ее приглашали плясать, петь, отведать мяса с вертела и выпить еще кобыльего молока. Приглашали к себе. Уньяры были замкнутым народом, но их понятие о чести предполагало гостеприимство. Их широкие загорелые лица с узкими глазами, дружелюбно глядящими на нее, искренне улыбались Блажке, но она все шла дальше, оправдывая свою отрешенность опьянением. Она притворялась, будто не замечает еды, напитков и доброжелательных приглашений. Притворялась, будто не слышит имени Аттукхан, вновь и вновь звучащего в неясных ей речах.

Шакала здесь любили. Он, по верованиям уньяр, служил сосудом одного из их славных предков. И верование это зиждилось не на простом суеверии, а на действиях самого Шакала. Он сражался с кентаврами в одну из самых тяжелых Предательских лун в истории и спас Страву от падения. Что уж там, его здесь просто обожали. Поэтому ли они так улыбались и ей? Знали ли они, что она тоже его любила, даже больше, чем они? Знали, что она с ним трахалась? А был у них какое-то высокий титул для нее?

– Щелка Руки Аттукхана. Щелка Аттукхана. Аттущелка.

Она хихикнула. Даже пьяная, она понимала, что говорит, и осознавала, что зыркает глазами на каждого, кто обращается к ней. Мать их. Ей хотелось нарваться на драку. Здравомыслие пока ее не покинуло, но оно походило на ездока, который вцепился в спину разъяренного свина и мог лишь истошно вопить, наблюдая за происходящим. Блажка почувствовала острую необходимость врезать по первому улыбающемуся лицу, что ей попадется.

Когда она приблизилась к границе деревни, такое ей попалось. Здесь празднества проходили более шумно. Детей было меньше, а клановое устройство теряло свое значение. Здесь было где проявить себя холостым мужчинам, обесчещенным женщинам, пьяницам и гханозависимым. Лица здесь были далеко не так приветливы и больше готовы скалить зубы и бросаться оскорблениями. Больше заслуживали, чтобы им врезать.

Вокруг двух дерущихся мужчин образовалось кольцо восторженных зрителей. Было ли это организованным состязанием или противостоянием рьяных нравов – Блажка не знала, да ее это и не волновало. Она пробралась вперед толпы, вызвав жалобы тех, кого растолкала локтями, но остановить ее никто не попытался. Оказалось, это была всего лишь драка двух пьяных, и Блажке быстро наскучили их небрежные удары и вялые захваты. Она почти уже ринулась на них, чтобы стать третьей в их пьяной драке и оказаться там более эффективной, но ее вдруг остановило лицо, которое она заметила по ту сторону кольца.

Лицо, которое смотрело не на драку, а на саму Блажку, будто маска нарочитого спокойствия в потоке кипучего забвения. Оно было похоже на лица окружающих его уньяр, и все же мелкие различия нельзя было не заметить и с расстояния.

Похожие на миндалины глаза, только более широкие и ясные. Загорелая кожа, но без резкой смуглости, скорее с ровным каштановым румянцем.

И эльфийские черты, как у Рогов. Дело было не только в смуглом оттенке.

– Синица?

Блажка пробормотала это имя невнятно, понимая, что звучит, как очумелая дура. И так же выглядит – когда стала протискиваться в круг, чтобы добраться до эльфийки. Что-то вдруг заехало ей в бок. Она чуть не упала и выронила кувшин – тот разбился, ударившись о землю. Теперь она рассердилась и сломала нос драчуну, чьи действия это вызвали. Мужчина лишился чувств. Его противник, увидев падение, изменил предпочтения с такой быстротой вялого мышления, на какую способен только по-настоящему пьяный человек. Выкрикнув проклятия по-уньярски, он ринулся на Блажку. Она отступила в сторону, пусть получилось и неловко, и ухватилась за его затылок, повернула его и толкнула так, чтобы он упал. Это лишило его остатков равновесия, и мужчина повалился лицом в землю. Зрители вокруг зашумели, и Блажка не была уверена, что они выражали – одобрение или насмешку. Но павший пьянчуга явно не был доволен. С яростным кряхтением он попытался встать. Блажка пнула его в лицо. Он снова встретился с землей, но теперь остался тих и неподвижен.

Блажка подняла руку и указала ею на собственную голову.

– Ва гара Аттущелка!

Она оказалась единственной, кого это развеселило. Лица вокруг нахмурились, и ей стало трудно снова отыскать Синицу. Но та была на месте, все продолжала наблюдать. Блажка двинулась ей навстречу и уже почти добралась до толпы, когда эльфийка отвернулась. Она была в уньярской одежде, но мешковатые штаны, объемная рубаха и фуфайка из овчины не могли скрыть ее выпуклого живота. Она была на приличной стадии беременности, однако это не помешало ей быстро затеряться в толпе.

Сдвинув брови в замешательстве, Блажка неуклюже пустилась в погоню. Хмурые зрители расступились, открывая ей дорогу, но эльфийки как не бывало.

Неужели она пробыла в Страве еще с самых тех пор? Ведь они сами привели ее сюда – Блажка, Шакал, Овес и Штукарь, – привели со Старой девы. Нет, она покидала это место – память начинала возвращаться к Блажке, – потом она была в Горниле. Черт, она даже спала в Блажкиной комнате!

В последний раз, когда она ее видела, эльфийка была… у Очажка на спине, в тот день, когда Шакала изгнали из Серых ублюдков. Блажка следила за тем, как он выезжает за стену, стараясь, чтобы ее не заметили.

Остальное она слышала по рассказам – от Шакала и Певчего. Синицу когда-то изнасиловал орк, после чего она попала в плен к Месителю, беременная полукровкой. И натравила Месителя на Блажку, сказав ему, что в ней эльфийская кровь. И не только ему – всем. Лишь бы спасти дитя у себя во чреве от безумного болотника, которому было нужно принести в жертву Деве помесь эльфа и орка. Шакал поспешил в Горнило, чтобы предупредить ее, и больше никогда не видел Синицу. Певчий отвел ее к границе земли Рогов, где, как он сказал, она убедила остроухих прийти Ублюдкам на помощь, когда тяжаки устроили вторжение. После этого никто о ней не слышал. И Блажке уже точно было на нее плевать.

Тогда почему она сейчас носилась среди уньярских шатров, пытаясь ее найти?

Блажка покачала головой, рыгнула, затем снова покачала головой, подавляя тошноту. Ей нужно было присесть. И она села. Прямо там, где была. Из-за натянутой из рваных шкур стенки шатра было отчетливо слышно, что там трахались. Действо сопровождалось репликами на чужом языке, но похотливые стоны были одинаковы для всех. В основном стоны были мужскими. Обычно это означало, что здесь работает шлюха. Или жена.

Теперь, когда она остановилась, опустошение нахлынуло приливом в Блажкин череп, затопив берег ее решимости. Не в силах встать, не в силах и сидеть дальше, она откинулась на спину, издав стон поражения. Прижав щеку к земле, она обнаружила, что видит то, что происходит под краем шатра. Уньяр сношал женщину, стоявшую на четвереньках. Ее голова была опущена, как и волосы, груди и беременный живот.

Синица. Блажка проморгалась, и женщина превратилась в усталую уньярку.

Блажка перестала на них смотреть и обратила бушующую голову вверх, чтобы увидеть звезды.

Черт. Долбаное кобылье молоко. Долбаное ядовитое лекарство.

Синица не могла быть беременной. Едва ли уже прошло достаточно времени, чтобы ей носить сейчас второго. Затем в затуманенном Блажином сознании мелькнула мысль: что эльфийка сделала со своим ребенком? Бросила на какое-нибудь копыто? Глупое предположение. Синица ни за что не захотела бы снова иметь дело с полуорками. Убила его? Вариантов судьбы для новорожденных полукровок было немного. Неужели она это сделала?

Эта мысль отрезвляла, не давая забыться, как бы ни хотелось. Блажка влажно выдохнула сквозь губы. Черт.

Затем перекатилась, приподнялась.

И улеглась обратно.

Глава 15

Она проснулась от того, что ей долбили кирками по черепу. Кто-то тряс ее рукой.

В центре пульсирующего мира она увидела лицо Меда.

– Пора, вождь. Клыки только что приехали. Зирко позвал нас на холм.

Блажка лежала на овечьих шкурах в стариковской хижине без всякого понятия о том, как там очутилась.

– Хорошо, – прохрипела она.

Увидев, что она встает, Мед вышел. Блажка чуть было не уснула снова, но затем увидела морщинистые лица своих хозяев. Оба ободряюще улыбались, у старика в руках был чай, у старухи – миска с чем-то горячим.

Она сумела оторвать голову от своего ложа.

– Это клецки?

Снаружи лучи солнца впивались ей в глазницы адскими членами. Мед уже сидел на Нихапсани. Лодырь стоял рядом, держа своего варвара за свинодерг.

– Давай вставай, – сказал он.

– Где мой свин?

– За ним присматривает уньяр, – сообщил Мед. – И ему это тяжело дается.

Лодырь беззаботно ухмыльнулся.

– Этот свин довольно ретивый даже когда не ранен. Поэтому на собрание мастеров копыт возьми моего. Если, конечно, не хочешь быть там единственным мастером ботинка.

От дурацкой шутки Блажка поморщилась; тертый понимал, что она дурацкая, и все равно пошутил – это вызвало у нее улыбку.

– А ты на чем поедешь?

– Думаю, будет лучше, если тебя сопроводит только посвященный ездок, вождь, – сказал Мед.

С благодарностью сжав Лодырю плечо, Блажка забралась в седло. Но ее добрый настрой пропал в момент, когда они двинулись с места и ее голова превратилась в барабан, по которому застучали копыта.

Путь на холм сопровождался болезненным миражом утреннего солнца.

Все вожди уже ждали. Каждый привел с собой свиту из разного числа посвященных. Кого-то охраняло больше ездоков, чем у Реальных ублюдков было во всем копыте. Это было самое большое собрание полуорков, что Блажка когда-либо видела. Все еще борясь с двоящимся изображением, она даже не пыталась их сосчитать.

Тем не менее присутствующие здесь уньярские воины явно превосходили их числом.

Когда проревел рог, Блажка вздрогнула.

– Долбаное молоко, – пробормотала она.

Местные выстроились вокруг свинов и дали знак ехать вперед.

– Ты Зирко видел? – спросила Блажка у Меда.

– Нет.

Не имея иного выбора, полуорки тронулись в окружении уньяр на северо-восток и стали медленно продвигаться по деревне.

Блажка заметила, что пара глаз следит за ней.

Глянув влево, увидела безволосого полукровку, который ехал рядом, наблюдая за ней волчьими глазами. На нем не было ничего, кроме костяных фетишей и дикарской ухмылки.

– Ул’шуум ташруук, т’хуруук.

– Кул’хуун? – узнала Блажка. Черт, от того молока она впрямь стала туго соображать. Даже не заметила знакомого Клыка – полукровку, с которым сражалась плечом к плечу против орочьего ул’усууна. Благодаря этому дикарю, когда Ублюдки потеряли почти всех свинов в той битве, им подарили новых варваров.

– Сильное питье у этих хиляков, – заметил ей Кул’хуун по-орочьи. Его ухмылка явно была ответом на ее недомогание.

Блажка, в знак уважения веры Клыков наших отцов в то, что людская речь делает их слабее, ответила на его языке:

– Выпьешь лошадиного молока – чувствуешь себя так, будто она тебя лягнула… после того, как ты ее родил.

Кул’хуун сунул руку в кожаный мешок, что свисал с его седла, и достал оттуда черный, скрученный кусок чего-то иссохшего. И предложил ей.

– На вид как дерьмо, – заметила Блажка любезно, принимая нечто.

Кул’хуун оттянул нижнюю губу и жестом указал на место между нею и зубами.

Последовав совету, Блажка сунула предмет себе в рот. Соки, которые он выделял в слюну, были еще хуже, чем молоко. Она скривила губы.

– Прекрасно… не только на вид. – Однако она почувствовала, что пульсация в черепе стихла, а живот перестало крутить. – Вот черт возьми!

Кул’хуун выглядел довольным.

– Наши отцы сильны. Как и их лекарство.

У тяжаков не было слов для выражения благодарности, поэтому Блажка просто ему кивнула.

– Как у Клыков дела?

– Мы продолжаем мериться силой с полнокровными, – ответил Кул’хуун. – Они погибают. Мы погибаем. Их погибает больше.

Блажка никогда не была в уделе Клыков наших отцов. Но судя по тому, что она слышала, смотреть там было особо не на что. Из всех копыт, их земли лежали дальше всех к югу, то есть совсем рядом с Кишкой – узкой полосой, отделявшей Уль-вундулас от Дар’геста. Так близко от орков, которым нужно было лишь пересечь Затопленное море, что Клыки сочли благоразумным не строить ни крепости, ни постоянного поселения. Вместо этого они разъезжали в вечном патруле, спали где придется и ели только то, что добывали на охоте. Нужно было быть наполовину безумным, чтобы согласиться на такую жизнь, даже более суровую, чем та, что ведут вольные ездоки. Хотя сказать по правде, быть безумным наполовину было недостаточно, ведь Клыки также придерживались убеждений, которые большинство полукровок считали неприемлемыми. Они чтили орков, подражали им во внешнем виде и в манерах, сбривали все волосы и использовали только их гортанную речь. Ходили также слухи, что они знали и кое-какую кровную магию тяжаков. И жуя теперь неприятное на вкус, но эффективное средство Кул’хууна, Блажка все меньше сомневалась, что это так.

Но спрашивать напрямую сейчас было не время. Они вышли на ровную поверхность, и уньяры ускорили шаг.

В окружении лошадей было трудно судить о пройденном расстоянии. Несколько лиг, не меньше, по пыльным равнинам за пределами Стравы, чтобы потом взобраться на гребень и обогнуть его край, пока равнины внизу не окажутся зажатыми в ущелье. Тогда вся колонна натянула поводья, и всадники на лошадях ушли, открыв полуоркам вид на широкую долину. Там, на краю, в обрамлении зловещего неба, их ждал Зирко.

Льняной балахон полурослика вздымался над его обутыми в сандалии ногами, а рука покоилась на рукояти короткого толстого меча, висевшего на бедре.

Его звучный голос прорывался сквозь яростный ветер.

– Я благодарю вас за то, что пришли, мастера копыт.

Вождь Мараных орками выпалил ответ, который хотел задать каждый из них.

– Зачем ты послал за нами, жрец?

Грубость троекровного не смутила Зирко.

– Я счел разумным, чтобы вы своими глазами, а не с моих слов, увидели это, раз верите первому и сомневаетесь во втором. Приблизьтесь, вожди, и узнаете.

Блажка, Свиная Губа, Шишак и еще пятеро полукровок спешились, чтобы подойти поближе к краю. Слева от себя Блажка снова заметила Кул’хууна.

– Черти чертовские, – проговорила она тихо, когда полуголый полукровка вышел вместе с ней. – Ты никогда не говорил, что во главе Клыков наших отцов.

Кул’хуун лишь посмотрел на нее ясными глазами и лениво почесал грудь.

– То, что вы видите внизу, это удел бывшего братского вам копыта, Скабрезов, – объявил Зирко.

Когда вожди глянули вниз, ветер разнес проклятия и ругательства.

Блажка смотрела молча.

Много лет назад, в особенно жестокую Предательскую, кентавры практически стерли Скабрезов с лица земли. Потом те пытались восстановиться, но у Уль-вундуласа было иное мнение на сей счет. В итоге они расформировались, и немногие уцелевшие братья разбрелись кто куда. Некоторые, как Хорек, нашли пристанища в других копытах. Блажке никогда не доводилось ездить по этой пустой долине, где прежде располагалась их крепость, но сейчас удивление у нее вызвали не ее руины и не развалины прилегающего поселения.

Внизу бесчисленные шатры образовывали обширный лагерь. От костров в небо поднимались столбы дыма, которых было так много, что готовящейся там еды хватило бы, чтобы прокормить целую армию. И там действительно была армия. По импровизированному поселению туда-сюда сновали люди, многие были на лошадях, которые содержались здесь не менее чем в тридцати загонах. Блажка не смогла не заскрежетать зубами, когда наконец увидела там слонов. Она видела такого несколько лет назад, когда приезжал караван артистов. Но теперь их был целый десяток – огромные звери неуклюже волокли сани с деревом и тесаным камнем. Уже сейчас было видно, чем они занимались: разбирали крепость полуорков на куски, чтобы возвести новую.

Свиная Губа сердито выпустил воздух сквозь свои большие зубы.

– Гиспарта забрала проклятый удел обратно себе.

Блажка выпятила челюсть. Чертов Бермудо. Он знал. Вот что означала его самодовольная улыбка. Из горла у нее вырвалось рычание, и она не была одинока в своем гневе. Возбуждение чувствовалось по всему гребню.

– Полагаю, нам следует поехать в Страву, – сказал Зирко. – Там мы проведем совет и решим, как лучше поступить.

Маленький жрец умел делать так, чтобы его предложения звучали как приказы к исполнению.

– Нет! – резко возразил Шишак. – Я не буду больше тянуть по твоей прихоти, коротыш черномазый. Не буду, прока гиспартские евнухи поднимаю в Уделье свои чертовы флаги!

– Спокойно, Шишак, – прорычал Свиная Губа.

Троекровный вождь повернулся к нему.

– А что? Я тебя обидел, Бивень? Или переживаешь, что оскорбил его? – Шишак презрительно указал огромной рукой в сторону Зирко. – Пока я посылаю сюда ездока в каждую Предательскую, рискуя его жизнью, он мне ничего не сделает. Таков уговор. И Мараные всегда его чтили. Но ничто не предписывает мне нагибаться, чтобы лизать зад этому гаду. И если я даже его оскорбил – что тогда? Ты не пошлешь мне свою птичку, маленький жрец? Не предупредишь о Предательской, потому что я тронул твою детскую гордость? Очень хорошо. Кентавры, может, и застанут нас врасплох, может, перебьют нас. Как было со Скабрезами. Потом у тебя было на одного полукровку меньше каждый раз, когда проклятая луна показывала свое лицо. И в Уделье появилась дыра. Которую теперь решила закрыть Гиспарта. И в этом твоя вина, мелкий! Так что нахрен твою гордость, твоих птиц и твоего бога.

– Это не Гиспарта, – заявил другой вождь.

– А кто еще, нахрен! – воскликнул Шишак.

Вождь Дребезгов с абсолютной невозмутимостью пожал плечами. Он ковырял у себя под ногтем гнутым кусочком железа. Носовой платок, повязанный вокруг его головы, был выцветшего малинового цвета, как и вышитый пояс на его талии, и такими красками не мог похвастаться больше никто на гребне. – Гиспарта так лагерей не строит.

– А ты откуда знаешь? – спросил Шишак.

– Потому что Заруб был разведчиком в королевской армии, – ответил кислолицый с сутулой спиной полукровка, скривив губы. Это мог быть только Кашеух из Казанного братства: оба его уха выглядели раздробленными в кашу, но напоминали теперь, скорее, творог, который подавали Блажке уньярские старики. Волосы у него были седые и длинные, хотя и редели на макушке.

– Это верно, – подтвердил Заруб, отрываясь от ногтей. – Был. И это не они. Вот троекровный сказал про флаги. И это еще один знак. Здесь их нет. Шатры тоже не такие.

– Тогда кто это? – спросил Свиная Губа.

– Слоны остроухи… – начала Блажка.

– Неважно, – сказал Шишак, его гнев никак не утихал. – Это хиляки на лошаках. Нам нужно показать, что здесь им не место.

– Это было бы опрометчиво, – заметил Зирко.

Шишак заклокотал, стиснув зубы.

– Если у тебя нет намерения их остановить, зачем позвал нас сюда?

– Намерение, – эхом повторил Зирко. – Наверное, это то, что нам нужно узнать у новоприбывших – их намерение. А потом уже развязывать войну.

Кашеух засомневался в его предложении.

– Ты хочешь сказать нам, что сам еще не знаешь?

– То есть? – переспросил Зирко.

– То есть вы же, коротыши, суетесь везде, куда можете, – ответил Шишак. – Какую дань ты уже выторговал у незваных гостей за предупреждения о Предательской?

– Я с ними не заговаривал, – ответил Зирко.

– Почему? – спросила Блажка. – Что толку было жда…

– Он хочет, чтобы мы вступили в бой и его людям не пришлось сражаться, – перебил ее Кашеух. – Он хочет выжать из нас побольше крови, чтобы спасти своих проклятых приспешников.

– Бой? – переспросил Заруб, ухмыляясь. – Ты что, считать не умеешь? Там человек восемьсот, не меньше.

– Боишься, что ли, Дребезг? – подколол его Шишак.

– Уж не тебя, – Заруб подмигнул ему.

– Спокойно, ребята, – вставил пузатый, седовласый полуорк, остро посмотрев на молодых вождей. Это мог быть не кто иной, как Отец, вождь Сыновей разрухи. – Сейчас не время.

– Мы не твои сыновья, хрен старый, – ответил Шишак. – Я не буду внимать каждому твоему слову, как задние мальцы в твоем копыте.

Отец лишь усмехнулся и покачал головой.

– Даже с восемьюстами можно справиться, – проговорил Свиная Губа, – если застигнуть их врасплох. А вот если они достроят эту крепость, то будет уже поздно. Большинство там, скорее всего, строители. И пока они не успеют сесть на лошадей, их можно порешить.

Шишак с готовностью кивнул.

– Так давайте порешим.

– Удачи вам, – сказал Заруб.

Кашеух указал пальцем на Дребезга.

– Лучше присмотри за этим. Еще ускользнет к старым хозяевам, скажет, что мы идем.

– Если дадут монету. – Заруб снова пожал плечами. – Но кто бы там внизу ни был, предупреждать их не нужно. Тем более о вашем дурацком плане. Мараные прибыли тремя ездоками. Ой, прошу прощения, они ведь троекровные, поэтому считают каждого своего за трех. Так что скажем, их девять. Из Казанного я видел одиннадцать братьев. Еще трое Бивней. Девять Сеятелей. Клыки явились одним, нахрен. Хотя Отец, похоже, привел половину своего копыта, это еще два десятка. И со мной двое. Так что получается меньше шести десятков, если учитывать раздутое самомнение Шишака о ценности своего племени.

Блажка не могла не заметить просчета в речи Заруба. Но обнаружила в себе приверженность старой привычке – когда нерушимое молчание было единственным для нее способом пережить собрание Серых ублюдков. Ваятель никогда не желал видеть ее в числе посвященных, но никто не мог и отрицать ее мастерства езды в седле или обращения с оружием. В патрулях, в боях с тяжаками, она была полезна и сдержанна, но слышать ее голос за столом никогда не хотели. В той комнате она всегда была чем-то выходящим из ряда вон. Когда она говорила, это только привлекало лишнее внимание Ваятеля. Поэтому было проще и безопаснее оставаться немым наблюдателем, который почти не двигался, чтобы не вызывать пущего гнева.

Сейчас происходило то же самое.

Она была изгоем. Только ей даже не нужно было ничего делать, чтобы ее игнорировали. Эти полукровки правили многими годами дольше. А когда она стала вождем, она ничего не знала о такого рода борьбе. Братья проголосовали за нее и с того момента ей подчинились. Ее слова, которые когда-то не давали сказать, теперь были законом.

И эти самоуверенные полукровки снова пытались засунуть кляп ей в рот.

Прения начинали вскипать. Шишак жаждал битвы, а Заруб забавлялся тем, что подначивал трикрат. Отец и Свиная Губа пытались установить мир, тогда как Кашеух продолжал требовать ответов от Зирко. Кул’хуун, стоя рядом с Блажкой, наблюдал за растущим смятением взглядом охотника и выжидал. Вождь Сеятелей черепов хранил молчание. Выглядел он чахлым, потому что крепость его копыта находилась под землей. Его бледная кожа и немногословность напоминали Блажке о Колпаке, но там, где Ублюдок был гибок и жилист, Сеятеля обтягивали мышцы. Жесткие, черные как смоль волосы резко выделялись на фоне белесо-серой кожи груди и рук. Лицо его затемняла фетровая крестьянская шляпа с полями.

Он отошел от края, уверенно направившись к своему свину.

– Гроб. – Отец окликнул его. – Ты куда это?

– Возвращаюсь в Борозду, – ответил Сеятель таким же глухим и неумолимым голосом, каким было его имя. – Жрец, спасибо, что дал мне это увидеть.

– Так и сбежишь? – спросил Шишак с вызовом.

Гроб остановился, наклонив шляпу, чтобы закрыться от жгучего солнца.

– Уль-вундулас не щедрый край. Ни один удел не сможет долго обеспечивать восемьсот человек. Сеятелям черепов и делать ничего не нужно. Только ждать.

Затем бледный вождь забрался в седло, повернул свина и уехал вместе со своими братьями.

– Трусло. – Кашеух плюнул в землю.

– Думаешь? – спросил Заруб. – Ты можешь оказаться еще бо́льшим дураком, чем Мараные.

Шишак ощетинился.

– Мы можем через миг посмотреть, что из себя представляют твои мозги.

Отец устало выставил руку.

– Довольно. Хватит, черт возьми. Ум и храбрость здесь мало что значат. Свиная Губа говорит, лагерь можно захватить. С этим я согласен. Но что потом? Вот мы показали, что у нас тяжелые яйца и твердые стручки. Вот объявили войну Гиспарте. Заруб и Герой-Отец говорят, это не они, а я спрашиваю вас всех: каковы шансы на то, что они, кто бы там ни был в долине, находятся там без дозволения Короны? Наделаем из них трупов, и тогда остальные наши дни пройдут в попытках доказать, насколько мы храбры. И насколько были глупы.

Свиная Губа согласился, задумчиво кивнув головой.

– Это все равно приведет к войне, – вклинилась Блажка, воспользовавшись паузой. – Те, что внизу, это только начало. Если мы…

– Мы? – переспросил Шишак, в первый раз взглянув на нее. – Мы? Мы не пришли в Страву без тренчала верхом на истекающем кровью варваре. Мы не пришли на этот холм на кочевничьем свине в компании единственного ездока-калеки. Мы не койкогрелки, обманом потянувшие за собой жалкие останки павшего копыта, поманив влажным ротиком и тугой щелкой. Мы не избранная потаскуха изгнанного ездока, который сбежал из Уделья, опозорившись тем, что уничтожил своих братьев. О да, Кремень мне про него рассказал. Про Шакала. Или, скорее, про трусливого пса. – Трикрат насмешливо фыркнул. – Мы… Мы – это Мараные орками и Шквал бивней. Дребезги и Казанное братство. А ты – даже не остаток от Серых ублюдков. Просто смазливая полукровка, которая платит за верность своими дырками.