Текст книги "Дьявольский вальс"

Далее располагалась главная спальня, выдержанная в глубоких синих тонах. Закрытая дверь, как я полагал, вела в примыкающую ванную комнату, о которой говорила Синди.

Комната Кэсси находилась в конце коридора – обширное угловое помещение, отделанное радужными обоями и белыми хлопчатобумажными занавесками с розовой отделкой. Кэсси в розовой ночной рубашке сидела в детской кроватке с пологом, сжав пальчики в кулачки, и нерешительно плакала. Комната приятно пахла ребенком.

Синди подняла дочку и прижала к себе. Головка Кэсси легла на плечо матери. Девочка посмотрела на меня, закрыла глаза, и ее личико замкнулось.

Синди что-то проворковала. Кэсси вновь взглянула на меня, открыла ротик. Дыхание стало ритмичным. Синди покачивала малышку.

Я оглядел комнату. Две двери на южной стене. Два окна. На мебели переводные картинки – кролики и утки. Рядом с кроваткой – качалка с плетеной спинкой. В коробках разные игры, игрушки и книги, которых хватит на целый год, чтобы читать, когда девочка лежит в кроватке.

В центре – круглый стол для игр, который окружали три крошечных стула. На столе лежала стопка бумаги, новые цветные мелки, три заточенных карандаша и кусок картона с надписью: «Мы рады вам, доктор Делавэр». Мягкие игрушки – больше дюжины – сидели на полу, расставленные у стены на точно выверенном расстоянии друг от друга, как курсанты на смотре.

Синди с Кэсси на руках опустилась в качалку. Малышка прилипла к матери, как масло к хлебу. В маленьком тельце не чувствовалось и следа напряжения.

Синди закрыла глаза и начала раскачиваться, нежно проводя ладонью по головке девочки, приглаживая влажные ото сна пряди. Кэсси глубоко вздохнула, примостила голову под подбородок матери и что-то удовлетворенно замурлыкала.

Я опустился на пол и скрестил ноги – аналитический «лотос» психологов, – наблюдая, раздумывая, подозревая, воображая самое худшее.

Спустя несколько минут суставы начали болеть, я встал и потянулся. Синди наблюдала за мной. Мы обменялись улыбками. Она прижалась щекой к головке Кэсси и пожала плечами.

Я прошептал:

– Не спешите, – и начал ходить по комнате. Проводя рукой по чистой от пыли поверхности мебели, рассматривая содержимое ящика с игрушками и пытаясь быть не слишком любопытным.

Все вещи высокого качества. Все то, что нужно. Каждая игра и игрушка безопасны, соответствуют возрасту и способствуют развитию.

Уголком глаза я заметил что-то белое. Выступающие зубы одного из кроликов. В сумеречном свете детской ухмылка этого создания и его товарищей казалась злобной – над чем это он насмехается?

Я припомнил, что видел те же ухмылки в больничной комнате Кэсси, и мне в голову пришла сумасшедшая мысль.

Токсичные игрушки. Неумышленное отравление.

Я читал о подобном случае в журнале, посвященном здоровью детей, – мягкие игрушки из Кореи, набитые, как оказалось, обрезками волокна с химического завода.

Делавэр раскрывает загадку, и все, счастливые, расходятся по домам.

Подняв ближайшего кролика желтого цвета, я надавил ему на живот и почувствовал упругость твердого пенопласта. Я поднес игрушку к носу, но не уловил никакого запаха. На этикетке значилось: «Сделано на Тайване из экологически чистых и огнестойких материалов». Под надписью стояла печать одного из журналов, посвященного вопросам семьи, одобряющая продажу этого товара.

Что это вдоль шва? Два отверстия. Открывающийся клапан для набивки. Я потянул за кнопку и расстегнул ее. Синди повернулась на звук. Удивленно подняла брови.

Я пощупал внутри, ничего не нашел, закрыл отверстие и поставил игрушку на прежнее место.

– Аллергеноносители, да? – спросила Синди, ее голос был чуть громче шепота. – Насчет набивки я тоже думала. Но доктор Ивз проверяла, и никакой аллергической реакции не проявилось. Тем не менее в течение некоторого времени я мыла эти игрушки каждый день. Стирала тряпичные игрушки и ее постельное белье жидкостью Айвори. Она самая мягкая.

Я кивнул.

– Мы даже поднимали ковровое покрытие, чтобы проверить, нет ли чего-нибудь в клее и не завелась ли в прокладках плесень. Чип слышал о людях, которые заболевают в некоторых учреждениях – в так называемых «больных домах». Мы пригласили соответствующую фирму прочистить вентиляционные отверстия, и Чип проверил покрасочные материалы, чтобы определить, нет ли свинца или химикалиев.

Ее голос звучал громче, и в нем опять появилась нервозность. Кэсси заворочалась. Синди успокоила ее, вновь начав раскачиваться.

– Я всегда настороже, – тихо проговорила она. – Все время – с самого... начала.

Она прикрыла рот рукой. Отняла руку и шлепнула ей по колену, белая кожа порозовела.

Глаза Кэсси широко раскрылись.

Синди стала раскачиваться сильнее и быстрее. Старалась успокоиться.

– Вначале один, теперь другой, – прошептала она громко – почти прошипела. – Может быть, мне просто не предназначено быть матерью?

Я подошел к ней и положил руку на плечо. Она выскользнула из-под моей ладони, вскочила с кресла и сунула Кэсси мне. Слезы лились у нее из глаз, руки дрожали.

– Вот! Вот! Я не знаю, что делаю. Мне не предназначено быть матерью!

Кэсси начала хныкать и всхлипывать.

Синди опять сунула девочку мне, а когда я взял ребенка, отбежала на другой конец комнаты. Я обхватил Кэсси вокруг талии. Малышка выгибала спину. Кричала и отталкивала меня.

Я пытался успокоить ее, но она меня не слушала.

Синди толкнула дверь, за ней оказался голубой кафель. Вбежала в ванную комнату и закрылась там. Я услышал, что ее рвет, затем – звук спущенной воды.

Кэсси изгибалась, била ногами и визжала все громче. Я крепко держал ее и похлопывал по спинке:

– Все в порядке, дорогая. Мама скоро вернется. Все в порядке.

Она изворачивалась все более яростно, колотила ручками мне по лицу, выгибалась колесом. Я пытался так обхватить девочку, чтобы ей было удобно у меня на руках. Но она продолжала метаться, от усилий стала пунцовой, откинулась назад и завыла, почти вырвавшись из моих рук.

– Мамочка сейчас же вернется, Кэсс...

Дверь ванной комнаты отворилась, и Синди выбежала оттуда, вытирая глаза. Я полагал, что она выхватит у меня Кэсси, но она просто протянула руки:

– Пожалуйста.

Из-за крика малышки я не слышал ее, только по губам определил, что она сказала. Синди смотрела на меня, как будто ожидая, что я откажусь отдать ей ребенка.

Я протянул ей Кэсси.

Она прижала девочку к груди и принялась очень быстро ходить по комнате. От крупных твердых шагов ее худые бедра дрожали, она что-то бормотала Кэсси, но я не мог расслышать слов.

Две дюжины кругов, и Кэсси начала успокаиваться. Еще дюжина, и она совсем затихла.

Синди не останавливалась, проходя мимо меня, она проговорила:

– Мне очень жаль – правда. Мне очень жаль, что так получилось.

Ее глаза и щеки были мокрыми. Я ответил, что все в порядке. При звуке моего голоса Кэсси опять начала извиваться.

Синди ускорила шаг и бормотала:

– Девочка моя, девочка моя...

Я подошел к столику для игр и примостился на одном из крошечных стульчиков. Картон с написанным на нем приветствием казался мне теперь какой-то злой шуткой.

Через некоторое время крики Кэсси перешли в захлебывающиеся рыдания и всхлипывания. Затем она умолкла, и я увидел, что ее глаза закрылись.

Синди вернулась в качалку и продолжала резким шепотом:

– Мне очень, очень, очень жаль. Мне жа... Это было... Господи, я ужасная мать!

Едва слышная боль в ее голосе заставила Кэсси открыть глаза. Крошка пристально вглядывалась в свою мать и хныкала.

– Нет-нет, девочка моя, все хорошо. Мне так жаль, все хорошо. – И лишь губами – обращаясь ко мне: – Я просто ужасна.

Кэсси вновь заплакала.

– Нет-нет, все хорошо, моя крошка. Я хорошая. Если ты хочешь, чтобы я была хорошей. Я хорошая. Я хорошая мама, да, я хорошая, да-да, солнышко мое. Все в порядке. Да?

Заставила себя улыбнуться, глядя на Кэсси. Кэсси протянула руку и коснулась щеки Синди.

– О, ты такая милая, моя малышка, – говорила Синди срывающимся голосом. – Ты так добра к своей маме. Ты очень, очень добра.

– Ма-ма.

– Мама любит тебя.

– Ма-ма.

– Ты очень добра к своей маме. Кэсси Брукс Джонс – самая хорошая девочка, самая нежная девочка.

– Ма-ма, мамама.

– Мама так любит тебя. Мама очень-очень любит тебя. – Синди взглянула на меня. Посмотрела на столик для игр. – Мама любит тебя, – проговорила она на ухо Кэсси. – И доктор Делавэр очень хороший друг, миленькая. Вот видишь?

Она повернула головку Кэсси ко мне. Я попытался изобразить еще одну улыбку, надеясь, что она выглядит лучше, чем то, что я в данный момент чувствовал.

Кэсси яростно затрясла головой:

– Не-е!

– Помнишь, он наш друг, радость моя. Все те красивые рисунки, которые он сделал для тебя в больни...

– Не-е!

– Зверьки...

– Не. Не!

– Послушай, девочка, совсем нечего бояться...

– Неее!

– Хорошо, хорошо. Все хорошо, Кэсси.

Я встал.

– Вы что, уходите? – воскликнула Синди. В ее голосе звучала тревога.

Я указал на ванную комнату:

– Можно?

– О, конечно. Есть еще одна, рядом с холлом.

– Подойдет и эта.

– Конечно... А тем временем я попробую успокоить ее... Я очень, очень сожалею.

* * *

Я закрыл дверь на ключ, то же самое сделал с той, что выходила в спальню, спустил воду в унитазе и облегченно вздохнул. Вода была такой же голубой, как и кафель. Я заметил, что стою, уставившись на маленький лазурный водоворот. Включив воду, я умылся, вытер лицо, мельком увидел свое отражение в зеркале.

Страшное и постаревшее от подозрений. Я испробовал несколько улыбок и наконец выбрал одну, которая не походила на усмешку продавца подержанных автомашин.

Зеркало служило передней дверцей аптечного шкафчика. Замок, недоступный детям. Я открыл его.

Четыре полки. Я включил воду на полную мощность и быстро обыскал шкафчик, начав с верхних полок.

Аспирин, тайленол, бритвенные лезвия, крем для бритья. Мужской одеколон, дезодорант, пустая полка, бутылка жидкого антацида[56]56
  Лекарство, нейтрализующее кислотность желудочного сока (например, при язве желудка).


[Закрыть]. Маленькая желтая коробочка с капсулами противозачаточного желе. Перекись водорода, тюбик жидкой мази для ушей, лосьон для загара...

Я закрыл дверцу. Выключив воду, я услышал голос Синди, доносившийся из-за двери, она пыталась успокоить дочку.

Пока она не сунула Кэсси мне на руки, девочка принимала меня.

– Может быть, мне просто не предназначено быть матерью... Я ужасная мать.

Терпение лопнуло? Или пытается сорвать мое посещение?

Я протер глаза. Еще один шкафчик под умывальником. Еще один замок, недоступный детям. Такие осторожные родители – поднимают ковры, моют кукол...

Синди ворковала с Кэсси.

Я бесшумно опустился на колени, отодвинул защелку и открыл дверцу шкафчика.

Под змеевиком трубы сложены коробки салфеток и рулоны туалетной бумаги в пластиковых пакетах. За ними – два флакона с мятной жидкостью для полоскания рта и аэрозоль. Я осмотрел баллон. Дезинфицирующее средство с запахом хвои. В тот момент, когда я ставил баллон на место, он выскользнул у меня из пальцев; я рванулся, чтобы поймать его и не наделать шума. Это мне удалось, но моя рука наткнулась на какой-то предмет с острыми углами.

Я отодвинул коробки с салфетками в сторону и вытащил этот предмет.

Белая картонная коробка размером пять квадратных дюймов, на крышке которой была изображена красная стрела, а под ней – стилизованные красные буквы: «МЕДИЦИНСКАЯ КОРПОРАЦИЯ ХОЛЛОУЭЙ». Над логотипом красовалась наклейка в виде стрелы из золотой фольги и надпись: «Образец. Предоставлен: Ральфу Бенедикту, доктору медицины».

Коробка перевязана тесьмой с наклеенным посередине кружком. Я развязал ее, открыл крышку и обнаружил лист гофрированной коричневой бумаги. А под ним – ряд белых пластмассовых цилиндров размером с шариковую ручку, уложенных на подстилке из стирофома. К каждому прикреплен сложенный листок бумаги с инструкцией.

Я вынул один цилиндр. Легкий, как перо, тонкий, как папиросная бумага. Нижнюю часть стержня опоясывало градуированное кольцо. На одном конце отверстие с тонкой, как нить, винтовой нарезкой. На другом – вращающаяся, но не снимающаяся крышка.

Черные буквы на корпусе: «ИНСУДЖЕКТ». Я снял листок с напечатанным текстом. Инструкция производителя, запатентовано пять лет назад. Базовое представительство «Холлоуэй медикал» наводится в Сан-Франциско.

Первый параграф гласил:

«ИНСУДЖЕКТ» (торговая марка) – это дозорегулирующая сверхлегкая система, предназначенная для подкожного впрыскивания человеческого или очищенного свиного инсулина от 1 до 3 доз. «ИНСУДЖЕКТ» следует применять с другими компонентами системы «ИНСУИЗ», а именно, с одноразовыми шприцами «ИНСУДЖЕКТ» и капсулами «ИНСУФИЛ».

Второй параграф расхваливал преимущества системы: портативность и сверхтонкую иглу, которая снижала боль и риск подкожных абцессов, повышала «легкость применения и точность дозировки». Серия рисунков иллюстрировала этапы присоединения иглы, введение капсулы в цилиндр и правильный метод инъекции инсулина под кожу.

«Легкость применения».

Сверхтонкая игла оставит всего лишь крошечную ранку от прокола кожи, именно такую, как описывал Эл Маколей. А если вдобавок и место, куда вводили иглу, не слишком бросается в глаза, то след может остаться незамеченным.

Я пошарил внутри коробки, отыскивая иглы и инсулин. Ни одной, только цилиндры. Я засунул руку в углубление шкафчика, но и это не дало результатов.

Кто-то достаточно хладнокровен, чтобы хранить инсулин, а может быть, он осторожен. Не могут ли капсулы инсулина находиться в кухне, на одной из полок хромированного холодильника?

Поднявшись с колен, я положил коробку на стойку перед зеркалом, а брошюрку засунул в карман. Вода в унитазе только что перестала журчать. Я прочистил горло и снова спустил воду, оглядывая комнату в поисках других тайников.

Единственное возможное место – это сливном бачок туалета. Я поднял крышку и заглянул туда. Только грузило и приспособление для подкрашивания воды.

Сверхтонкая игла... Ванная комната была идеальным местом, где их можно спрятать, – лучший путь из спальни в детскую трудно найти.

Удобнейшее место, чтобы подготовить полуночную инъекцию.

Закрываешь на ключ дверь спальни, достаешь из-под умывальника инсуджект, собираешь шприц и на цыпочках отправляешься в комнату Кэсси.

Укус иглы своей неожиданностью разбудит малышку. Возможно даже, девочка заплачет, но она не будет знать, что случилось.

Об этом не узнает и никто другой. Для ребенка ее возраста просыпаться в слезах – это нормальное явление. Тем более она так часто болеет.

Может ли темнота скрыть лицо человека со шприцем?

По другую сторону двери, в детской, продолжала ворковать Синди, ее голос был нежен.

Но, помимо этого, возможно и другое объяснение. Эти цилиндры могли предназначаться ей. Или Чипу.

Нет. Стефани говорила, что проверяла их обоих, – с обменом веществ у них все в полном порядке.

Я взглянул на дверь спальни, потом на свои часы. Всего три минуты я провел в отделанной голубым кафелем темнице, но мне казалось, что сижу здесь все выходные дни. Открыв дверь, я прошел в спальню, радуясь, что плотный ворс коврового покрытия поглощает звук моих шагов.

Комната с закрытыми ставнями обставлена неуклюжей викторианской мебелью. Огромная кровать. На одном из ночных столиков – высокая стопка книг. На стеллаже над кроватью расположился телефон. Рядом со столом – деревянная вешалка с бронзовой отделкой, на ней – пара джинсов. На другом столике стояли вновь вошедшая в моду реставрированная лампа от Тиффани и кофейная кружка. Покрывала с кровати сняты, но аккуратно сложены. Комната пахла хвойным дезодорантом, который я нашел в ванной.

Изобилие дезодорирующих средств. Почему?

Против кровати стоял двойной комод. Я открыл верхний ящик. Бюстгальтеры и трусики, чулки и цветочное саше в пакетике. Я пошарил в ящике, закрыл его и открыл следующий, представляя, какое возбуждающее чувство испытывала Дон Херберт от мелкого воровства.

Девять ящиков. Одежда, две фотокамеры, коробки из-под пленок и пара биноклей. В глубине комнаты кладовая. Опять одежда, теннисные ракетки и коробки для мячей, складной гребной тренажер, коробки и чемоданы и опять книги – все по социологии. Телефонный справочник, электролампочки, карты автодорог. Еще одна коробка противозачаточного желе. Пустая.

Я пошарил в карманах одежды и не нашел ничего, кроме ниточек. Может быть, темные углы кладовой и скрывали что-то, но я находился в спальне слишком долго. Закрыв дверь кладовой, я прошмыгнул обратно в ванную комнату. Туалет перестал урчать, и Синди больше не разговаривала.

Стала ли она что-то подозревать из-за моего затянувшегося отсутствия? Я вновь прочистил горло, открыл кран, услышал голос Кэсси – так она выражала протест, потом Синди опять начала говорить.

Отцепив ролик для туалетной бумаги, я снял старый рулон и затолкнул его в шкафчик. Распаковав новый, надел его на ролик. Реклама на обертке обещала, что бумага будет мягкой.

Взяв белую коробочку и улыбнувшись так, что у меня заныли зубы, я открыл дверь в комнату Кэсси.

28

Они сидели у столика для игр и держали в руках мелки для рисования. Несколько листов бумаги были покрыты разноцветными каракулями.

Заметив меня, Кэсси схватила мать за руку и начала хныкать.

– Все хорошо, милая. Доктор Делавэр наш друг.

Синди заметила у меня в руках коробочку и прищурилась.

Я подошел ближе и показал ей свою находку. Женщина уставилась на нее, затем подняла глаза на меня. Я пристально смотрел на Синди – нет ли признаков вины?

Простое замешательство.

– Я искал туалетную бумагу, – объяснил я, – и мне попалось вот это.

Синди наклонилась и прочла золотую наклейку. Кэсси наблюдала за матерью, затем взяла мелок и бросила его на пол. Когда это не возымело действия, она опять принялась хныкать.

– Шшш, малышка. – Синди прищурилась еще больше. Она все еще пребывала в недоумении. – Как странно.

Кэсси вскинула руки вверх и воскликнула:

– Ах, ах, ах!

Синди прижала девочку покрепче и проговорила:

– Не видела их очень давно.

– Я не собирался что-то вынюхивать, – оправдывался я. – Но мне известно, что «Холлоуэй» производит препараты для диабетиков, и, увидев этикетку, я заинтересовался и сразу вспомнил о проблемах с содержанием сахара у Кэсси. Вы или Чип страдаете диабетом?

– О нет, – ответила Синди. – Это принадлежало тете Хэрриет. Где вы нашли их?

– Под умывальником.

– Как странно. Нет, Кэсс, это для того, чтобы рисовать, а не бросаться. – Она подняла красный мелок и изобразила на листе зубчатую линию.

Кэсси наблюдала за этим действием, а затем спрятала лицо в блузке Синди.

– Вот это да. Действительно очень давно их не видела. Я вычистила дом, но мне казалось, что я выбросила все ее лекарства.

– Доктор Бенедикт был ее лечащим врачом?

– И боссом.

Синди слегка подбрасывала дочку. Кэсси выглядывала из-под руки матери, затем начала толкать ее под подбородок.

Синди засмеялась и сказала:

– Ты щекочешь меня... Как странно, под умывальником все это время? – Она тревожно улыбнулась. – Думаю, это говорит о том, что я не слишком хорошая хозяйка. Простите, что вам пришлось искать бумагу. Я обычно замечаю, когда на валике ее остается мало.

– Ничего-ничего, – ответил я, припоминая, что на коробке не было пыли.

Вынув цилиндр, я покрутил его в пальцах. Кэсси проговорила:

– Кар-аш.

– Нет, это не карандаш, милая. – Никакого беспокойства в словах. – Это просто... такая штучка.

Кэсси потянулась за цилиндром. Я дал его ей, глаза Синди округлились. Кэсси засунула цилиндр себе в рот, состроила гримасу, поднесла его к бумаге и попыталась рисовать.

– Видишь, я тебе говорила, Кэсс. Если хочешь рисовать, то рисуй вот этим.

Кэсси не обратила внимания на предложенный мелок и продолжала рассматривать цилиндр. Наконец она бросила его на столик и засуетилась.

– Послушай, милая, давай рисовать с доктором Делавэром.

Услышав мое имя, девочка захныкала.

– Кэсси Брукс, доктор Делавэр приехал в такую даль, чтобы играть с тобой, рисовать зверей – бегемотиков, кенгуру. Помнишь кенгуру?

Кэсси захныкала громче.

– Успокойся, дорогая, – продолжала Синди, но в ее голосе не было уверенности. – Нет, не ломай мелки, милая. Этого нельзя делать. Перестань, Кэсс.

– Ax, ax, ax. – Кэсси попыталась спуститься с колен Синди.

Синди взглянула на меня. Я молчал.

– Мне ее отпустить?

– Конечно, – ответил я. – Не хочу, чтобы девочка связывала меня с какими-то ограничениями.

Синди отпустила дочку, Кэсси сползла на пол и залезла под стол.

– Мы немного порисовали, пока ждали вас, – сказала Синди. – Мне кажется, что ей это уже порядком надоело.

Она наклонилась и заглянула под стол.

– Ты устала рисовать, Кэсс? Хочешь что-нибудь еще?

Кэсси не обращала на мать никакого внимания и выщипывала ковер.

– Мне очень жаль, доктор, что так все получилось, – вздохнула Синди. – Я... это просто... Я действительно все испортила, да? Я на самом деле все испортила. Не знаю, что нашло на меня.

– Иногда эмоции накапливаются, – проговорил я, перекладывая коробку инсуджекта из одной руки в другую. Я специально держал ее перед глазами женщины и высматривал какие-либо признаки беспокойства.

– Да, но тем не менее я испортила отношения между вами и Кэсси.

– Может быть, нам обоим важнее просто поговорить, как вы считаете?

– Конечно, – согласилась она, дотрагиваясь до своей косы и бросая взгляд под стол. – Мне, безусловно, нужна некоторая помощь, я согласна. Как насчет того, чтобы вылезти оттуда, мисс Кэсси?

Никакого ответа.

– Мог бы я попросить вас налить мне еще немного охлажденного чая? – спросил я.

– О, конечно, конечно. Кэсс, мы с доктором Делавэром уходим на кухню.

Мы направились к двери детской. Как только мы дошли до порога, Кэсси выползла из-под стола, кое-как встала на ноги и, протянув ручки, подбежала к Синди. Синди подняла ее и понесла с собой, держа девочку на одном бедре. Я последовал за ними, неся в руках белую коробочку.

Все еще поддерживая дочку одной рукой, Синди другой открыла дверцу холодильника и потянулась за кувшином. Но не успела она его вынуть, как Кэсси сползла ниже, и Синди пришлось взять девочку обеими руками.

– Занимайтесь малышкой, – предложил я, кладя коробку на кухонный стол и беря из рук Синди кувшин.

– Дайте я хоть достану для вас стакан.

Она прошла к открытым полкам на другой стороне комнаты.

Как только она повернулась спиной, я, как маньяк, быстро осмотрел холодильник. Единственное, что хоть как-то можно было отнести к медицине, – упаковка не содержащего холестерин маргарина. Масло лежало в отделении для масла, в отделении с надписью «СЫР» оказался нарезанный ломтиками американский чеддер.

Взяв кувшин, я закрыл дверцу. Синди ставила стакан на сервировочную салфетку. Я налил полстакана и выпил. Мое горло горело. Чай казался еще более сладким, чем раньше, – почти до тошноты. Или, может быть, мне так казалось, оттого что я только и думал, что о сахаре.

Кэсси наблюдала за мной с детской пронзительной подозрительностью. От моей улыбки она только нахмурилась. Раздумывая, может ли доверие быть когда-либо восстановлено, я поставил стакан на стол.

– Могу ли я предложить вам еще что-нибудь? – поинтересовалась Синди.

– Нет, благодарю. Я лучше пойду. Вот. – Я протянул ей коробку инсуджекта.

– О, она мне не нужна, – ответила женщина. – Вдруг в больнице кто-нибудь сможет этим воспользоваться. Они очень дорогие, именно поэтому доктор Ральф обычно отдавал нам образцы.

Нам.

– Очень мило с вашей стороны. – Я взял коробку.

– Да, – сказала она. – Мы точно не можем воспользоваться ими. – Она покачала головой. – Как странно, что вы нашли их... они навевают мне воспоминания.

Уголки рта поползли вниз. Кэсси увидела это, проговорила:

– Ax! – и завертелась.

Синди сменила недовольную гримасу на широкую улыбку.

– Привет, моя милая.

Кэсси ткнула пальчиками в рот матери. Синди поцеловала детскую ручонку.

– Да, мама любит тебя. Давай теперь проводим доктора Делавэра.

* * *

Когда мы вышли в холл, я задержался, чтобы посмотреть на фотографии, и обнаружил, что здесь нет ни одного снимка родителей Чипа. Мой взгляд вновь задержался на портрете Синди и ее тети.

– В тот день мы гуляли, – мягко пояснила женщина. – Вдоль дока. Тетя много гуляла. Из-за диабета. Нагрузка помогала ей сдерживать его.

– Ей это удавалось?

– О да. И не из-за него... не это унесло ее жизнь. С ней случился удар. Она в самом деле очень серьезно относилась к болезни, была осторожна в отношении всего, что отправлялось ей в рот. Когда я жила с ней, мне не разрешалось никаких сладостей или спиртного. Поэтому у меня так и не развился вкус к ним, и у нас в доме обычно ни того, ни другого много не бывает. – Она поцеловала Кэсси в щечку. – Я думаю, если Кэсс не попробует их теперь, то, может быть, позже они не будут ей нужны.

Я отвернулся от фотографии.

– Мы делаем все, что возможно, чтобы она была здорова, – проговорила Синди. – Если нет здоровья, то нет... ничего. Так ведь? Разговоры об этом мы слышим с детства, но только много позже начинаем понимать значение подобных слов.

Ее глаза были полны страдания.

Кэсси завертелась и забормотала что-то нечленораздельное.

– Совершенно с вами согласен, – заявил я. – Как вы смотрите на то, чтобы завтра опять встретиться?

– Конечно.

– Какое время подойдет?

– С ней или без нее?

– Без нее, если это возможно.

– Тогда, может быть, когда она спит. Обычно она спит с часу до двух или двух тридцати, а вечером ложится в семь или восемь. Может, в восемь, чтобы наверняка? Не слишком поздно для вас?

– В восемь часов, отлично.

– Возможно, Чип тоже сможет присутствовать. Это было бы очень хорошо, как вы думаете?

– Безусловно, – согласился я. – До завтра.

Она коснулась моей руки:

– Благодарю за все и очень сожалею. Я знаю, вы поможете нам пройти через это.

* * *

Выехав обратно на Топангу, я остановился у первой попавшейся бензоколонки и воспользовался платным телефоном, чтобы позвонить Майло на работу.

– Как раз кстати, – отозвался он. – Только что закончил разговор с Форт-Джексоном. Кажется, малышка Синди в самом деле была больна. Именно тогда, в восемьдесят третьем году. Но не воспалением легких и не менингитом. А гонореей. Из-за этого ее и изгнали из армии – она прослужила меньше ста восьмидесяти дней. Это означает, что от нее захотели избавиться как можно быстрее, чтобы потом не выплачивать пособие.

– Только из-за гонореи?

– Из-за гонореи и того, что привело к ней. Похоже, за те четыре месяца, что Синди пробыла там, она установила своего рода рекорд по неразборчивости в связях. Так что, если она водит муженька за нос, это означает, что она просто последовательна в своих действиях.

– Неразборчивость, – повторил я. – Только что я уехал от нее, и именно сегодня у меня впервые возникло ощущение ее сексуальности. Я приехал рано, сделал это умышленно, мне было любопытно, почему она не хотела, чтобы я приезжал до двух тридцати. У нее были распущенные волосы. Буквально. Была одета в короткие шорты и тенниску без бюстгальтера.

– Занялась тобой?

– Нет. На самом деле, она чувствовала себя неловко.

Спустя несколько минут рассыпала землю из цветочного горшка, испачкала одежду и поспешила выйти, чтобы переодеться, а когда появилась вновь, ее костюм был не столь легкомысленным.

– Может быть, ты только-только разминулся с ее дружком?

– Может быть. Она сказала, Кэсси спит с часу до двух, Чип в этот день с двенадцати до двух дает уроки, так что для интрижки лучшего времени и придумать нельзя. К тому же спальня пахла дезодорантом.

– Маскирующим запах любви, – закончил Майло. – А ты никого не видел? Какие-нибудь машины выезжали с улицы?

– Всего-навсего спец по бассейнам, смывающийся с подъездной дороги соседнего дома. О, черт, не думаешь ли ты, что это был он?

– Конечно, думаю, – засмеялся Майло. – Я всегда думаю о людях самое худшее. – Опять смех. – Бассейнщик. Вот тебе и типичная калифорнийская интрижка.

– Он был у соседей, а не у нее.

– Ну и что? Ничего необычного в том, что эти парни обслуживают несколько бассейнов в квартале, а раз это так далеко от города, он может заниматься всем этим чертовым участком. Способов великое множество. А у Джонсов есть бассейн?

– Да, но он был покрыт пластиком.

– Ты рассмотрел мистера Хлоризатора?

– Молодой, загорелый, волосы собраны в хвост. На его грузовике было написано: "фирма по обслуживанию бассейнов «УЭЛЛИБРАЙТ». «Брайт» написано не по правилам.

– Он видел, как ты подъехал?

– Да. Он притормозил, высунул голову и уставился на меня, потом широко улыбнулся и показал мне большой палец.

– Настроен дружески, да? Даже если он только что занимался с ней любовью, возможно, он не единственный. Там, в армии, она не была монашкой.

– Как ты узнал об этом?

– Это было нелегко. Армия скрывает свои дела просто из принципа. Чарли потратил много времени, пытаясь проникнуть в ее файл, но так ничего и не добился. В конце концов я проглотил свою гордость и позвонил полковнику – исключительно ради тебя, парень.

– Весьма благодарен.

– Ну да... К его чести, этот индюк не злорадствовал. Сразу соединил меня с незарегистрированным телефоном. Нечто вроде архива. Никаких подробностей, только фамилия, звание, номер и обозначение статьи увольнения из армии. Но мне повезло: я попал на офицера из архива, который служил в армии одновременно со мной, и убедил его позвонить в Южную Каролину и найти кого-нибудь, с кем я мог бы переговорить. Он отыскал женщину-капитана, которая была капралом тогда, когда Синди была рядовым пехотинцем. Она отлично помнила Синди. Похоже, наша девица была в казармах у всех на языке.

– Эта база исключительно женского состава. Значит, мы говорим о лесбиянках?

– Нет. Она развлекалась в городе, обычно во время увольнений, в местных барах. Все закончилось, по словам капитана, когда Синди связалась с группой подростков и один из них оказался сыном местной шишки. Она заразила его гонореей. Мэр города нанес визит командующему базой, и – всего хорошего. Жалкая историйка, а? Это имеет какое-то отношение к твоему Мюнхгаузену?

– Беспорядочность в связях не является типичной для синдрома, но если рассматривать ее как еще одну форму привлечения внимания, то, думаю, да. Кроме того, у Мюнхгаузенов часто наблюдается кровосмешение в детском возрасте, и сексуальная свобода может быть другой реакцией на это. Но вот что совершенно определенно соответствует синдрому, так это раннее знакомство с серьезной болезнью, а с серьезным заболеванием Синди познакомилась раньше гонореи. Вырастившая ее тетя оказалась диабетиком.

– Нарушение содержания сахара. Интересно.

– Подожди, есть еще много занятного.

Я рассказал ему о том, что нашел инсуджект и показал его Синди.

– Я подумал, что это может оказаться той очной ставкой, которую мы все время ожидали. Но Синди не проявила ничего похожего на чувство вины или беспокойство. Только удивилась по поводу того, что цилиндры лежали у нее под умывальником. Сказала, что это остатки от лекарств ее тети и до сего момента она считала, что выбросила их, когда убиралась после тетиной смерти в ее доме. Но на коробке не было пыли, так что, возможно, это еще одна ложь.