Текст книги "Замужем за облаком. Полное собрание рассказов"

В ожидании взмаха

Погода стояла скверная. С того самого дня, как это случилось, после того убийственного телефонного звонка, когда она сообщила ему мертвым голосом, что решила остаться там, где она была, и не возвращаться, стояла скверная погода. Почти две недели дни были зеркальным отражением тревожного состояния его души. С утра было или слишком солнечно, или чересчур ненастно, через час уже наоборот, и так туда-сюда весь день, то солнце, то дождь, так что никто не знал, чего ждать дальше. И это означало, что не стало еще одного места, где можно укрыться.

Внутренний голос говорил ему, что надо бы чем-то заняться. Погулять, сходить в кино, посадить в машину собаку и поехать туда, где они еще не бывали. Но куда ни пойдешь, чем ни займешься, всюду эта чертова погода или собственные чертовы мысли покажут, что спасения нет нигде. Все будет преследовать тебя, все штормы найдут тебя, все будет напоминать об ее уходе.

Он пошел на ковбойский фильм, но через десять минут после начала заплакал. К счастью, народу в кино было мало, и он просто закрыл глаза рукой и позволил слезам течь. А что делает она, пока он плачет? Влюбляется ли она в кого-то, в своем красно-белом летнем платье, его любимом? Там только что началось лето. Работает ли в саду, который с такой гордостью описывала в прежних письмах? Это была самая мучительная часть пытки, которой он себя подвергал: собирать в душе обрывки всего, что она писала или говорила раньше, и складывать их в живой, ужасный коллаж боли и утраты. Она возникала в его воображении, в том платье, босая, копающаяся в сумерках в этом новом саду. Вот из-за спины ее окликает кто-то новый, о ком она так осторожно и смутно намекнула в последнем разговоре.

– Это просто так или ты кого-то встретила?

Она поколебалась, а потом с некоторой сдержанностью сказала:

– Есть один, с кем мне нравится разговаривать, но ты должен понять: это совсем не то.

Он представил, как она медленно выпрямляется, потому что еще в юности повредила себе спину. Ни у кого он не видел таких выпирающих позвонков. Обернувшись, она улыбнется своей чудесной широкой улыбкой этому новому мужчине, бросит тяпку, которой работала, и отряхнет руки. Она ждала его. Он явился к ней разодетый. Она не знает, нравится ли ей его одеколон. Она очень придирчива к одеколонам, но, если они останутся вместе, чуть позже она скажет ему, что ей все равно. Пора переодеться и пойти на ужин, возможно в гости. Она говорила, что теперь постоянно ходит в гости и делает то, чего никогда в жизни раньше не делала. В этом-то и суть – теперь все было так по-новому, так по-другому, и она все время смеялась. Много лет эта улыбка принадлежала ему, но теперь нет.

Во время последнего разговора она сказала:

– Я очень тебя люблю, но…

«Очень». Какое неприятное добавление к «люблю», словцо, превращающее его самого и проведенные вместе с ним годы в ничто. Бабушки, священники, сочинители поздравительных открыток – все они любят это слово. И она, когда думает о нем, теперь тоже пользуется этим словом.

Пес всегда рад выйти на прогулку, и это хорошо. Но собаки вообще такие. Разбуди пса среди ночи и скажи, что пора прогуляться или пообедать, – он всегда готов. Но даже собака… Пес, только увидев ее, сразу полюбил больше всего на свете. Куда больше, чем его. Прикажи она, и он спрыгнул бы со скалы, а потом каким-то образом расправил бы крылья и взлетел обратно. Когда она уходила, он бросался на улице к каждой женщине, хотя бы отдаленно напоминавшей ее, и скулил от восторга. И когда в самом деле видел ее, просто сходил с ума. Слава богу, он не обязан объяснять псу, что ее больше не будет. Слава богу, что тот подбегает к женщинам на улице в радостной надежде, но, похоже, никогда надолго не расстраивается, обнаружив свою ошибку, потому что в следующий раз, уж в следующий-то раз это будет точно она.

Он не был суеверным человеком, но в те дни заключал сделки с богами. Теперь он носил в кармане отполированный зеленый камешек, который она много лет назад купила ему в Бёрлингтонском пассаже во время их поездки в Лондон. Если одновременно три вещи напоминали ему о ней, это означало, что надежда есть. Проехала белая машина, как у нее, за рулем сидела женщина с длинными и густыми, как у нее, волосами. На бампере у машины была надпись «Я люблю Канаду». Она была канадкой. Три вещи сразу. Разве это не попытка сказать ему о чем-то? Что есть надежда? В ту поездку в Лондон она купила в «Марксе и Спенсере» дешевый толстый вязаный жакет, который обожала и носила дома целый год. После того убийственного разговора он бросился в чулан посмотреть, остался ли там на крючке этот жакет, и с трепетом увидел – висит.

Он купил новую машину. Автомобиль был такой сверкающий и навороченный, что он прозвал его «Терминатор». Когда он садился в машину и нажимал кнопку, руль и сиденье автоматически подстраивались к его размерам. Там были кнопки для первого и для второго человека. Он выбрал для себя второго, но теперь не было первого. Несколько месяцев назад, заказывая этот автомобиль, он с удовольствием представлял, как они ездят в нем вдвоем. Она все больше любила сидеть за рулем, и ему это нравилось. Теперь на сиденье рядом был лишь пес, белый и молчаливый.

– Не хочешь ли порулить?

Услышав его голос, пес повернулся к нему, а потом снова уставился в окно.

Конечно, город населяли призраки. Было практически некуда пойти или бросить взгляд без того, чтобы не вспомнить о ней или о проведенных вместе с ней днях. Ведя машину по улице, он пытался насладиться ощущением этого великолепного нового автомобиля, но видел магазин, где она покупала белье, ресторан, где состоялся тот ужасный обед, и, хуже всего, то самое кафе, где они впервые встретились. Это было слишком мучительно, и он отводил глаза. Он отводил глаза каждый день, проезжая здесь по пути на работу. Каждый день с тех пор, как она позвонила, ему приходилось проезжать место, где все это началось такими надеждами и ожиданиями. Почему бы вместе с разрывом отношений не исчезать и домам? Чтобы все пропало разом и не осталось никаких следов, никаких осязаемых доказательств, что все это когда-то было. Насколько было бы тогда легче и лучше.

Здесь они гуляли, здесь он катал ее на велосипеде, здесь холодным зимним вечером она умасливала его, чтобы он купил жареного картофеля. Воспоминания, как порез бумагой, – такие глубокие и неожиданные, что от них никак не защититься.

Он потерял в весе двадцать фунтов. Это было кое-что. Несколько лет он твердил себе, что надо сбросить вес, и теперь брюки сваливались, а на ремне пришлось проделать еще две дырочки. Это кое-что, а? Небольшое утешение в это тяжелое время?

А что потеряла она? О чем вспоминает в эти дни? Мало о чем, боялся он, и это его терзало. Годы вместе, но потом, после того проклятого разговора, он совсем ничего о ней не слышал. Осталась ли она той же женщиной, которую он так долго знал? Или расстояние и новые обстоятельства так быстро и решительно изменили ее, что, если бы даже она вернулась, ее было бы не узнать? Молится ли он о возвращении той же женщины? Он ничего не понимал. Нет, неправда: он понимал, что умирает, но она, казалось, без усилий отделилась от него и помахала словно бы беспечнейшим в мире мимолетным жестом.

Он поехал к реке. Там у них тоже было свое местечко, и пес всегда был на вершине блаженства оттого, что мог одновременно быть с ними и носиться вокруг. Но на этот раз, когда он открыл дверь и похлопал пса, выпуская, тот не спешил вылезать. Небо снова нахмурилось. Пес словно понимал, что собирается дождь. Несмотря на весь свой собачий энтузиазм, он не любил ненастья. Она рассказывала смешную историю, как однажды вечером они несколько часов гуляли под дождем и пес пытался спрятаться в каждом подъезде по пути.

И вот они здесь, похудевший человек со своим белым псом, и ветер, и фиолетовые, как детские леденцы, облака. Они идут и идут. Налетает ветер, пес во всю прыть бежит не иначе как к своему счастью, на человеке синяя бейсбольная кепка, которую подарила она, он глубоко засунул руки в карманы.

Увидев на другом берегу заливчика одинокого рыболова, наперекор стихиям пришедшего испытать удачу, он остановился. Больше ни души вокруг. На одном берегу человек с собакой, на другом берегу – человек с удочкой. Человек с собакой думает: если рыболов взглянет, я помашу ему. Если он помашет в ответ, значит удача. Почему-то это очень важно. Если он помашет мне в ответ, моя жизнь изменится, она вернется, и мы разберемся со всем этим так, как надо.

И вот он ждет, а рыболов уставился на поплавок. Собака прыгает по зеленой траве, такой яркой под нависшим небом.

– Взгляни, ну взгляни! – Он говорит громко, но рыболов не отвлекается от своего занятия. – Ну давай, давай! Просто взгляни. Я помашу изо всех сил. И тебе просто придется помахать в ответ. Я заставлю тебя.

Рыболов отвернулся и склонился над своим ящиком со снаряжением. В таком положении, спиной к мужчине с собакой, он остается долго. Собака успокоилась, села на траву и стала смотреть на воду. Налетел сильный ветер, тучи сгустились и замерли. У человека замерзли руки, и он засунул их под мышки, но держит наготове. Он ждет, когда рыболов обернется, хотя и понимает, что вся эта затея смешная и жалкая. Вообразить, что такой пустяк, как взмах рукой, может исправить весь ход его жизни и вернуть к тому, о чем он просил в своих молитвах? И тем не менее он стоит на месте, ожидая, чтобы махнуть рукой.

А что еще остается?

Кинозал Джейн Фонды

Пока что за все время Полу Доменике повезло лишь один раз – когда он попал в ад. Пока. Пока что ад предстал бессмысленными белыми коридорами, не без сходства с Лос-Анджелесским международным аэропортом (где Пол работал, когда был жив). Здесь были даже движущиеся дорожки со знаками сверху, предупреждавшими, что, ступая сюда, следует держаться за поручень.

Его проводником была женщина по имени мисс Бейкер, которая много улыбалась и все время кивала головой без какого-либо конкретного повода. На рубашке у нее была прикреплена маленькая белая пластиковая бирка с именем.

– Наверняка вы слышали это миллион раз, мисс Бейкер, но здесь явно не так, как я ожидал!

Она кивнула и приподняла стопку бумаг, которую прижимала к груди, как прилежная школьница.

– Да, это всегда вызывает шок. Попадая сюда, люди совершают самые странные вещи. Я могу рассказать вам множество историй, как… В общем, я могу рассказать вам множество историй!.. Вы уже успели просмотреть эти брошюры?

Пол взглянул на красные, желтые и синие папки у себя под мышкой и улыбнулся:

– Да, и уже решил. Я уже знаю.

– Так быстро? Прекрасно! И могу сказать вам еще одно, Пол. Мы искренне считаем, что даем людям вполне достаточно времени для решения, но все они как будто бы так… гм… неуверенны.

– Мисс Бейкер, я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать! Вы знаете, я ведь работал официантом. От половины невозможно получить прямой ответ. Картофель фри или тертый с яйцами? Можно подумать, я продаю им страховку от несчастного случая или еще что! Картофель фри или тертый! А как они себя вели, когда приходилось покупать машину или еще что-то серьезное!

– Или давать имя ребенку, – хихикнула мисс Бейкер.

– Или покупать дом, – присоединился Пол к ее смеху, отдававшемуся эхом в бесконечном белом пространстве и длившемуся целую вечность.

Вечность. Что за удивительное слово. Никогда раньше Пол особенно не задумывался над такими вещами, но теперь, черт возьми, задумался. Белые коридоры, мисс Бейкер… Вечность.

Вот он, Пол Доменика, спускается в белую глотку ада, не имея ни малейшего представления, что впереди. Не то чтобы для него была какая-то разница. У него в запасе все время мира. Эта мысль рассмешила его, и мисс Бейкер радостно закивала:

– Верно, Пол. У вас в запасе все время мира. Успокойтесь, не принимайте близко к сердцу. Мы будем на месте через мгновение.

Ага, это что-то новое: они умеют читать чужие мысли! Они действительно могут читать мысли.

– Можно задать вам вопрос?

– Да, Пол. Какой угодно. То есть в пределах разумного. – Она подмигнула.

– Как вы это делаете? Читаете мысли. Это я могу спросить?

– Да-а-а, это сущие пустяки. – Она вынула из кармана маленький карандашик. – Вот это вроде как приспособление, Пол. Вот, возьмите.

Он взял – и тут же его швырнуло в гущу мыслей мисс Бейкер. Она думала о тропических рыбах, о пончиках и каково было бы переспать с Полом.

Хотя обычно Пол не отличался застенчивостью, он скорее сунул карандаш обратно, словно тот жегся. И не мог посмотреть женщине в глаза.

– О, Пол, не смущайтесь. Так мы здесь живем. Раньше я читала ваши мысли и видела всякие прелестные и ужасные вещи, но так и должно быть. Кому теперь какое дело до чьих-то мыслей? Теперь это не важно! Секс, налоги… Все это в прошлом, Пол. Это еще одна вещь, к которой нужно привыкнуть. Вы привыкнете. А вот мы и на месте – комната три тысячи сто двенадцать.

Пол взглянул на дверь и не заметил никакого номера, но женщина указала на нее пальцем, и та бесшумно отворилась.

– Входите.

Он шагнул в бледно-голубую комнату, заставленную современной мебелью из кожи и алюминия. На стенах висели красивые репродукции: солнечные закаты, лодки в море, картина Нормана Рокуэлла, изображающая ребенка в парикмахерской.

За прозрачным столиком сидела очень хорошенькая молодая женщина и читала «Княжну Дейзи». Оторвавшись, она улыбнулась и сказала:

– Привет, Лесли.

– Привет, Салли. Салли, это Пол Доменика. Он только что прибыл.

Они улыбнулись друг другу. Чтобы сломать лед, Пол сказал что-то о том, как его подружка любила эту книгу.

– О, это как фруктовый пломбир, Пол. Не могу оторваться.

– Тебе бы лучше не попадаться с этим своему начальнику.

– Ой, Лесли, да он же сам мне и дал!

Все рассмеялись. Тем временем Пол и мисс Бейкер сели на кушетку. Кушетка была очень удобная.

– Ладно, Пол. Так вы сказали, что уже решили?

– Да, я хочу отправиться туда. – Он посмотрел на цветные брошюры у себя на коленях и вытащил красную.

– Кинозалы? Прекрасно!

– У него хороший вкус, – пискнула Салли с другого конца комнаты, и Пол ощутил себя так, будто правильно ответил на уроке математики.

– Ну, не хочу вас подталкивать, Пол, но вы уже решили, какой именно Кинозал? Я знаю, богатый выбор, но…

– Джейн Фонда. И точка. Не хочу думать ни минуты.

– Вам она нравится, а? – Мисс Бейкер шаловливо похлопала Пола по колену.

– Обожаю Джейн Фонду!

На столе у Салли замурлыкал телефон, и она тут же сняла трубку.

– Да, сэр, он здесь, рядом. Что? Нет, не обязательно. Он уже выбрал Кинозалы. Простите? Джейн Фонда.

На другом конце провода что-то сказали, и Салли, рассмеявшись, подмигнула Полу и мисс Бейкер:

– Он сказал то же, что и я, Пол: «У него хороший вкус».

Пол взглянул на мисс Бейкер, гадая, о ком Салли говорит. Женщина подняла палец, призывая его подождать, пока секретарша говорит по телефону.

– Да, сэр. Ваша следующая встреча через полчаса. – Она еще что-то выслушала, потом повесила трубку и покачала головой. – Последнее время он в прекрасном настроении. Я не видела его таким веселым несколько месяцев.

Пол хотел спросить, о ком они говорят, но тут открылась дверь и вошел дьявол в серой тройке. Он, очевидно, спешил, но, увидев Пола и мисс Бейкер, широко улыбнулся и подошел к ним.

– Пол Доменика. Лос-Анджелес, Калифорния. Как поживаете, Пол?

Дьявол протянул руку, и, ни капли не колеблясь, Пол пожал ее. Она была восхитительно теплой. Это было хорошее, твердое рукопожатие. Полу оно понравилось. И он Полу тоже понравился.

– Такие хорошие люди прибывают нынче, а, Салли? – (Секретарша улыбнулась и кивнула.) – Ну, я ушел. Вернусь через полчаса. Салли, позаботьтесь о нем за меня, слышите?

– Да, сэр!

Когда дьявол ушел, Пол вопросительно повернулся к мисс Бейкер:

– Это со мной у него предполагалась встреча?

– Только если бы вы не могли решиться, Пол. Но об этом не беспокойтесь. – Она приготовилась встать с кушетки.

Пол прикоснулся к ее руке. Екнуло сердце от страха, ощутимо, с дребезжащим звуком, как будто кто-то стучал пальцем по хорошему хрустальному бокалу.

– А что… мм… а что бывает, если кто-то не может решиться?

Мисс Бейкер посмотрела на него с тем особым выражением, с каким люди смотрят из окна автомобиля на страшно искореженную в аварии машину. Время затаило дыхание, и в комнате не слышалось ни звука.

В этот момент Пол все понял, и дребезжание страха превратилось в удары огромного китайского гонга.

– Ох! – Он уставился в пол, неуверенный, сможет ли самостоятельно встать.

– Пол, не беспокойтесь, вы уже все устроили! Осталось лишь доставить вас туда.

Ее голос звучал тепло и ободряюще. Пол посмотрел на нее, потом на секретаршу. Довольно странно – у обеих было одинаковое выражение на лице: дружелюбное, почти ласковое, но абсолютно одинаковое. Пол не знал, то ли утешиться этим, то ли испугаться.

– Пошли, Пол!

Они попрощались с Салли и снова вышли из уютного офиса в белый коридор. Однако на этот раз то ли его белизна, то ли бесконечность казались зловещими и совсем не напоминали Лос-Анджелесский аэропорт.

Они шли и шли. Пол хотел заговорить, но обнаружил, что сказать ему нечего. Мисс Бейкер теперь как будто куда-то спешила, и, когда Пол взглянул на нее, ее лицо ничего не выражало.

Вдруг, совершенно неожиданно, они свернули за угол, и привычная белизна сменилась красным – таким же, как обложка брошюры про Кинозалы. Пол снова взглянул на мисс Бейкер. Она улыбнулась и приподняла свои бумаги.

– Мы почти пришли, Пол. Теперь недолго!

И вот они на месте. Красная дверь. Опять никакого номера – только красная дверь, перед которой мисс Бейкер остановилась и указала пальцем.

– Ici, monsieur.[7]7
  Сюда, месье (фр.).


[Закрыть] Вот она. – Она посмотрела на него, и ее лицо снова выглядело счастливым и оживленным. – Вы успели как раз к началу «Погони». Джейн Фонда и Марлон Брандо. Неплохой состав, а? Потом будет «Барбарелла», «Клют», «Возвращение домой», «С девяти до пяти». Что скажете? Неплохо для первого раза!

– А потом? – Глаза Пола сузились, так как наконец до него стало доходить, что сейчас будет.

Мисс Бейкер впервые нахмурилась.

– Потом? Вы увидите все остальные ее фильмы. Сколько бы их ни было. Разве не чудесно? Чего еще могли вы попросить…

– Снова и снова? – Теперь его пальцы совсем похолодели.

– Вы…

– Без остановки? Все фильмы Джейн Фонды, снова и снова, без остановки?

Мисс Бейкер со скучающим видом вздохнула:

– Да, Пол, снова и снова. Снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова… – С этими словами она указала пальцем на дверь, и та открылась.

Первым, что Пол увидел в темноте, было знакомое лицо, за которое он в свое время мог бы умереть.

Без четверти ты

Начиналось это довольно невинно – как будто бы. Они любили друг друга. Хотели состариться вместе, а это единственное настоящее доказательство великой любви. Но недавно что-то случилось, одна большая пылинка нарушила чистоту хрусталика: секс. Между ними всегда все было хорошо, и бывали времена, когда они просто наслаждались друг другом. Но проведи с другим человеком тысячу ночей, и тускнеет сияние секса, его фосфоресцирующий слой несколько стирается от прикосновения знакомых пальцев.

Однажды, когда они старались поймать ритм друг друга, она случайно сказала что-то, отчего он улыбнулся, и ему захотелось поговорить об этом попозже.

– Не надо!

Он не делал ничего нового или особенного и потому заключил, что ей представилась постельная сцена с кем-то другим! Эта мысль возбудила его, особенно потому, что он тоже, случалось, фантазировал – и немало раз, достаточно, чтобы понять, что это может добавить темного, пикантного соуса к… рецепту.

Позже, в синей темноте, он дотронулся до ее руки и спросил об этом.

– Ты меня смутил. – Но потом она хихикнула – признак, что не против поговорить об этом.

– Давай, не смущайся. Я тоже так делал. Честное слово! Это просто еще один способ.

– Ты честно не поймешь это не так?

– Честное слово!

– Ладно, но я и правда смущаюсь.

Он сжал ее руку и понял, что не нужно ничего говорить, иначе она замолчит.

– Ну, это не кто-то конкретный. Просто такой мужчина. Фантазия. Я вижу его в подземке и не могу оторваться.

– Как он одет?

– Так, как мне нравится, – пиджак и галстук, может быть, красивый костюм. Но еще на нем новые белые кроссовки, что совсем не идет к остальному. Этакий налет юмора, говорящий, что он носит то, что хочет, и ему наплевать, что подумают другие.

– Ладно. И что происходит потом?

Прежде чем продолжить, она глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

– Я смотрю на него и не могу оторваться, как уже сказала. Он сексуальный, и это, конечно, играет свою роль, но дело не только в этом, есть и другое, что делает его особенным… У него такие огромные французские глаза, и у него с собой книга, которую я давно собиралась прочесть. Наконец он смотрит на меня, и я полностью на крючке. Самое лучшее во всем этом – что он не раздевает меня глазами, или что-то такое. Просто смотрит на меня, и я знаю, что ему интересно. Это мне очень нравится… Не обследует меня, как новую машину на выставке.

Ее рассказ оказывается гораздо подробнее, чем он предполагал. Сам он в своих фантазиях строил глазки официантке на высоких каблуках или продавщице с накрашенными губами. Они быстро ладили и шли к ней на квартиру (конечно, кто бы «она» ни была, она всегда жила одна). Едва войдя, они тут же с энтузиазмом и любопытством принимались за дело.

Прошло какое-то время, прежде чем он осознал, что она снова заговорила.

– …Следует за мной, когда я выхожу из подземки. Оттого что он за спиной, я невероятно возбуждаюсь. Я знаю, что сейчас будет, и знаю, что сделаю это, что бы это ни было.

Она продолжала рассказывать, в мельчайших подробностях описывая нежности. Она и мистер Белые Кроссовки не разговаривают, ни слова. По мере того как дело набирает ход, они двигаются все медленнее, как будто под водой.

За все время сказана лишь одна фраза: «Не надо!» – когда это действительно происходит, и она ощущает легкий укол вины. Но это чувство быстро проходит, так как ощущение слишком редкостное и сильное, чтобы думать еще о какой-то там вине.

Когда она закончила весь рассказ, между ними повисло молчание, густое, как мех. Она пробормотала что-то – мол, фантазия не очень оригинальна.

– Не говори этого! Не преуменьшай! Какое это имеет значение, если это возбуждает тебя? Какая разница, насколько это оригинально? Держу пари, таковы три четверти эротических фантазий – о том, чтобы овладеть кем-то или чтобы кто-то овладел тобой. Как его зовут?

– Кого? Того мужчину? Понятия не имею. Он никогда не говорит своего имени.

– А как бы ты хотела, чтобы его звали?

– Никогда не думала об этом. Что за смешной вопрос!

Он пошел на кухню принести вина. А когда вернулся, ночник с ее стороны постели был включен, а она сидела, обхватив руками колени.

– Питер Копленд. – Улыбнувшись ему, она пожала плечами, словно немного смущенная.

– Питер Копленд? Звучит как выпускник Гарварда.

Она снова пожала плечами:

– Не знаю. Звучит как имя, которое он мог бы носить.

– Ладно. И фантазия всегда одна и та же? Или ты придумываешь про него что-то еще?

Пригубив вина, она задумалась. Она, казалось, больше не испытывала неловкости, говоря о Питере Копленде, раз уж он появился и заимел имя.

– Обычно одна и та же – подземка, его наряд… Как он идет за мной. Этого достаточно.

Ее слова неприятно поразили его. У него самого было так много разных фантазий со столькими предсказуемыми лицами и обстоятельствами. «Этого достаточно». Он позавидовал ей и ее Питеру Копленду, удовлетворявшимися друг другом и своей молчаливой взаимной страстью.

* * *

На следующий день, идя на работу, он остановился посреди улицы и улыбнулся. Купив у цветочника десять тюльпанов, ее любимых цветов, он велел доставить их домой. А на вложенной карточке написал: «Надеюсь, ты любишь тюльпаны. Это мои любимые цветы. Спасибо, что вчера запустила комету по ночному небу. Питер».

И в постели в ту ночь он полностью изменился. В темноте он стал совершенно другим человеком. Она не могла его видеть, и потому он мог быть кем угодно. Он хотел стать Питером Коплендом, но не знал как.

Обычно они разговаривали, но в эти полчаса обладания друг другом он не сказал ничего. С самого начала она все поняла и с готовностью откликнулась. Когда они плыли к чему-то знакомому, своему, приобретенному за годы вместе, он сворачивал в сторону. Потом она взяла роль на себя и проявляла силу или пассивность, когда он меньше всего этого ожидал.

Все оказалось лучше, чем он представлял, и снова он ощутил страшную зависть к Питеру Копленду. Ни один незнакомец, как бы чудесен ни был, не заслуживал того, что она предлагала теперь. А все то исключительное, что он когда-либо дарил своим вымышленным любовницам, было безымянным и забывалось.

Под конец, когда она снова сказала «Не надо!», он ощутил дрожь оттого, что она говорит это и ему, и кому-то еще. И через мгновение ему захотелось, чтобы эти слова предназначались только ему.

* * *

На следующий день он купил книгу, которую она хотела прочесть, и на форзаце написал: «Думаю, она тебе понравится. Питер». Она нашла ее под подушкой и, сев на кровати, положила на колени, а потом взялась за нее обеими руками и замерла. Что он делает? Нравится это ей?

* * *

Их несходство и желание двигаться в столь многих новых направлениях вызывали у обоих трепет и немного пугали. Оба не понимали, зачем делают это – для себя или для другого? Питер Копленд так реально вошел в их жизнь. И все же, если бы каждый из них смог написать его портрет, получились бы две совершенно разные картины.

* * *

В ту неделю их ночи были долгими, доводящими до изнеможения экспериментами. Он не мог спросить ее, что она любит, потому что все должно было делаться без слов, на языке прикосновений и движений. Каждый вечер они проводили в возбуждении и в восемь уже посматривали на часы. Все, что они привыкли делать раньше, потеряло свое значение и забылось. Вот сейчас они облачатся в свою новую вторую кожу, и что бы там ни осталось позади, оно исчезнет, потому что не узнает их.

* * *

В четверг она вышла на прогулку и решила купить ему подарок. Продавец в магазине разложил на стеклянном прилавке красивые кашемировые свитера. Сиреневый. Темно-серый. Черный. Она не могла выбрать. Только выйдя из магазина, она осознала, что выбрала тот, что больше шел Копленду, а не мужу. Это встревожило ее, но менять совсем не хотелось. Она просто не сказала ему.

* * *

На работе во время деловой встречи он поймал себя на том, что трижды расписался на разложенных перед ним листочках бумаги именем ПИТЕР КОПЛЕНД. Он сам не сознавал, что делает это. Каждый раз получалось совершенно по-разному, как будто он пытался подделать, а не создать подпись другого человека.

* * *

– Что у нас на ужин?

– Твое любимое – чили.

Он не любил чили.

* * *

Никакого чили не было – она просто пошутила, – но на столе между ними в новой черно-желтой вазе стояли присланные им тюльпаны. Они были как кто-то третий в комнате. Он хотел сказать ей про то, как расписывался за Копленда на совещании, но в данный момент для присутствия третьего хватало этих цветов.

Он снова посмотрел на них и понял, что это не те цветы, что купил он: те были розовые, а эти – ярко-красные. А куда же делись его?

– Снова пора тюльпанов, а?

Она улыбнулась и кивнула.

– На днях я видел розовые. И понял, что должен купить их для тебя. Кто-то опередил меня, а?

Она по-прежнему улыбалась. Ее улыбка ничем не отличалась от той, что была мгновение назад. Или в ней появился еле заметный налет сожаления?

* * *

Он любил бриться перед сном – личная причуда. Стоя перед зеркалом в ванной и соскребая последние клочки снежной пены, он вдруг ткнул бритвой в зеркало.

– Слышал, что вы вдвоем вытворяете. Не думай, что я не знаю, ублюдок!

– Ты что-то мне сказал? – откликнулась из спальни она.

– Нет, Питеру Копленду.

Когда она ничего на это не ответила, он улыбнулся самому себе чарующей улыбкой.

* * *

Ее пальцы легко пробежали по его лицу, и он понял, как покончить с этим наваждением. Оттолкнув ее руку, он навалился на нее и начал грубо мять, причиняя боль. К его удивлению, она билась и выкручивалась, но продолжала молчать. Теперь они всегда молчали в постели. Где-то на протяжении этих последних дней оба сошлись на этом. Но почему она не протестует теперь? Почему не скажет, чтобы перестал? Или ей нравится? Миллион раз она говорила, что не понимает, как люди могут любить причинять друг другу боль в постели. Или Питеру Копленду позволено все? Или хуже того: причиняемая им боль ей приятна? Это безумие! Это означало, что он ничего не знает о своей жене. От этого его дыхание участилось. Он до смерти испугался. Какую же ее часть он знал наверняка? Что еще она утаивала от него все эти годы?

Он начал говорить ей грубости и непристойности. Они оба этого не любили. Их сексуальные слова друг другу всегда были шутливыми и нежными.

– Не надо! – Впервые прервав молчание, она смотрела прямо на него с выражением настоящей тревоги на лице.

– Почему? Я буду делать, что захочу.

Он продолжал говорить. И мял ее грубо, продолжая говорить, разрушая все. Он сказал, где работает, сколько денег зарабатывает, какие у него хобби. Разве она не хочет узнать больше о своем таинственном мужчине? Он сказал ей, в какой колледж он ходил, где вырос, как любил готовить яичницу.

Вскоре она заплакала и совсем перестала шевелиться. А он только начал объяснять ей, что носит белые кроссовки, потому что у него ужасный грибок на ногах…