Текст книги "Кольцо Соломона"

Фолиот насупился.

– А это обязательно? Лично мне больше нравилось на стройке!

– Со стройкой пока что покончено, – сухо ответил Хаба. – Соломон… поручил нам другую работу.

– Ого! Он на тебя разозлился. Так ты, значит, теперь не в фаворе? Вот уж не свезло так не свезло!

Губы Хабы стянулись в ниточку.

– Помяни мое слово, – проговорил он, – рано или поздно я поквитаюсь!

– Да уж, конечно! – сказал фолиот. – Знаешь, что я тебе скажу: отчего бы не сделать это прямо сейчас? Почему бы не пробраться в царские покои нынче ночью и не спереть Кольцо, пока он спит?

– Гезери!..

– Нет, ну а что? Ты ловок, ты умен. Ты сумеешь убить его прежде, чем он хотя бы дотронется до Кольца… Ну? Что тебя останавливает? – Демон лениво хихикнул. – Брось, Хаба. Ты так же трусишь, как и все прочие!

Волшебник яростно зашипел, произнес заклинание и хлопнул в ладоши. Гезери взвизгнул. Облачко вместе с фолиотом взорвалось и исчезло.

Разъяренный Хаба напряженно застыл в зеленовато-голубом полумраке своего подвала, глядя в никуда. Придет, придет время, когда все, кто его унижал, горько пожалеют о своей глупости…

В темноте послышался шепот. Что-то погладило его шею. Хаба перевел дыхание и заставил себя не думать о мести. Он выступил из круга и направился к сущностным клеткам. Времени довольно, можно позволить себе немного расслабиться перед тем, как отправляться в пустыню.

13

Ашмира

В день праздника Весны религиозные обряды занимали вдвое больше времени, чем обычно, и девочке было скучно. Она дождалась, пока матери-стражницы преклонят колени перед богом Солнца, обратив к небу тяжелые старческие зады, и с опаской огляделась по сторонам. Другие девочки тоже старательно молились, крепко зажмурившись и уткнувшись носом в каменные плиты. Когда воздух загудел от ритуальных песнопений, девочка встала, на цыпочках пробралась мимо молящихся и вылезла в окно. Пробежала по плоской крыше зала для тренировок, пронеслась вдоль стены дворцовых садов и кошкой спрыгнула на тенистую улочку. Одернула платьице, потерла подбородок, оцарапанный о кирпичную кладку, и зашагала вниз с холма. Она знала, что, когда вернется, ее ждет взбучка, но ее это не заботило. Она хотела посмотреть на процессию.

С вершин башен летели апельсиновые лепестки, и жители Савы были усыпаны лепестками, точно снегом. Они стояли вдоль улиц и ждали. Горожане, горцы из диких племен – все терпеливо ждали свою царицу. Девочке не хотелось торчать в передних рядах, чтобы не попасть под огромные колеса повозки, поэтому она взобралась по деревянной лестнице ближайшего сторожевого поста, где стояли две стройные женщины с мечами на поясе, следя за толпой внизу.

– А ты что тут делаешь? – нахмурилась одна. – Тебе сейчас положено заниматься. А ну, марш в зал, живо!

Но вторая взъерошила стриженые черные волосы девочки.

– Уже поздно. Слышишь? Идут! Присядь где-нибудь и веди себя тихо, Ашмира., и, может быть, мы тебя и не заметим.

Девочка ухмыльнулась и, скрестив ноги, села на каменный пол между стражницами. Она подперла было подбородок кулачками, но тут же вытянула шею: из ворот выкатилась царская повозка, влекомая толпой дюжих мужчин-рабов. На повозке возвышался трон, золотой, как солнце, и на троне, огромная и великолепная, облаченная в ослепительно-белые одежды, благодаря которым она казалась еще обширнее, восседала сама царица. Она походила на расписную статую, застывшую и неподвижную, ее круглое лицо было выбелено мелом, и она бесстрастно смотрела вперед. Внизу, по обе стороны от нее, шествовала стража с обнаженными мечами; следом торжественной чередой двигались жрицы. На самой повозке, позади трона, улыбаясь, стояла главная стражница, и ее черные волосы блестели на солнце.

Процессия вступила в город. Люди приветствовали ее криками; с башен каскадом хлынули новые цветы. Девочка, сидящая на сторожевом посту, улыбалась во весь рот и подпрыгивала, размахивая обеими руками.

На противоположной стороне узкого прохода, в тени ближайшей башни, взорвался клуб желтого дыма. В воздухе появились три маленьких крылатых демона, с багровыми глазами и длинными хвостами с острыми костяными наконечниками. Стражницы, стоявшие рядом с девочкой, тут же бросились в толпу. Те, что шагали рядом с повозкой, тоже устремились вперед, обнажая мечи, выхватывая из рукавов кинжалы.

Послышались вопли, толпа разбежалась. Демоны бросились врассыпную. Одного пронзило сразу семь серебряных кинжалов, и он с визгом исчез. Остальные кружили на кожистых крыльях, меча в надвигающихся стражниц огненные кольца.

Но девочка ничего этого не видела. Ее взгляд был прикован к остановившейся повозке, где молча, глядя прямо перед собой, восседала царица. Главная стражница не оставила своего поста: она обнажила меч и спокойно стояла подле трона.

И вот тут-то и произошло настоящее нападение. Трое горцев выбрались из тающей толпы и устремились к незащищенной повозке. Из складок своих одеяний они вытащили длинные узкие ножи.

Главная стражница ждала. Когда самый проворный из нападающих прыгнул на королеву, она пронзила его мечом быстрее, чем его ноги успели коснуться земли. Его падающее тело вырвало меч из ее руки; она отпустила рукоять и обернулась навстречу двум другим. В руке у нее появился кинжал.

Двое убийц добежали до повозки и прыгнули на нее одновременно, с двух сторон от трона.

Главная стражница взмахнула рукой – и один был убит. Он рухнул наземь. В тот же миг стражница бросилась вперед, собственным телом защитив царицу от последнего удара. Она рухнула на колени царице, черные волосы рассыпались вокруг.

Другие стражницы, управившись с демонами, обнаружили опасность позади. Третий убийца мгновенно умер, пронзенный дюжиной клинков. Стражницы хлынули к повозке, оттащили тела прочь.

Прозвучали приказы. Под щелканье бичей рабы натянули канаты, и повозка покатила дальше. Лепестки цветов все сыпались и сыпались на опустевшие улицы. Царица восседала, глядя прямо перед собой, белолицая и бесстрастная, и одеяние ее на коленях было запятнано алым.

Тело главной стражницы лежало в тени городских ворот, пока череда жриц проходила мимо. После того как они ушли, ошеломленным прислужникам потребовалось несколько минут, чтобы вернуться и очистить улицу. И даже тогда никто не заметил девочку, которая сидела наверху, на сторожевом посту, и смотрела, как уносят вверх по холму тело ее матери.

Ашмира открыла глаза. Все было так же, как перед тем, как она уснула. Тень от ее украшенного кистями балдахина колыхалась на спине верблюда. Впереди тянулась цепочка других верблюдов, уходящая в никуда. Поскрипывание жердей, негромкий равномерный топот копыт по камням… Во рту пересохло, голова гудела. Одежды превратились во влажный кокон.

Она слегка омочила губы из меха с водой, отринув желание напиться как следует. Они уже девять дней шли через пустыню, и три дня миновало с тех пор, как им в последний раз встретился источник, а конца дороге все не было. Вокруг простирались пустынные, безжизненные земли, выбеленные солнцем горы, тянущиеся насколько хватал глаз. Солнце было белой дырой в чугунном небе. Оно раздирало воздух на пласты, которые дрожали и переливались, не останавливаясь ни на миг.

Каждый раз, как Ашмира засыпала в дороге во время этих нескончаемых дней в пустыне, она погружалась в круговорот одних и тех же снов. Сны повторялись, возвращались вновь и вновь, жалили, как ветер, несущий песок. Она видела царицу Савскую в ее кабинете, улыбающуюся, подливающую ей вина. Видела жриц во дворе дворца и вызванного ими джинна, ожидающего приказа, и все глаза были устремлены на нее, и она снова прощалась с ними. Видела храм Солнца и его восточную стену, украшенную изображениями погибших воительниц, и фигурку своей матери, которая так красиво сверкала в лучах утреннего солнца. Видела пустую нишу рядом с ней, которую так мечтала занять.

И иногда… иногда она видела свою мать – такой, какой запомнила ее навсегда, на одиннадцать застывших лет.

В тот вечер караван верблюдов остановился в тени песчаникового хребта. Набрали хвороста, развели костер. Начальник каравана, немного владевший магией, отправил бесов осмотреть скалы и сообщить, если вдруг кто-то появится поблизости.

Потом он подошел к Ашмире, которая сидела, глядя в огонь.

– Я вижу, ты все еще с нами, – сказал он.

У Ашмиры затекло все тело, она устала и измучилась от этих бесконечных дней в пустыне. Тем не менее она заставила себя улыбнуться.

– Ну а где же мне еще быть?

Начальник каравана был крупный, веселый мужик, широкогрудый, с живыми, блестящими глазами. Его присутствие несколько смущало Ашмиру. Он усмехнулся.

– А я каждый вечер проверяю, все ли тут люди, а не гули и не привидения. А то вот, говорят, как-то раз караванщик привел в Петру тридцать всадников, и стоило им миновать городские ворота, как пустые плащи всадников упали на землю, а начальник, обернувшись, увидел, что дорога на много миль усеяна костями. Всех людей сожрали, одного за другим, всех до единого!

Матери-стражницы тоже рассказывали Ашмире эту историю, про купца из Мариба.

– Народные сказки, – ответила она. – Только и всего.

Караванщик достал свой оберег от джиннов и старательно позвонил в серебряные колокольчики.

– Ну, как бы то ни было, а бдительность не помешает. Пустыни – опасное место, и не все здесь такое, каким кажется.

Ашмира смотрела на луну. Луна превратилась в узкий полумесяц и ярко сияла над гребнем скалы. Девушку как будто ударили под дых, так худо ей стало от вида луны.

– Мы немало прошли сегодня, – сказала Ашмира. – Доберемся ли мы завтра до Иерусалима?

Караванщик устроил свое пузо поудобнее и покачал головой.

– Только послезавтра, и то, если все пойдет хорошо. Но завтра вечером уже можно будет расслабиться, потому что мы окажемся вблизи города. Никакие пустынные демоны не решатся напасть на нас под мудрым и добрым взором благого Соломона!

В пламени костра Ашмира видела горящие башни Мариба. Болезненный узел в животе лопнул.

– Доброго и благого? – процедила она. – Мне Соломона иначе описывали!

– В самом деле? – Начальник каравана вскинул брови. – И что же тебе о нем говорили?

– Что это жестокий захватчик, грозящий слабым народам!

– Ну, про него много всякого рассказывают, – согласился караванщик, – и, смею сказать, не все истории говорят в его пользу. Но в нашем караване много людей, которые думают иначе, чем ты: они едут в Иерусалим, чтобы воззвать к его милости или попросить его разрешить сложное дело. Что, не веришь? А ты у них спроси.

– Может, и спрошу.

Когда наступила ночь и пламя костра взметнулось высоко в небо, Ашмира разговорилась с человеком, который сидел у огня рядом с ней. Это был торговец пряностями, направляющийся в Тир, молодой, бородатый, тихий и любезный.

– Ты так молчалива, барышня, – сказал он. – Я от тебя за всю дорогу ни единого слова не слышал. Можно ли спросить, как твое имя?

Ашмира давно уже решила не называть своего настоящего имени и не упоминать, откуда она родом, и большую часть пути обдумывала, что отвечать, если спросят.

– Меня зовут Кирина.

– И откуда же ты едешь?

– Я жрица из храма Солнца в благословенном Химьяре. Я еду в Иерусалим.

Купец протянул ноги поближе к огню.

– Химьяр? Где это?

– В Южной Аравии.

На самом деле Химьяр был небольшим прибрежным царством к западу от Савы. Он был известен своими козами, медом и более ничем – отчего Ашмира и выбрала его. Она там никогда не бывала – и сомневалась, что на свете так уж много людей, которые бывали.

– Это же так далеко! Зачем же ты едешь в Иерусалим?

– Хочу повидать царя Соломона. Нашему царству нужна его помощь. – Ашмира. похлопала ресницами и мило вздохнула. – Надеюсь, мне удастся добиться у него аудиенции!

– Ну, говорят, что царь Соломон ежедневно устраивает советы и выслушивает каждого, кто к нему приходит. – Купец прервался, чтобы как следует напиться из своего меха с водой. – Год назад двух крестьян, живущих близ Тира, постигла беда: их одолели вредители. Пошли к Соломону. Соломон послал демонов. Демоны истребили вредителей. И дело с концом. Вот что значит владеть волшебным Кольцом! Вина хочешь?

– Нет, спасибо. Так значит, он ежедневно устраивает советы? А как ты думаешь, меня туда пустят?

– О да! Такую хорошенькую девушку, как ты, пустят наверняка! – Он посмотрел в темноту. – Ну, раз ты едешь из самой Аравии, наверное, прежде ты тут не бывала…

Ашмира размышляла о том, что делать, когда она прибудет в Иерусалим. Она тотчас же отправится во дворец и попросит допустить ее на завтрашний совет. Ее приведут к царю. И вот, когда она предстанет перед ним и все будут ждать от нее какой-нибудь униженной просьбы, она шагнет вперед, распахнет плащ и…

Нетерпение пылало у нее в груди жарким огнем, ладони чесались и зудели…

– Да, – рассеянно ответила она, – я никогда прежде не бывала в Израиле.

– Да нет, не в Израиле, а тут. – Купец указал на нависшую над ними скалу. – В этом месте!

– Нет, никогда.

– Ага! – Он улыбнулся. – Вон, видишь, на том уступе одинокий каменный столп? Он весьма знаменит. Знаешь, что он такое?

Ашмира встряхнулась, посмотрела наверх. Столп и впрямь был необычный: каменные слои выглядели выпуклыми и искаженными, на вершине торчали какие-то странные выступы. В последних лучах заходящего солнца, алыми потоками омывавших его бока, могло показаться, что это…

– Так вот, говорят, что это ифрит Азул, – сказал купец. – Он был рабом Соломона в ранние годы его правления. Пытался уничтожить волшебное Кольцо – по крайней мере, так рассказывают, – и вот тебе результат. Обратился в камень и с тех пор так и стоит! – Он отвернулся и сплюнул в огонь. – Ну, оно и к лучшему. Погляди, какой он был здоровенный! Добрых двадцать пять футов!

Ашмира во все глаза смотрела на мрачный столп. Она вдруг почувствовала какое-то онемение в костях. Девушка передернула плечами: ночь внезапно показалась особенно зябкой. Скала вздымалась так высоко! Она, казалось, уходила к самым звездам. И что это? Неужто среди теней на вершине проступают черты огромного, сурового лица?..

Нет. Ветер и песок сделали свое дело. Разобрать выражение лица на неровной поверхности скалы было уже невозможно.

Ашмира плотнее закуталась в свой плащ и придвинулась ближе к огню, не обращая больше внимания на расспросы купца. Ее живот сделался как вода, зубы во рту, казалось, расшатались. Яростное возбуждение оставило ее сердце, как будто потушенное гигантской рукой. Она внезапно осознала, что именно намеревается сделать. Масштабы этой безликой скалы, гигантского демона, обращенного в камень, заставили ее понять то, чего не могли донести до нее все истории, которые рассказывали ей вечерами у огня: сколь велико могущество человека, носящего Кольцо.

На утро десятого дня пути караван оказался в месте, где песчаниковые скалы вплотную подступали к дороге. Вершины утесов были озарены солнцем; внизу, в ущелье, которым брели верблюды, царил прохладный серый полумрак.

Ашмира плохо спала этой ночью. Волна страха, накатившая на нее накануне, теперь отхлынула, оставив ее медлительной, сонной, в раздражении на себя самое. Вот ее мать – та бы не испугалась обычной скалы! Этого ли ждет царица от своей посланницы? Ашмира, ссутулившись, сидела на верблюде, погруженная в мрачные думы.

Стены ущелья почти сомкнулись над дорогой; по правую руку склон обрушился, превратившись в беспорядочную осыпь. Бесцельно оглядывая безжизненные скалы, Ашмира заметила между валунами что-то маленькое и бурое. То была пустынная лиса, с большими ушами с черными кисточками и блестящими глазами. Лиса сидела на скале, наблюдая за идущим мимо караваном.

Верблюд замедлил шаг, преодолевая неровный участок, и на миг Ашмира поравнялась с лисой. Лиса была всего в нескольких футах от нее. Если бы Ашмира хотела, она могла бы свеситься со своего седла и дотянуться до животного. Лиса не выказала страха. Ее круглые черные глазки встретились с глазами девушки.

Потом верблюд прошел дальше. Лиса осталась позади.

Ашмира сидела тихо-тихо, чувствуя под собой плавное покачивание верблюда, вслушиваясь в неутомимый топот его ног и в тишину ущелья. Потом ахнула, выхватила свою плеть из чехла у луки седла и, схватив поводья, пустила верблюда рысью. Всю ее медлительность как рукой сняло, глаза засверкали. Рука нащупала под плащом кинжал.

Караванщика отделяли от нее четыре верблюда, и Ашмира не без труда сумела его догнать.

– Скорее! Надо двигаться быстрее!

Начальник каравана с удивлением уставился на нее.

– В чем дело? Что случилось?

– Твои бесы – выпусти их! И джиннов тоже, если у тебя есть джинны! Тут кто-то есть…

Он колебался не дольше мгновения, потом обернулся, чтобы выкрикнуть приказ. Но тут в его верблюда слева ударила черно-голубая молния. Полыхнула вспышка темно-синего пламени, караванщика вместе с верблюдом отнесло в сторону и размозжило о скалы. Ашмира. вскрикнула, заслонилась руками от порыва раскаленного ветра. Ее верблюд в ужасе вздыбился; она откинулась назад, едва не рухнула наземь, но успела отклониться вбок, цепляясь за поводья. Ее протянутая рука ухватилась за шест балдахина, и Ашмира буквально повисла на нем, болтаясь над землей. Верблюд метался и брыкался; изо всех сил задрав голову, Ашмира разглядела кружащие в небе темные тени. На дно ущелья посыпались огненные молнии.

Раздались новые взрывы, послышались визг, стоны, вопли ужаса. Ущелье наполнилось эхом, так что казалось, будто крики несутся со всех сторон сразу. Дым застилал глаза. Ее верблюд попытался было развернуться, но новый взрыв позади заставил его метнуться обратно к утесу. Яростно вцепившись в поводья одной рукой, а другой подтянувшись на шесте, Ашмира. все-таки сумела сесть в седло – ее чудом не расшибло о камни. Держась за луку седла, она достала из-за пояса серебряный кинжал.

Где-то в дыму на дорогу тяжело опускались черные тени; люди и животные орали от боли и ужаса. Ашмира цеплялась за своего обезумевшего верблюда и оглядывалась по сторонам. Наконец она сумела его утихомирить и отступила назад, сквозь клубящуюся тьму, в тень нависающих скал. Она забилась в угол и ждала, пока вокруг метались огненные стрелы и звучали крики умирающих. Она достала из сумки еще два кинжала, вытянула из-под одежд серебряное ожерелье и повесила его на грудь.

Вот в дыму что-то шевельнулось, проступили очертания – приближалось нечто нечеловеческое. Ашмира прицелилась и стремительно метнула кинжал. Клекочущий вопль, короткая, тусклая вспышка. Тень исчезла.

Она заготовила новый кинжал. Время шло; дым начал рассеиваться.

По дороге скачками приближалась вторая тень. Поравнявшись с Ашмирой, она остановилась, повернула голову. Ашмира напряглась, занесла кинжал; кровь стучала у нее в ушах.

Дым разошелся. Из него вынырнула тварь с головой рептилии, с окровавленной саблей в трехпалой лапе.

Ашмира стиснула свое ожерелье и произнесла Слово Силы. Желтые светящиеся круги полетели вперед, ударили тварь; та дернулась, но не отступила. Она уставилась на Ашмиру, ухмыльнулась и медленно покачала головой. Потом согнула ноги – и прыгнула на девушку, радостно раззявив розовую пасть.

14

Бартимеус

Тишина и покой. Чего у пустынь не отнять – тишины и покоя там навалом. Они дают тебе возможность отдохнуть от тягот повседневной жизни. А когда эти «тяготы» включают в себя семь разъяренных джиннов и хозяина-волшебника, которого вот-вот хватит удар, несколько сотен квадратных миль песка, скал, ветра и пустошей – именно то, что надо.

Со времени моей малоприятной беседы с Соломоном в Иерусалиме миновало три дня. Казалось бы, этого достаточно, чтобы все прошло и быльем поросло, все успокоились, забыли о своих обидах и дурных чувствах.

И что же, успокоились они? Как бы не так!

Хаба, разумеется, был вне себя от ярости – но этого следовало ожидать. Царь унизил его на глазах у коллег и отправил ловить разбойников на большой дороге, так что о приятной жизни при дворе пришлось забыть. Правда, нельзя сказать, чтобы Хабе так уж тяжко жилось: он путешествовал ковром-самолетом, укомплектованным подушками, виноградом и цепным фолиотом, который держал над ним зонтик. Ночевал он в черном шелковом шатре, где имелись кровать и душистая ванна. И все-таки он был весьма огорчен и винил во всем меня[39]39
  Это было видно по тем злобным взглядам, которые он бросал на меня время от времени, и по тому, как холодно он держался, когда я оказывался рядом. Мелочи, конечно, но я чувствительный джинн, я все это подмечал. И то, что он периодически потрясал кулаками и проклинал мое имя, поминая всех богов смерти, что только есть в Египте, лишь подтверждало мои выводы.


[Закрыть].

Однако что меня удивляло и тревожило, так это то, что, помимо нескольких взбучек еще там, на стройке, Хаба даже не наказал меня за мой промах. Это было настолько на него не похоже, что я поневоле занервничал: я предполагал, его гнев обрушится на меня в тот момент, когда я буду меньше всего этого ожидать, и потому ожидал этого постоянно. Я неотступно следил за ним и за его тенью, однако ничего плохого со мной так и не случилось.

Между тем мои товарищи-джинны тоже на меня злились, негодуя из-за того, что их безопасное и предсказуемое существование на стройке храма сменилось прочесыванием безводных пустошей в поисках опасных джиннов. Я пытался возражать, что истребление разбойников куда лучше соответствует нашей буйной и яростной натуре, чем строительство, но в ответ на меня сперва орали, потом осыпали оскорблениями и наконец просто игнорировали. Ксоксен, Тивок и Бейзер вообще отказались со мной разговаривать, остальные держались весьма сухо. Лишь Факварл проявлял хоть какое-то сочувствие: уж очень не по душе ему был тот карьер. Он, правда, тоже отпустил несколько ядовитых замечаний, но в целом оставил меня в покое.

Первые два дня миновали без особых происшествий. Каждое утро Хаба вылезал из своего шатра, громко бранил нас за нерадивость, осыпал беспорядочными угрозами и рассылал во все стороны. И каждый вечер, целый день впустую прокружив в небесах от рассвета до заката, мы возвращались к нему с пустыми руками, чтобы выслушивать его упреки. Пустыня была велика, а наши враги проворны. Разбойники, кто бы они ни были, похоже, затаились.

Вечером третьего дня я снова обернулся фениксом и кружил над южным торговым путем. Подо мной проплыл город Хеврон, за ним Арад. Неподалеку, на востоке, блеснуло зеркалом большое Соленое море, по берегам которого рассеяны выбеленные солнцем кости древних городов. Впереди вставали Идумейские горы, ведущие к иным, еще более обширным пустошам, и у их подножия – нагромождение невысоких, темнопурпурных скал: безводная пустыня Син.

Торговый тракт здесь был не более чем узкой бурой жилкой, ползущей по земле, петляющей среди безжизненных утесов. Если лететь вдоль нее достаточно долго, рано или поздно прибудешь к Красному морю, к перевалочным пунктам, куда приходят караваны из Египта, из Савы, даже из далекой Нубии и Пунта. Но мне так далеко было не надо.

Я кружил в небе, мои черные глаза взблескивали на солнце. Внезапно я заметил ответные вспышки внизу. Что-то блестело на тропе, ведущей в сторону от главной дороги, к деревне, прячущейся в горах. Блеск был виден отчетливо. С этим стоило разобраться.

Я ринулся вниз, наслаждаясь ветром, треплющим перья, и незамысловатой свободой небес. Если задуматься, все не так уж и плохо. Я жив, я лечу, мне удалось убраться с этой несчастной стройки. Да, конечно, мне еще предстояло выследить и истребить каких-то там «чудовищ», но если вы – отважный джинн незаурядных дарований, который пережил битвы при Кадеше и при Мегиддо, и – что на данный момент куда существеннее – долго проторчали в Иерусалиме в компании самых неприятных существ, какие когда-либо оказывались в пентакле, небольшая драка – именно то, что вам надо.

Однако оказалось, что к драке я опоздал. Драка уже имела место и закончилась.

Не успев еще опуститься на землю, я увидел на узкой дороге следы боя. Земля обуглилась и растрескалась и была заляпана чем-то темным – не думаю, что краской. Повсюду валялись обрывки одежды и обломки дерева. Пахло старым знакомым кошмаром: использованной магией, растерзанной плотью.

Замеченный мною блеск исходил от сломанного клинка, лежащего на камнях. Клинок был не один. Рядом лежал его хозяин – точнее, отдельные его куски.

Опустившись на землю, я обернулся красивым молодым шумером, темноглазым и бдительным. Я стоял и озирался по сторонам. Были отчетливо видны обломки нескольких телег: дерево расщеплено и обгорело, колеса разбиты вдребезги. Со скал по обе стороны дороги печально свисали какие-то ошметки. Я не стал приглядываться к ним – я и так знал, что это такое.

Одна из жертв валялась прямо посреди дороги. Рядом с человеком лежал его расколотый щит. Его руки и ноги были небрежно разбросаны, могло показаться, будто он всего лишь спит… если не обращать внимания на то, что у него не было головы. Его, как и его товарищей по несчастью, не только убили, но и ограбили: груз с телег исчез. Ну да, это дело рук разбойников, и к тому же совсем свежее. Я опоздал всего на день, никак не больше. Быть может, они все еще поблизости.

Я прошел немного вперед по извилистой дороге, прислушиваясь к шепоту ветра среди скал, глядя себе под ноги. В целом земля была слишком сухой и утоптанной, чтобы на ней остались следы, но в одном месте, где, вероятно, разлился мех с водой и почва ненадолго увлажнилась, я нашел глубокий отпечаток трехпалой когтистой лапы. Я наклонился, осмотрел след, потом выпрямился и повернулся, собираясь вернуться назад.

И застыл.

Подо мной дорога уходила вправо, вниз по склону. В двадцати – тридцати метрах от меня, за тем местом, где произошло нападение, дорога исчезала из виду за выступом скалы. Утесы по левую руку от меня были круты и обрывисты и ярко освещены сверху полуденным солнцем. Каждый камушек, каждая трещинка, каждый плавный изгиб розоватых слоев камня были видны мне как на ладони.

Видна мне была и тень Хабы.

На солнечном утесе четко виднелся профиль его лысой головы. Я видел гладкий, ровный череп, длинный, крючковатый нос, выступающий вперед костлявый подбородок. Видны мне были и нескладные плечи с верхними частями рук, но нижняя часть туловища терялась среди валунов, разбросанных по дну долины. Казалось, будто сам волшебник стоит где-то за поворотом дороги и смотрит наверх, в мою сторону.

Я уставился на это видение. Тень головы на скалах оставалась совершенно неподвижной.

Я медленно отступил назад, и голова тут же потекла вперед, вдоль изгиба утеса, струясь по его очертаниям, точно темная вода. Приближаясь, она становилась все больше, и вот показались длинные, тонкие предплечья, с длинными, тонкими теневыми пальцами. И пальцы эти тянулись ко мне.

Я отступал все быстрее, спотыкаясь на неровной дороге.

Тень все росла и вытягивалась – длинная черная дуга с цепкими руками, – лицо ее удлинялось, нос и подбородок приобрели совсем уж гротескные пропорции, огромный рот распахивался все шире, и шире, и шире…

Я собрался с духом и остановился; между пальцами у меня вспыхнуло пламя.

В воздухе надо мной раздалось хлопанье крыльев.

Тень вздрогнула; тянущиеся ко мне пальцы отдернулись. В мгновение ока она устремилась назад по утесам, усохла, съежилась, приобрела обычные пропорции. Потом съежилась еще сильнее и исчезла.

Кто-то кашлянул у меня за спиной. Я развернулся, держа наготове Взрыв, и увидел широкоплечего, пузатого нубийца, который развалился на скале, деловито отряхивая когтистыми пальцами с плеч лед, оставшийся на них после полета, и смотрел на меня с отстраненной усмешкой. Крылья он носил в традиционном стиле месопотамских джиннов: оперенные, но при этом две пары, как у насекомых.

– Что-то ты нервный, а, Бартимеус? – сказал Факварл.

Я тупо смотрел на него. Потом снова развернулся и уставился назад, на дорогу. Утесы выглядели тихомирно – безмолвные планы, наполненные светом и тенями. Ни одна из теней не имела знакомой формы. Ни одна из них не двигалась.

Голубое пламя, струившееся у меня по пальцам, зашипело и угасло. Я растерянно почесал в затылке.

– Сдается мне, ты обнаружил что-то любопытное, – сказал Факварл.

Я по-прежнему не отвечал ни слова. Нубиец обогнул меня, опытным взглядом окинул последствия битвы на дороге.

– Что-то не похоже на тебя – так перепугаться при виде лужи крови и кучки песка, – заметил он. – Зрелище неаппетитное, я понимаю, но все-таки не Кадеш[40]40
  Битва при Кадеше – большое сражение между египтянами, возглавляемыми Рамзесом Великим, и хеттами под командованием царя Муваталли, которое имело место в 1274 г. до н. э. Мы с Факварлом сражались в нем в разных подразделениях фараонова войска и участвовали в последней атаке, во время которой армия фараона взяла в клещи и вытеснила с поля битвы вражеских утукку. В тот день было совершено немало великих подвигов, и не только мною. Два столетия спустя поле битвы по-прежнему представляло собой выжженную пустошь, усеянную костями.


[Закрыть]. Видывали мы и похуже.

Я по-прежнему ошеломленно озирался вокруг. Но никакого движения заметно не было – только ветер трепал жалкие лохмотья, повисшие на скалах.

– Не похоже, чтобы тут кто-нибудь выжил… – Факварл подошел к изуродованному трупу посреди дороги, потыкал его сандалией и хмыкнул. – Признавайся, Бартимеус, что ты делал с этим бедолагой?

Тут я пришел в себя.

– Когда я прилетел, все так и было! Ты на что, вообще, намекаешь?

– Да ладно, Бартимеус, не мне осуждать твои маленькие слабости! – сказал Факварл. Он подошел ко мне, похлопал меня по плечу. – Успокойся, шучу я, шучу. Я же знаю, что ты бы не стал отъедать головы у мертвецов!

Я резко кивнул.

– Спасибо. Нет, не стал бы.

– Насколько я помню, ты предпочитаешь сочную попку!

– Ну да, ну да. Это куда питательнее.

– В любом случае, – продолжал Факварл, – раны явно старые. Он лежит тут со вчерашнего дня, или я ничего не смыслю в покойниках[41]41
  В покойниках он разбирался превосходно.


[Закрыть].

– И магия вокруг тоже старая, – добавил я, созерцая раскиданные останки. – В основном Взрывы, и довольно мощные, хотя местами попадаются и Судороги. Ничего особенно утонченного, грубая мощь.

– Утукку, думаешь?

– Я бы сказал, что да. Я нашел отпечаток лапы: большой, но не настолько, чтобы принадлежать ифриту.

– Что ж, Бартимеус, мы наконец-то напали на след! Я бы предложил немедленно отправиться к хозяину и сообщить ему об этом, но давай посмотрим правде в глаза: тебя он слушать не захочет.

Я еще раз огляделся по сторонам.

– Кстати, о Хабе, – вполголоса сказал я, – со мной сейчас случилась странная штука. Вот ты, когда прилетел сюда, не заметил, случайно, что здесь кроме меня был кто-то еще?

Факварл покачал своей блестящей головой.

– Да нет, ты был один, как перст, разве что нервный какой-то. А что?

– Ничего, просто мне показалось, что тень Хабы… – Я осекся и выругался. – Да нет, мне не показалось – я точно знаю, что она тянулась ко мне, вверх по долине! Вот только что! Но тут явился ты, и она тут же смылась.

Факварл нахмурился.

– Правда? Хреново дело!

– Объясни.

– Ну, это означает, что я практически спас тебя от довольно мерзкой участи. Только пожалуйста, Бартимеус, никому не слова, не порть мне репутацию! – Он задумчиво потер подбородок. – Однако странно, что Хабе пришло в голову напасть на тебя тут, в глуши, – сказал он. – Отчего бы не прямо в лагере? Зачем эта скрытность? Весьма занимательный вопрос!

– Очень рад, что тебя это занимает! – рявкнул я. – Лично мне это занимательным совершенно не кажется!

Нубиец ухмыльнулся.

– Ну а ты чего хотел? Откровенно говоря, довольно странно, что ты до сих пор жив. Хаба на тебя зуб держит за ту историю с гиппопотамом. И это не считая твоих личных особенностей. Этих двух причин вполне достаточно, чтобы тебя укокошить.