Текст книги "Химеры Хемингуэя"

XII

У Кики Веллингтон Макдоналд было с кем поужинать в своем pied-a-terre [11]11
  Временное жилье, второй дом (фр.)


[Закрыть] в Сан-Франциско. Ее муж делал деньги в Фортуне, и, бывая в Сан-Франциско, где Кики в основном и проводила время, когда не летала куда-нибудь на частном самолете, она никогда не ела одна. Калории она полагала досадным побочным эффектом еды, основная цель каковой – показаться умной в разношерстной компании, а вторичное назначение – уравновесить выпивку, которой Кики посвятила большую часть своей печени. Поэтому она, если не выходила в свет, приглашала гостей к себе; ее любимым числом было одиннадцать, оно соответствовало количеству приборов доставшегося ей в наследство старого фамильного серебра с инкрустированными гербами, такими же, как на ее кольце с печаткой. На гербе был представлен обычный набор клинкового оружия, но оно занимало только часть герба: пустое поле зияло под левой перевязью. С очевидной гордостью Кики объясняла гостям, что ее прадед мог претендовать на дворянский титул лишь половиной крови – как и все мужчины в ее жизни, он был ублюдком.

Устав шокировать общество, Кики обратила внимание на мир искусства – то есть неизбежно на Саймона. Он рассказал ей, кого следует приглашать на ужин, она вынудила сделать то же других дилеров, и в ее пентхаусе к югу от Маркета больше бизнеса мешалось с большими развлечениями, нежели в любой галерее города. Тут встречались коллекционеры, художники и диковины от культуры, включая случайных писателей. В прошлый раз я побывал здесь в роли диковины – Кики пригласила меня по предложению Саймона в тот месяц, когда мой первый роман получил благожелательный отзыв в «Алгонкине», а я выиграл какую-то весьма незначительную премию имени писателя, о котором никогда не слышал и чьи произведения так и не смог обнаружить в публичной библиотеке. Мортон Гордон Гулд. Я рассказывал об этом Кики, и как раз это она обо мне вспомнила, когда мы с Мишель приехали в пентхаус переоборудованной часовой башни, служившей Кики городским местом жительства. Конечно, и на этот раз мое имя попало в список приглашенных благодаря Саймону. Когда Кики встречала нас, он и Жанель уже вовсю крутились вокруг других гостей.

– Итак, ты продвинулся, – сказала мне она, – из писателей в художники, и трех лет не прошло. Мои поздравления. Наверняка даже сам Мортон Гордон Гулд такого не достиг. – Она взяла меня за руку. – А вы, должно быть, Мишель, подружка-арт-критик. – Взяв за руку и Мишель, она потащила нас внутрь, как новые трофеи.

– Вы читали Мортона Гордона Гулда? – спросила ее Мишель в полном замешательстве. Этого и следовало ожидать. Все негласные правила, которые она так старательно заучила и так прилежно соблюдала всю взрослую жизнь, совершенно попирались Кики и радостно отвергались теми, кто осторожничал, попав в круг ее богатых знакомых.

– Читала? Я не читаю, боже упаси. Вот мои книги. – Она отпустила руку Мишель и показала на стену позади нас. У Кики были, наверное, тысячи томов – даже она сама не знала точно, – уложенные плашмя, корешками к стене, по всей длине атриума, почти на восемь футов в высоту. Все вместе они напоминали отвесную скалу; страницы – точно обнажившиеся слои породы. По словам Кики, это был ее последний заказ, полностью составленный из книг, что ей рекомендовали, одним художником-инсталлятором, уже известным своими книжно-цементными гостиницами из украденных Гидеоновых библий. Это принесло ему безумную популярность в арт-тусовке, где вещь имела вес, если ее обсуждали хотя бы двое, и Кики не составило особого труда заполучить художника в качестве декоратора. – Естественно, оба твои романа тоже там, – сказала она мне.

Конечно, Мишель была знакома с этим художником – чье имя сегодня забыл не только я – и попыталась воспользоваться всей своей находчивостью, чтобы загладить первое неловкое впечатление, которое оставила, спросив про Мортона Гордона Гулда, вместо того чтобы острить, как прекрасная хозяйка. Мишель повторила то, что, надо думать, когда-то говорил ей я:

– Он использует наши культурные строительные блоки, словно реальные физические объекты, как раз в тот момент, когда наша культура растворяется в эфире, не так ли?

Кики посмотрела на нее с улыбкой, не размыкая губ. Она была так мила. Она сказала:

– Художники – такая дешевая рабочая сила.

Мишель повернулась ко мне:

– Но не кажется ли…

И увидела, что я тоже не обращаю на нее внимания. Улыбчивое лицо Кики безрадостно пошло ямочками.

– Я должна представить вас остальным, – сказала она, все еще держа меня за руку. Она повела меня в гостиную, Мишель шла следом. – Саймона ты знаешь, Жанель тоже, она его сопровождает везде, кроме, как он мне сказал, постели. – Она разговаривала так, чтобы услышали они, а также их собеседник, военно-морской офицер при полном параде. – Это Элли Райх, керамистка. А рядом с Саймоном – капитан Айвен Тул, заявивший самую высокую цену на «Пожизненное предложение».

Айвен повернулся к нам. Его грудь покрывали медали – он двигался будто в кольчуге.

– Вы художник? А вы кто? – спросил он Мишель, глянул на ложбинку между ее грудей и, не обнаружив там ничего занимательного, перевел взгляд на лишенные бретелек выпуклости и изгибы Кики.

– Это Мишель, подружка-арт-критик, – сказала Кики.

– Мы уже встречались, – добавила Мишель.

– Не припомню, не припомню. Моя голова слишком занята в последнее время. Но мне нравится ваша работа, сэр, – обратился он ко мне. – Человеку редко хватает отваги посмотреть в лицо неминуемой смерти. Впрочем, выглядите вы весьма неплохо. Держите хвост пистолетом, вот что я вам скажу.

– Но Джонатон прекрасно…

– Приятно снова тебя встретить, Мишель, – прервал Саймон. – Сколько мы уже не виделись?

– Неделю?

– Нет. Кажется, почти три месяца.

– Я просто…

– Три месяца по меньшей мере, правда, Жанель?

Жанель согласилась, и тем самым они с Мишель нечаянно оказались во взаимном капкане, а меня Кики оставила разговаривать с Айвеном.

– Уверены, что это заслуживает шестизначной суммы? – спросил он.

– Что заслуживает шестизначной суммы?

– Ваше искусство.

– Мне казалось, оно никчемно.

– Бесценно, вы хотите сказать. Потому что шесть цифр – это уйма денег. Пять было моим потолком, но эта милашка Кики все повышала цену – сами знаете, как оно бывает.

– Нет.

– Все имеет цену. Оглянитесь вокруг.

Вряд ли это было сказано буквально, но я все же огляделся. Кики обращалась с искусством так же бесцеремонно, как разговаривала. Современные мастера делили стены с художниками восемнадцатого века, до того безвестными даже в свое время, что не трудились подписывать творения. Тут и там на полу, который сам по себе был минималистской работой по меди, стояли раскрашенные резные деревянные фигуры из средневековых итальянских церквей, бронзовое литье кубистов и разнообразные древние каменные артефакты из Месопотамии. Айвен тоже осмотрелся. Глаза у него при этом были такие, будто он только сейчас заметил, что его окружает. Он недоверчиво прищурился.

– Я владелец одной из этих, – сказал он наконец, указывая на маленькую гравюру Матисса с изображением лежащей в ожидании одалиски – над мягким диваном рядом с фотографией Мэна Рэя[12]12
  Мэн Рэй (Эммануэль Радницкий, 1890–1976) – американский Фотохудожник-сюрреалист, известен своими портретами, снимками моды, фотограммами или, как он называл их, реяграммами – отпечатками предметов на светочувствительной поверхности


[Закрыть] и рисунком Эгона Шиле.[13]13
  Эгон Шиле (1890–1918) – австрийский художник-экспрессионист, друг и ученик Густава Климта, концентрировал свое внимание на психологических проблемах и сексуальной одержимости, темах эротики и смерти.


[Закрыть]

Кики сама вручила нам вино, взяв бокалы у девушки-официантки.

– Вижу, вы подружились, – сказала она.

– Айвен как раз говорил о вашем Матиссе, – ответил я.

– А, эта безделушка над диваном? Матисс меня не интересует – слишком миловидный, – просто люди говорят, что я похожа на девушку с картинки. – Она скопировала выражение одалиски, но даже когда оно исчезло, отпечаток его сохранился на овальном лице Кики с маленьким по-французски вздернутым носиком и губами, словно готовыми вот-вот взлететь. Только ироничные морщинки, вечно игравшие в уголках ее глаз, выдавали время, прошедшее от Матисса до ее дней.

– Идем со мной в спальню, – сказала она мне. – Кое-кто хочет видеть тебя. – Она снова взяла меня за руку, позволив Айвену перетечь в кружок Саймона. – Спальня не заслуживает внимания, просто людям нужно где-то уединяться, если они не хотят, чтобы их отловил Саймон и эта старая деловая кошелка, которую он с собой таскает.

– Тебе не нравится Саймон? А я думал, от него все без ума.

– На званых обедах он незаменим. – Она остановила нас в коридоре. – Кстати говоря, откуда все-таки взялась эта Мишель?

– Она моя…

– У меня тоже есть муж. Это еще ни о чем не говорит.

– Не говорит?…

– Муж – всего лишь удобство, как уборная в доме. Когда я была маленькой, у нас в доме уборной не было. Я жила у черта на куличках, и у меня не было ничего. Теперь я живу в центре вселенной со всевозможной свитой и у меня все есть. Например, хорошее столовое серебро.

– Но гербы…

Она пожала плечами:

– По части ублюдка все верно. Впрочем, дело не в этом. Мы говорим о тебе. Мишель обеспечивает тебе хорошую прессу?

– Нет. Считает, что это конфликт интересов.

– Но ты ее, конечно же, не любишь, никакой такой банальщины. – Она улыбнулась мне. – Я тоже была подружкой. Тебе нужна любовница.

– То есть ты предлагаешь… – Я посмотрел, как она движется.

Она завела меня в спальню. Я увидел женщину примерно моего возраста, привлекательную настолько, что любая настоящая красавица потерялась бы в сравнении с нею; она рассматривала картины на стенах – одну из лучших коллекций французской порнографии XIX века, разбавленную самыми жуткими гравюрами «Ужасов войны» Гойи.

– Это Лара. Управляет хеджевым фондом. Ее знают все успешные инвесторы, но она не часто выбирается в люди.

– Я училась с Кики в колледже, – сказала Лара.

– А Джонатон, разумеется, художник. – Кики сжала руку Лары и, высвободившись из моей хватки, сбежала встречать новых гостей, чтобы никто не подумал, будто апартаменты и вечер принадлежат Саймону.

– Вы одни? – спросил я.

– У меня раньше был бойфренд.

– Я имею в виду сейчас. В этой комнате.

– Вы же здесь.

– А минуту назад?

– Когда я ждала?

– Ждали чего?

– Ждала того, что сейчас?

– Сейчас? Зачем?

– Потому что Кики сказала, вы… – Саймон похлопал ее по плечу. Она резко обернулась. И неожиданно обрела равновесие. – Привет, – сказала она. – Вы знакомы с Джонатоном? Он художник.

– А я его дилер. Саймон Харпер Стикли, – сказал он, пожимая ей руку.

– Лара Кримп, – ответила она. – Управляю хеджевым фондом. Мы с Джонатоном беседуем. И если вы…

– Нас ждут в гостиной. Кстати, вы знакомы с Мишель? Вам очень стоит познакомиться. Идите вперед. Мы с Джонатоном догоним.

– Но Джонатон…

– Джонатон художник. Пожалуйста, идите первой. – И, поскольку в словах его не было никакой логики, она подчинилась. Когда она ушла, Саймон улыбнулся мне: – Не стоит так вести себя на людях, Джонатон. – Он прислонился к балдахину кровати Кики. – Я не говорю, что надо придерживаться моногамии или еще в какие крайности впадать, но мои возможности продавать твои произведения, не говоря уже о моих возможностях продавать работы других клиентов, зависят от твоих хороших отношений с Мишель. Тебе не обязательно считаться с ее мнением, но мои клиенты с ним считаются.

– Но Кики…

– Я знаю. Одному богу известно, что она наговорила бедняжке Ларе, не самой умной девице, – и только для того, чтобы устроить спектакль для Мишель.

– Мишель?

– Ну конечно. Чтобы Мишель испортила твою карьеру Кики решила, это самый очевидный способ отомстить Айвену за то, что он перебил ее цену на «Пожизненное предложение».

Я посмотрел на Саймона. Он определенно свихнулся.

– Я не свихнулся. Кики не присылала меня звать тебя к столу. Она отправила твою подругу. – Он кивнул, убежденный в неопровержимости своих доводов, ибо они связывали воедино все, что касалось его самого. – Так вот, раз уж мы с этим разобрались. Ты говорил по телефону, у тебя есть что сказать о рукописи, которую я тебе дал…

Но на этот раз Кики все-таки прислала Мишель.

– Твой суп остывает, – сказала она.

Меня посадили между нею и Ларой, два одинаковых взаимозаменяемых инвестиционных банкира по имени Брэд и Тед сидели слева от Лары и справа от Мишель, соответственно, а Саймон бок о бок с Жанель – напротив. Кики села во главе стола, Айвену же отвела место чуть ли не в миле от себя на противоположном конце, где тугоухость терзала бы гостя всего сильнее. Чуть менее способная хозяйка, возможно, не сообразила бы так грамотно рассадить гостей в преддверье катастрофы и уж конечно не смогла бы начать общую беседу с тем хладнокровием, с которым Кики посмотрела на пустой стул подле Саймона и произнесла:

– Я надеялась, вы с Жанель догадаетесь пригласить, хотя бы из соображений дружеского семейного треугольника, романистку Анастасию Лоуренс. Ты же знаком с ее работой, Джонатон.

– Работой? – спросил Айвен.

– Анастасии Лоуренс, – провозгласила Кики.

– Анастасия Лоуренс. – Айвен выпятил грудь, толкнув стол животом с силой почти фатальной для хрусталя. – Я имел честь встретиться с этой дамой, без сомнения выдающимся литератором.

– Вы читали ее книги, Айвен? – Когда Кики улыбалась, губы ее трепетали, словно крылья, и я подозревал, что она никогда по-настоящему не смеется, потому что от сотрясения они могут испугаться и скрыться в ее светло-золотистой шевелюре.

– Я не нуждаюсь в книгах, – объявил Айвен, – ведь я был представлен автору лично.

– Похоже, как и все в этом городе. Саймон оказывает ей наивысшее расположение. Я даже подумала было, что они вместе. А теперь и Айвен в рядах обожателей? Я впечатлена, признаю, но когда же она успевает писать?

– Анастасия не писатель, не то, что вы подумали. Она студентка, – громко заявила Мишель.

– Cost Fan Tutte? [14]14
  «Так поступают все женщины» (um.). Название фильма Тинто Брасса (1991) о сексуальном непостоянстве и супружеских изменах, а также оперы Вольфганга Амадея Моцарта (1790), в которой двое мужчин, заключив пари с третьим, переодеваются и в течение трех часов обольщают невест друг друга. Достигнув желаемого, они обвиняют любимых женщин во всех смертных грехах, а из своей дальнейшей жизни вычеркивают понятие женской верности.


[Закрыть] – улыбнулась Кики.

– Сейчас – Университет Лиланда, но суть не в этом. Саймон знаком с…

– Саймон с глубоким уважением относится к работе мисс Лоуренс, – перебила Жанель. – Не более того.

– Но что она все-таки написала? Я спрашиваю исключительно как жадный коллекционер литературы, знаний и всякого такого.

Тут нам всем подали креветочный коктейль. Айвен завладел порцией Лары, как он уже поступил с ее раковым супом, потому что у нее была врожденная аллергия на еду, особенно на моллюсков и ракообразных, специи и все, что содержало молоко. Элли тоже не ела креветки; вместо этого она режиссировала представление креветочного цирка, чтобы развлечься, пока беседа о каких-то неизвестных людях шла своим чередом.

Брэд и Тед также не знали Анастасию, что не помешало им высказать мнение о ее литературном таланте.

– Я читал всех известных авторов, – заявил Брэд. – Этой Лоуренс нет ни в одном серьезном списке бестселлеров.

– Писателям нельзя доверять, – сказал Тед. – Они слишком много о себе воображают.

– А инвестиционные банкиры – нет? – спросила Лара.

– Наша работа подчиняется правилам и нормативам, проверяется Внутренней налоговой службой и контролируется Комиссией по ценным бумагам и биржам, – сказал Брэд. – А писатели могут болтать, что им вздумается, и никто их не контролирует. И художники такие же. – При этом Брэд необъяснимо уставился на меня.

– Ты ему просто завидуешь, – ответила Лара.

– Ему? – вернулся в разговор Айвен. – Кому – ему? Анастасия – девица.

– А Джонатон нет. – Лара попыталась под столом взять меня за руку, и у нее бы получилось, если бы руку мою уже не сжимала Мишель. Похоже, Мишель сначала приняла ее руку за мою вторую, как и Лара, – поэтому несколько секунд они держались за руки у меня на коленях, пока с сугубой остротой не распознали кольца и маникюр. Они уставились друг на друга. Покосились на меня.

– Я прочел отрывок из романа Анастасии, – сказал я, – в рукописи. И если бы я мог писать хоть на йоту так же, как написаны «Как пали сильные», я бы продолжал до сих пор.

Мишель настолько растерялась, что забыла о Лариной руке у меня на коленях. Но не успела Мишель ухватиться за тему, Кики подбросила своих дров в костер восхищения.

– Признаться, я ей немного завидую. Надеюсь, ты не строишь коварные планы насчет этой девушки? – спросила она, глядя на Саймона.

Жанель ответила за него:

– Саймон высоко ценит ее лишь с профессиональной точки зрения.

– Потому что не прочел ни одной ее книги и ему не к чему придраться. К этому я отношусь с уважением. Эта девушка делает то, что уже сделал Джонатон, – порождает идеальную пустоту. Ее единственная ошибка – дать рукопись Джонатону. И тем не менее, Джонатон, она может побить тебя твоим же оружием. – Кики улыбнулась Айвену. – На что я очень надеюсь.

В качестве основного блюда у Кики подавали краба в мягком панцире, приготовленного по вьетнамскому рецепту с массой специй вопреки протестам консервативного французского шеф-повара, готовившего Макдоналдам в Сан-Франциско. Это было хобби Кики – заставлять его готовить блюда бывших колоний его родины. Он метал громы, молнии и подвернувшиеся под руку горшочки, но Кики всякий раз побеждала, угрожая самостоятельно приготовить единственное, что, по ее словам, она умела: сосиски с картофельным пюре. Есть поданного краба оказалось не проще, чем готовить, поэтому разговор неминуемо увял. Брэд и Тед высказались о том, что следует делать Федеральному резервному банку в интересах бедного маленького большого бизнеса, Саймон согласился с этим как с само собой разумеющимся – в качестве прелюдии к приглашению посмотреть новые работы в его галерее, которые повышались или понижались в цене в зависимости от колебания процентных ставок. Лара, глядя, как ест Мишель и все остальные, отведала наконец своего краба. Вскоре после этого такси повезло ее домой в сопровождении Элли – та сама вызвалась по причине, которой никто не понял и не затруднился выяснить. Кики махнула рукой на ужин. Она всучила Элли пакеты с едой для обеих.

В хаосе, охватившем пентхаус Кики, Мишель попыталась задать мне кучу головоломных вопросов, но Саймон успел первым. Для этого он отвел меня в коридор, где шеф-повар Кики проклинал ее за гостей, неспособных оценить его кулинарное мастерство, и за испорченный напрочь десерт. Саймон положил мне руку на плечо. Я в плену. Мы пошли. Мы шли, а затем идти стало некуда. Мы оказались в спальне Кики.

– Нас прервали, – сказал он, захлопнув дверь. – Рукопись…

– Ничего подобного я никогда не читал. Я уже сказал за ужином.

– И напрасно. Но продолжай.

– Мне пришлось кое-кому ее показать, чтобы быть уверенным.

– Ты показал ее Мишель?

– Человеку, которого я уважаю. Я знаю, что не должен был. Но пойми, с работой такого редкого уровня я не мог доверять одному себе. Я показал ее моему редактору, а он, помимо прочего, мой друг.

– И ему не понравилось.

– Он решил, что это заявка. Он предложил цену.

– Это стоит денег?

– Тут ценность больше, чем деньги, Саймон.

– Но все же сколько?

– Ты не о том думаешь. Оцени сам язык.

– Деньги – вот настоящий язык. Знаешь выражение: «Деньги – это мнение, которое все разделяют».

– Я знаю этот афоризм. Я сам его написал. Это все, что люди помнят из «Модели». Вот только люди забыли, что это была сатира.

– Итак, сколько же?

– Четыреста тысяч.

– И все?

– Это намного больше, чем получил я. Больше, чем за «Модель» и «Покойся с миром, Энди Уорхолл», вместе взятые.

– Значит, этому твоему редактору понравилась Анастасия.

– Ему понравилось «Как пали сильные».

– Это одно и то же. Разумеется, мне надо с ним поговорить.

– Но Анастасия…

– Не впутывай Анастасию. Ты правильно говоришь – это касается романа.

– Но Анастасия…

– …не поймет. Это мое дело, не твое. Пожалуйста, ради общего блага, я прошу тебя не вмешиваться.

– Но я…

– …сделал все, что мог. Мы это ценим. И Анастасия, и я тоже. Но ты писатель. Художник. И это все, на что ты способен. Мы оба знаем такое, что не должна знать, к примеру, Мишель. Вот пусть так и будет. – Он протянул руку.

– Ты будешь о ней заботиться? Ее новая одежда и макияж – это все было для тебя. Я хочу сказать, она бы сделала что угодно.

– Тебе не все равно.

– Со мной бывает.

– Мне тоже.

Я пожал ему руку. Мне нужно было поверить ему, пусть все, что я видел прежде, подсказывало, что верить ему не стоит. Как с той девочкой в детском саду: он получит Анастасию. Он может делать с ней что заблагорассудится. И все же, если б я поверил, что он все сделает правильно – если б я смог забыть о здравом смысле и поверить на слово, – не повлияло бы это на поведение Саймона больше, чем недоверие, перекрестные допросы и отчуждение? Даже не добившись Анастасии, я не мог ее отпустить. Пожалуй, я бросил бы все ради нее, даже эту рукопись, будь она моей. Не суждено. Вместо этого я расстался с желанием. В конце концов, это было невозможно. И недостаточно.

И я пожал Саймону руку, мягкую, белую, она быстро скользнула в мою и обратно, точно развязалась удавка. Потом он отправился в гостиную пить херес с оставшейся компанией. Я пошел следом. Мишель, уже порядком пьяная, загнала в угол Брэда и Теда. Кики в восторге подсылала прислугу подливать Мишель в бокал. Подозвала меня.

– Ты очень понравился Ларе, – сказала Кики, глядя на Мишель и инвестиционных банкиров.

Но моя подруга уже успела высвободиться. Подошла ко мне.

– Уже поздно? – спросила она, выворачивая мне руку, чтобы глянуть на часы. Я повез Мишель домой.

Целуя меня в постели, она спросила:

– Стэси пишет романы, и ты их читаешь?

– Только ради Саймона, – заверил я. Она прижала меня к себе. Сунула руку мне между ног, будто что-то забыла там и лишь теперь вспомнила. – Убери, – сказал я.

Она сделала вид, что понимает.